Текст книги "Легендарные миллиардеры"

Никола Фуке
(1615–1680)

Фуке был так же вороват, как и многие министры его времени, однако он не хотел знать свое место

Человек, который набросил тень на солнце

Когда 9 марта 1661 года для Мазарини пришел срок навсегда уйти из этого мира, богатств которого он жаждал с таким излишеством, его духовник, аскетический и строгий монах, хорошо знавший все мерзости, совершенные кардиналом, без обиняков сказал ему: «Ваше Преосвященство, пора отдать все неправедно приобретенное». Уже и так искаженное страданием лицо Мазарини перекосилось еще больше. «Мне все дал король», – пробормотал он, словно оправдываясь. Но духовник настаивал: «Надо различать пожалованное Его Величеством Вашему Преосвященству от того, что вы взяли себе сами». Умирающий задумался на минуту, потом сделал последнее усилие и вперемежку с икотой выдохнул признание: «Увы! Тогда мне придется отдать все». И добавил к этому совсем неожиданное: «Надобно еще посоветовать королю избавиться от господина Фуке».

Мазарини

Кардинал, как и Фуке, любил роскошь и великолепие. Венсенский замок, где он скончался, был наполнен художественными коллекциями. «И я должен расстаться со всем этим!» – наверно, воскликнул он, прежде чем отдать Богу душу.

Король намерен упорядочить дела.

Людовик XIV не был свидетелем этой сцены. Он прогуливался по коридору, ожидая, когда ему сообщат о смерти министра. Суеверия того времени не позволяли королю находиться вблизи умирающего. Впрочем, нет никакого сомнения, что духовник поспешил сообщить молодому монарху о последнем совете его драгоценного слуги, который, не будучи отнюдь образцом порядочности, тем не менее был одним из величайших государственных мужей Франции.

Может быть, именно тогда у короля и зародилась мысль положить конец молниеносной карьере и «непомерным амбициям» суперинтенданта финансов. Но, конечно, об этом мы никогда не узнаем. Уже давно под влиянием Кольбера за кулисами власти образовалась деятельная клика, добивавшаяся падения Фуке. Однако время еще не наступило, Людовик, похоже, ничуть не верил сплетням о лихоимстве своего суперинтенданта. После того как не стало кардинала, Его Величество уведомил всех министров, что намерен теперь самолично управлять государством, и отныне они обязаны давать ему отчет в порученных им делах. То ли из осторожности, то ли сохраняя еще доверие к Фуке, молодой король оставил его при исполняемой должности.

Карьера сверходаренного

Историкам-романтикам очень хотелось наделить Фуке, как и Жака Кёра, простонародным происхождением. Почему-то для героев Фортуны считается более почетным, если они возносятся из полного ничтожества. На самом же деле, хотя Фуке и не унаследовал от родителей знатного имени, но тем не менее принадлежал он к хорошему бюргерскому роду, незадолго до его рождения получившему дворянское достоинство. Никола был сыном Франсуа Фуке, виконта де Во, ординарного советника короля Людовика XIII, и «Благородной Дамы» Марии де Мопё. К тому же отец и мать оставили ему недурное состояние. Вся жизнь суперинтенданта вплоть до рокового 1661 года была одной непрерывной чредой успехов и почестей. Завершив изучение права, он начал свою карьеру в качестве адвоката парижского Парламента. Затем, едва достигнув двадцати лет, купил себе весьма дорогое место советника. Благодаря выгодной женитьбе на Марии Фуршье (эта дульцинея принесла ему в приданое 160 тысяч ливров) он унаследовал от своего тестя должность докладчика в Государственном Совете, потом на него обратил внимание и приблизил к себе кардинал Мазарини. Это было идеальное начало для восхождения наверх. Шаг за шагом он получает назначения: интенданта провинции, интенданта Парижского финансового округа, прокурора кассационного суда в столичном Парламенте. Эта последняя должность дала ему счастливую возможность во время Фронды обратить на себя внимание партии короля.

Своей верностью, искренность которой не вызывает сомнения, он заслужил благодарность Мазарини, и в награду за оказанные им услуги кардинал получил для него от регентши место суперинтенданта финансов и звание государственного министра.

