Текст книги "Стеклянная любовь. Книга первая"

– Конечно, пойдемте …!

Но перед тем как скрыться в комнате отдыха, они оба бросили задумчивый взгляд на Экспериментальную Ель. И обоим им показалось, что Ель неуловимо, но кардинально изменилась внешне. Впрочем, скорее всего, им это, именно, показалось, потому что до Новогодней Ночи оставалось еще целых двадцать пять земных суток. С той самой минуты, когда в помещении кафедры появилась лаборантка Оля, Ель прекратила спорадически содрогаться и оставалась неподвижной, как и положено любой новогодней елке, надежно и прочно установленной в тяжелую железную крестовину…

Спустя пять минут, когда они сидели в кафедральной комнате отдыха и мелкими глотками пили горячий ароматный кофе, привезенный каким-то знакомым Боброва из далекого Омана, Оля, наконец-то, набралась смелости задать вопрос, который ее уже давно мучал:

– Скажите, Владимир Николаевич – зачем вам так сильно понадобился этот самый мой оранжевый медведь-гармонист??? Елочная игрушка из моего счастливого детства!

Они сидели друг напротив друга, разделенные узким полированным пространством кофейного столика и, заданный Ольгой простой, казалось бы, на первый взгляд, вопрос вызвал сильное душевное смятение у Владимира Николаевича, что не укрылось от обостренного внимания его любимой лаборантки.

Он отставил чашку с кофе в сторонку и честно ответил:

– Я не знаю, зачем он мне, этот оранжевый медведь, оказался нужен! Но я точно знаю, что он мне, действительно, нужен, как живительный глоток чистого кислорода в нацистской газовой камере, Оля! … – он посмотрел на нее странным мечтательным взглядом и, выдержав непродолжительную паузу, добавил: – С каждым днем, приближающим нас к Новому Году, необъяснимая уверенность в том, что эта новогодняя елочная игрушка из твоего счастливого детства оказалась жизненно важной для нашего Эксперимента, будет крепнуть в моей душе, Оля! А окончательно я пойму это в Новогоднюю Ночь!

Владимир Николаевич умолк, ожидая, возможно, что Ольга еще будет задавать вопросы, но она молчала, и тогда спросил он у нее:

– Ты не бросишь меня в Новогоднюю Ночь?! Не оставишь меня один на один со всеми, обещанными мне, ужасами?! – Бобров хотел еще сказать о том, что больше всего он боится не кого-нибудь, а – «самого себя» в Новогоднюю Ночь, но, разумеется, ничего подобного не сказал, дабы окончательно не «вогнать» Ольгу в полный логический ступор.

– Не оставлю, Владимир Николаевич! – просто ответила Ольга, не став углубляться в подробности, заставившие заведующего кафедрой задать столь загадочные вопросы и пытаться выяснить, какие «обещанные ужасы» он имел ввиду…

Примерно в два часа ночи ствол елки вновь содрогнулся. На этот раз с такой силой, что, висевшие на ветках среднего яруса, стеклянные игрушки раскачались по опаснейшей амплитуде, едва не столкнувшей их друг с дружкой и, вследствие этого вероятного столкновения, разбившего бы их вдребезги! Но время для неизбежных столкновений, с вытекающими из них роковыми последствиями, еще не пришло, и игрушки благополучно покачались какое-то время по безопасным траекториям в воздухе, а потом успокоились.

За их раскачиванием Владимир Николаевич и Оля, сами не зная почему, наблюдали расширенными глазами и – с «замиранием сердца», какое непременно возникает у людей, случайно попадающих в смертельно опасную ситуацию. Особенно остро опасность чувствовал Бобров – в какой-то момент он не выдержал, крепко сжал правой рукой Ольгу за плечи и вывел ее и себя, само собой, вместе с нею, в комнату отдыха, чтобы не видеть, смертельно напугавшую его Экспериментальную Ель. Точнее будет сказать, Боброва напугала не сама Ель, а – висевшие на ней стеклянные игрушки…

