Текст книги "Стеклянная любовь. Книга первая"

Глава двадцать шестая

Ранним морозным утром шестого декабря, когда небо на востоке едва-едва озарилось алым рассветным пламенем, и ночная зимняя темнота слегка уже разбавилась серыми красками начинавшегося дня, мэр Рабаула Андрей Витальевич Одинцов удобно устроился на заднем сиденье служебного «джипа» и дал водителю короткое распоряжение: «Поехали, Яша!». «Джип» тронулся по направлению к Цыганскому Заповеднику, где через девять дней должно было состояться официальное открытие Сказочного Новогоднего Городка, нашпигованного разными техническими чудесами, превосходившими по словам Курта Мегенбурга даже знаменитый на весь мир «Диснейленд» в Лос-Анджелесе. А сегодня глава городской администрации, совместно с рядом других ответственных городских и областных чиновников должны были произвести инспекционный осмотр только что сотворенного технического чуда и совместно подписать официальное разрешение на эксплуатацию.

Вместе с мэром в инспекционную поездку отправились заведующая городским отделом культуры Миролюбова, четыре года назад, благодаря инициативе Одинцова, сменившая на этом посту Нину Петровну Шерстюк, а также – первый заместитель мэра, молодой многообещающий сотрудник Микрисов, выдвинутый Андреем Витальевичем на этот пост за нечеловеческую выносливость и фанатичную преданность политическим идеям, свято почитаемым самим Андреем Витальевичем.

Мэр в это ответственное утро выглядел задумчивым и внутренне напряженным, в отличие от чересчур оживленной и беспокойно деятельной яркой полноватой блондинки Ирины Сергеевны Миролюбовой. Умный Микрисов старался в точности копировать шефа, что ему великолепно удавалось – он, чуть ли не в два раза выглядел задумчивей и внутренне напряженней, чем сам мэр.

Ирина заняла место впереди рядом с водителем (Андрей Витальевич, подчиняясь голосу необычайно развитого в нем инстинкта самосохранения, никогда не садился на переднее сиденье) и всю дорогу развлекала хмурых молчаливых мужчин «псевдоделовыми» монологами на самые различные темы, хотя бы самым краешком, с ее, конечно, личной точки зрения, касавшихся проблем поднятия культуры городского населения.

– Яша! – прервал болтовню Миролюбовой мэр, на одном из бесчисленных поворотов извилистых городских улиц внезапно увидев «голосующего» Диму Цуккерманна. -Притормози – возьмем вон того мужика!

– А кто это?! – заинтересованно спросила Миролюбова.

– Сам Цуккерманн – сейчас лучше сиди молча, Ирина! – коротко и раздраженно сказал Андрей Витальевич, гостеприимно распахивая дверцу «джипа» Цуккерманну. – Садитесь, Дима!

– О-о, доброе утро, Андрей Витальевич!!! – удивленно и обрадовано воскликнул журналист, с благодарностью принимая приглашение мэра и побыстрее втискиваясь рядом с ним на заднее сиденье.

– Куда направляешься, Дмитрий?! – фальшиво-весело или казенно-оптимистично спросил журналиста Одинцов.

– В Заповедник – куда же еще?! – усмехнулся Дима, откидываясь на спинку сиденья. – Сейчас, по-моему, все совершеннолетние граждане, более или менее интересующиеся судьбами города, стремятся попасть в Заповедник!

– Сильно сказано! – тоже не мог не усмехнуться Андрей Витальевич, и добавил с легким сарказмом: – Вот только – кто тебя туда пригласил?!

– Лично пригласил Курт Мегенбург! – гордо ответил Дима и несколько обиженно выпятил нижнюю губу.

– Понятно!… – двусмысленно протянул глава городской администрации, но больше ничего не сказал, весь вновь погрузившись в мрачные раздумья.

– А как вы думаете, товарищи – правда ли, что там установят самую большую Новогоднюю Елку России чуть ли не в полкилометра высотой?! – игриво глядя почему-то на Диму, неожиданно спросила неугомонная Ирина Сергеевна.

