Текст книги "Легендарные миллиардеры"

Связанные практически лишь с сельскохозяйственными факторами, экономические кризисы до промышленной революции были в определенной степени ограничены во времени и в пространстве. Какими бы тяжелыми они ни оказывались, они никогда не принимали общемирового размаха и характера, какой приобрели на исходе XIX века с развитием крупной промышленности и капиталистической системы. При этом типе экономики очень многие факторы способствуют усилению и интернационализации кризиса. Свободная циркуляция капиталов, взаимозависимость денежных и банковских систем, нарастание взаимообменов – вот те явления, которые, способствуя увеличению динамизма экономики, в то же время способствуют появлению в ней катастрофических сбоев. С самого своего возникновения и в продолжение всего XIX века свободный капитализм знал более или менее тяжелые кризисы, но никогда еще они не обретали размеров общего краха капиталистической системы, как это произошло в 1929 году.

Кризис 1929 года был самым тяжелым из всех, что потрясли капиталистический мир. Многих финансистов он вынудил совершить самоубийство, пролетариат был низвергнут в нищету, а мир полетел ко Второй мировой войне. Разразился он как гром среди ясного неба. Трагедия, потому что это действительно была трагедия, случилась совершенно неожиданно в четверг 24 октября. То был знаменитый «черный четверг», который навсегда останется мрачной вехой в истории капитализма. При признаках некоторого незначительного снижения в предшествующие дни курс акций на бирже Уолл-Стрит вдруг покатился вниз. В атмосфере паники, столь же внезапной, сколь и необъяснимой, на рынок были выброшены тринадцать миллионов акций. Они потеряли от 30 до 50 процентов стоимости, а в следующую неделю падение курса шло с удвоенной быстротой, был поставлен новый рекорд в продаже акций, число которых перевалило за шестнадцать миллионов.

Невозможно даже представить себе количество банкротств, разорившихся фирм, закрывшихся банков, людей, покончивших с собой, а главное потерявших работу в результате падения курса. Чтобы продемонстрировать размер катастрофы, приведем несколько цифр. Между 1929 и 1933 годами индекс промышленного производства в США упал со 100 до 48,7 %; цена на хлопок снизилась с 17,65 до 6 центов, зерна – с 98 до 40; объем промышленной продукции в Германии и США уменьшился наполовину, а во всем мире составил 36 % от уровня на период, предшествующий кризису; если принять индекс биржевых ценностей до «черного четверга» за 100, то в Англии он снизился до 60, во Франции – до 47, в Германии – до 40, а в Соединенных Штатах – до 25! Что до безработных, то в Америке их число достигло двенадцати миллионов, а в Германии – шести.

Разруха воспринималась тем более тягостно, что наступила после периода эйфории. Все десять лет, последовавшие за окончанием Первой мировой войны, западные страны в своем развитии базировались на экономическом либерализме, который столь успешно обеспечивал процветание в XIX веке. Технический прогресс, стремительность, с которой, казалось, шла реконструкция промышленности, создавали иллюзию, что наконец-то наступило процветание. Уверенное в будущем американское правительство позволило обществу ринуться в совершенно фантастические биржевые спекуляции и злоупотреблять кредитом. И вскоре количество ценностей, находящихся в обращении, значительно превзошло действительное богатство страны.

Чтобы выйти из положения, правительства предприняли драконовские и зачастую катастрофические меры, которые заключались в более или менее полном отказе от экономического либерализма, то есть в усилении влияния государства в ущерб частной инициативе.

Почти во всем мире на миллиардеров указывали пальцами и обвиняли их, впрочем зачастую с полным основанием, в том, что они являются подлинными виновниками бед, которые переживает общество. Рокфеллер в Соединенных Штатах, мифические «двести семейств» во Франции пережили, как и многие другие, неприятные мгновения, но в большинстве своем сумели выпутаться из затруднительного положения.

Симон Патиньо
(ок. 1860–1947)

«Я получил ногой под зад, и потому я стал богат» (популярная песенка)

Патиньо Великолепный

«Симон, ты законченный кретин! Немедленно убирайся отсюда, и чтобы я никогда больше тебя тут не видел!» С этими словами хозяин бакалейной лавки схватил своего коротышку приказчика за шиворот, поднял в воздух и сильным ударом ногой под зад вышиб на грязную мостовую Кочабамбы. «А золотую шахту, – продолжал багровый от ярости бакалейщик, – можешь оставить себе. Это тебе от меня вместо жалованья». Он остервенело скомкал листок бумаги, швырнул его в лицо бывшему приказчику и с грохотом захлопнул дверь лавки.

Великая депрессия в США

Симон Патиньо (так звали этого молодого человека) осторожно поднялся с мостовой, морщась, потер пострадавшую часть тела, разгладил листок. Покачивая головой, он с отвращением смотрел на него, а сам при этом думал, как ему прокормить себя и жену теперь, когда он лишился места. Ни на единый миг ему и в голову не могло прийти, что благодаря этому пинку под зад, самому, пожалуй, сильному, какой ему доводилось получать, он вскоре станет одним из богатейших людей на свете.

Состояние

Трудно в точности назвать размер состояния Симона Патиньо. Некоторые детали могут дать об этом лишь приблизительное представление. Так, в 1925 году, когда он был владельцем 40 оловянных рудников в Боливии, его общее состояние оценивалось в пятьсот миллионов долларов, что позволяло причислить его к десятку богатейших людей планеты.

«О, счастливая ошибка!»

Бакалейщик так разъярился из-за ста девяноста двух песо. На эти несчастные сто девяносто два песо Симон без его разрешения дал товаров в кредит одному золотоискателю, о котором на городской площади Кочабамбы говорили, что он никогда не платит долгов. Узнав об этом, бакалейщик пришел в страшную ярость и пригрозил своему приказчику: «Заставь его вернуть деньги, иначе я вышвырну тебя отсюда». Но у золотоискателя-индейца, само собой, в кармане не оказалось ни крупицы золота, чтобы расплатиться с Симоном. Кроме пары дырявых сандалий, драного пончо да траченного молью сомбреро у него имелся лишь документ о праве собственности на шахту, расположенную на высокогорном плато, которая не принесла ему ничего, если не считать сожалений о ее приобретении.

Шахта находилась на такой высоте, что жить там из-за холода и разреженного воздуха были способны разве только ламы, да и то с трудом. «Твой хозяин может подавать на меня в суд, только проку от этого будет немного, потому что у меня нет ни песо, – сообщил Симону индеец. – Но чтобы он не думал, будто у меня нет совести, отдай ему от меня эту бумагу». С этими словами он протянул юноше документ на право владения шахтой. «Может, благодаря этому он когда-нибудь получит назад свои деньги». Симон стоял в нерешительности. Он знал вспыльчивый нрав своего хозяина, да и индеец показался ему мошенником. Но, поняв, что ничего иного получить не удастся, он согласился на эту сделку. А часом позже он оказался в том малоприятном положении, с описания которого мы и начали свой рассказ.

Потеря места была для Симона настоящей катастрофой. Этот пинок под зад вышвырнул его в нищету, из которой ему лишь чудом удалось недавно выбраться. Должность приказчика не только спасала его от голодной смерти, но и вообще была для такого паренька, как он, невероятной удачей. Симон знал, что вряд ли найдет второе такое же место, и с самыми мрачными мыслями побрел домой.

«Боже мой, какой человек! Какой человек!..»

У него были все основания пессимистически смотреть на свое будущее, так как до сих пор судьба была к нему, мягко выражаясь, крайне неблагосклонна. Рождение его в бедном квартале Кочабамбы было событием настолько малозначительным, что никто не удосужился записать ни час, ни день, ни месяц, ни даже год, в котором оно произошло. Год рождения его определяется приблизительно: «около 1860 года», более точной даты выяснить никому не удалось. Его отец, индеец, спустившийся с высокогорья, был в этом городке сапожником, а ремесло это трудно отнести к доходным в местах, где большинство населения ходит босиком. Семья жила в крайней нужде без всяких надежд когда-нибудь из нее выбраться.

И даже внешность не могла послужить утешением Симону за неблагосклонность к нему судьбы. Он не только был «чало», то есть метис, полуиндеец, полубелый, но и выглядел крайне непривлекательно, даже уродливо. Ростом он был около полутора метров, с безобразным телом, короткими ручками и ножками и огромной головой. И, словно желая казаться чуть-чуть повыше, он всегда носил прическу «ежиком». «Господи, какой урод!» – воскликнули его родители, когда он явился на свет. В ту пору среди индейцев, населявших Анды, уроды пользовались скверной репутацией. Считалось, что они приносят несчастье, и обычай велел сворачивать им шею прямо в колыбели. К счастью для Симона, его отец, принявший христианство, не подчинился этому варварскому обычаю. Он ограничился тем, что несколько раз перекрестил новорожденного, обильно окропил его святой водой и, подумав, что такой маленький ребенок вряд ли съест много, оставил его жить.

За неимением лучшего

Кроме новообретенной шахты, у Симона имелась недокормленная мулица и недокормленная жена.

Не видя другого выхода, как избавиться от нищеты, он посадил жену на мулицу, подбил отправиться с собою двух друзей, таких же безденежных, как он сам, и с решимостью отчаяния стал подниматься в Кордильеры. Совершенно околев от холода во время странствия по крутым горным тропам, он наконец добрался до своих владений, «концессии Патиньо». Она находилась на высоте четырех тысяч метров на пустынной равнине, продуваемой ледяными ветрами, где жили несколько индейцев со своими ламами.

Прибыв туда, Симон первым делом выстроил из подручных материалов хижину, чтобы укрыть от непогоды мулицу и жену, после чего начал ожесточенно копать землю. Он собрал немного черноватых камней, которые показались ему похожими на руду, и поспешил спуститься в долину, чтобы отдать свои находки на анализ, а заодно и немножко согреться. «Да, это действительно руда, в ней есть небольшой процент олова, – сказал ему старик-химик, но тут же отеческим тоном добавил: – Только имей в виду, сынок, на такой высоте ни один рудник не может быть рентабельным: слишком трудно туда добираться». Симон поморщился. Он-то надеялся, что в этой руде будет золото или хотя бы серебро. Нет, ему решительно не везло.

Кризис

В 1924 году Патиньо перевел в Нью-Йорк штаб-квартиру и все капиталы своего предприятия. Благодаря такой предусмотрительности, а главное деловому чутью, из кризиса 1929 года он вышел, усилив свои позиции, и во время Второй мировой войны стал главным поставщиком олова в Соединенные Штаты.

Река состоит из капель

И все-таки Симон не пал духом. К тому же выбора у него не было. Он вернулся в горы и стал собирать черные камни. Когда их набиралось достаточно, он грузил их на мулицу, спускался в долину и продавал за несколько песо. Действовал он упорно, рейсы вниз-вверх не прерывались, и в конце концов, по прошествии некоторого времени, его торговые операции ценою тяжелых трудов стали приносить прибыль. На вырученные деньги Симон покупал инструменты, мулов, лам, строил новые хижины и участок за участком скупал земли на плато. Индейцы, предусмотрительностью мало отличавшиеся от своих длинношерстных лам, охотно продавали свои владения, удивляясь, что этот сумасшедший нашел в черных камешках, пользы от которых, по их представлениям, не было ни на грош.

И вот через семь лет упорных и тяжелых трудов Симон Патиньо оказался во главе настоящего горнодобывающего предприятия, которое, хоть и не приносило ему бешеных денег, но, вопреки предсказаниям старика-химика, было вполне рентабельным.

Король олова

И тут Судьба, а верней сказать Удача, повернулась к Патиньо лицом. Она явилась в облике одного из рабочих. В дверь кабинета Симона Патиньо однажды постучался человек, державший в руке камень. «Сеньор, – почтительно обратился он к Симону, – взгляните, что я нашел. Может, это серебро?» Патиньо схватил протянутый ему камень и стал его осматривать. Камень и впрямь отличался от руды, которую здесь добывали. Не говоря ни слова, Симон положил его в мешок, оседлал мулицу и поспешил на рудник Гуамани, чтобы провести анализ. Но это опять оказалось не серебро и тем более не золото. Это была оловянная руда, но зато с таким содержанием олова, что и представить себе невозможно. «В ней от пятидесяти четырех до шестидесяти процентов металла, – объявил химик. – Никогда ничего подобного не видел». Такое открытие невозможно было сохранить в тайне. С быстротой молнии новость облетела всю страну, притягивая к шахте, получившей название «Сальвадора», то есть «Спасительница», банкиров, спекулянтов и разбойников с большой дороги, также желающих отхватить себе кусок пирога.

Неблагодарный сын

Из огромного капитала, который скопил Симон Патиньо, его родная страна ничего практически не получала. Двадцати тысячам горняков, насчитывавшимся в Боливии, платили жалкую заработную плату, которой едва хватало на поддержание существования, а сеть железных дорог, построенных миллиардером, предназначалась исключительно для перевозки руды.

Патиньо защищает свой пирог

Преуспеть Патиньо помогли не только упорство в труде и железная воля. В придачу к ним он обладал храбростью и незаурядным умом. Против разбойников он успешно применял оружие и даже получил в одной из перестрелок небольшое ранение, которое привнесло в его биографию легкий привкус героизма и романтики. Несмотря на весьма поверхностное образование – он с грехом пополам умел читать и писать, – смог он защитить свои интересы и от банкиров и спекулянтов. Он создал компанию «Патиньо Майнз энд Энтерпрайз Консолидейтед», акции которой котировались на Уолл-стрит и Лондонской бирже. Раскупались его акции как горячие пирожки. Рудник Патиньо, занимавший всего лишь четыре гектара, давал в среднем семьсот тонн чистого олова в месяц, тогда как у самых высокопроизводительных конкурентов выход олова с трудом достигал тонны с гектара. Огромные прибыли с лихвой компенсировали неудобное географическое положение рудников, тем паче что окрестные индейцы служили источником практически дармовой рабочей силы.

Империя Патиньо

Деньги с оловянных рудников во все более стремительном темпе текли в сейфы маленького метиса, так как производство консервных банок и автомобильная промышленность, которые, как известно, являются главными потребителями этого металла, находились тогда на взлете. Патиньо довольно быстро смог округлить свой капитал. И делал он это с большим умом. Первым делом он приобрел оловянные рудники в Малайзии, которые давали металл более высокого качества и в один прекрасный день могли доставить ему значительные неприятности. Кроме того, в Англии он стал владельцем крупных оловоплавильных заводов, расположенных в Ливерпуле, что позволило ему установить полный контроль над производством олова и утвердиться на старом континенте, где он надеялся придать своему имени столь недостающий ему блеск.

Патиньо творит свою легенду

Спустя тридцать лет после того памятного пинка под зад, который на самом деле оказался перстом судьбы, Симон Патиньо стал оловянным королем, одним из самых богатых людей на планете. Но, хотя его состояние достигло гигантских размеров, собственный его рост оставался по-прежнему крошечным. И это заставляло его жестоко страдать, поскольку ему хотелось быть на высоте своего успеха, выглядеть высоким красавцем, предметом всеобщего восхищения. Как и у Наполеона, у него была жгучая потребность найти какую-то компенсацию своего маленького роста и блеснуть хоть в какой-то сфере. Он выправлял осанку, обучался хорошим манерам и правилам поведения в светском обществе, учился в университете, чтобы получить диплом инженера, нанял целую армию преподавателей, чтобы заполнить пробелы (слишком слабое слово!) в своем образовании. И наконец пришел к выводу, что его родная страна Боливия слишком незначительна для такой персоны, как он, и обосновался в доброй старой и куда более престижной Европе.

Его величество Патиньо

Оловянный король лелеял мечту, чтобы его королевский титул был узаконен и уходил корнями к самым прославленным царствующим фамилиям, занесенным в «Готский альманах». Ему недостаточно было быть просто миллиардером, он хотел быть им в каком-то смысле по божественному праву… И вот однажды он призвал к себе одного из самых известных специалистов по генеалогии и с места в карьер предложил ему «отыскать» и «с несомненной точностью установить» его происхождение, «как о том гласит тщательно хранимое в семье предание», от некоего королевского дома, правда, от какого именно, сам он не знает. Специалист по генеалогии в некотором замешательстве глянул на Патиньо. У Симона не было ни профиля Бурбонов, ни габсбургского подбородка, ни родинки на носу, которая из поколения в поколения передается Гогенцоллернам. Со своим коротеньким уродливым телом, большой головой и плоским лицом он скорее смахивал на одну из ацтекских мумий, которые выставлены в антропологических музеях. Постаравшись удержаться от смеха, ученый ответил: «Проблема мне кажется крайне сложной. За истекшие столетия никто из представителей европейских царствующих домов не озаботился произвести потомство в браке с краснокожими. Публикация подобной генеалогии может навлечь на меня насмешки коллег, а на вас – гнев королевских фамилий, у которых будут все основания возбудить против вас беспроигрышный процесс по делу о непризнании незаконного родства. Для вас и вашей семьи было бы куда удобнее и проще искать свои корни в старинных и уже угасших дворянских родах Кастилии или Андалузии». Патиньо было поморщился, потом на секунду задумался и согласился, решив, что подобное происхождение будет ну, может, всего лишь чуть менее блестящим, чем то, о котором он мечтал.

Через некоторое время ученый явился к Патиньо с пергаментом, на котором было все: золотое генеалогическое дерево, гербы, короны, горностаевые мантии, а на каждой ветви имена идальго, конкистадоров и испанских грандов, объединенных одной общей чертой – они никогда не существовали на свете. Тем не менее Патиньо с удовольствием осмотрел это великолепное доказательство своего аристократического происхождения и сразу же ощутил себя другим человеком. Он почувствовал, как в нем возрождается дух хвастливых и отважных дворян из Старой Испании, которые, обуреваемые мечтами о богатстве, отправлялись на завоевание Нового Света и возвращались оттуда без гроша, но зато умели в любых обстоятельствах сохранять свою легендарную гордость, и уж ни о ком из них нельзя было сказать, что они позволили дать себе ногой под зад.

Политика

Симона Патиньо упрекали не только в том, что он пренебрегает своей родиной. Как и всех промышленных магнатов, его упрекали – обоснованно или нет – что он тайком играл пагубную роль в трагических событиях, которые потрясали Боливию. Мрачно настроенные политологи были уверены, что именно его тень угадывается за спинами тех, кто произвел государственные перевороты в 1939, 1943 и 1948 годах. Но более всего его обвинили в том, что он активно подталкивал Боливию к так называемой «Чакской» войне с Парагваем, которая произошла из-за крохотного клочка земли, где имелись запасы нефти, и которая обошлась стране в пять тысяч убитых.

Разорение

В своем стремлении блистать в Старом Свете Симон Патиньо совершенно забыл – с неблагодарностью забыл – о той стране, в которой родился. Тем не менее Боливия доверила ему почетную обязанность, назначив полномочным посланником в Мадриде, а затем в Париже. Благодаря этому пышному званию Патиньо получил доступ в самые высокопоставленные круги обеих столиц. И однако же ему ни разу не пришло в голову чуточку облегчить нищенское существование своих соотечественников, построив для них хотя бы скромную школу, больницу или диспансер. Патиньо неоднократно упрекали за такое забвение родины, и, когда после Второй мировой войны к власти пришла Националистическая революционная партия, было принято решение конфисковать рудники сеньора Симона Патиньо, «ставшего иностранцем в своей собственной стране». Перед Патиньо мигом открылась перспектива разорения. Если бы президент Пас Эстенсоро осуществил этот свой план, у Патиньо остались бы лишь оловянные рудники в Индонезии и Малайзии, плавильные заводы в Ливерпуле да несколько банков в Нью-Йорке. Это была бы полнейшая катастрофа. Оловянный король не смог этого перенести и в 1947 году скончался в Буэнос-Айресе.

Курорт

В 1976 году Антенор Патиньо построил в Лас-Адасе на тихоокеанском побережье Мексики «деревню для отдыха миллиардеров». Несмотря на пышное открытие, курорт этот туристов практически не привлек.

Наследный принц

Кроме огромного состояния трое детей Симона Патиньо унаследовали от него пристрастие к потускневшему блеску аристократии. Дочери, поскольку за ними давалось весьма приличное приданое, без особого труда нашли подходящие партии. Одна из них стала графиней и француженкой, выйдя замуж за Ги де Буарувре; вторая – испанской грандессой и маркизой дель Мерито, взяв в супруги камергера Альфонса XIII. А вот что касается брака единственного сына Патиньо, который при крещении был наречен поэтическим именем Антенор, то его брак стал для маленького чоло и его мифических предков-конкистадоров подлинным генеалогическим апофеозом. В 1931 году Антенор женился не более и не менее как на ее королевском высочестве Марии Кристине де Бурбон, племяннице испанского короля, предком которой был Людовик XIV; принцесса отличалась поразительной красотой, но в молодой семье сразу же начались раздоры.

Приданое

Каждая из дочерей Симона Патиньо получила в приданое по сорок миллионов старых франков.

Водевиль, сметанный на золотую нитку

Оловянный король Патиньо II был расточительным монархом. Он поражал весь мир беззастенчивой роскошью своих приемов, которые очень любил устраивать, надменно объявив, что «удовольствие миллиардера никогда не может быть чрезмерным», что несколько переходило пределы хорошего вкуса и скромности. Но в легенду наследный принц империи Патиньо вошел главным образом благодаря своим семейным неурядицам. Начиная с 1942 года журналисты скандальной прессы всегда могли поживиться сенсацией, черпая ее из перипетий бесконечного трагикомического бракоразводного процесса Патиньо-младшего. Первой враждебные действия начала Мария Кристина. В Нью-Йорке она возбудила в суде процесс, желая расстаться со своим супругом-магнатом. Антенор категорически отказался дать свободу жене, чья кровь была еще голубее, чем кровь серафимов. В качестве мировой он обязался выплачивать ей ежегодное содержание в четыреста тысяч долларов, пообещав прибавлять к этому содержанию такую же сумму всякий раз, когда он будет уличен в новой супружеской измене. Ее королевское высочество внезапно проявила сговорчивость и пошла на сделку, мысленно моля небеса, чтобы рога у нее, если такой термин применим к женщине, оказались самыми большими, какие только могут быть.

Все как будто уладилось, но внезапно в 1946 году теперь уже супруг ее высочества, доведенный до отчаяния все возрастающими требованиями жены, запросил развода. Она самым решительным образом отказала ему под предлогом, что Антенор живет в Нью-Йорке и французский суд, в котором был возбужден процесс, некомпетентен выносить по нему решение. Антенор предложил разводиться в любом другом месте по ее выбору. Но Мария Кристина нашла новый предлог: брак был заключен в Испании, в стране, где разводов не существует. Поэтому никакой суд – ни французский, ни американский – не может вынести решения о его расторжении.

В 1960 году оба супруга наконец пришли к полюбовному соглашению о необходимости развода. Однако Мария Кристина в последний момент заявила: «Меня выдали замуж в семнадцать лет, не спрашивая моего согласия, поэтому брачный контракт недействителен». Посему она потребовала половину имущества своего экс-супруга на том основании, что при объявлении недействительным брачного контракта вступает в действие правило о совместном владении имуществом. Антенор, естественно, был против, и его можно понять. И процесс длился и длился, как роман с продолжением, эпизоды которого развивались то в Нью-Йорке, то в Мадриде, то в Ла-Пазе, к вящей радости журналистской братии. В общей сложности процесс тянулся восемнадцать лет, прежде чем наконец произошел развод.

Аукционы

После смерти Антенора Патиньо, последовавшей в 1982 году, его коллекции были распроданы на двух знаменитых аукционах: у Сотби – серебро XVII–XVIII веков; у Кристи – мебель и произведения искусства. Тогда-то все и смогли оценить уровень коллекций и вкус того, кто их собрал.

И все-таки царственность…

Было бы несправедливым завершать рассказ об отце и сыне Патиньо этим малоприличным водевилем. Оба они заслужили право войти в историю не только в роли мещанина во дворянстве, которую очень долго их заставляла играть пресса. Они отнюдь не ограничивались одним стремлением попасть в «Готский альманах. Они также сумели прожить с безмерной пышностью жизнь, которую можно сравнить с грандиозным приключением. Нувориши, они и держали себя как нувориши – с самоуверенностью, граничащей с героизмом, который попросту вызывает восхищение и позволяет мерить их особой меркой. Больше всего это касается французов, которые широко пользовались их щедростью. Дары, которые отец и сын Патиньо, преподносили национальным музеям, в частности Версалю, – пристрастие к царственным особам и дворцам никогда не покидало их – своим великолепием сравнимы лишь с невероятной роскошью приемов, которой они привыкли ослеплять своих друзей. Посещая дворец Людовика XIV, ценители имеют возможность вспомнить о них, восхищаясь угловыми диванчиками и шкафчиками китайского черного лака в кабинете дофины, великолепным шкафом в спальне дофина или кушеткой Мадам Виктуар. И это всего лишь несколько примеров щедрости, какую сочли необходимым проявить оловянные короли, чтобы поддержать свой сан. Положение обязывает…