Луи Фуке

Одному из внуков суперинтенданта выпала славная судьба. Это был Луи Фуке, маркиз де Бель-Иль, родившийся в 1634 году в Вильфранш-де-Руэрг. Он поступил на военную службу и отличился во время войны с Австрией. Занимал пост военного министра и был маршалом Франции. Умер в 1761 году.

Нравы эпохи

В такие времена, как наши, когда скандальная пресса напропалую пользуется самыми грязными слухами, когда бесстыдно пачкают репутацию государственного деятеля по любому ничтожному поводу, трудно представить себе то лихоимство, которое при начале царствования Людовика XIV было во французской политике обыкновеннейшим делом. Всеобщее взяточничество поощрялось всей фискальной системой, бывшей одним из самых темных пятен Старого Порядка. Вместо того чтобы собирать налоги сразу через королевских чиновников, их «закрепляли» за частными лицами, получая от них авансом заранее оговоренные суммы. Налоговый откуп выставлялся на торги и, по обычаю, тот, кто выигрывал аукцион, подносил министру «благодарность» или же назначал ему годовую пенсию до конца аренды.

Фуке был бы святым, чего, конечно, и в помине не было, если бы пренебрег этой малопочтенной торговлей, но относился он к ней как к делу общепринятому и практиковавшемуся всеми министрами до него, начиная с самого Мазарини. Главный его грех был, однако, в том, что занимался он этим слишком открыто, пренебрегая общепринятыми мерами предосторожности. В самих же способах обогащения Фуке не только ничем не уступал своему господину, кардиналу Мазарини, но умел находить для этого новые возможности. К примеру, он спекулировал на бесчисленных государственных займах, цена которых вследствие опустошения казны приближалась к нулю. Перепродавая их через подставных лиц, он обогащался хотя и скандальным, но законным способом. Для этого на облигациях нужна была лишь его подпись как суперинтенданта, что гарантировало их незамедлительную оплату звонкой и полновесной монетой (конечно, он брал за это хорошие деньги).

Никола Фуке

Кроме того, чтобы покрыть расходы постоянно нуждавшегося государства, Фуке часто одалживал королю крупные суммы, которые щедро вынимал из собственного кармана. Из этих ссуд, хотя у Людовика XIV не было ни желания, ни средств возвращать их, Фуке извлекал двойную выгоду. Во-первых, они делали еще более неопределенной границу между его личными деньгами и государственными финансами, а во-вторых, как ему казалось, упрочивали его положение доверенного лица при монархе.

Фуке строит свою империю

Деньги, реками стекавшиеся в его кассы, суперинтендант тратил с невероятной расточительностью. Фуке безумно любил роскошь, почести и блеск. Пользуясь человеческой жадностью, он скупил одну за другой должности: великого раздатчика королевской милостыни, советника Ратуши, секретаря чрезвычайных комиссий Государственного Совета и самую завидную из всех – канцлера королевских орденов. По наущению Мазарини и за скромную сумму в миллион триста тысяч ливров он стал владельцем Бель-Иля, где возвел портовые укрепления. Намереваясь в будущем развивать торговлю с Индиями, Фуке построил великолепный флот, которому, однако, так и не довелось выйти в море.

Во всем нужна мера

Роскошь праздника особенно блистала во время обеда, который был сотворен непревзойденным Вателем и подавался на сервизе, насчитывающем не менее тридцати шести дюжин золотых тарелок и пятисот дюжин серебряных. Король обратил внимание на одну сахарницу: «Какая великолепная позолота!» – воскликнул он. На этот комплимент суперинтендант с гордостью возразил: «Это не позолота, государь. Это чистое золото».

Безумие величия

В 1661 году, когда суперинтендант достиг апогея своей карьеры, он владел гигантской недвижимой собственностью. Все его жилища демонстрировали непомерную, даже оскорбительную роскошь, которая немало способствовала его опале. Кроме величественного дворца на улице Сент-Оноре, ему принадлежали в столице пять больших доходных домов и зал для игры в мяч на улице Гранд-Опостен. Фуке имел загородные дома в Монтрёйе, куда он часто приезжал, и в Сен-Мандэ, об украшении которого постоянно заботился. Наконец, в парижском округе он унаследовал от отца два виконтства и не упустил расширить их за счет новых земель в Мелёне и особенно в Во, где он построил замок «Тысячи и одной ночи». Наши современники могут видеть его воссозданное великолепие.