Мэр, а вслед за ним Микрисов, неприязненно посмотрели на заведующую городским отделом культуры и ничего ей не ответили. Да и Дима ничего не ответил, так как не располагал никакой информацией на эту тему, хотя и чисто внешне симпатичная моложавая, немного разбитная, Миролюбова Диме понравилась, и ему захотелось завязать с ней приятельский разговор. Но подходящей темы, как ни старался, почему-то он не мог подобрать.

Но минуты через три слова застряли в горле даже у говорливой Миролюбовой – «джип» выехал через так называемые Южные Ворота города на заснеженный пригорок окраины Александровского кладбища, откуда всем сидевшим в автомобиле бросилась в глаза, расположенная у подножия пригорка, фантастическая панорама, сверкающих на фоне рассветного полотна, причудливых шпилей, куполов и шатров Сказочного Городка, незаметно выросшего на всей территории Цыганского Заповедника за последние несколько месяцев. А выше всех ледяных и снежных сказочных крыш к светлеющим небесам устремилось, покрытое пышными кружевами искристого инея, дерево-исполин, достигавшее высоты не менее семидесяти метров. Радиус гигантских разлапистых ветвей, расходившихся от ствола, составлял не менее тридцати метров. На некоторых из ветвей сами собой загорались и потухали красные, желтые и ярко-голубые огни. Приглядевшись повнимательнее, онемевшие от изумления люди в «джипе» догадались, что исполинское дерево представляет собой ничто иное, как находящуюся в начальной стадии монтажных работ, ту самую, упомянутую недавно Ириной Сергеевной, «главную Новогоднюю Елку России».

Кое-где от ледяных крыш Сказочного Городка к небу протянулись вертикальные столбы белого дыма, делавшие Городок понятнее, ближе и уютней человеческим разуму и сердцу. Образно мыслившему талантливому журналисту Диме представились немедленно почему-то огромные русские муравленные печи, в чьих гудящих пылающих жерлах булькали, набухая густым мясным соком, борщи, щи и говяжье-тыквенные каши в пузатых двухведерных чугунах. А вокруг печей наготове стояли с ухватами в голых белых и сильных руках красивые ядреные девки, обряженные в праздничные сарафаны и кокошники. Брови у девок были насурьмлены, а щеки густо накрашены свеклой и смочены помидорным рассолом…

– Боже мой – какая красота-а!!!… – восхищенно протянула восторженная и непосредственная от природы Миролюбова, и Дима при ее восклицании очнулся от чудесных грез наяву.

– Этого не может быть!!! – убежденно произнес самую банальную и избитую фразу в мире Андрей Витальевич и даже снял очки, принявшись протирать затуманившиеся стекла носовым платком.

Водитель Яша изумленно присвистнул. Микрисов как-то неопределенно прикрякнул и кашлянул пару раз в сложенный колодцем кулак. А Дима неожиданно для всех громко и радостно рассмеялся, выразив в смехе этом обуявшие его необычайно сильные эмоции и чувства.

– Здорово, правда?! – по-своему поняв счастливый смех журналиста, обратилась к нему Ирина Сергеевна.

– Я счастлив и горд, что писал о них, совсем, не «подхалимские» и «жополизные» статьи, как «гавкало» множество наших городских вонючих жаб, не сумевших в свое время пробиться на «журналистский Олимп»!!! Они и, вправду, самые настоящие добрые волшебники из Баварии!!! – брызгая слюной, взахлеб заговорил Дима, моментально войдя в состояние нездорового ораторского ража и, по общему мнению, остальных пассажиров «джипа», сделавшегося, как бы несколько «не в себе».

– Спокойно, Дима!!! – ощутимо вынужден был повысить голос мэр, и тут же более ровно добавил, обратившись к шоферу: – Поехали, Яша – мы и так уже опаздываем!

Больше в машине, до самых ворот Сказочного Городка, никто не произнес ни слова. Все четверо жадно разглядывали приближавшийся оазис детских новогодних фантазий, материализовавшихся из снега и льда.