Глава двадцать девятая

Александр Сергеевич Морозов только что закончил сеанс односторонней связи с Большой Русью (во всяком случае, ему так твердо казалось, что он «не груши х…м околачивает» и «не в бирюльки играет», а на полном серьезе пытается связаться с, так называемой, «Большой Русью», как называли бойцы ЛАБП современную Российскую Федерацию) и устало откинулся на спинку удобного мягкого кресла, составлявшего вполне гармоничную часть уютного интерьера Заветного Дупла (настоящее название Избушки на Курьих Ножках), обставленного с большим, можно даже сказать – изысканным вкусом. Особенно нравилось Саше освещение – мягкое золотистое в дневные часы и голубоватое – цвета земной луны, в период суток, идентичный ночи, когда необоримый сон сковывал Сашу сладкими путами полного расслабления, и он валился на засыпанное толстым слоем сухих листьев и цветочных лепестков дно дупла, чтобы видеть чудесные освежающие сны – освежающие головной мозг и восстанавливающие бодрость и оптимизм, столь необходимые ему в течении следующего, неизбежно вновь наступающего дня, сверх всякой меры напичканного всевозможными серьезными угрозами и опасностями, имевшими специфический потусторонне-инфернальный характер. Саше здесь было, конечно, необычайно интересно, но и – очень все, вместе с тем, казалось ему ненадежно, эфемерно, призрачно, скользко, гибло и потенциально крайне взрывоопасно. И, волей-неволей, частенько вспоминал Саша свою хорошую знакомую, красавицу-психиатра, Оксану, объяснявшую ему когда-то в интимной обстановке, располагающей к откровенности, природу человеческого безумия. Он запомнил из того разговора главное – «безумие» потенциально угрожает любому психически здоровому человеку и прячется оно где-то в неизмеримых глубинах подсознания… Но, все-таки Оксана была слишком хороша, как женщина, и вспоминал он ее, именно, как женщину, а не как – вдумчивого и пытливого психиатра. А, может, это была вовсе и не Оксана, а —Белиля, с которой довелось Александру сергеевичу близко познакомиться, наверное, как раз благодаря тому, что он неожиданно провалился в классическое «безумие» подсознательного…

…В памяти у него никуда не выветрилась, во всех самых мельчайших деталях, картина его, так сказать, добровольно-насильственного «новоселья» в жилище настоящей, «всамделишней» Бабы-Яги «Белили» – древнеславянской лесной Богини, страдающей, как минимум, раздвоением личности, плюс еще, наверняка, целым букетом психосоматических расстройств различной степени тяжести, в совокупности своей закономерно предопределяющих противоречивые и взаимоисключающие черты ее, мягко говоря, непростого характера.

Те, самые первые часы своего невероятного пребывания в «фантомном» мире Сказочной Руси в течение всей своей последующей жизни, он мог легко просканировать не только по минутам, но, даже, и по секундам, если бы, конечно, кому-нибудь понадобилось бы это скрупулезно-тщательное сканирование. Чувствовал он себя, конечно же, тогда, в те жутковато-восхитительные минуты, непосредственно последовавшие после благополучного приземления и освобождения от парашютных строп, совершенно «потерянным» в пространстве и времени, и наблюдающим себя самого, как бы со стороны…

Сомнамбулической походкой осторожно подошел он к самой избушке, тупо глядя на две ее, своеобразно выглядевшие, органические опоры, вздымавшие, собственно, саму избушку, метра на два от земли и, поэтому, Саша совершенно, пока, не мог себе представить, как ему туда удастся забраться. Так он и стоял, пребывая в полной растерянности не меньше минуты, задрав голову кверху, беспомощно глядя на дощатую покосившуюся дверь и не знал: то ли звать ему во весь голос хозяев или хозяйку избушки, или вежливо промолчать, надеясь, что его уже заметили и скоро обязательно пригласят в гости. Саша вдруг почувствовал страшную усталость и зверский голод! И, вообще, ему захотелось, как никогда остро, домашних теплоты и уюта! Стоило ему только подумать об этом и все это столь остро прочувствовать, как дверь избушки раскрылась с громким скрипом и высунувшаяся наружу седая растрепанная голова древней старухи, раскрыла кривой рот и проскрипела примерно в том же самом тембре, что и, только что умолкнувшие, дверные петли:

– Заходи быстрее, молодчик! – и прямо к ногам Саши приглашающе упал-развернулся веревочный трап с металлическими ступеньками.

