Текст книги "Стеклянная любовь. Книга первая"

Глава двадцать первая

Стояли уже довольно поздние сентябрьские сумерки, усугубленные к тому же сплошной пеленой дождевых туч на небе, когда таксист, наконец, довез Эдика до искомого адреса.

– Вот он ваш переулок Плеханова! – несколько иронично сообщил пожилой водитель, искоса поглядывая на Стрельцова и добавил, как в народе говорят, «ни к селу, ни к городу». – Я уже, честно говоря, думал, что снесли этот переулок давно к «чертям собачьим»!

Полковник, стараясь не раздражаться и не вступать в ненужный разговор с таксистом, которого так и «распирало» от обладания какой-то скандально-сенсационной информацией о переулке им. Плеханова и жгучего желания выплеснуть эту информацию наружу, молча отдал ему стодолларовую купюру и, не дожидаясь сдачи, выпрыгнул из машины, немедленно наткнувшись взглядом на светло-серые недостроенные громады двенадцатиэтажных жилых домов, вздымавшиеся к хмурому осеннему небу в какой-нибудь сотне метров от того места, где его высадило «такси»…

«Я так и знал! И таксист об этом знал, почему и не хотел сюда ехать!» – мысленно воскликнул Эдик, пропустив мимо ушей форсированный рев мотора, резко отъезжавшего «такси», на котором сюда приехал. Водитель замешкался, наверное, тоже по той причине, что взгляд его невольно не мог не приковаться на какое-то время к зловещим контурам недостроенных многоэтажек…

Полковник остался один на один с Лабиринтом Замороженных Строек, от которых его отделяла густая кленовая роща с затерявшимся в ее густой тени переулком Плеханова, выстроенном однотипными двухэтажными домами несколько десятилетий назад японскими военнопленными. Где-то среди этих домов и находился дом под номером четырнадцать, в седьмой квартире которого на втором этаже восемь лет назад бесследно исчезла семья из трех человек.

С минуту, наверное, он еще стоял неподвижно, не в силах оторвать взгляд от «Замороженных Строек», невольно удивляясь точности прозвания, данного им в народе, чувствуя, что один их вид, в буквальном смысле этого слова, «замораживает» его ум, волю и желание действовать активно и энергично. А действовать нужно было с максимальными скоростью и энергией – полковник Стрельцов, как никто другой, каждой пупырышкой на коже ощущал приближавшуюся на всех, как говорится, «парах», из дальних далей мироздания, какую-то особенно жуткую форму гибели для своей родной планеты.

Эдик вздрогнул, зябко поежился и, вобрав голову в могучие плечи, дабы больше, хотя бы, случайно, не взглянуть высоко вверх и не увидеть стены проклятых домов, быстро зашагал в кленовую рощу, к дому номер четырнадцать по переулку, с каким-то образом, не вымершим названием: «имени Плеханова».

Под тенистыми сводами старинной рощи оказалось веселее, чем думалось о ней стоя на ее опушке, скорее всего – из-за уютного домашнего света, горевшего почти во всех окошках однотипных двухэтажных домов. Даже угрюмая обреченность и рабская обезличенность, незримо передавшаяся домам от их создателей – военнопленных японских строителей, скрадывалась мягким сентябрьским полусумраком и волшебным светом «домашних очагов», перед каждым из которых на тесном пространстве между старыми квартирными стенами тихонько клокотало маленькое человеческое счастье. «Им осталось совсем немного!» – убежденно подумал о, ни о чем не подозревающих жильцах переулка имени Плеханова, Эдик. – «Стройки» скоро заморозят их всех!».

В подъезде дома номер четырнадцать, пока он поднимался по скрипучей деревянной лестнице, полковника настойчиво преследовали запахи квашеной капусты и подгоревшей гречневой каши. Остановившись на площадке перед дверью квартиры номер семь, Эдик несколько секунд недвижимо стоял, наклонив голову к правому плечу, и внимательно прислушивался к тому, что творилось за тонкой перегородкой двери. Ничего особенного там не творилось, и он нажал кнопку звонка. Послышались неторопливые шаги, замершие в коридоре возле двери, и раздался вопрос, произнесенный уравновешенным голосом пожилой женщины:

– Кто там?