«В нем что-то не так, как и во мне, как и во всем нашем Рабауле!» – с возрастающим беспокойством думал Андрей Витальевич о Сказочном Городке. – «Он напоминает огромный и фантастически красивый торт, наполненный смертельно ядовитой начинкой в виде кисло-сладкого ароматного воздушного нежного крема! Это мираж похлеще сахарских „махитхе“ и англо-саксонских „фата-моргана“, он манит путников, изголодавшихся по искреннему гостеприимству и настоящему домашнему уюту, как лампа в ночи – мотыльков. И путники, как и бедные глупые мотыльки, окажутся жестоко обманутыми – они не найдут здесь ни гостеприимства, ни уюта! Они найдут там нечто похуже самой смерти! И обрек их на это я, и – никто другой!… Мегенбург, и Литтбарски – змееподобные шипящие чудовища, а не люди! Они купили меня, правда, очень дорого купили… Никто бы не смог устоять на моем месте против таких денег, никто – даже Мальчиш-Кибальчиш и Павка Корчагин, не и самого Павлика Морозова!!!… Тьфу!!! … Что это за гнусные фантазии-морализаторства, бесплодные самобичевания?!?!?!» – Одинцов открыл глаза и понял, что каким-то образом уснул на несколько десятков секунд и в коротком неприятном сне для каких-то непонятных и никому не нужных целей начал самообвинять себя в несовершенных им чудовищных преступлениях…

Они, оказывается, уже приехали – «джип» стоял перед двустворчатыми массивными деревянными воротами, врезанными в стену, сложенную из аккуратно и плотно пригнанных друг к другу ледяных кирпичей. Пространство перед воротами, представлявшее собой ничто иное, как современно оборудованную площадку-автопарковку, ярко освещали мощные неоновые лампы, венчавшие высокие чугунные столбы, полукругом расставленные вдоль кромки автостоянки. Кроме «тоеты» главы городской администрации на площадке не наблюдалось никаких других автомобилей, что несколько удивило Андрея Витальевича.

– Что-то нас никто не встречает! – негромко, обращаясь скорее к самому себе, растерянно пробормотал мэр.

Но лишь стоило ему высказать возникшую озабоченность вслух, как в выкрашенных черно-желтой полоской воротах, открылась небольшая калитка, и оттуда вышел высокий мужчина без головного убора, одетый в долгополое черное пальто со стоячим воротником. Пассажиры «джипа» сразу узнали в мужчине Курта Мегенбурга. Вслед за Мегенбургом из калитки вышла стройная молодая женщина с короткой модной стрижкой и тоже – без головного убора. Одета она была в изящную шубку из темно-коричневого норкового меха. При виде женщины, Андрей Витальевич почувствовал давно забытое сладко-горькое томление где-то в районе сердца – глава городской администрации узнал Ингу Литтбарски, которую не видел уже несколько месяцев, с того самого достопамятного восхитительно-жуткого вечера в помещении своего рабочего кабинета…

Встретили их очень и очень радушно – Мегенбург беспрестанно широко улыбался, не стесняясь желтых лошадиных зубов, а затем долго тряс поочередно руку Андрею Витальевичу, Цуккерманну, Микрисову и даже шоферу Яше. Ирине Сергеевне он галантнейшим образом поцеловал ручку и после этого пригласил всех поскорее пройти на территорию «оживших сказок целого мира», предварительно «вкусно и плотно позавтракав» в сказочной харчевне «Три пескаря».

Пока Мегенбург театрально «витийствовал» на правах гостеприимного хозяина, Андрей Витальевич каким-то образом оказался в сторонке от основной группы, один на один с Ингой Литтбарски. Она коротко и незаметно для окружающих, но довольно пылко поцеловала мэра в сухие тонкие губы и шепнула на ухо:

– Безумно рада тебя снова видеть, Андрей!

– Где же ты была все это время?! – укоризненно, тоже шепотом, воскликнул Андрей Витальевич. – Я так скучал!!!

– Меня срочно отправили в командировку.