Он еще с огромным удивлением посмотрел на этот трап, но почти сразу испытал сильнейшее облегчение, моментально узнав, пригласившую его подняться по трапу, неопрятную и неприятную старуху, и точно вспомнив: где, когда и при каких обстоятельствах уже видел эту удивительную избушку и, даже, был внутри – летний дождливый вечер в Цыганской Слободе, незапланированная заранее, экстренная встреча с Рагнером Снежным, и дверь в избушку тогда ему, Саше открыла, именно, эта самая старая-престарая, неприветливая «карга»… Это была, оказывается, не «избушка на курьих ножках», а межпространственный скоростной лифт, замаскированный под «избушку»…

– Здравствуй, Бабушка! – поздоровался с хозяйкой, остававшийся безупречно вежливым с женщинами любых возрастов и внешнего вида, и при любых обстоятельствах, Александр Сергеевич, уверенно ставя ступню правой ноги на нижнюю ступеньку трапа.

– Быстрее только давай – ночь уже на дворе! – не ответив на Сашино приветствие, раздраженно поторопила его Белиля (а это была именно она) и повторила для пущей, видимо, убедительности: – Ногами быстрее перебирай, если волколака в загривок не хочешь получить!

От мрачной бабкиной угрозы на Сашу повеяло неприятным холодком, и он, с максимальной поспешностью, последовал ее настоятельному совету, и уже через минуту, пригибая голову, осторожными шагами входил внутрь избушки, внутренне приготовившись увидеть там «черт знает что», но увидел, как раз, совсем иную обстановку – диаметрально противоположную той, какую уже заранее начал себе представлять!…

…Внутри оказалось светло и просторно, чисто и опрятно. В жерле огромной муравленой, белоснежно выбеленной, «русской печи», весело полыхали дрова, с потолка свисали аккуратные засушенные пучки неизвестных трав, распространявшие вокруг успокаивающие мятные ароматы. Чистый деревянный пол, крест-накрест, покрывали цветастые домотканые половики, у дальней стены красовался круглый обеденный стол, накрытый новенькой скатертью, вышитой затейливыми сложными узорами. Два изящных стула рядом наталкивали на определенные размышления. В центре стола возвышалась огромная хрустальная ваза, из горлышка которой торчали ярко-малиновые огромные цветочные бутоны, трепетавшие мелкой дрожью на сочных мясистых зеленых стеблях. Вокруг вазы Саша увидел несколько раритетных образцов столовой посуды, явно относившихся к древнеславянской «дохристианской эпохе» – точные наименования этих образцов Саше были неизвестны. Зато ему хорошо были известны ингредиенты, составлявшие заманчиво выглядевшие закуски, наполнявшие «с горкой» эту изящную керамическую и металлическую, скорее всего – бронзовую посуду, предназначенную, как для хранения, так и для приема пищи. Ингредиенты вкусно пахли. Это были: мясо, рыба, различные любопытные овощи и грибы – жареные, вареные, тушеные, соленые и маринованные. Главным украшением стола следовало считать два ажурных стеклянных графинчика, один из которых был наполнен чистой, как слеза, водкой тройной очистки, а другой – кроваво-рубиновым вином. Вполне, конечно, было возможно, что в графинчиках ждали своей минуты вовсе не вино и водка, а их искусная имитация, но Саша почему-то очень надеялся на первый вариант. Саша, невольно сглотнувший слюну, ненароком подумал, что пиршественный стол накрыт знаменитой «скатертью-самобранкой». Это обстоятельство доказывало то, что его специально ждали в этой избушке и приготовили шикарный ужин, с глубоким удовлетворением решил про себя Саша и устыдился собственных недавних дурных мыслей о Рагнере Снежном. Может быть ему и баньку жаркую приготовили – «косточки как следует пропарить», как это во всех сказках с сюжетом про «Бабу-Ягу и добра молодца, Ивана Царевича» говорится. Но, правда, баньки Саша поблизости от избушки никакой не заметил, да и Иван-царевичем он не был, но…

– Уважаемый Александр Сергеевич! – неожиданно послышался у него за спиной молодой приятный женский голос..