– Ф-э-э-С-Б! – коротко ответил Эдик.

– Наконец-то! – послышался из-за двери, поразивший Эдика ответ и ему сразу открыли.

Хозяйка – благообразная женщина лет шестидесяти пригласила пройти его на кухню, где она готовила ужин. Звали ее Марией Степановной и она, будучи по настоящему умной женщиной – учительницей географии на пенсии, предварительно предложив Эдику чаю, первой начала разговор:

– Вы наверняка пришли из-за Вальбергов. Вы – первый человек «оттуда» – из, так скажем, «компетентных органов», за те восемь лет, пока мы здесь живем. И все эти годы я очень удивлялась: почему всей этой мутной историей не интересуется ни милиция, ни КГБ. Могу сразу сказать, что комната, в которой бесследно пропала эта несчастная семья, стоит запертой все восемь лет. Нам с мужем и сыном вполне хватало жилплощади и без нее. Тем более, что сын уже четыре года, как живет отдельно от нас.

– Мария Степановна, я сразу хочу задать Вам вопрос: по какой причине вы не вскрывали дверь комнаты, где когда-то так неудачно встретили Новый Год бывшие хозяева квартиры?!

– Не из-за страха, это – точно! Исключительно – из-за чувства такта: мне бы не хотелось рассматривать сцену гибели отца, матери и дочери, копаться в ее деталях, смаковать их и базарно обсуждать. Это бы выглядело слишком цинично, и муж с сыном согласились со мной.

– Вы прожили совершенно…, как бы, поточнее, выразиться… мирно восемь лет бок о бок с этой комнатой?

– О да! – Мария Степановна чуть заметно улыбнулась. – Не было никаких стонов, плачей, леденящего душу хохота во время ночей полнолуния – все было тихо, как и положено в «могильном склепе».

«Люблю неординарных людей!» – с удовольствием подумал Стрельцов и спросил у хозяйки:

– Мария Степановна – у вас случайно не сохранилось ключа от запретной комнаты?

– Конечно! Там, по-моему, можете даже свет включить.

Через минуту Эдик уже открывал искомую комнату – впервые за последние восемь лет, если, конечно, можно было взять за «чистую монету» только что прозвучавшее откровение хозяйки квартиры.

Кстати, сама хозяйка, наотрез отказавшаяся пойти вместе с ним, осталась на кухне возиться с приготовлением ужина у мощной электрической плиты.

Дверь «запретной комнаты» легко открылась, и на Эдика тяжело пахнуло застарелой пылью, а уже затем его едва не сбил с ног целый, выплеснувшийся из комнаты, океан законсервировавшихся флюидов страшного человеческого отчаяния…

Отчаяния в страшной комнате накопилось столь много за прошедшие годы, что им легко можно было бы захлебнуться «насмерть» с непривычки – окажись, к примеру, на месте Эдика какой-нибудь другой, совсем неподготовленный к подобному повороту событий, человек.

Беспредельное и безутешное отчаяние, оставшееся в наследство от семьи Вальбергов было густым и черным, как гудрон и при желании, отчего-то подумал полковник Стрельцов, давно уже привыкший мыслить образно по ходу, проводимых им различных розыскных мероприятий, его оказалось бы вполне возможным расфасовывать по жестяной баночной таре и хранить на специальном, хорошо охраняемом складе, вплоть до «особых распоряжений» Сверху…

Видевший в темноте, не хуже совы, Эдик, сразу заметил направо от входа белое пятно выключателя на, оклеенной зеленоватыми бумажными обоями, стене. Без тени колебания он повернул выключатель – под потолком ярко вспыхнула матовая стеклянная люстра, покрытая толстым слоем пыли.