– Куда?!

– На обратную сторону Луны! – сущую правду сказала Инга Литтбарски.

– Мне всегда безумно нравились женщины с тонким чувством юмора, это – такая редкость! – коротко хохотнул Андрей Витальевич.

Инга взяла мэра под руку и вслед за остальными они прошли через калитку на территорию Сказочного Городка…

…Воздух там был какой-то другой – чище и пьянее, чем по ту, оставшуюся за ледяной стеной, обыденную «не Сказочную» сторону, сразу ударивший в голову не хуже виноградного вина столетней выдержки.

Ощущение эйфории, само собой, усилилось после бокала настоящего «мозельского» в уютной харчевне «Три пескаря», крайне удачно стилизованную под ту самую харчевню, в которой, по описанию талантливейшего Алексея Николаевича Толстого, как-то раз плотно пообедали Кот Базилио и Лиса Алиса. Здесь в большом очаге весело трещали березовые поленья, а главным фирменным блюдом оказалась сборная рыбно-мясная запеканка под названием «Три корочки хлеба».

Дорогих гостей усадили прямо напротив и поближе к пылающему очагу за длинный дубовый стол, уставленный разными свежими горячими и холодными вкусностями. А прислуживал дорогим гостям сам хозяин харчевни – высокий краснощекий мужчина в белоснежном фартуке, прикрывающим огромный выпирающий живот. Рот его не закрывался ни на секунду в широкой золотозубой улыбке. И блеск пламени очага, ярко отразившись на червонном золоте зубов хозяина «Трех пескарей», совершенно неожиданно породил вспышку сильного страха в нежной душе бывшей преподавательницы игры на фортепьяно Ирины Сергеевны Миролюбовой, ныне возглавляющей «отдел культуры» администрации Рабаула. Она даже перестала жевать нежную сочную лососину «а ля Аляска» и завороженно смотрела на золотые и острые, как лезвие бритвы, зубы хозяина гостеприимной харчевни из доброй детской сказки. «Он настоящий, а совсем не сказочный людоед!» – с невероятной убежденностью подумала Ирина Сергеевна и вся окружающая обстановка, вместе с ее присутствием здесь показались заведующей отдела городской культуры в совершенно ином свете. Однако успокоила она себя сравнительно быстро парадоксальным доводом: «Значит, мы попали в страшную сказку!». А очередной бокал «мозельского» или своевременное ли исчезновение хищной улыбки с краснощекого лица хозяина «Трех пескарей» окончательно восстановили прежнюю доброжелательную обстановку внутри «доброй сказочной» харчевни.

И более того, последовавшая после окончания плотного и вкусного завтрака увлекательнейшая экскурсия по территории Сказочного Городка привела всех членов ревизионной комиссии в состояние почти «телячьего восторга».

Поэтому в ходе обязательного обеда, состоявшегося в той же харчевне «Три пескаря», мэр и другие ответственные городские чиновники, присоединившиеся к первоначально совсем немногочисленной делегации в течение дня, без лишних вопросов подписали все документы, необходимые для официального разрешения эксплуатации комплекса аттракционов и игровых площадок в совокупности своей имевших название «Сказочный Городок».

Мэр Одинцов подписывал достаточно серьезные финансовые документы, но ни о чем не спрашивал представителей «Шпилен Хаузе», как если бы это было бы признаком крайне дурного толка и невежливым проявлением недоверия к немецким партнерам. Но вот Ирина Сергеевна Миролюбова, всегда добросовестно относившаяся к своим профессиональным обязанностям, в отличие от мэра не могла промолчать и попросила Курта Мегенбурга и Ингу Литтбарски поподробнее и пообстоятельней перечислить ей запроектированные немецкой стороной праздничные аттракционы и объяснить в двух, так сказать, словах, в чем заключается приятный праздничный сюрприз каждого из вышеперечисленных аттракционов? Тот же самый вопрос вертелся на кончике языка у журналиста Димы Цуккерманна, и. после очередного бокала подогретого «мозельского» он бы обязательно этот вопрос задал представителям «немецкой стороны», но Ирина Сергеевна опередила Диму.