Ошеломленный Саша резко обернулся и увидел, что перед ним стояла красивая статная молодая баба, обряженная в новый цветастый сарафан, а никакой старой и дряхлой сгорбленной «карги» и в помине не наблюдалось. Но Саша все равно сильно вздрогнул – к подобным чудесам и метаморфозам он как-то еще не привык по ходу своей прежней жизни, несмотря на близкое знакомство с Бетонной Бабушкой и всеми аномальными парадоксами Замороженных Строек. А, сейчас, изумленно вытаращив близорукие глаза на «переформатировавшуюся» Белилю, он сразу невольно ассоциировал только что «родившуюся» ситуацию с известной страшной сказкой Николая Васильевича Гоголя, «Вий».

– Вы что же это, Александр Сергеевич – мне не рады в моем новом обличье?! – рассмеялась помолодевшая лет на триста, а то и – на все пятьсот, хозяйка, задорно разглядывая оторопевшего гостя ярко-зелеными распутными глазищами. – Я специально для вас постаралась перевоплотиться, а вы что-то не проявили по этому поводу никакого восторга! Ну да это вы так с непривычки опешили! Давайте лучше – ополоснитесь и попарьтесь в баньке с дороги, а то вы ведь вон какой сумасшедший путь проделали, чтобы ко мне в гости попасть! Смойте, так сказать, с себя пыль «сорока сороков» «чужих параллелей», которые вам пришлось пересечь и после этого мы с вами поужинаем – мясные пироги только-только – из русской печи, да под смородиновую наливочку! Смею уверить вас, что у себя в Большой Руси вы такого никогда не пробовали – ни такой наливочки, ни таких пирогов!

…Она подошла к разомлевшему, полностью расслабившемуся и «раскрывшемуся» Саше вплотную, нежно взяла его за руку и повела куда-то, не отпуская руку, по длинному коридору, где было темно и сильно пахло сушеными цветами и лечебными травами, и он еще искренне удивлялся – откуда в такой маленькой с виду и неказистой избушке могли взяться столь длинные и извилистые коридоры?! Что-то Белиля ему объясняла интимным доверительным шепотом на самое ухо, легонько касаясь уха горячими влажными губами. Тихо постоянно чему-то смеялась, и привела его, в конце концов, в настоящую, то ли баню, то ли «мыльню», где, предварительно заставив Сашу снять те лохмотья, в какие превратилась его одежда за время полета через «сорок сороков чужих параллелей», уложила гостя на деревянный полок, окатила его измученное худощавое тело горячей водой из деревянной же шайки. Плеснула водой на раскаленную каменку из деревянного ушата – столб ароматного зеленоватого пара ударил под самый потолок и заполонил всю баньку. Сильные ловкие руки Белили принялись затем плескать беспрестанно из того же волшебного ушата, никогда не заканчивавшуюся в нем теплую чистую целебную воду на худое Сашино тело. Нежными ласковыми движениями намыливали ему спину, умело делали лечебный массаж… Он потерял всякие представления о реальности, постепенно начиная чувствовать удивительную легкость в каждой, буквально, клеточке своего тела… Затем, в прохладном предбаннике, Белиля насухо растерла всего его, как малого ребенка, огромным махровым полотенцем, ласково что-то приговаривая на ухо, типа: «Ну, вот теперь ты, как новенький стал, как заново на свет народился!»… Как во сне он чувствовал себя, когда, совсем не стеснявшаяся своей наготы, полногрудая сказочная русская красавица Белиля (а может уже и не Белиля, потому что, вроде слышалось Саше, как несколько раз она называла себя Василисой) помогала ему переодеться в свежее «исподнее» – белые, как первый снег, подштанники и такую же, под стать белизне и свежести подштанников, рубаху…

