Текст книги "Легендарные миллиардеры"

Альфред Ипполит Шошар
(1821–1909)

История Альфреда Шошара была бы ужасно печальной, если бы не его похороны. Эта погребальная церемония явилась одной из величайших удач Борниоля*, и благодаря ей имя «Бельевого императора» сохранилось в памяти последующих поколений

Миллиардер-некрофил

Имя Альфреда Шошара, по всей вероятности, давно изгладилось бы из человеческой памяти, не приложи он к подготовке собственных похорон стараний, достойных фараонов древнего мира. Его страсть к некрополям, погребальным мавзолеям, черным траурным полотнищам, расшитым серебряной слезой, и запаху ладана, сопровождающему заупокойную службу, была поистине маниакальной. Ничто так не радовало его, как зрелище проезжающего по улице катафалка, сопровождаемого стадом наследников и траурными вуалями, трепещущими на ветру вокруг дорогого усопшего.

Цена похорон

На похороны Шошара было истрачено не менее пятисот тысяч франков… 1909 год!

Тонкий знаток

Он нежно любил хризантемы, иммортели и анютины глазки и ждал Дня помилования усопших с тем же нетерпением, с каким ребенок ждет Сочельник. Из прославленных имен своего времени он наверняка выше всех ставил имя Борниоля. Как истый знаток, он восхищался его организацией погребальных церемоний, неподражаемой выправкой служителей, безупречной отделкой катафалков. Его стремление к совершенству было поистине неистощимым. В этой области он был не менее придирчив, чем какой-нибудь любитель боя быков в своей. Он негодовал, когда покойника слишком быстро укладывали в гроб или когда слезы наследников выглядели недостаточно искренними. Смерть в его глазах не была просто концом жизни – она, скорее, являлась достойным ее завершением. Следовательно, за ней нужен был уход и присмотр, и необходимо было довести этот процесс до апофеоза.

Борниоль – владелец крупнейшего похоронного бюро в Париже.

Песенка, имевшая успех

По поводу похорон Шошара было написано множество песенок, имевших большой успех. Настоящая удача выпала на долю следующей:

 
Когда пришел последний час,
Он завещание составил,
Но на рабочий бедный класс
Там ни гроша он не оставил.
Хотел он славы – дал бы нам
Хоть тысяч двести для народа!
На погребальные расходы
Немало тыщ ухлопал сам.
Купив роскошнейшие ризы,
Всему народу бросил вызов!
 

«Forget me not»[13]13
  «Не забывай меня» (англ.).


[Закрыть]

Разумеется, об этой его страсти знали только близкие ему люди и кое-кто из служащих похоронного бюро, с которыми он водил знакомство. А в повседневной жизни Альфред не отличался от любого другого миллиардера: любил деньги, женщин и даже жизнь, которую, говорят, прожигал вовсю. Одна лишь странная его привычка позволяла догадаться о его погребальной мании: он любил дарить гостям маленькие бронзовые бюстики или медали со своим изображением и надписью: «Forget me not»*. Эти погребальные безделушки служили ему визитными карточками. На них он был изображен со своими огромными бакенбардами, придававшими ему некоторое сходство с Бэлфорским львом, а поза была исполнена глубокой задумчивости, так посмертно всегда изображают знаменитых людей, будь то поэты-трагики или солдаты-юмористы.

Миллиардер in aeterum[14]14
  посмертно, в вечности (лат.).


[Закрыть]

Самое горячее желание Шошара заключалось в том, чтобы память о нем сохранилась для потомства в каком-нибудь сквере или на площади. Он жаждал, чтобы его обессмертили в бронзе, и пусть на чело его сядет голубь, а под постаментом возникнет писсуар – он будет ждать конца света, мрачно поглядывая на ребятишек, грызущих вафли, и на солдат-отпускников, заигрывающих со служанками. Словом, ему нужно было только одно – посмертная слава. Такая перспектива компенсировала бы с лихвой жизнь этого миллиардера, которая протекала с огорчавшей его обыденностью. В человеческой биографии нет ничего скучнее успеха, если он настойчиво повторяется снова и снова. И с этой точки зрения биография Шошара была донельзя печальна, хоть умри!

В услужении у «Бедолаги»

Как многие миллиардеры, он начал с очень скромной работенки: служил приказчиком в магазине тканей, носящем, неизвестно почему, название «Бедолага», и получал двадцать пять франков в месяц. Он сам мог бы прекрасно применить к себе эту характеристику, если бы по счастливой случайности в Париже не начались большие работы по украшению города, которые и пробудили его честолюбие Шошара.

Узнав, что братья Перейр запускают обширную программу строительных работ, он в один прекрасный день решил попытать счастья, отправился к ним, не питая особых надежд, и без каких-либо предисловий обратился к ним с просьбой сдать ему в аренду какой-нибудь магазин, хотя у него не было ни гроша за душой, чтобы платить за помещение. Это был, разумеется, весьма нахальный блеф с его стороны, и он был готов к тому, что его с шумом выставят за дверь. Но банкиры – народ вежливый. Братья выслушали парня с удивительным вниманием, а затем избавились от него с бесконечной чуткостью и на прощание, улыбаясь, сказали, чтобы не слишком его огорчать: «Оставьте ваш адрес, мы вам напишем».

Как пробный камень лег в основу здания

Против всякого ожидания ему действительно написали. Братья Перейр, тронутые непосредственностью Шошара и удивленные его решительностью, сменили прежнее свое мнение и согласились сдать ему в аренду магазин, пусть попытает счастья. Они даже подумывали о том, чтобы дать ему взаймы парочку миллионов для начала.

Едва успев дочитать их письмо, Альфред бросился на поиски всего, что было необходимо для его предприятия. С помощью своего парикмахера, который, подобно всем парикмахерам, начиная с Фигаро, умел налаживать отношения, он нашел желающих вложить деньги в его дело, нашел даже компаньона, такого же безденежного продавца, как он сам, и столь же готового пуститься в погоню за удачей.

В дальнейшем «Галереи Лувра» расширились и превратились в «Универмаг Лувр» и опять стал торговать лентами и тканями, пытаясь смириться с судьбой.

«Белый магазин»

Таким образом, пара ловкачей создала «Галереи Лувра». В этом роскошном магазине, открывшемся на бойком месте, продавались вещи исключительно белого цвета – платья для девочек, идущих к первому причастию, подвенечные платья, юбки, кружевные панталоны, сутаны для священнослужителей, носящих белое облачение, воротнички, подобные взбитым сливкам, и даже простыни, которые покупательницы вполне могли использовать как саван в случае смерти.

Благодаря некоему обстоятельству открытие магазина 22 августа 1855 года превратилось в подлинное торжество. Как известно, человеку удачливому всегда везет, оказалось, что открытие магазина совпало с открытием первой парижской Всемирной выставки. Провинциалы толпой бросились в новый магазин, устроив невообразимую толчею. В роскошном магазине, где продавалось только белое, дрались по-черному. Рвали из рук панталоны, расхватывали сутаны, разбирали саваны. Раскупали всё.

С первого же дня Шошару привалил неслыханный доход и громкая слава. Пресса отметила его возгласами одобрения и даже наградила званием «Бельевого императора», что весьма расстроило его конкурентов. Он разбогател в один присест, а дальше деньги текли к нему сами – оставалось только их тратить.

Только слава – ничего более

А тратить их было весьма затруднительно, ибо при ежегодном доходе в семьсот миллионов понадобилось бы немало времени и особое умение транжиры. Тем не менее Шошар вовсю пытался это сделать, создавая разные благотворительные фонды, раздавая деньги лопатой, собирая к тому же замечательную коллекцию картин. Но все понапрасну. Белый цвет решительно оставался в моде, и «Галереи Лувра» наполняли его сейфы деньгами гораздо быстрее, чем он успевал их расходовать.

Расходовать их стало еще труднее, когда его охватила новая страсть, занимавшая все время и все помыслы, – страсть к почестям.

Опьяненный удачей, бывший приказчик из «Бедолаги» пристрастился к светской жизни и связям в высших сферах. Он то и дело заходил в «Пале-Бурбон», сшивался в Сенате, не пропускал ни единого юбилея и с восторгом читал республиканские речи. Дни его были заполнены завтраками с сенаторами, коктейлями с министрами, ужинами и выпивками с депутатами и послами. Он окунулся в мир политических деятелей с таким же наслаждением, как месье Журдэн в мир представителей дворянства. Начиная с президента Республики и кончая самым скромным членом кабинета министров, все избранники и значительные персоны Франции ежедневно сидели у него за столом. Демократия до отвала наедалась у него икрой и паштетом из печени, вволю напивалась шампанским и старейшими винами и выходила от него, нетвердо держась на ногах, сдвинув набок фригийский колпак, опасаясь приступа подагры, но постоянно испытывая к хозяину чувство глубочайшей благодарности. И эта благодарность «от живота» вскоре принесла Шошару большой крест Почетного Легиона.

Коллекционер

Среди картин, завещанных Шошаром Лувру, находится, в частности, знаменитый «Анжелюс-Милле. «Бельевой Император» обожал этого художника, но в его коллекцию входили также Изабе, Добиньи, Теодор Руссо, Фромантен…

Зарождение призвания

В один прекрасный день (прекраснейший день в жизни Шошара) Жорж Лейг, министр народного образования, приколол крест Почетного Легиона к его бутоньерке; это совершилось в очень торжественной обстановке на глазах у зала, переполненного депутатами и муниципальными советниками. Министр произнес по сему поводу весьма прочувствованную речь чисто республиканской направленности, которая уже напоминала надгробную, и завершил ее такими словами:

– Можете гордиться, Шошар, можете радоваться: вам обеспечена лучшая доля – бессмертие!

При слове «бессмертие» Шошар выпятил грудь, утер слезу рукавом и погрузился в длительные мечтания. Он думал о том, сколь трогательна была бы эта прекрасная захватывающая церемония, если бы она имела место возле гроба, украшенного багровыми и черными полотнищами с вышитыми на них серебряными слезами. Ему привиделись и факельщики в парадном одеянии, представители власти в цилиндрах, духовные лица в черных сутанах, кучка депутатов с подобающим выражением лиц. Сам того не замечая, он принял позу великого покойника. Он почувствовал себя статуей на городской площади. Голубь уселся на бронзовое темя; внизу гуляли детишки с няньками; постамент вырос у него под ногами, а под постаментом – уличный писсуар. Словом, ему открылся апофеоз его славы.

Дети Марии

Успеху торговли «белым товаром» в XIX вехе немало содействовал культ Детей Марии. Во славу Пресвятой Богородицы в белый цвет одевались не только девочки, идущие к первому причастию, но и юные новобрачные. Повезло Шошару!

Постановка

И он тотчас же начал готовиться. Чтобы все прошло как следует, надо заранее браться за дело. За четыре года до смерти он воздвиг себе мавзолей на кладбище Пер-Лашез и обратился к Борниолю с просьбой хорошенько продумать организацию похоронных торжеств, так чтобы они остались в благородной памяти потомства.

Дело было доведено до торжественно окончания. Он лично позаботился обо всем, вникая в малейшие подробности, как режиссер накануне премьеры. Он выбрал лучший из гробов, вечерний костюм по последней моде и пристегнул к сорочке три настоящие жемчужины чистейшей воды. Он высказал собственное мнение о надлежащих украшениях катафалка, о букетах и венках и даже потребовал, чтобы факельщики сбрили усы и оделись веселья ради в лакейские ливреи на французский лад.

Наконец, он написал завещание и умер 9 июня 1909 года предварительно составив и положив на туалетный столик текст телеграммы, которую надлежало разослать в газеты всего мира. Текст был скупым, но как раз этот лаконизм и производил сильнейшее впечатление. Он состоял всего из двух слов, двух простых слов, которые звучали как возглас самой судьбы: «Шошар скончался».

Скандал

Содержание завещания благодаря газетам стало известно до похорон. Поскольку у Шошара детей не было, воли покойного ждало множество друзей, которые в течение ряда лет окружали дорогого усопшего столь же нежными, сколь и бескорыстными заботами. И тут разразился скандал: «Бельевой император» оставил своим бесчисленным слугам, работникам «Галерей Лувра», благотворительным обществам и парижской бедноте сущие пустяки. А весьма ценная коллекция картин отошла Лувру вместе с двумя миллионами франков на покрытие расходов по устройству экспозиции. Что касается основного богатства, то оно было частью завещано мадам Бурсен, подруге покойного, унаследовавшей, помимо денег, самый роскошный его особняк на улице Веласкеса, а частью… Жоржу Лейгу, бывшему министру, в благодарность за врученный орден Почетного Легиона и за трогательные слова, произнесенные им по этому поводу.

Посмертная слава

В прошлом веке похороны всегда представляли собой весьма эффектное зрелище. Погребение Виктора Гюго явилось поводом для грандиозной мизансцены. Один из зрителей пришел в такой восторг, что упал в Сену и… утонул!

«День славы настает…»[15]15
  Первая строка «Марсельезы».


[Закрыть]

Когда стал известен последний пункт завещания, разочарование «прочих наследников» перешло в возмущение. Каждый почувствовал, что его правам нанесен чувствительный ущерб. И это возмущение было тем более бурным, что одним из двух главных наследников оказался министр – вот что вызвало всеобщее негодование. Поднялись крики о взяточничестве, о бесчестных происках парламентариев. Жорж Лейг, который был не менее других удивлен решением «бессмертного Шошара», подвергся бесчисленным злобным нападкам.

Тем не менее эта шумиха, при всем своем недоброжелательстве, как раз и обеспечила самым пышным похоронам века огромный успех, превзошедший все надежды покойного. Простые парижане повалили туда толпой, как на ярмарку, смеха ради. С самого рассвета площадь Мадлен была забита до отказа. Чтобы ничего не упустить из интересного зрелища, люди карабкались на деревья и на крыши и платили немалые деньги, чтобы их пустили поглядеть из окошка. Словом, за прах покойного чуть ли не дрались!

Пышный катафалк, осыпанный орхидеями и залитый серебряными слезами, производил огромное впечатление. За ним следовали пять колесниц, влекомых двадцатью лошадьми темной масти, они были доверху нагружены венками и накрыты черными с серебром тканями. Позади катафалка в строгом церемониальном порядке вышагивала целая армия цилиндров, надетых на прославленные головы деятелей политического мира. Можно было сразу отличить цилиндр Эмиля Лубэ – по белой бороде – от цилиндра Жоржа Лейга – по закрученным вверх усам. Далее следовал батальон камердинеров, делегация главных приказчиков и синдикат прачек-бельевщиц, одетых в черное ввиду обстоятельств. Все они соблюдали истинно республиканское достоинство! Великие похороны Шошара всем внушали уважение.

Дело принимает скверный оборот

Но все испортилось, когда в толпе зевак постепенно стал нарастать шум. Шум этот был сперва незначительным, но, быстро усиливаясь, превратился в вопль негодования. Раздавались насмешливые возгласы по поводу «цены ордена», возмущенные жалобы на убогую зарплату, которую получали служащие в магазине покойного, нападки на неблагодарного «дурного богача». Вскоре отовсюду понеслись враждебные крики. Потом полетели тухлые яйца и гнилые помидоры. Прозвучали куплеты на соответствующую тему. Жорж Лейг по выходе из церкви был заулюлюкан толпой. Испугавшись, он залез в одну из колесниц, боясь, что его растерзают. Наконец, толпа прорвала цепь полицейских и волной разлилась по улицам, увлекая за собой факельщиков, сбивая с голов цилиндры, обнажая лысые головы сенаторов и разрывая в клочья вуали лам. В возникшей давке женщины падали в обморок, депутаты переругивались, кто-то из министров даже потерял портфель, упавший в водосток. Полицейским пришлось применить силу. Им со смехом бросали в лицо хризантемы, как на карнавале в Ницце. Уже собрались было вызвать войсковую часть, чтобы добраться до кладбища Пер-Лашез.

Пристыженные наследники

События пошли на пользу авторам уличных песенок и продавцам шуточных товаров. Нарасхват шли пародийные «сообщения о смерти» и тексты «смешных песенок». В течение какого-то времени в некоторых кафе, где выступали эстрадные певцы, установилась мода на «потустороннюю тематику».

Что касается прессы, то она в те давние времена была еще свободной и поэтому воспользовалась случаем, чтобы разоблачить перед возмущенным народом коррумпированные нравы политиков и все несправедливости капиталистического строя. Негодование взметнулось с такой силой, что главным наследникам миллиардера пришлось принять соответствующие меры, дабы утихомирить народ. Мадам Бурсен пожертвовала миллион франков служащим «Галерей Лувра», а Жорж Лейг пообещал внести часть полученного наследства… в кассу помощи отставным депутатам. В чем ему отказали собратья по парламенту, к его величайшему удовольствию.

Завещание

Доля наследства, завещанная Жоржу Лейгу, составляла в целом пятнадцать миллионов франков – из них двенадцать с половиной миллионов ему лично, один миллион его жене и по сто пятьдесят тысяч каждой из дочерей.

Непринятый закон

Неожиданное последствие этого дела! Один из депутатов предложил проект закона, по которому запрещалось любому министру быть упомянутым в завещании человека, которому он в свое время вручил орден. По какой-то таинственной причине этот закон так никогда и не был принят.

Элеонора Рични
(1968)

Несмотря на то, что эта старая дама была убежденным мизантропом, о ней никак не скажешь, что она обращалась с людьми, как с собаками. К собакам она относилась с самой горячей любовью, которая и повредила ей в памяти потомства

Состояние

К тому времени как Элеонора Рични скончалась в 1968 году, ее состояние выражалось в сумме пятнадцати миллионов долларов, стало быть, по сто тысяч долларов на каждую из ее собак!

Как известно, в 1968 году социализм чуть ли не во всем мире попытался вступить в бой за торжество своих идеалов, что и послужило началом его медленной и неизбежной агонии. Такие выражения, как «классовая борьба», «великий вечер» или «пролетарский интернационализм», хоть и были уже несколько потасканными, все еще будоражили сознание студентов, и пусть выражения эти вызывали все меньше и меньше надежд со стороны Бийянкура, все же одного упоминания Карла Маркса было достаточно, чтобы останавливались поезда, бастовали заводы, а Латинский квартал швырял камни в полицию.

В те годы молодежь была охвачена жаждой перемен, мучившей ее, подобно прыщам на юном лице. На этот раз, считали молодые люди, «изменится основа мира», как говорилось в модной тогда песенке. В своей ненависти к прошлому, к социальному неравенству, а особенно к монополистическому капиталу трестов и международных объединений они готовы были всей душой присоединиться ко всяким Пол Потам и Чаушеску. Наступало утро великого вечера. Богачам следовало быть начеку.

Зоофилия

Такие случаи, когда животные получают наследство, вовсе не так редки, как можно подумать, в особенности в англосаксонских странах. Закон этого не запрещает. Так, например, в Денвере (США) один миллиардер завещал три миллиона долларов на возведение достойной гробницы для своей скаковой лошади, причем от исполнителей завещания требовалось, чтобы они ежегодно высаживали там цветы.

Случай острой кинофилии

Поэтому можно сказать, что мисс Элеонора Рични выбрала весьма неудачное время, чтобы испустить последний вздох, написав перед этим завещание, которое, мягко выражаясь, не очень-то соответствовало настроениям тех лет. Элеонора Рични была старой девой, американкой и миллиардершей – одно к одному, – и ее ненависть к людям могла сравниться только с неистощимой любовью, которую она питала к собакам. Любой представитель собачьего рода – независимо от его родословной, начиная от самых породистых и до последней уличной шавки, – мог рассчитывать на ее благосклонность и получать сахар, который она с удовольствием им раздавала.

Разномастное общество

Любая собачка за исключением ружейного курка и фарфоровой безделушки (которых сразу узнаешь по их равнодушию к сахару) – итак, любая собачка автоматически получала все права на ее приветливое гостеприимство. Для них Элеонора была матерью, доброй феей, утешительницей, а в случае необходимости – сиделкой и нянькой. И при этом – ни на грош расизма! Все сто пятьдесят приемышей, которых она подобрала на дорогах Флориды с помощью швейцара своего банка – чернокожего и несомненного кинофила, – принадлежали к самым разным породам. Они заполнили ее дом, превратившийся в настоящую псарню, толпой еще более пестрой, нежели та, что заполняет парижское метро. Там были и таксы, и бульдоги, и доги, и фокстерьеры, и пудели, и спаниели, и длинношерстные левретки, и короткохвостые дворняги с вяло опущенными ушами, у кого-то из них были рыжие чулки, а иную можно было назвать синим чулком, одни были гончими, а другие вовсе никакими, были там и огромные овчарки, и крошечные песики, которых можно носить в муфте, и были даже такие, что лазают по крышам, как кошки, – своеобразная и чрезвычайно редкая разновидность собачьей породы.

Затруднительное дело о наследстве

Всех их она знала по именам, к которым добавлялась еще вереница ласковых прозвищ. На их собачье счастье расходы ее не пугали: самые опытные парикмахеры разглаживали им шерсть, лучшие повара варили похлебку, самые известные ветеринары лечили их. Не было на свете более счастливых собак. А она сама могла бы быть такой же счастливою, как они, не терзай ее вечная невыносимая тревога. Не попадут ли в беду приемыши после ее смерти? Что станется с ними без нее? У нее не было ни детей, ни родных, ни друзей, на которых она могла бы рассчитывать. Неужели бедняги после ее кончины разбредутся по свету или, что еще хуже, не придет ли им конец от укола в кабинете ветеринара? Мужчины ведь такие бессердечные существа.

Право пользования

Миссис Хэйзел Мэттиэм приняла в 1967 году своеобразные меры при составлении завещания, дабы обеспечить благосостояние своего сиамского кота Тутса. Ее племяннице причиталось получать ежегодно десять тысяч долларов в день рождения этого кота при условии, что она будет о нем заботиться. В случае кончины кота остальная часть наследства отходила обществу защиты животных.

Племяннице не посчастливилось – Туте отправился в могилу вслед за своей хозяйкой через четыре месяца после ее кончины.

Завещание черепахе

Гигантскую черепаху из сан-францисского зоопарка ждал приятный сюрприз: ей причиталось по завещанию двадцать пять тысяч долларов, а лицу, которое будет ежедневно кормить ее вкусным завтраком, пожизненная пенсия.

Возмущение

В декабре 1973 года в журнале «Пари-Матч» появился репортаж Жан Пьера Франка. В этом репортаже с возмущением сообщалось о тяжелых условиях, в которых пребывают «пленники» собачьего дворца. «Самые выносливые из них, – писал он, – ходят кругами, как дикие звери, другие же грызут прутья своей клетки, пока не хлынет кровь из десен, и замертво падают от изнеможения». И к этому он добавляет: «В городе Форт-Лаудердель нарастает волна ярости». Но эта ярость, разумеется, не была вызвана сочувствием к наследникам.

Несвоевременное завещание

Поэтому перед смертью она приняла меры. И обнародование ее завещания, которого с нетерпением ждали, учитывая размеры ее состояния, потрясло всех. Лицам, считавшим себя наследниками, – служащим ее банка, верному черному швейцару-кинологу – не досталось ничего, даже обглоданной косточки. Все состояние в размере примерно пятнадцати миллионов долларов было просто-напросто завещано… собакам. Только налоговая инспекция получила свое, и то в самых строгих рамках закона. Скандал разразился грандиозный, а за ним последовала не менее грандиозная волна протестов. «Как можно… (и т. д.), когда столько людей умирают от голода?» – возмущенно вопили со всех сторон. Протестовали от имени жителей Биаффра и Сахэля, приютских стариков, матерей-одиночек и других бесчисленных жертв общества потребления. Что ни возьми, все теперь было лучше псов Элеоноры Рични, даже тюленята Брижит Бардо, жизнь которых, по мнению последователей Маркузе, была чрезвычайно важна для сохранения и безопасности экологической среды.

Болезненные требования

Банковские служащие нажимали на свой профсоюз, требуя его вмешательства, благотворительные общества сообщали о своем разочаровании, черный швейцар побелел от злости и уже не был таким завзятым кинологом. Но все было напрасным. Элеонора Рични все предусмотрела с такой безошибочной проницательностью, на какую способна только материнская любовь. Как тщательно ни изучались условия завещания, все они сводились к одному: пятьсот тысяч долларов пойдут на постройку дворца, где любимых собачек будут кормить, холить и нежить, пока естественная смерть не приведет их в загробный мир, где их ждет радостная встреча с хозяйкой. Ветеринару, доктору Фредериксону, поручалось следить за тем, чтобы никакая беда до той поры не постигла наследников. Строго запрещалось подталкивать состарившихся псов к могиле или избавлять больных от лишних мучений. Ста пятидесяти собакам мисс Рични надлежало умереть только естественной смертью, натянув, таким образом, нос всему человечеству.

Ущемление прав наследников

Все старались каким-то образом выйти из затруднительного положения и отсрочить, насколько возможно, выполнение требований, изложенных в завещании. Такая отсрочка была тем более необходима, что власти, опасаясь гнева безработных, ведущих собачью жизнь, были вынуждены перенести гробницу миллиардерши в другое место, чтобы оставить ее в целости и сохранности.

Так собачий дворец никогда и не был построен. «Временно» его заменила обыкновенная псарня, оцепленная двойной изгородью из колючей проволоки, дабы жители Форт-Лаудерделя, соседнего городка, не явились, чтобы «manu militari»[16]16
  Силой оружия (лат.).


[Закрыть] положить конец этому скандальному делу. Но зато следовало в точности выполнить все остальные пункты завещания, что и было сделано со всей тщательностью.

Раззолоченная каторга

Но это пошло только во вред несчастным собакам. Псарня весьма напоминала Гулаг своими решетчатыми клетками, за пределы которых псин никогда не выпускали бдительные сторожа. Несчастные животные одно за другим расставались с жизнью под лучами знойного солнца, которое мучило их беспощадно. Во избежание каких-либо дополнительных осложнений с условиями завещания кобелей безжалостно кастрировали. Таким образом, удалось избежать передачи наследства потомству, каковое право ясно записано в Декларации прав человека, и на свет божий так и не появились династии четвероногих миллиардеров по образцу Ротшильдов и Рокфеллеров. Мисс Рични все-таки не смогла всего предусмотреть.

Последний параграф

Когда померла стопятидесятая собака (Ad intestant), доктор Фредериксон со всем надлежащим почтением собрал ее пепел, поместил его в погребальную урну и – не без вздоха облегчения, должно быть – поставил эту урну на полку рядом с урнами остальных ее товарищей по несчастью.

И вот тогда наконец можно было выполнить последний параграф завещания. Все, что оставалось от состояния Элеоноры Рични, пошло на усовершенствование ветеринарной службы.

Шутник-завещатель

В конце XVIII века лорд X., обеспокоенный тем, что его знатный род может прийти к концу, завещал все свое огромное состояние первому наследнику, который родится в седьмом поколении! До тех пор деньги были переданы банку. И потомки обрели здоровую привычку заботиться о продолжении рода сразу же по наступлении половой зрелости.