Услышав просьбу заведующей отделом культуры городской администрации Мегенбург и Литтбарски чуть улыбнулись, демонстративно-нарочито переглянувшись между собой и Инга достала откуда-то из-под стола массивную темно-красную кожаную папку, грациозно-изящным движением протянув ее через стол Ирине Сергеевне, со словами:

– Будьте любезны, уважаемая Ирина Сергеевна и ознакомьтесь пожалуйста с, подготовленным специально для вас, подробным «прайс-листом», на страницах которого вы сполна удовлетворите свое законное любопытство профессионала высокого класса! Чувствуется, что вы искренне заботитесь о жителях Рабаула, которые придут отметить Новый Год в наш Сказочный Городок с надеждой незабываемо и очень хорошо отдохнуть! Тем более, что все описанные в «прайс-листе» аттракционы вы видели сегодня собственными глазами в ходе ознакомительной экскурсии по территории Сказочного Городка.

– Мне кажется, Ирина Сергеевна! – неожиданно вмешался в разговор Андрей Витальевич, незаметно давно уже гладивший под столом вспотевшей ладошкой горячее вздрагивающее от возбуждения полное бедро госпожи Литтбарски и, испытывавщий при этом, давненько уже не посещавшие его, восхитительные «предэрекционные» ощущения. – Что вы прекрасно ознакомитесь с содержанием, любезно предложенного вам «прайс-листа» у себя в рабочем кабинете. А сейчас давайте пока не будем говорить о делах, и не задавать ненужные вопросы, которые были бы вполне уместны по ходу недавней экскурсии, но которые вы почему-то предпочли не задавать! А сейчас… отдадимся во власть первосигнальных физиологических реакций, то есть – хорошо отдохнем в этой, воистину, сказочно обставленной харчевне и по достоинству оценим все прелести немецкой праздничной национальной кухни! – судя по, слегка заплетавшемуся языку, подогретое «мозельское» вперемежку с не подогретым золотистым «рейнским» успело в значительной степени «ударить» Андрею Витальевичу в голову.

Ирина Сергеевна, образно выражаясь, «прикусила язык», молча выругав себя за несвоевременно проявленную инициативу и спрятала красную кожаную папку к себе в рабочий портфель-«дипломат», с которым почти никогда не расставалась. Но, будучи умной женщиной, она прекрасно понимала, что на нее оказывается неприкрытое «давление», как со стороны «немецкой стороны», так и со стороны мэра Рабаула. И Ирина остро сознавала, что сейчас, «капитулировав» перед ними, она, фактически, переступает через собственную гражданскую совесть и совершает, мягко говоря, «неверный шаг», запросто способный спрвоцировать далеко идущие и трудно прогнозируемые негативные последствия. Но она была всего-лишь «слабой женщиной», не обладающей какой-то реальной властью в, сбалансированно «подогнанной» «обойме» городской администрации.

Золотозубый «хозяин харчевни», подметив, вероятно, по выражению лица Миролюбовой, «грызущие» её сомнения налил в опустевший бокал, стоявший перед Ириной Сергеевной, очередную порцию «коллекционного» вина и Мегенбург, проследивший, чтобы у всех присутствовавших за обеденным столом «персон», было «налито до краев», провозгласил «следующий» тост.

Про «рабочие» моменты больше никто не заикался. Чинно начавшееся шикарное обеденное застолье незаметно перешло в, не менее, шикарный поздний ужин «при свечах», создавших атмосферу романтического уюта средневекового рыцарского замка. Вино, в конце концов, «ударило» в голову даже Ирине Сергеевне Миролюбовой, которую неприятно не удивило и не возмутило, когда сильно опьяневший сосед справа, Дима Цуккерман почти по-хозяйски «облапил» ее за теплую талию и принялся «сюсюкать» на самое ушко мокрыми красными губами разные «сальности» и «пошлости»…

Глава двадцать седьмая

Поздним вечером того же самого шестого декабря примерно в те минуты, когда в харчевне «Три пескаря» полным ходом шло празднование, посвященное факту очередной свершившейся в Рабауле дьявольской сделки, сопровождаемое даже танцами под странновато звучавшую музыку, распитием немеряного количества старинных коллекционных вин и поеданием великолепно приготовленного жареного мяса, на одной из городских окраин разразилась очередная жуткая и непонятная история, так или иначе, но напрямую связанная с проклятым кварталом Лабиринта Замороженных Строек.