Шли они опять по тому же коридору в обратном направлении – смутно как-то все очень помнилось. Он и не знал тогда, что так действует на неподготовленного человека, явившегося «не из сказки», настоящая Русская Сказочная Баня…

Но вот он уже сидит за богато накрытым столом напротив, жарко пышущей муравленой печи, по другую сторону стола – Белиля-Василиса. Она наливает ему в серебряный кубок кроваво-красного смородинного вина из стеклянного графинчика, затем – себе. Ставит, наполовину опустевший графинчик на место, берет свой кубок в руку и предлагает бесшабашным, но, прежнему, уважительным, хотя и, самую малость, развратным голосом (но, вполне возможно, что Саша преувеличивал и сгущал, так сказать, краски насчет «развратности»):

– Ну, давай, человек с Большой Руси – за твое благополучное прибытие выпьем на «брудершафт»!

– Давай! – просто согласился Саша и машинально изобразив на лице скупую улыбку, протянул кубок навстречу кубку, который уже держала на весу Василиса, представлявшая собой вечное юное воплощение древней Белили.

Как и полагается во всех подобных случаях они переплели руки, осушили полные кубки до дна, троекратно поцеловались, расплели руки и поставили опустевшие кубки обратно между тарелками с закусками.

– Насыщайтесь, Александр Сергеевич – угощайтесь всем, чего только душа пожелает! – широким жестом указала плавным движением красивой обнаженной руки Василиса на поверхность стола, заставленного сказочными яствами. – Сегодня у вас большой праздник – вы прибыли в Сказку!..

После трехсот граммов рубинового смородинного вина в голове у Александра Сергеевича, наконец-то «прояснилось», а в душе – «отпустило» и все вокруг стало на свои места, даже – полуголая сказочная красавица Белиля-Василиса, только что распившая с ним сладкую сказочную наливку на «брудершафт».

– А где Рагнер Снежный?! – спросил Саша, в упор глядя на зеленоглазую красавицу Василису (скорее всего, как сильно хотел Саша надеяться на это – Василису Премудрую). – Насколько я помню – ведь именно он должен был меня встречать на территории Сказочной Руси, а не кто-нибудь другой!

– А я вам, что не нравлюсь, Александр Сергеевич?! – озорно улыбаясь, спросила очаровательная хозяйка гостеприимной избушки у Саши, ненавязчиво и естественно вложив в свой вопрос такие интонации, которые на ее месте вложила бы любая другая полуголая красивая, чуть захмелевшая женщина, оставшаяся один на один с приятным полуголым мужчиной внутри достаточно замкнутого пространства.

Саша откровенно смутился и неопределенно пожал плечами, не представляя, чтобы ему нужно было ответить на такой вопрос хозяйки избушки и боясь поднять глаза на ее почти полностью обнаженные женские прелести. Он почувствовал, как неудержимо густо краснеет и, несмотря на выпитый бокал вина, не ощутил необходимой хмельной раскованности, в состоянии которой, как правило легко нарушался пресловутый «порог вседозволенности».

– Простите меня, Александр Сергеевич! – в голосе Белили-Василисы послышались нотки искреннего раскаяния. – Не судите меня так строго, я же просто несчастная женщина, одиноко живущая в дремучем лесу и ко мне «на огонек» в гости уже много веков никто не заходил, а тем более – такой симпатичный интеллигентный добрый молодец, как вы!

Она грустно и виновато улыбнулась Саше и добавила:

– Мне велено было строго-настрого вас в баньке попарить-помыть с дороги, потом напоить-накормить и спать уложить, Александр Сергеевич! Так что вы, пожалуйста, кушайте и – баиньки! Постель я вам приготовила знатную! Как водится – перина и подушка взбиты на лебяжьем пуху! А как Рагнер Снежный прибудет, я вас, Александр Сергеевич сразу и разбужу! Не волнуйтесь – не проспите! Я всегда буду рядом – охранять ваш сон! – она чарующе и печально ему улыбнулась, пододвигая огромную миску со свежей горячей дичью, приправленную маринованными рыжиками, луком, перцем и чем-то еще остро-пряным и мелко нашинкованным, призванным дополнительно возбудить и, без того, зверский аппетит дорогого гостя.