Прежде всего, Эдику бросился в глаза желтый высохший остов голого, без единой хвоинки, дерева, восемь лет назад бывшего пушистой, зеленой Новогодней Елкой, остро пахнувшей свежим хвойным маслом, ярко и сверкающе украшенной фольгой, серпантинами и цветным стеклом огнеупорных игрушек. Сейчас же на торчавших в разные стороны, неприятного вида, высохших ветвях, не виднелось ни одной игрушки, ни фольги, ни серпантинов. Толстый слой серой комнатной пыли покрывал, до сих пор, никем не убранную посуду и бутылки с праздничного стола, опрокинутые на пол стулья, на которых провели последние часы своего пребывания на Земле члены несчастной семьи Вальбергов. Комната была абсолютно мертва в классическом понимании и значении этого малоприятного слова и никаких недавних следов ничьего пребывания, интуиция и необычайно обостренное инфернальное чутье Эдика не ощущали. Эдик видел перед собой место давнего пиршества какого-то свирепого астрального хищника, сожравшего трех людей без каких-либо остатков, и, не посчитавшего нужным, за полной ненадобностью, с тех пор, зачем-либо сюда возвращаться.

Полковник Стрельцов плотно прикрыл глаза веками и усиленно принялся медитировать. После пяти минут глубокой медитации полковнику сделалось ясно, что ни какая, самая глубокая медитация, в принципе, не может принести положительных плодов. Эдик поднял веки и в глаза ему сразу же бросился чей-то, покрытый пылью, фотографический портрет, висевший возле, заклеенного картоном, окна, на одной из стен комнаты. Портрет Эдик до сих пор не заметил по той причине, что оказался слишком увлеченным разглядыванием высохшего остова елки, в пожарном отношении представлявшего серьезную угрозу старому дому, построенному пленными японцами.

Он пересек комнату, вплотную подошел к портрету и, набрав в легкие побольше воздуху, единым могучим выдохом очистил поверхность портретного холста от осевшего на нем за восемь лет толстого слоя пыли.

Эдик увидел перед собой лицо настоящей сказочной феи – самое совершенное, на его взгляд, женское лицо в мире, во всяком случае, из до сих пор виденных им в течение всей его тридцатипятилетней жизни, женских лиц. «Какой она была красавицей, эта Снежана Вальберг!», – не мог мысленно не восхититься полковник и поразмыслив пару секунд, решил, в оперативных интересах, захватить портрет с собой.

Он тепло попрощался с хозяйкой Марией Степановной, от души поблагодарил ее за содействие органам ФСБ и посоветовал поскорее начать обживать до сих пор пустовавшую комнату, объяснив, что она не представляет никакой инфернальной угрозы и является обычной комнатой, требующей в ней нормального человеческого присутствия. Но, на самом же желе, полковник Стрельцов уносил с собой, покинув бывшее жилище несчастной семьи Вальбергов, не только небольшую портретную рамку с изображенной на ней лицом девушки неземной красоты, но и очень нехорошее и тяжелое ощущение, прилепившееся к внутренним стенкам его души в виде большого осиного гнезда, откуда, если их своевременно не уничтожить, скоро начнут вылетать ядовитые мысли-шершни и будут больно жалить чувствительную душу Эдика изнутри.

Покинув подъезд, в котором когда-то жила та таинственная красавица, на поиски следов которой были брошены все силы «Стикса-2», Эдик остановился на минутку, вдохнув поглубже большую порцию прохладного сентябрьского воздуха и пристально посмотрел на мертвые серые громады Замороженных Строек. Ему, пока он рассматривал эти, окруженные мрачным ореолом, недостроенные многоэтажки, неожиданно пришла в голову простая и вполне здравая мысль: «А, если достроить эти дома и вселить туда людей из рабаульских трущоб, то, может, тогда и, сам собою, уничтожится „апарц“?!». Но Эдик был не первым из людей, кому приходила в голову эта мысль, упрямо не превращавшаяся по неизвестным причинам в реально действующий механизм своего собственного практического претворения в жизнь…