Новая беда пришла в гости, предварительно никого не спросясь, к обычному слесарю по фамилии Потапов, никогда не имевшего никакого отношения к городскому истеблишменту и к городской номенклатуре.

В двадцать два тридцать, после того, как полностью потерявший трезвый контроль над собой, Андрей Витальевич скинул с себя пиджак и пригласил на «дамское танго» обворожительную Ингу Литтбарски, а золотозубый хозяин «Трех Пескарей» рассказывал, совсем переставшей его бояться, Ирине Сергеевне Миролюбовой разные смешные случаи из своей богатой поварской практики, и официанты внесли на огромном разносе целиком зажаренного «в собственном соку» африканского страуса, приготовленного по древнему народному рецепту народов банту, нищий поэт и художник Николай Иванович Бутанов вылил в граненый стакан жалкие остатки «паленой» водки из, не особенно чистого, «четка» и с острой тоской посмотрел на половину луковицы и черствую горбушку серого хлеба, лежавших перед ним на дне фарфоровой тарелки в виде убогого кулинарного натюрморта. Разумеется, что чего-то экстраординарного и, из ряда вон выходящего, в этом, далеко, не единичном случае в масштабах всего миллионного города Рабаула, одиноком распитии «паленой» водки не наблюдалось, но…

…Но в ванной данной четырехкомнатной квартиры на пятом этаже двенадцатиэтажного крупнопанельного дома, из отверстия крана неслышно надувался прозрачный розовый пузырь, ежесекундно увеличиваясь в размерах и приобретая очертания человеческой головы с нечеловеческим лицом. В ванной комнате с облупленными стенами не горел свет и, соответственно, никто из жителей квартиры, приютивших на время бездомного Николая Ивановича, не мог догадываться, что из крана в ванной ползет пайкидский десантник, соскучившийся по мелким пакостям и, одновременно, выполняющий приказ командира того десантного отряда, рядовым бойцом которого он числился.

Сам командир, старый десантный волк, некто Марусик Камашикан находился в эти минуты на расстоянии, примерно, двухсот пятидесяти метров от Николая Ивановича на пятом этаже одной из двенадцатиэтажек Лабиринта Замороженных Строек и внимательно изучал внутренности квартиры Александра Морозова. Квартира была, безусловно, пуста и Марусик Камашикан пытался точно проанализировать: где сейчас может находиться ее хозяин, относительно которого имелся совершенно четкий приказ – при обнаружении немедленно уничтожить.

Квартира, где голодный и нищий художник Бутанов допивал некачественную водку, имела общую стену с квартирой Морозова, а хозяином ее являлся обыкновенный, простой и добродушный, слесарь Потапов, сорок лет своей честной трудовой жизни, отдавший работе на, недавно, совершенно, разоренным горбачевской «перестройкой» авиастроительном заводе. Просто однажды Николай Иванович познакомился с Потаповым в уличной пивной, затем знакомство продолжилось в мастерской Николая Ивановича (в ту пору он ее еще имел), где художник совершенно бесплатно нарисовал красками портрет слесаря. Потапов остался благодарен за это Бутанову на всю оставшуюся жизнь и иногда, в особенно тяжелые периоды трудной биографии бескорыстного художника, от всего сердца предлагал тому разделить с ним кров и стол, как это и произошло в описываемый вечер шестого декабря – холодный декабрьский вечер, под завязку наполненный темнотой и притаившейся в ней угрозой. Чувствительный, как все художники и поэты, Николай Иванович с болезненной остротой ощущал ее близкое соседство где-то совсем рядом за оконным стеклом, куда он тревожно, время от времени взглядывал, не понимая, что происходит с его душевным состоянием. Или, может быть – со зрением. Ибо в оконных проемах недостроенных домов напротив, видел он уже несколько раз загадочные световые блики – бледные и неживые. Они неслышно и ненавязчиво вспыхивали, словно гигантские жуки-светляки среди черного панбархата тропической ночи. Но ночь, конечно же, была не тропической, и Николай Иванович сам не понимал – почему столь неточное сравнение пришло ему на ум. Но ум художника, конечно же, не работал, работали чувства и все они в той или иной степени выражали различные оттенки страха.