Ел он много и жадно, потому что все было очень вкусно и необычно. И ему казалось, что такой вкуснятиной он никогда не наестся, но… наступил момент релаксации и Сашу неудержимо потянуло в настоящий «богатырский сон». На десерт – несколько сортов варенья и сдобных пирогов, у него уже не хватило сил.

Вместо десерта он выпил на пару с Белилей еще кубок вина, и вместо закуски получил жадный, горячий и долгий поцелуй прямо в губы, которым наградила его хозяйка.

Смутно помнилось, как Белиля-Василиса, крепко обхватив его за талию, проводила в соседнюю горницу – спальню, где он и провалился в невесомую мягкую перину, а Белиля бережно укрыла его пуховым одеялом, провела нежно ладонью по щеке и произнесла убаюкивающе:

– Спите спокойно, Александр Сергеевич…

А он вместо того, чтобы последовать разумному совету-пожеланию белили и «спокойно уснуть», неожиданно для себя, робко произнес-предложил:

– Ложись со мной, Белиля…

– У тебя никого нет там, откуда ты прибыл?! – тихо спросила Белиля, глядя на Александра Сергеевича с невиданной глубокой нежностью, какая может встретиться только лишь в русской народной сказке и добавила: – Ты точно уверен, что этого хочешь?!…

– Чего – «этого»?

– Чтобы я легла с тобой… Ты даже и не спрашиваешь – сколько мне лет?

– Я помню, что – несколько веков…

– И тебя это не смущает?

– Время – величина относительная…

– А ты женишься на мне?

– Женюсь, потому что ты – красивая и молодая. А главное – добрая и хорошая…

Тут Белиля не выдержала и рассмеялась негромким заливистым и заразительным смехом…

– А, правда, Белиля?! – он приподнялся на локте, всматриваясь в ее смеющееся юное и прекрасное лицо. – У нас может с тобой, в принципе, что-нибудь получится?! Мне почему-то сейчас твердо стало казаться, что ты и есть та самая женщина, которую я искал всю свою жизнь и, видишь ты, нашел, оказывается, аж в Сказочной Руси!

– Давай лучше спать, Саша, чтобы не наделать непоправимых глупостей! – оборвала смех Белиля, сделавшись серьезной и грустной. – Утро, как говорится, вечера мудренее! – и с этими словами она нежно обняла Сашу, прижавшись к нему всем своим горячим молодым упругим телом, так жаждавшим мужских ласок уже несколько веков, наслав на него глубокий, «пленительно-красивый эротический сон»…

…Но сон этот ничем не отличался от яви, так как все его путешествие в страну оживших сказок можно было смело посчитать сном… Он несколько раз просыпался в течение этой фантастической ночи и с огромным изумлением вынужден был констатировать, что совершенно обнаженная сказочная красавица нежно и крепко обнимавшая его являлась все-таки не сном… А, утром Александр Сергеевич почувствовал, что впервые в жизни влюбился, по-настоящему, и прошептал об этом на самое ушко Белиле:

– Я влюбился в тебя, Белиля и не хочу расставаться с тобой!

Она молча и жарко поцеловала его в губы и в следующую секунду они занялись «сказочным сексом», забыв обо всем на свете… Белиля отдалась Саше со всей страстью, накопившейся в ней за несколько долгих веков неутоленной жажды интимной близости с мужчиной, легкомысленно отодвинув куда-то в самые дальние загашники памяти строгий наказ Рагнера Снежного, «ни в коем случае не мешать „личного с общественным“ и ни на секунду не забывать про свой индивидуальный патриотический долг перед Сказочной Русью». В Белиле «проснулась» «сказочная» женщина, которой с первого взгляда очень понравился застенчивый, робкий, добрый и интеллигентный Саша Морозов, так и не нашедший к сорока четырем своим годам себе любимую девушку там далеко, где он жил до попадания в гости к Белиле – в Большой Руси. Воистину, Настоящая Любовь объединяла, и очень крепко объединяла и Большую, и Сказочную Русь, являвшимися двумя половинками, по сути своей, единого могучего Государства.

Неизвестно, о чем думал, не привыкший к такому «бешеному» напору, Саша, но, скорее всего, его почти моментально вынесло на вершины настоящего «неземного» блаженства, какое только могло выпасть на долю одинокого немолодого мужчины, давно уже потерявшего всякую надежду гармонично устроить счастливую долгую «вечную» личную жизнь. Да вот беда – в момент «сказочной» эякуляции и последующего изливания семенной жидкости не куда-нибудь, а – в «лоно» самой «грозной и легендарной» Бабы-Яги (Черной Богини, Белили и пр., и пр.), у Саши перед глазами опять возникло скорбное бледное лицо Анны Караваевой, умоляюще глядевшей прямо ему в «бесстыжие очи» сквозь «сорок-сороков „чужих и злобных“ параллелей» и, Саша мог поклясться в этом, Анна изо всех своих сил отчаянно пыталась сказать ему что-то очень важное, предупредить о чем-то… «Наверное, хотела напомнить, чтобы никогда не забывал предохраняться!» – с обычном сарказмом, когда дело касалось Анны, подумал Саша и тут же выбросил тоскливый образ кафедральной лаборантки из головы, вновь без остатка «окунувшись» в омут «сказочного наслаждения», благодаря новому искусному «половому кульбиту» ненасытной и неистощимой на «извращения» Белили… И ночь эта, сказочная волшебная, невероятная по насыщенности и накалу в протяженности своей и замысловато-извилистой направленности, стремилась не к наступлению утра, которое должно было обязательно стать «мудренее» вечера, а – «улетала» она, словно бы очутившись на мощных крыльях «гусей —лебедей» за самые дальние пределы всех времен, как реальных, так и сказочных – в саму сказочно-эротическую бесконечность…

Саша слышал смутно, как Белиля в перерывах между сладострастными криками и стонами, постоянно приговаривала:

– Мы играем с «огнем», мой милый!.. Нужно остановиться, срочно остановиться!.. Иначе Сказки останутся без Сказочника и заживут сами по себе, как им, в общем-то, и положено… Но это – очень опасно!.. Для тебя опасно, Саша!.. Ты никогда не вернешься назад… Не вернешься домой!..

– Я не хочу домой, любимая моя!.. Я хочу остаться с тобой здесь, навсегда… И у меня нет дома, потому что там меня никто не ждет!…

– Как скажешь, мой милый!.. – услышал он, как нежно проворковали влажные чувственные губы Белили ему в самое ухо и, теперь уже точно, провалился в глубокий, словно душистый цветочный омут, сон…

…А утром Александр Сергеевич проснулся женатым человеком, увидев на указательном пальце правой руки золотое колечко, с органично сверкающим на нем алмазным сердечком.

– Запомни, любимый, что мы тайно обвенчались с тобой этой ночью! – бесконечно преданно и нежно глядя ему в глаза, проникновенно негромким голосом произнесла обнаженная красавица Белиля-Василиса, сидевшая на краю их брачного ложа. – Об этом никто и никогда не узнает, кроме нас с тобой, мой любимый… Ты теперь – жизнь моя, и я ничто без тебя, и я всюду буду с тобой и приду тебе на помощь в любой беде, которых, чувствую, впереди поджидает тебя целая бездна… Запомни – как бы странно и бесконечно одиноко тебе ни показалось, и в каких бы странных местах ты бы ни очутился, я всегда изыщу возможность прийти к тебе на помощь…

А затем Саша вновь провалился в сон, на сей раз – в глубокий черный сон без сновидений, и очнулся совсем в ином месте, резко отличавшегося от того, в котором уснул накануне в горячих объятиях обнаженной сказочной красавицы Белили-Василисы. Местом этим и оказалось Заветное Дупло…

…В нем Саша сразу же почувствовал себя более чем уютно и комфортабельно, где-то на уровне самых потаенных тихих и темных глубин подсознания почувствовав, что вот это самое место он тщетно, хотя и упорно искал всю свою сознательную жизнь – там, в Большой Руси…

…Он лежал навзничь на чем-то сыпучем, мягком и пряно-ароматном. Этот пряный аромат казался ему очень знакомым и связывался почему-то с годами из раннего-прераннего счастливого детства. Саша быстро вспомнил, что так пахло свежескошенное сено, лишь пока еще несколько часов пролежавшее под прямыми солнечными лучами. Любимая пора детства, это – летние каникулы в деревне у бабушки и августовские покосы на заливных лугах. Свежескошенными луговыми травами пахло его чудесное детство, которое подарили ему его родители. Похоже, что он, действительно, оказался в крайне странном месте и перед глазами моментально возник пленительный образ обнаженной красавицы Белили, ласково нашептывавшей ему на ухо признания в вечной преданности и… что-то еще… что-то необычайно важное – про высокую ответственность, лежавшую на его плечах… Ответственность Сказочника и опасность… Да, она говорила о какой-то серьезной опасности, подстерегавшей Сашу на том тернистом пути, какой он так легкомысленно выбрал, согласившись на предложение Рагнера Снежного. Кажется, что только сейчас Саша понял точно и ясно, что подразумевала Белиля под главной опасностью, грозившей Саше – ему, ни в коем случае, нельзя было превращаться в одного из героев собственной Сказки. Иначе… он исчезнет в пестрой и бездонной мешанине недорассказанных и не досистематизированных Сказок посреди таинственной страны Замороженных Строек! Ему пора было срочно возвращаться обратно, уступив место какому-то другому ключевому герою в начинавшей раскручиваться сюжетной спирали нового повествования, имевшего условное наименование «Стеклянная Любовь». Александр Сергеевич Морозов и так «залетел» на «золотом байферге» чересчур далеко – аж, между длинных и красивых ног самой Белили, оказавшейся на поверку Василисой Прекрасной, и обе они, в «одном лице», запросто могли, вслед за Александром Сергеевичем, «залететь» теперь уже непосредственно от самого Александра Сергеевича, что могло бы привести к непредставимым, далеко идущим последствиям, которые не представлялось бы возможным «ни в сказке передать, ни пером описать!»…

Перед глазами профессора Морозова возник внезапно образ… раздетой догола Анны Караваевой, которую в «разоблаченном» виде Александр Сергеевич никогда не видел, да и даже не пытался представить себе такое невозможное зрелище, будучи всегда твердо уверенным, что Анна и спать ложится, не раздеваясь, чтобы нечаянно не раздразнить саму себя и гарантировать, таким образом, на все сто процентов сохранение девственности и специфического сектантского целомудрия. «Тьфу ты черт!» – молча выругался Александр Сергеевич и разлепил веки, чтобы прогнать прочь неожиданное, столь неприятно поразившее его видение голой Анны Караваевой, обладавшей потрясающей грудью сказочной красавицы Белили…

– Тьфу ты, зараза! – теперь уже вслух выругался Саша, пытаясь приподнять голову и усиленно хлопая близорукими глазами, стараясь разглядеть во всех деталях потолок Заветного Дупла.

Потолок дупла, как ему удалось рассмотреть спустя минуту-другую, оказался полностью затканным золотистой тканью, сильно смахивавшей на паутину, именно ею и являвшейся. В центре паутины сидел, похожий на гигантскую брошь, отлитую из червонного золота, человеколюбивый вегетарианец, красавец паук-«ювелир» и пристально смотрел на Сашу огромными глазищами, изумрудно сверкавшими вполне осознанной приветливостью.

– Здравствуй, дружище! – обратился Саша к удивительному насекомому, как к разумному существу и неожиданно для себя спросил у паука: – Не пора ли нам поужинать?!