Однодневное солнце

«Quo non ascedam?» («Куда не поднимусь я?») – такой девиз можно прочесть под белкой, изображенной на гербе рода Фуке. Этими говорящими гербами суперинтендант украшал в виде росписей, гравюр и барельефов все стены своего замка. Именно такой девиз принадлежал человеку, уверенному в себе и своем будущем.

В этот день, 16 августа 1661 года, виконт де Во, сгорая от нетерпения, ожидал к себе короля со всем двором. Если у Фуке не было недостатка в амбициях, то чувства меры ему явно недоставало, и, сподобившись этой величайшей милости, он надеялся поразить своего августейшего гостя. Он приготовил роскошнейший праздник у себя во дворце, построенном за безумные деньги, где трудились молодые таланты, которых Людовик XIV, как человек со вкусом, вскоре оценил по достоинству. Парк разбивал Лекотр, дворец возвел Лево, фонтаны устроил Торелли, а на стенах висели картины Лебрена. Для прочих развлечений монсеньер суперинтендант призвал некоего Жана Батиста Поклена, называвшего себя господином де Мольером. В зеленом театре с хитроумными механизмами приготовились играть «Докучливых»; здесь были и фавны, и вакханки, и балерины, и ракеты, и олицетворение Нимфы – госпожа Бежар, выходящая из раковины. Ночь в Во обещала стать самым лучшим представлением века и освятить триумф владельца этих мест, который не постеснялся предложить Лебрену нанести свой портрет на изображение солнца, украшавшее плафон зала. Солнце, им самим избранное в качестве символа!

Похвала празднеству

Лафонтен оставил нам восторженное описание ночного празднества в Во, которое частью стихами, частью прозой он послал 22 августа 1661 года своему другу – господину де Мокруа. Приведем оттуда в качестве образца одну цитату: «Нимфы Во не отводили от короля глаз; их всех покорила доброта его лица, если позволительно употребить такое выражение по отношению к столь великому государю».

Заговор

Фуке был тем более уверен в милости короля, что его совсем недавно вновь утвердили суперинтендантом, да к тому же он еще и одолжил Его Величеству на государственные нужды миллион золотых, которые получил от продажи своего места генерального прокурора. Ослепленный успехами, он совсем не замечал, как сплетается против него интрига, особенно после смерти кардинала Мазарини.

Кольбер, в гербе которого красовался уж, являл собой необычайную для того времени фигуру неподкупного министра, но, в соответствии со своим гербом, был человеком изворотливым, злым и мстительным. Он боялся разоблачить злоупотребления Мазарини, опасаясь за свою карьеру, и всю снедавшую его ненависть к стоявшим у власти нечестным людям перенес на суперинтенданта. Состоя, благодаря заботам кардинала, под начальством Фуке, он уже давно считал его своим личным врагом и решился непременно погубить.

Кольбер сделал это со всем коварством и со всей осторожностью, которые присущи змее. Он нашептал о тех подозрениях, которые должно вызывать у молодого короля богатство его министра, и тут же напомнил предсмертный совет Мазарини. Он действовал столь искусно, что в голове монарха поселилось подозрение. Неловкости, совершенные Фуке, лишь довершили дело.

Затемнение солнца

Как могло случиться, что столь проницательный человек не осознавал риска, на который он идет, показывая такому тщеславному государю, как Людовик XIV, дворец, рядом с которым королевские резиденции выглядели жалкими лачугами? По какому ослеплению не заметил он едва скрываемое монаршее раздражение? Несомненно, дары Фортуны затмили рассудок суперинтенданта.

Конечно, пока длился праздник, король старался сохранять хорошую мину. И его вопросы, и то, как он отвечал сам, казалось, свидетельствовали не только об уважении, но даже о восхищении. Уезжая, он благодарил хозяина с поистине королевской вежливостью. И правда, ночь в Во была блистательна… Столь блистательна, что у самого короля Франции никогда бы не нашлось средств устроить подобное празднество.

Пока карета увозила Людовика в Фонтенбло, он не мог подавить растущее раздражение. «Его надо было тут же арестовать, – сказал он своей матери и прибавил: – Придет время, и я покажу всем этим людям их место». Но у Анны Австрийской мысль об аресте суперинтенданта вызвала серьезное беспокойство. Все обстояло не так просто, как может показаться сегодня. Фуке имел не только врагов, но и преданных ему клиентов. Кроме того, он владел Бель-Илем – настоящей крепостью, где можно было укрыться и в случае надобности обороняться от всей королевской армии. Еще хорошо помнили Фронду, и, хотя монархия, благодаря стараниям Мазарини, стала намного сильнее, все-таки она еще оставалась достаточно уязвимой. Поэтому осторожный Людовик XIV предпочел дожидаться удобного случая.

Лафонтен

Среди тех редких друзей, которые не оставили суперинтенданта в беде, следует особенно упомянуть Лафонтена. Будучи первоначально его протеже, он оставался другом Фуке, и в год ареста своего покровителя и его переселения в Пиньероль осмелился сочинить «Оду к нимфам Во».

Падение

На сентябрьском собрании сословий Бретани в Нанте такой случай наконец представился. В понедельник 5-го числа после заседания Совета король наедине разговаривал с суперинтендантом. Несомненно, речь шла о Кольбере, опалы которого, конечно, желал Фуке, и по окончании разговора белка уже возомнила, будто с ужом покончено. Фуке и представить себе не мог, что в тот самый момент, когда монарх еще раз выказывал ему свое доверие, кавалер д’Артаньян уже ехал с приказом отвезти его в тюрьму. Никола Фуке был арестован в карете возле нантского собора, когда он направлялся во дворец де Руже. «Тут какая-то ошибка, – закричал он знаменитому мушкетеру, – ведь я суперинтендант финансов». Д’Артаньян ответил ему: «Монсеньор, Его Величество приказал мне доставить в Венсенский замок именно суперинтенданта финансов». И оцепеневший Фуке, с остановившимся взором, бормоча: «Это невозможно, я у короля на самом лучшем счету… это просто смешно», – дал себя увезти.

Козел отпущения

На процессе Фуке не было той полной беспристрастности, которая является непременным условием истинного правосудия. Его враги, и прежде всего Кольбер, спешили покончить с ним, и никто не был заинтересован, чтобы он раскрыл всю правду. Главная статья обвинения заключалась в расхищении общественных денег, и только одно это могло повлечь высшую меру наказания. По второй и не менее серьезной, чем первая, статье ему вменялся заговор против королевской власти. Во время обыска его дома в Сен-Мандэ действительно был найден «план обороны», подготовленный обвиняемым на случай, если ему придется искать убежища в Бель-Иле. Это составляло уже государственную измену и также могло привести прямехонько на эшафот.

Чувствуя угрозу своей жизни, Фуке отчаянно защищался. Чтобы оправдаться, он вновь обрел красноречие своей прежней прокурорской должности. «Конечно, – признавался он, – я, пожалуй, чересчур любил роскошь (было бы бессмысленно отрицать это), но посмотрите мои счетные книги и вы убедитесь, что я не только не обогатился на королевской службе, но, напротив, пришел к полному разорению. Неоднократно я субсидировал Его Величество значительными суммами, используя для получения оных свой собственный кредит. В настоящее время все мое имущество обременено долгами. Что касается плана обороны, то он появился в минуту помутнения рассудка, подверженного горячечной болезни. Я не имел ни малейшего намерения использовать его против короля».

Узник Пиньероля

Похоже, что Фуке умело защищался, ибо даже неправедные судьи сняли обвинение в государствен ной измене. Не нашлось ни малейших следов хоть каких-то действий, направленных на осуществление этого пресловутого «плана обороны». Зато по наущению Кольбера судьи не удовлетворили настоятельную просьбу обвиняемого о проверке его счетных книг. В конце концов, они вынесли Фуке сравнительно легкий приговор – ссылка и конфискация всего имущества.

Однако король счел такое решение не соответствующим нанесенной ему обиде и, случай для нас невероятный, воспользовался вместо своего права помилования властью ужесточить приговор. Он заменил ссылку на пожизненное заключение.

Суд длился три года. В декабре 1664 года д’Артаньян со своей ротой мушкетеров отвез преступника в Пиньероль – крепость, затерянную среди гор Пьемонта. Забытый всеми, Фуке умер там 23 марта 1680 года. На следующий год оставшиеся после него вещи были переданы Марии Магдалине де Кастиль, его второй жене. Верная своему супружескому долгу, она перевезла Никола Фуке, виконта де Во и суперинтенданта финансов, в последнюю его обитель – довольно скромный родовой склеп в часовне Сен-Мари, что на улице Сент-Антуан.

Мудрая предосторожность

Несомненно более предусмотрительная, чем ее муж, Мария Магдалина де Кастиль за некоторое время до празднества в Во потребовала раздела имущества. Эта мудрая предосторожность позволила избежать нищеты, на которую ее в противном случае, несомненно, обрекла бы опала супруга. Вильфранш-де-Руэрг послужил убежищем для нее, детей и свекрови. Все семейство вело там достойный образ жизни и заслужило уважение тамошних жителей.

Миллиардер без гроша

Долгое время само имя Никола Фуке оставалось в истории Франции синонимом лихоимства и беззакония. После немилости столь самовластного монарха, как Людовик XIV, лишь очень немногие, подобно Лафонтену, осмеливались публично выказывать Фуке свое сочувствие. Король-Солнце объявил его преступником, и в тот Великий Век было дурным тоном иметь какие-то другие мнения.

Дело Никола Фуке стало историей. И оно оставалось бы окончательно закрытым, если бы не последние (лет двадцать назад) исследования профессора Военно-морской школы Даниеля Дессера, которые принесли некоторые неожиданности. Этот историк, получивший докторскую степень за труд о финансах в царствование Людовика XIV, провел тщательный анализ бухгалтерских книг нашего суперинтенданта и, благодаря своему каторжному труду, установил, каким же на самом деле было его состояние. Он понял, почему Фуке так настаивал на проверке счетных книг и почему Кольбер с таким жаром противился этому. Конечно, суперинтендант, как, впрочем, и все другие, предавался лихоимству и растратам, но что касается «вызывающего богатства», ставшего главным основанием обвинения, то его не было и в помине. Сделанные им долги (часто для субсидирования короны) оказались столь велики и многочисленны, что пассив далеко превосходил все активы. Беспристрастная проверка счетов, безусловно, оправдала бы его.

Так, значит, Фуке был невиновен? Подобное утверждение оказалось бы чрезмерным преувеличением. Справедливее назвать его козлом отпущения: Людовик XIV хотел упорядочить финансы и исправить нравы государственных деятелей. Ему нужен был пример. Мазарини, в тысячу раз более повинный в лихоимстве, уже переселился к праотцам, да и вряд ли король пошел бы на то, чтобы разоблачить министра, которому он был обязан своим троном. И Никола Фуке заплатил по чужим и своим счетам.

Европа: хорошие дела, хороший навар

Недоверие, которое тяготеет в старой Европе и особенно во Франции над богатством, и порождает присущий только нам стиль жизни миллиардеров. Чтобы не обострять зависти, лелеемой профсоюзами на протяжении десятилетий, богатые, несмотря на весь свой престиж, должны блистать добродетельной скромностью и никогда не нарушать неуместными выходками правила этикета. Крикливые эксцентричности американских набобов, эти самодовольные демонстрации своих долларов и роскоши самого дурного тона забавляют французскую публику только потому, что для нее это лишь театральное представление, разыгрываемое в далеком и мифическом Эльдорадо. Но она не потерпела бы ничего подобного у себя дома. Миллиардер Старого Света обязан считаться с прошлым, быть составной частью того общества, которое сохранило в большей степени, чем кажется, свои ценности аристократического хорошего вкуса. В отношении же манер у нас даже низы общества проявляют известную утонченность, презирая нуворишей и относясь чуть ли не с обожанием к принцам крови, если они находятся на своем месте.

Сколь бы ни были велики богатства монархов прошлого, не они определяли их авторитет. Щедрость Медичи имела общественный смысл. Ни в каком случае они не могли быть просто собственниками: пожертвования на церкви, бедных, дары городу, покровительство литературе и наукам были для них государственным служением, моральной, политической и экономической обязанностью в отношении всего общества. Богатство оправдывалось лишь при условии, что оно служит всем.

Французская Революция провозгласила частную собственность неотъемлемым правом (как и было записано в Декларации прав человека), с которым связывались понятия utilisation, l’élimination, le bénéfice[2]2
  Пользование, распоряжение и выгода (фр.).


[Закрыть], что придавало деньгам определенного рода независимость от общества. Собственность освобождалась от всех моральных обязательств и вообще от любых ограничений. Она уже не связана никаким долгом, который мог бы мешать наслаждаться ее плодами или ставить предел ее увеличению. Канули в прошлое такие обычаи, как обязанность феодального сеньора защищать и оказывать покровительство своим людям или взаимный договор между крепостным и помещиком. В XIX веке владелец фабрики – это только собственник и ничего более. Своего служащего он может уволить в любое время, когда захочет. Зависящий от его милости работник лишь инструмент, рабочая сила, которую всегда легко прогнать. Деньги порождают смелую и беспощадную логику и сталкивают с теми, кто выражает ненависть все более и более угнетаемого народа и кто не понимает, на чем вообще может основываться легитимность этих новых хозяев. Именно с таким ненормальным положением, которое ввергает мир труда в отчаяние, и пришлось встретиться суперкапиталистам XIX века. Они должны были употребить все средства, чтобы придать своим слишком уж кричащим богатствам хоть какую-то видимость законности. И то, как это делалось, весьма показательно. Они стали наряжаться в обноски старой аристократии и прикидываться, будто играют ту же роль, что и принцы былых времен. Именно с этой целью новые династии прошлого века, едва возникнув и сделавшись известными, стали поспешно восстанавливать разрушенные замки, заключать союзы со старой знатью, перенимать ее вкусы и привычки и, если представлялся случай, украшать себя ее титулами. «Бароны Ротшильды» развлекались псовой охотой, а Круппы превратились вдруг в Круппов фон Боленов. Это был настоящий штурм дворянских грамот, гербов и аристократических дипломов. Невест из хороших семейств покупали буквально на вес золота. Были опустошены антикварные лавки, и почти все завели у себя интерьеры в стиле XVIII века, излучавшие аромат старой Европы, аристократии и столетних традиций. Все это, конечно, была только видимость. На самом деле они отнюдь не искали себе славы блистательных принцев прошлого. Им требовалось лишь одно – хоть как-то усыпить ненависть толпы, для которой они, несомненно, предпочли бы остаться неизвестными. Конечно, в наше время положение несколько изменилось. Новые богачи уже не те, что прежде. И на французской земле мы видим теперь миллиардеров нового типа, словно сошедших с американской картинки. Может быть, самым характерным среди них стал Бернар Тапи. Авторитет этого человека в глазах толпы основан на всей его энергичной манере вести себя, на том апломбе, с которым он пренебрегает всеми табу. Его меньше всего беспокоит, что происходит он не от крестоносцев. Ему наплевать и на элегантность, и на хороший тон. Это предприимчивый и готовый поставить все на одну карту; именно такой, какие нам нужны теперь для выхода из кризиса. Этот человек не стесняется делать сам себе рекламу, не блистает художественным вкусом и предпочитает быть спонсором футбола, а не меценатом художников и писателей. Он позволяет себе такие выходки в печати и на телевидении, что невольно хочется ему аплодировать. «Другие времена, другие нравы». Это уже особая манера заставить толпу забыть про свои богатства. Ту толпу, которая смотрит на него с легкой усмешкой нетерпения… Как если бы она следила за эквилибристом, шепча про себя: «Да ведь он сейчас свернет себе шею!».

Впрочем, что бы ни делали капиталисты Старого Света, стараясь приспособиться к жизни, живут они все-таки в изоляции, как бы на краю общества, в своем позолоченном маленьком мирке. Столь свойственные им дух предпринимательства и амбициозности, вкус к риску, даже их отвага всегда так или иначе сталкиваются со стереотипами окружающего общества, которое в значительно большей мере, чем принято думать, сохранило прежние ценности иерархии и порядка. И в этом обществе, несмотря на все свои деньги, они всегда будут на плохом счету.