Пайкид Камашикан стоял на стройке без всякой опаски – по лестничным пролетам и на всех этажах Лабиринта Замороженных Строек, победно сверкали тысячи крохотных молний. Последний отряд ЛАБП, защищавший потаенную тропу к Стройкам, был безжалостно смят несколько часов назад и сейчас десантники-пайкиды под командованием Марусика Камашикана очищали Лабиринт от его коренных обитателей. Нескольких самых сообразительных десантников Камашикан отправил освободить жилой дом напротив от жителей. Живых, во плоти и крови, жителей. Начиналась реальная агрессия – по заранее, тщательно разработанному, плану. А сам Марусик Камашикан, без пяти минут вице-Горний Король, почти саккумулировал количество энергии, необходимой для своего материального воплощения в условиях земных пространства, времени и атмосферы…

…Николай Иванович откусил кусочек луковицы, задумчиво пережевал его, не отрывая взгляда от окна, и вдруг, словно очнувшись от опасного сонного оцепенения, вскочил на ноги и заполошно крикнул:

– Вася! Василий!!! – он звал хозяина квартиры, вышедшего из комнаты в туалет минут пятнадцать назад и до сих пор не возвращавшегося (в смывном бачке, по словам Василия Григорьевича Потапова, у него всегда хранилась одна-две бутылки «заначки», до которой бы, не догадалась добраться бдительная супруга).

Двери комнаты неожиданно распахнулись, и в проеме возник Василий Григорьевич. На простодушном лице слесаря было написано очень странное выражение, и он спросил, рассеянно глядя куда-то сквозь Николая Ивановича:

– Ты что раскричался?! Маша только-только уснула, и – ребятишки…

– Что – ребятишки?! – не понял Николай Иванович, надеясь увидеть, но, так и не увидев в руках Потапова заветную бутылку.

– Ты знаешь, Коля, – пропустив мимо ушей вопрос художника, таким же рассеянным, как и взгляд, голосом произнес слесарь Потапов. – Сейчас я впервые в жизни испугался до смерти в собственном туалете…

– Чего?! – глаза Николая Ивановича расширились за стеклами очков.

– А-а… пойдем, посмотрим вместе, а то одному мне как-то жутковато будет опять туда возвращаться! – с чисто детскими испуганными интонациями в голосе неожиданно предложил он.

– Пошли! – решительно согласился бесстрашный Николай Иванович, немедленно исполнившись самых благородных чувств.

Они на цыпочках прошли через спальню, в которой был уже выключен свет, вышли в коридор, где свет не горел из-за недавно перегоревшей лампочки, и остановились перед дверью в туалет. Из под двери выбивалась полоска желтого света, крайне тускло освещавшая темные коридор и кухню.

– В кухне, бл… ь, только что лампочка перегорела! – почему-то шепотом сообщил Василий Григорьевич.

– А – в коридоре? – также шепотом спросил Николай Иванович, с нарастающим страхом ожидая ответа.

– Час назад – Танька с улицы пришла, щелкнула – пиз… ык! Нету! – Потапов развел руками, не в силах подобрать слов, чтобы поубедительнее выразить свои изумление и негодование по поводу самовзрывающихся лампочек в его квартире.

– Ну, ты давай быстрее туалет что ли открывай! – нервно произнес Николай Иванович и добавил вроде бы как для бодрости: – А-то страху нагнал, а сам тянешь кота за хвост!