…Замороженные Стройки давно уже перешли в «частную собственность» к совсем иному Хозяину, чьи стратегические планы не имели ничего общего с обычными человеческими представлениями о светлом счастливом будущем. А самое плохое заключалось в том, что планы «нового» Хозяина принципиально не отличались от основных жизненных задач, которые ставили перед собой руководители городской админис трации Рабаула – они совсем не думали о «светлом счастливом будущем» своих земляков, и о том, как сделать «настоящее» жителей Рабаула «светлым и счастливым», они тоже не думали. Думали, к величайшему сожалению, вышеназванные «фигуранты» только о «собственном кармане», и, по большому счету, никакие другие мысли надолго не задерживались в их головах…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Одним из самых страшных испытаний для любого нормального человека, ниспосланных ему «Свыше» или «сниже», заключается в полном классическом одиночестве, внезапно обрушиваемом на, ни о чем таком не подозревающем, человека подобно снежной лавине в горах, спровоцированной переизбытком снега на чересчур крутом и скользком участке горного склона. Человек слаб по самой природе своей, и не дай Бог ему в придачу к прочим жизненным напастям, нежданно-негаданно очутиться на таком вот горном склоне, откуда один верный путь – в бездонную пропасть. Но, к прискорбию, такие случаи происходят сплошь и рядом, когда человек оказывается на скользком горном склоне смертельно опасного одиночества…

А одиночество бывает разным: временным или постоянным, наступающим молниеносно и неожиданно, подобно случайно прилетевшей точно в цель шальной пуле либо, заранее прогнозируемым, совсем нежелательным, но неизбежным, как сама смерть. Но никто бы не сумел точно определить характер и степень того одиночества, в суровом царстве которого очутился церковный звонарь Никита Перегудов, сознательно и добровольно избравший своим уделом огненную мученическую смерть в качестве единственной разумной альтернативы позорной сдаче в плен «отморозкам» -чекистам. Он органически не смог предать самого себя – свою героическую душу, и те идеалы, которые в этой кристально чистой душе бережно вынашивались! Как мы помним, он «плевать хотел с высокой колокольни» Храма Архистратига Михаила села Провалиха на бесновавшихся далеко внизу под храмовой колокольней пьяных «обдолбанных» «чоновцев» – в самые последние минуты тридцать первого декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года…

…Протодьякон Никита очень смутно помнил испепеляющую весь мир вокруг него огненную вспышку, грохот взрыва, нестерпимую боль, разрывающую каждую клеточку его физического тела, дальнейший головокружительный полет по гигантской дуге в полную неизвестность, наполненную сверканием неземных бликов среди чернильной таинственной темноты, источавшей квинтэссенцию удивительных густых ароматов – смутно знакомых ароматов, про существование которых Никита читал в кулинарных книгах, но, ни разу не сталкивался в реальной жизни… А затем – глубокое освежающее забвение под хрустальный перезвон невидимых в кромешном сладко-ароматном мраке серебряных колокольчиков…

…Когда этот звон прекратился, Никита раскрыл глаза и увидел перед собой Архистратига Михаила собственной персоной. Никита ничуть не удивился такому невероятному факту, потому что способность чему-либо удивляться испепелилась у него вместе с тем морозным декабрьским вечером, в черно-синей безнадежной темноте которого он неистово колотил в свой колокол. Архистратиг успокоил Никиту, доходчиво и подробно объяснив герою-протодьякону суть его очередного жизненного перевоплощения. Разговор между ними закончился следующими словами, произнесенными Архистратигом и навсегда впечатавшимися в память и душу бывшего провалихинского протодьякона Никиты Перегудова, а ныне – Воина Света, Гоэя:

– Никому не верь, что ты превратился в безмозглую стеклянную новогоднюю игрушку, Гоэй! Это – необходимая маскировка, только благодаря которой все мы и можем сейчас спастись, выжить и начать бороться против страшного Врага, выскользнувшего из самого Безвременья! Искра твоего беспримерного мужества будет незаметно тлеть в самой глубине души твоей и не даст ей остекленеть и превратиться в пустую хрупкую скорлупку. Я верю в тебя, а Вера, как известно, является самой совершенной формой Знания и полностью тождественна Истине! Тебе предстоит вытерпеть вынужденную неподвижность в течение долгих-долгих лет, Гоэй, но помни мои слова: рано или поздно настанет решающий миг, когда ты пробудишься и ударишь в долгожданный Великий Набат, ради которого ты и выбрал, не колеблясь, огненную смерть мученика! Да, только, смерти, как видишь – нет!…

…Никита-Гоэй окончательно открыл глаза и на этот раз не увидел перед собой Архистратига, но слова Архистратига явственно продолжали звучать у него в ушах, словно бы он произнес их только что и покинул на минутку тесную келью Никиты.

Бывший протодьякон сидел на, застеленной жестким матрацем широкой деревянной скамье, служившей ему постелью и машинально ждал возвращения Архистратига, так как у Никиты накопилось огромное количество вопросов, требующих немедленных ответов. Жгучее желание задавать остроактуальные вопросы тесно перемешалось с тяжелой тупой головной болью в висках, звоном в ушах и беспорядочным мельтешением бесформенных цветных пятен перед глазами. Звон в ушах не напоминал давнишнее мелодичное хрустальное треньканье невидимых серебряных колокольчиков. На этот раз это был звон, недавно перенесенной длительной тяжелой болезни, симптомами которой была и боль в висках, и мельтешение-хоровод цветных пятен перед глазами. Впрочем, все три вышеназванных симптома стремительно шли на убыль – Никита-Гоэй начинал выздоравливать… И выздоровление Никиты каким-то непостижимым образом оказалось связанным с посещением где-то в бесконечном «далеко» полковником ФСБ Стрельцовым квартиры, в которой когда-то проживала счастливая семья Вальбергов: папа, мама и красавица-дочь…

…Никита, естественно, ничего не знал ни о семье Вальбергов, ни, тем более, о полковнике ФСБ Стрельцове, упорно разыскивающего следы этой самой, таинственно исчезнувшей с лица Земли, семьи из трех человек. Единственное, что понял Никита, после того, как поутих неприятный назойливый звон в ушах, ослабла тупая боль в висках и прояснился взор, освободившись от мельтешения цветных бесформенных пятен, так это то, что Архистратиг сказал ему правду, твердо пообещав много-много лет назад, что Никита рано или поздно «пробудится». Видимо, «пробудился» он не просто так – обещанный Архистратигом «решающий миг» приблизился вплотную к порогу Невидимого Храма, надежно укрытого маскировочной оболочкой прямо посреди Черной Лесной Чащи Древнего Ужаса, где обитали неприкаянные души «обдолбанных» чекистов, взорвавших его Храм и продолжавших поиски, ускользнувшего от них в далеком тысяча девятьсот восемнадцатом году, героя-звонаря.

Никита еще не знал того, что его Храм надежно оберегает не только маскировочная оболочка, но и «семь богатырей», уверенных в том, что им поручено охранять тело «Мертвой Царевны», лежавшей в хрустальной «раке», являвшейся одной из главных святыней Храма. Богатырям было твердо обещано в свое время, что Мертвая Царевна обязательно оживет – очнется от своего многолетнего колдовского сна, внешне ничем не отличавшегося от смерти, но на самом деле не имеющего со смертью ничего общего…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Когда капитан Червленный окончательно понял, что его обязательно догонят и, другими словами, что ему пришла неминуемая погибель, так как «дыхалка» полностью закончилась, а мышцы совсем «закоченели» от естественного избыточного выброса в кровь молочной кислоты и никаких сил, соответственно, совершенно не осталось, он остановился и резко обернулся «лицом к лицу» к своим преследователям. Вернее – к «мордам» преследователей.

То ли он вспомнил, что является, все же, не кем-нибудь, а – штатным офицером ФСБ или по какой-то другой, более существенной причине, но страх у него улетучился без остатка. Он увидел ясно, что к нему приближались не с полдюжины громадных отвратительных чудовищ, в чьих кровожадных намерениях ни секунды нельзя было усомниться – нет, Валя увидел перед собой шесть крупных движущихся мишеней. Поэтому, со спокойным хладнокровием, как в тире во время сеанса тренировочной стрельбы, капитан ФСБ Червленный поднял безотказного «стечкина» на уровень глаз и, тщательно, без лишней суеты, прицелившись, с восьми-десяти метров разнес вдребезги всех шестерых преследователей! Разлетелись гнавшиеся за ним монстры с уже знакомым ему грохотом и звоном! Как, если бы, не выдержав внезапного страшного удара, рухнул бы на пол целый сервант, набитый стеклянной посудой. Валя в своей прошлой, «мирной» семейной жизни как-то раз явился свидетелем такого вот «сервантного крушения» – по ходу одной грандиозной пьянки у каких-то своих дальних родственников. Это печальное событие «свалило» пожилую хозяйку серванта со всем хранившимся на его пыльных стеклянных полках, хрусталем и фарфором («севром» и «саксом»), на целых полгода в больничную койку.

Воспоминание это, внезапно посетившее Валю, было, в равной степени, как очень тяжелым, так и очень неуместным – по той простой причине, что спонтанно снарядившаяся за ним погоня жителей Чертовой Деревни являлась одной из самых любимых их забав – догнать и сварить живьем в огромном котле на центральной деревенской площади какого-нибудь вкусного и жирного «чужака», «слепленного» из нежной мясной плоти и горячей сладкой крови. А страх смерти у, гнавшихся за Валей, чудовищ, отсутствовал. Патронов у него на всех бы не хватило, это – точно. И положение у него, в силу вышеуказанных обсоятельств, становилось почти безнадежным. К тому же, судя по всему, где, точно не помнил, он повредил правую коленку в районе внутреннего мениска. До, остававшихся невредимыми, преследователей Валю отделяло метров пятьдесят – он насчитал, примерно, два десятка безобразных огромных созданий, издававших сиплый яростный рев. Черт знает, кого они больше всего напоминали – да Вале и неинтересно было особо вглядываться в их силуэты.

«Вперед!» – скомандовал он самому себе и, преодолевая острую боль, сильно прихрамывая на правую ногу, побежал вверх по пригорку, поросшему чахлой травой. Вдали, не меньше, чем в полукилометре темнела полоса леса. Если Вале удалось бы его достичь вперед гнавшихся за ним монстров, то… шансы на спасение, конечно же, увеличились бы. Во всяком случае – пока… Но Валя не обманывался на этот счет… В общем, он, стараясь ни о чем не думать, упорно бежал к лесу..,

Наверное, прошло пять минут, когда Вале стало ясно, что ему не успеть добежать до спасительной лесной чащи. Да и кто ему может дать гарантию, что лес окажется «спасительным»?! Да и… Вот и именно, что слишком много Валю поджидало в этом, новом для него, фантастическом мире этих самых проклятых «да и…». Пожалуй, впервые за время, начавшейся сутки назад, самоубийственной, во всех возможных смыслах, «командировки», он всерьез задумался о близкой и неизбежной смерти, а, также о том – насколько безрассудно повел он себя вместе с этим, явно сумасшедшим профессором Морозовым, который давным-давно «свихнулся» на своих Стройках в призрачном мире собственных бредней, и которому, видимо, совсем нечего было терять в родном и понятном земном мире. Но, опять же, с другой стороны, Валя безошибочно чувствовал, что на такой отчаянный шаг сам он решился совсем не случайно! Его в «родном и понятном» мире, точно также, как и Морозова тоже, мало что, надежно удерживало. Он интуитивно догадывался о том, что, если, конечно, сегодняшнее ночное приключение закончится благополучно, то тогда ему удастся найти ответ на вопрос: зачем он добровольно отправился в экспедицию «на тот свет»?!…

Внезапно, как и положено, в волшебных сказках, неподалеку впереди, среди мрака, подсвеченного сверкавшими высоко вверху многочисленными праздничными огнями, послышался спасительный (в чем почему-то Валя ни секунды не засомневался) топот конских копыт. Источника топота копыт, правда, пока не было видно, но, тем не менее, топот раздавался ощутимо близко и поэтому Валя ни секунды не усомнился в том, что он очень скоро должен увидеть невидимого всадника. И еще почему-то Вале казалось, что это обязательно окажется «друг»!..

Но, как выяснилось, спустя несколько секунд, это оказался не «друг», а – «подруга»! Из ночной темноты, не более чем в трех метрах от Вали, неслышно материализовалось сказочное видение белоснежного жеребца с шеей, изогнутой по-лебединому. Эту изогнутую шею украшала роскошная золотая грива. А верхом на жеребце, словно влитая, сидела не менее роскошная полуобнаженная девушка, звонко крикнувшая капитану ФСБ Червленному:

– Прыгай скорее ко мне за спину, человек с Большой Руси!

Валя не заставил себя долго упрашивать и одним отчаянным прыжком сделал то, что предложила ему сделать добрая сказочная девушка-красавица.

– Держись за меня, да покрепче – не стесняйся, иначе свалишься и достанешься на ужин «шестовикам»! – крикнула девушка еще раз, сквозь усиливающийся свист ветра в ушах.

Валя, не церемонясь, обнял гибкий обнаженный стан девушки обеими руками, намертво сцепив пальцы замком в районе пупка неожиданной спасительницы, целиком зарывшись лицом в ее густые кудри. Кудри пахли фиалками, свеженадрезанными лимонами и слабо светились в темноте, как и золотая лошадиная грива.

Скорость, с которой помчалась белоснежная златогривая лошадь вверх по склону волшебной горы, оказалась воистину невероятной. Уже через каких-нибудь пол-минуты звуки погони за спиной перестали быть слышны, и теперь Валя внимал лишь свисту ветра в ушах.

Такая бешеная гонка продолжалась не менее получаса, а затем постепенно стала стихать.

– Отпусти руки! – со смехом сказала лихая прекрасная наездница. – Сейчас ты уже не упадешь, человек с Большой Руси!

Валя с огромным сожалением оторвал руки от обнаженной теплой талии сказочной девушки, целомудренно взявшись за края луки широкого удобного седла. Но, с другой стороны, в результате заметного снижения скорости скачки, он получил возможность смотреть по сторонам – продуктивно, имеется ввиду, смотреть. И правая, и левая «стороны» стоили того, чтобы их внимательно разглядывать, не отрываясь, человеку, впервые попавшему на склоны Волшебной Горы, увенчанной главным Сказочным Деревом.

Во-первых, здесь уже было не так темно, как внизу – в деревне монстров, откуда ему чудом удалось спастись. Мягкий лилово-бирюзовый свет, лившийся с небес, усыпанных множеством сияющих шаров и звезд, позволял Вале ясно разглядеть опушку густого сказочного леса, вдоль по которой росли огромные грибы на толстенных ножках и красные ягоды величиной с голову младенца. Маленькие бородатые человечки с лицами очень добрыми и крайне сморщенными, сильно смахивавшие на сказочных лесных гномов, споро и деловито собирали грибы-великаны и чудо-ягоды. Видимо, что эти гномы жили где-то здесь совсем неподалеку в сказочном лесу, состоявшем из темных мохнатых елей и могучих деревьев лиственных пород, напоминавших обычные земные дубы. Какие-то мелкие симпатичные зверьки вроде белок или бурундуков во множестве сновали по узловатым ветвям псевдо-дубов, сверкая крохотными золотистыми звездочками любопытных глазенок на настоящего, во плоти и крови, капитана ФСБ, совершенно не понимая, видимо: каким образом сумел он сюда попасть и что ему здесь нужно?! Истины ради, следует сказать, что не совсем понимал это, и сам капитан Червленный, изумленно таращивший глаза на окружившие его со всех сторон чудеса.

Их, если можно так выразиться о чудесах, интенсивность, между прочим, возрастала буквально с каждой секундой – у Вали начало создаваться ощущение, будто он нырнул головой вперед в загадочное царство вращающихся цветных стекол гигантского фантасмагорического калейдоскопа. Причем, в царстве этом, одуряюще пахло свежей хвоей и фруктами. Голова у капитана ФСБ закружилась, что говорится, конкретно. В какой-то момент он начал терять сознание, принявшееся меркнуть среди моря крутящихся фантастических огней, и стал заваливаться с лошадиного крупа на спину и наверняка бы грохнулся о сказочную «оземь», если бы его вовремя не подхватили чьи-то сильные руки – несколько пар сильных мужских рук. Валя успел увидеть, прежде чем свалился с златогривой лошади, что они подъехали к высокой арке массивных деревянных ворот, лубочно и ярко украшенных в древнеславянском, как ему показалось, стиле.

В себя он пришел довольно быстро – ему влили в глотку из пузатой серебряной баклажки обжигающую и проясняющую сознание и разум жидкость.

– Неужели – спирт?! – недоверчиво спросил Валя сразу у всех, окружавших его восьми, приветливо улыбавшихся, дружинников ЛАБП.

– Не совсем! – дружелюбно ответил, судя по некоторым регалиям его кольчуги и стального шлема, старший дружинник. – Гораздо крепче!

– На сколько градусов?

– Спроси лучше: во сколько раз! – ответил тот же дружинник и почти сразу добавил посуровевшим голосом. – Ну ладно – хватит о пустяках, человек с Большой Руси! В ближайшие минуты нам предстоит очень ответственное дело!

– А вы для начала не объясните: где я имею честь в данный момент находиться и какие именно силы в политическом раскладе Сказочной Руси Вы представляете, господа? – Валя постепенно начинал приходить в себя, как в боеспособного офицера ФСБ.

И прежде, чем ему ответили, он сумел молниеносно зафиксировать в мозгу окружающую обстановку: высокие двух-трех-этажные терема, срубленные из необычайно массивных бревен, стандартно увенчанные резными луковичными крышами, немо глядели на цветной полусумрак внешнего пространства множеством узеньких слюдяных окошек, обрамленных затейливыми наличниками. Терема уходили вверх по пологому косогору, образуя нечто наподобие широкой улицы. Перед одинаково высоким крыльцом каждого терема росло по одному или по два высоких стройных лиственных дерева, игравших, вероятно, роль коновязей. Некоторые из деревьев, примерно, через каждые три терема являлись фруктовыми деревьями, скорее всего – яблонями, судя по характерно круглым, красным и увесистым плодам, часто выглядывавшим между листьями.

– Ты смотришь в правильном направлении, человек с Большой Руси! – непонятно усмехнувшись произнес старший дружинник. – Тебе скоро придется отправиться именно вверх по этой улице.

А находимся мы в столице Сказочной Руси – Славном Граде Китеже. Меня зовут Вольга, я – воевода первого ранга, командую отрядом личной охраны Правителя Города и всего нашего царства-государства – Великого Могучего и Доброго Волшебника Акаписта Мудрого!.. (Валя вгляделся в говорившего повнимательнее: не пьян ли тот и не обкурен ли?!) – заметив и правильно оценив взгляд офицера ФСБ, воевода первого ранга обескураженно умолк.

– Простите, если я Вас обидел в искреннем проявлении ваших самых лучших и сильных чувств и, прежде всего – в чувстве законной гордости за свой родной город!! – поспешил извиниться догадливый и тактичный Валя.

Вольга, собравшийся, скорее всего, сказать гораздо больше, произнес лишь одно веское слово:

– Прощаю! – после чего он тяжело вздохнул и повернулся к Червленному вполоборота, устремив печальный задумчивый взгляд куда-то высоко на ночные небеса Сказочной Руси.