– Меня кто-то погладил по ж…е, когда я уже собрался встать с унитаза, Коля! И бутылки я на месте не нашел – а взять ее было совершенно некому! А будь – что будет! – и слесарь смело рванул туалетную дверь на себя.

Сразу выяснилось, что нелепый страх слесаря имел под собой вполне реальные основания – на унитазе, словно на настоящем королевском или, даже, на императорском троне, сидел, не доставая короткими ножками кафеля пола, маленький старик с лицом сморщенным и злым. Яйцевидную лысую голову старика венчала затейливо выглядевшая корона, искусно изготовленная из розовой туалетной бумаги, в правой руке старик держал «заначенную» Потаповым пол-литровую бутылку «паленой» водки, а в левой – игрушечный пластмассовый пистолетик, заряженный стрелкой с мягкой присоской. Пистолетик этот, как помнил Василий Григорьевич, дня два назад потерял его младший сын Сашка – он еще так сильно убивался по этому поводу. Но на пистолетике, конечно же, Василий Григорьевич целиком внимание сфокусировать не сумел. И Николай Иванович также не сумел сакцентировать внимание на бутылке. Оба друга заворожено смотрели в янтарно сверкавшие глаза старичка – а сверкали эти глаза лютой-лютой злобой, и не виднелось в них ни гранма хоть какой-то мудрости, так характерно свойственной любой старости. Но существо, сидевшее сейчас, свесив ноги, на Потаповском унитазе объединяло с понятием о человеческой старости лишь одно и не самое лучшее – морщинистая дряблая кожа неприятного болотного оттенка. Или, если точнее – канализационного, что и было подтверждено через несколько секунд после состоявшегося короткого разговора между двумя земными людьми и сморщенным существом, вынырнувшим из унитаза.

Первым тяжелый психологический ступор, на правах законного хозяина квартиры, преодолел Василий Григрьевич Потапов, оторопело, но искренне возмущенно и непоколебимо твердо спросивший у неизвестного:

– Ты кто такой?!?!?!

Против всех законов здравого смысла, незваный туалетный гость ответил на чистейшем русском языке, широко открыв при этом жабью зубастую пасть:

– Я – Тимпот, бог канализационных систем всего мира!

Сказано было кратко, точно и сильно. У Николая Ивановича замысловатым образом завернулась нижняя губа, и моментально запотели стекла очков, которые он привычным машинальным движением снял и принялся протирать носовым платком. Образ бога канализации Тимпота моментально потерял четкие очертания перед близорукими глазами художника и почти перестал восприниматься последним реально.

– Но я не звал тебя! – удивленно услышал Николай Иванович раздраженный голос Потапова.

– Как же не звал?! – обиженным тоном возразил Тимпот, и его острый кадык возмущенно дернулся под бородавчатой ядовито-желтой кожей шеи. – Сегодня все утро ты простоял на коленях перед священным сосудом Тимпота и долго упорно звал меня! Вот я и явился, откликнувшись на твою просьбу, верный раб мой! Говори быстро, что тебе нужно от меня! – и Тимпот зловеще и многозначительно сузил янтарные глаза свои, сделавшись намного грознее и значительнее, чем выглядел еще буквально полминуты назад.

К тому же язык у Тимпота оказался настолько длинным, что он легко сумел слизать им обильный пот, выступивший на собственном лбу. Язык у бога канализации оказался не только ненормально длинным, но и раздвоенным, и – остроконечным.

Николай Иванович снова водрузил на нос очки и, перестав что-либо ясно соображать, бессмысленно принялся наблюдать за быстрыми хаотичными манипулициями раздвоенного змеиного языка Тимпота. Николай Иванович стал стремительно трезветь и одновременно с этим позитивным физиологическим процессом начал ощущать, как в каждой клеточке его тела закипает леденящий страх. Никогда он еще не чувствовал себя настолько лишним в чужом туалете, как в эти страшные, подвигающие его на грань безумия, минуты. Он не выдержал и горячечно забормотал: