Текст книги "Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус"

Как государственный деятель, П. Н. Дурново менее всего руководствовался чувствами, в том числе и национальным. И не только потому, что – как считает Д. Ливен – ему, как «любому российскому лидеру, приходилось сталкиваться с большими трудностями при использовании национализма» – многонациональным составом империи и ее слабостью на международной арене[791]791
  Lieven D. Op. cit. P. 227–228.


[Закрыть]. «Я думаю, – говорил П. Н. Дурново, – что чувствами <…> нельзя управлять государством. Управлять государством <…> есть дело суровое, – сама справедливость уступает перед требованием государственных, высших интересов»[792]792
  Гос. Совет. Ст. отчеты. 1910–1911 годы. Сессия шестая. СПб., 1911. Стб. 595.


[Закрыть].

Представление о ведущей роли государства в русской истории, примат государственных интересов над всеми другими – вещи для России начала XX века совсем не новые, и П. Н. Дурново, думая и действуя в этом русле, не был исключением. Может быть, в силу личного служебного опыта, он это исповедовал более других. Реалист во всем, он и в области национальной политики руководствовался «государственными, высшими интересами».

Стержнем, становым хребтом российского государства был русский народ. Поэтому укрепление государства, рост его силы и могущества могли идти только по пути преимущественного развития собственно России, приоритета русской национальности, русской школы, русского языка и т. д. Все противоположное – какие-либо преимущества окраин, послабления в том или ином отношении тому или иному народу – поощряя сепаратизм, ослабляет государство. Вот почему, не будучи шовинистом, П. Н. Дурново говорил в марте 1908 г. при обсуждении в Государственном совете вопроса о введении преподавания польского и литовского языков в некоторых учительских семинариях: «Я думаю, что национальная политика не станет плакать, если польским мальчикам трудно будет учиться арифметике по-русски, национальную политику не смутят космополитические теории о нарушении якобы разных свобод тем, что мы запрем наглухо двери русской школы от вторжения в нее инородческих языков. Содержание и смысл национальной политики есть движение настойчивое и осторожное к строго определенной, обдуманной и намеченной заранее цели, по наиболее прямому пути. При движении этом препятствия, лежащие на пути, сбрасываются, и нет места сентиментальным сожалениям, что кому-нибудь будет больно и немножко неудобно. Отклоняться от этого пути можно только ради требований осторожности, но и требованиям осторожности есть пределы и границы, которые заключаются в том, что нужно всегда помнить, что чем дальше уклоняться от прямого пути, тем хуже, чем скорее возвращаться на прямой путь, тем лучше. Такая политика требует твердости и быть может суровости, но нельзя быть твердым, желая всем угодить и кланяясь на четыре стороны: полякам, литовцам, немцам и т. д. Я думаю, если по высшим требованиям государственной политики Холмский край должен быть русским, то и дети, живущие там, должны учиться арифметике по-русски, а тем лицам, которые боятся, что они плохо выучатся арифметике, я скажу, что в этом большой беды нет. Это первые мальчики, которые плохо выучатся арифметике, последующее поколение выучится хорошо. Дело наше не есть дело на сегодня и на завтра. Мы должны смотреть вперед и обеспечить в будущем хотя бы то, что лица, которые нас здесь заменят, не будут тратить времени на разрешение вопроса, можно ли и следует ли в русской земле учить детей арифметике на русском языке»[793]793
  То же. 1907–1908 годы. Сессия третья. СПб., 1908. Стб. 667.
  В этом же направлении работала мысль Д. И. Пихно: «Россия сложенная Империя, как императорский Рим или современная Великобритания, но я решительно не верю в возможность управлять ею на началах демократии и автономии наших колоний. Имперского гражданства мы не могли воспитать и, быть может, не воспитаем еще и в течение столетия, а если ослабим ядро, то Рос[сийскую] Империю растащат колонии или задавят это русское ядро.
  Между тем ни экономические, ни политические условия не благоприятствуют ядру. Вам известно, что экономическая сила передвигается на Юг (Кавказ и Новороссия) и Запад. Великороссов сильно придавила община и сравнительная бедность природы, а малороссы исконно не имели торгово-промышленного и вообще среднего класса, место которого очень давно заняли евреи.
  Но так как Рос[сийская] Империя покоится на великорусско-малоросском мире, то я стою на том мнении, что она должна пользоваться своею государственной силою, чтобы сохранить себя и управлять колониями. При таких условиях конституционный строй, даже в очень тщательно продуманных и сообразованных формах, и широкое самоуправление в наших колониях представляется мне задачами неразрешимыми или, говоря иначе, задачами политически разрушительными.
  Что касается демократического строя, то я его везде считаю бессмыслицей. Толпа не может управлять государством. <…> Если на Западе демократию выносят (не без разложения, впрочем), то только потому, что общественные силы поддерживают государственную жизнь вопреки дурным государственным формам. <…> У нас демократия – отдала государство варвару своему и враждебным нам инородцам, которые за свободу, равноправие и автономию не почувствуют ни благодарности, ни преданности государству» (Д. И. Пихно – С. Ю. Витте, 17 дек. [1906 г.]. Копия // Английская набережная, 4: Ежегодник… С. 397–398).


[Закрыть].

К этому вопросу он вернулся при обсуждении в Государственном совете в апреле 1912 г. законопроекта «О начальном образовании»: соображения, «будут ли инородцы нас благодарить или не будут, для меня значения не имеют, равно как и то, что инородцы за это будут к нам относиться неблагожелательно. Мы взяли инородцев не для того, чтобы доставить им удовольствие, а потому, что они нам нужны и мы их поставим так, как требуют этого интересы нашего отечества. Вот, в моих глазах, как надо смотреть на этот вопрос, и если я здесь позволяю себе делать уступки, то только потому, что для меня не видно, чтобы русские интересы могли страдать от того, что в начальных училищах Привислинских губерний будет преподаваться польский язык, если же они могли бы страдать, то я ни одной минуты не затруднился бы вычеркнуть этот закон из Свода законов и воспретить обучение польскому или всякому другому языку во всех местностях, где существуют инородцы»[794]794
  Гос. Совет. Ст. отчеты. Сессия седьмая. Стб. 2955–2956. «Вместе с тем П. Н. Дурново, – справедливо замечает, считая «более важным», Д. Ливен, – не имел идеологических шор, которые могли бы заглушить разум и побудить к массовым убийствам с целью очищения общества от его расовых или классовых врагов» (Lieven D. Op. cit. P. 211).


[Закрыть].

Особо осторожным, предупреждал П. Н. Дурново, следует быть в тех случаях, когда дело касается той или иной окраины империи. Империя, с точки зрения П. Н. Дурново, не самоцель, а способ выстоять в международной борьбе. Поэтому сохранение империи, ее упрочение должно быть предметом особых забот правительства. Окраина – неотделимая часть империи, главное в управлении ею – обеспечение общеимперских интересов. Какого-либо универсального способа, естественно, тут быть не могло. Так, в отношении Финляндии позиция П. Н. Дурново была следующей: манифест 22 октября 1905 г., отменив законы, изданные «в целях установления более тесной связи Великого княжества Финляндского с остальными частями империи», не изменил правового положения Финляндии в составе Российской империи – она остается нераздельной частью империи. Отсюда следует строго согласовывать дела финляндского управления с общеимперскими интересами. Этот вопрос и ставит П. Н. Дурново в официальном письме председателю Совета министров С. Ю. Витте 18 февраля 1906 г., предлагая восстановить при статс-секретариате постоянный комитет из представителей министерств внутренних дел, военного и финансов для предварительного рассмотрения вопросов общеимперского значения; его заключения должны были поступать, наряду с мнениями статс-секретаря и финляндского генерал-губернатора на благоусмотрение императора[795]795
  Официальное письмо председателю Совета министров С. Ю. Витте по вопросу о согласовании дел финляндского управления с общегосударственными интересами России. 18 февраля 1906 г. // РО РНБ. Ф. 781 (Толстой И. И.). Оп. 1. Д. 276; РГИА. Ф. 1615 (Акимов М. Г.). Оп. 1. Д. 10.


[Закрыть].

Анализируя заявления проживающих на окраинах русских, П. Н. Дурново заключал, что «система выборов не обеспечивает в той мере, как бы следовало подобающего места в Думе представительству Великорусского племени, трудами которого создавалась Российская Империя». Между тем, «замечается острое проявление окраинного сепаратизма», Государственная дума стала законодательной, и П. Н. Дурново предвидит сплочение членов Думы от иноверного и инородческого населения окраин. В этих условиях, считает П. Н. Дурново, представительство господствующего племени приобретает принципиальное значение для укрепления связи той или иной окраины с Империей. Поэтому представил в Особое совещание под председательством Д. М. Сольского «дополнительные предположения»: предоставить русскому населению каждой из 4-х областей Туркестанского генерал-губернаторства избирать из своей среды по одному члену Государственной думы «сверх члена Думы от русской части города Ташкента». В результате, по его мнению, «достигалось бы как принципиальное признание главенства русского племени, так равно и правильное освещение в Государственной думе интересов русского населения в этом крае»[796]796
  П. Н. Дурново – гр. Д. М. Сольскому, 25 марта 1906 г. № 2091. Копия // РНБ. Ф. 781. Оп. 1. Д. 232. Л. 1–4 об.


[Закрыть].

При обсуждении законопроекта о преобразовании управления городов Царства Польского он говорил: «Элементарная политическая осторожность требует, чтобы мы дальше того, что имеют города всей Империи, не давали городам Царства Польского. Могут быть сомнения, не следует ли, в виду особого положения этой окраины, уменьшить несколько права и увеличить надзор. Но увеличение прав и уменьшение надзора, по моему мнению, может быть объясняемо только полным недостатком необходимого при решении подобных вопросов политического предвидения и отсутствием всякой идеи государственности, которая должна проводится неуклонно во всех отраслях государственного управления»[797]797
  Гос. Совет. Ст. отчеты. Сессия девятая. Стб. 179.


[Закрыть].

Борьба П. Н. Дурново с сепаратизмом диктовалась не «великодержавным шовинизмом», а соображениями стратегического характера: отпадение от империи каких-либо ее частей было опасно не столько само по себе, сколько тем, что отпавшие части, не имея возможности (в силу ли незначительной своей территории и скудости ресурсов, малой ли численности населения или других каких-либо причин) обеспечить независимое существование, неизбежно оказались бы в сфере влияния враждебной России державы, в результате чего соотношение силы на международной арене изменилось бы не в пользу России и ее положение осложнилось бы.

Показательна в этом отношении позиция П. Н. Дурново по польскому вопросу осенью 1914 г., когда верховный главнокомандующий вел. князь Николай Николаевич с ведома императора пообещал полякам за содействие России в войне объединение и автономию. 14 октября П. Н. Дурново собрал у себя на квартире бывших в столице членов правой группы Государственного Совета для обсуждения воззвания великого князя. Обсудив, пришли к выводу, что объединение «всех поляков почти удваивало их число и делало объединенную Польшу столь крупной составной частью России, что автономия ее (обещанная лишь в довольно неопределенных выражениях) несомненно должна была обратиться в почти полное обособление». Таким образом, «успешное завершение начатой войны должно было завершиться отторжением от России ее польских губерний». Тем не менее они были готовы на эту «жертву», если «благодаря ей можно было бы достичь прочного соглашения с поляками». Однако трезвое понимание, что «претензии поляков» будут «беспредельными не только в отношении пределов автономии, но и пределов самой Польши», распространяясь на белорусские и литовские земли и даже на Юго-западный край, привело их к выводу, что «объединение Польши, хотя бы и под главенством России, для последней невыгодно и что желательно воздержаться от дачи дальнейших обещаний»[798]798
  Редигер А. Ф. История моей жизни. Т. 2. М., 1999. С. 377–378.
  Примечательно, что и у немцев не было относительно поляков никаких иллюзий. Летом 1918 г. дипломатический представитель польского регентского совета Ледницкий и архиепископ барон Ропп, желая довести до немецкого правительства и Верховного главнокомандования свои соображения относительно будущего Польши и зная, что офицеры при немецкой дипломатической миссии в Москве докладывают в вышестоящие инстанции, решили познакомить их со своими планами: «Созданная странами Центральной Европы Польша должна возвратить себе свои старые границы; это и в интересах Германии, поскольку этот вопрос постоянно беспокоит ее. Галиция и все области, в результате раздела отошедшие к Пруссии, должны быть поэтому великодушно возвращены; в ответ на это германский кайзер станет одновременно королем Польши, которая будет прочно входить в состав Германского рейха. Если такая личная уния не будет достигнута, то Польша в ответ на возвращение теперешних прусских провинций станет федеративным государством Германии, примерно как Бавария в политическом и военном смысле».
  Однако, – пишет К. Ботмер, – это заявление Роппа, «сделанное в доброжелательной форме, с подчеркнутой симпатией к нашей стране этого человека благородного происхождения из вестфальской фамилии, не произвело достаточного впечатления. <…> Тот, кто провел месяцы и даже годы войны в русской Польше, кто наблюдал в мирное или военное время за образом мышления поляков и имел возможность судить о нем не через розовые очки, тот не поддался бы никаким иллюзиям <…> Поэтому приятно звучащая речь его преосвященства была не столь безобидной. Пока мы на коне, думал я, вы дружелюбны и внешне полны симпатий и признательности, чтобы потом выбить лестницу из-под ног; но как только наши дела будут не столь хороши, вы будете первыми, кто подобно гиенам начнет потрошить наши карманы. Решительно, но в любезной форме, мы дали понять, что такие намерения нам чужды». (Ботмер К. фон. С графом Мирбахом в Москве: Дневниковые записи и документы за период с 19 апреля по 24 августа 1918 г. М., 1997. Запись 20 июля. (URL: http://www.auditorium.ru/aud/p/lib.php?id=3810 /дата обращения: 22.12.2011/).


[Закрыть]. Было, таким образом, понимание, что с появлением объединенной Польши положение на западной границе России резко осложнится[799]799
  Удивительно, что некоторые близко стоявшие к данному делу много лет спустя так и не уразумели правоты П. Н. Дурново. Н. В. Савич, характеризуя П. Н. Дурново как беспринципного честолюбца, стремившегося «к власти всеми путями без различия средств, хотя бы в ущерб жизненным интересам государства», утверждает: «Он всегда все проваливал, хотя отлично сознавал, что наносит вред государству, особенно ясно это было в вопросе польском. Я предложил членам Государственной Думы уступить во всем Государственному Совету, но только не в языке <…>. Я им, членам Государственного Совета, доказывал, что дело не о вопросах внутренней политики, а о целости государства, что война на носу и неизбежна, что вопрос польский сыграет в этой войне громадную роль. <…> Дурново ответил: “Non possible” <…>. Он вел свою личную политику. Это был закон Столыпина, поддержанный Государственной Думой, поэтому он его провалил». Это – запись 24 июня 1923 г., а двумя годами ранее Савич записал: «Столько там [в Польше] бесконечной ненависти к России и русскому народу, столько проявления к ней, поверженной и разрозненной, ненависти, что мы можем заранее предугадать, что прочного мирного сотрудничества между Россией и Польшей быть не может» (Савич Н. В. После исхода: Парижский дневник. М., 2008. С. 361, 63).
  Non possible – невозможно (фр.).
  Как понять Савича: Дурново, стремясь к власти, проваливает законопроект, за которым стоит царь; сознательно вредит своей стране; ведя личную политику, манипулирует большинством Государственного Совета? Неужели Савич и в 1923 г. думал, что отвергнутый законопроект мог преодолеть «бесконечную ненависть» поляков к России?


[Закрыть].

Совсем иначе подходит П. Н. Дурново к вопросу о выделении Холмской Руси из Привислинского края. «Главнейший довод в пользу выделения <…> – утверждение о преобладании в ней православного населения над католическим – не представляется» ему достаточно убедительным. Как способ оградить православие – мера сомнительная «по самому существу». Наконец, «с возвещением Манифестом 17 октября основ гражданской свободы на незыблемых началах несовместимы никакие мероприятия, имеющие характер насильственной русификации». Поэтому он находил выделение Холмской Руси не соответствующим «государственным интересам», рекомендуя правительству «путем возможно доступного образования и подъема материального положения уничтожить приниженность местного православного населения»[800]800
  Мемория по вопросу о выделении восточных уездов Люблинской и Седлецкой губерний из Привислинского края [не позднее 16 апр. 1906 г.] // Совет министров Российской империи. 1905–1906 гг. Документы и материалы. Л., 1990. С. 402–403.


[Закрыть].

И в вопросах вероисповедной политики П. Н. Дурново исходил из интересов государства: церковь оказывает услуги государству («молится о победах, молится о здравии Государей, скорбит о всех бедствиях, которые народ претерпевает, и поучает народ не только правде Христовой, но и необходимости повиноваться Власти Царской»), а государство, со своей стороны, должно обеспечить церковь всем необходимым. Но не каждую и не любую. Господствующей является Православная церковь, потому что в православии изначально живут духовное сознание и духовные идеалы русских и оно связывает русских воедино[801]801
  Гос. Совет. Ст. отчеты. Сессия пятая. Стб. 2797; То же. Сессия шестая. Стб. 598.


[Закрыть]. «Охраняя единство Русского Государства, – говорил он, – было бы безумием ослаблять силу, его связующую, т. е. Православную Церковь»[802]802
  То же. Сессия пятая. Стб. 2813.


[Закрыть].

Свое понимание места Православной церкви, ее отношений с государством, положения других церквей и политики по отношению к ним П. Н. Дурново изложил 2 декабря 1911 г. при обсуждении в Государственном Совете законопроекта «О вероисповедном обществе мариавитов». «В моем понимании, – говорил он, – вероисповедное положение рисуется так: одна господствующая Православная Церковь, стоящая в неразрывном союзе с Государством, неотделима от Государства. Жизнь этой Церкви есть жизнь Государства; затем существуют другие Церкви, которые мы нашли уже готовыми и организованными в завоеванных нами провинциях. Все остальные вероучения, как самостоятельно создавшиеся, так и отделившиеся как от господствующей, так и от всех других инославных Церквей, в глазах светских гражданских властей должны быть признаваемы частными гражданскими союзами. Закон дает им право свободного вероучения, но члены всех этих союзов, все без исключения простые, обыкновенные, частные люди. Строгое, осторожное и последовательное применение этих положений я называю вероисповедной политикой». Сохранение целости государства, его обязанность «перед своею народною Церковью», сохранение и укрепление ее силы требуют, полагал П. Н. Дурново, чтобы «никаких других Церквей, кроме существующих, в России не допускать. Пусть последователи разных вероучений веруют, как они хотят, но союзы этих людей мы можем считать только гражданскими обществами, это не стесняет свободы вероисповедания, не умаляет значения веротерпимости»[803]803
  То же. Сессия седьмая. Стб. 647, 650.


[Закрыть].

Естественно, что защита интересов православной церкви рассматривалась П. Н. Дурново как одна из важнейших задач правой группы Государственного Совета. Его личная роль в этом отношении была значительной[804]804
  Так, С. Д. Шереметев, констатируя «полное торжество сторонников церковно-приходской школы», подчеркивал: «и опять в этом деле немалая заслуга П. Н. Д[урново]» (С. Д. Шереметев – А. К. Варженевскому, 30 янв. 1912 г. // РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5109. Л. 230).


[Закрыть].

П. Н. Дурново и Николай II

Некоторые из современников, называя П. Н. Дурново «душой реакционной партии», утверждали, что в качестве лидера правых Государственного совета он «получил возможность оказывать преимущественное влияние на императора, которому он с большой настойчивостью советовал уничтожить конституционную хартию и восстановить прежнее автократическое правительство»[805]805
  Извольский А. П. Воспоминания. М., 1989. С. 21–22.


[Закрыть]. Факты, однако, говорят о другом. О влиянии, тем более «преимущественном», П. Н. Дурново (и вообще правых) на Николая II говорить не приходится[806]806
  П. Л. Барк отмечал, что «Государь, не желая слушать советников, которые стояли за изменение политики в более либеральном направлении, оставался одинаково глух и к советам, которые исходили из лагеря крайне правых» (Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж, 1966. № 180. С. 71).


[Закрыть]. Вплоть до декабря 1905 г. у царя против П. Н. Дурново было предубеждение: возвращенный в МВД в 1900 г. усилиями С. Ю. Витте, он долгое время «не имел личного доклада у государя, как это бывало в тех случаях, когда товарищ министра заменял министра»[807]807
  Шинкевич [Е.Г.]. Воспоминания и впечатления. 1904–1917 гг. // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 51. Л. 8 об..


[Закрыть]; царь, по свидетельству С. Ю. Витте, «не особенно охотно согласился назначить его управляющим Министерством внутренних дел <…>, вероятно, видя в нем либерала»[808]808
  Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. Т. 2. СПб., 2003. С. 134.


[Закрыть].

В декабре 1905 г. П. Н. Дурново «спас Россию от участи, которой она подверглась в 1917 году»[809]809
  Крыжановский С. Е. Воспоминания. [Берлин], б. г. С. 74.


[Закрыть] и, по выражению П. П. Менделеева, «сделался при дворе persona grata»[810]810
  Менделеев П. П. Воспоминания. 1864–1933 гг. // ГАРФ. Ф. 5971. Оп. 1. Д. 109. Л. 42.


[Закрыть]: он производится в действительные тайные советники и утверждается министром; царь им «очень доволен»: «Дурново – внутрен[них] дел – действует прекрасно»[811]811
  Николай II – императрице Марии Федоровне, 12 янв. 1906 г. // Красный архив. 1927. Т. 3 (22). С. 187.


[Закрыть]; весной, на Пасху, его дочь сделали фрейлиной[812]812
  «П. Н. Дурново не особенно примерный семьянин, – писал С. Ю. Витте, – но обожает свою дочь. Его дочь некрасива, незнатна и небогата. Конечно, при таких условиях для сердца Дурново было большой наградой, если бы его дочь была фрейлиною. Он всячески пытался этого достигнуть, но никак не мог. Об этом в свое время хлопотал и Сипягин, и другие, но ничего не выходило» (Из архива С. Ю. Витте. Т. 2. С. 320).


[Закрыть]. Однако и в этот «медовый месяц» с ноября 1905 г. по апрель 1906 г. П. Н. Дурново был принят царем, судя по его дневнику, всего лишь 10 раз. Вынужденный перед открытием Думы уволить П. Н. Дурново, Николай II щедро его награждает. На этом, однако, все и закончилось: мавр сделал свое дело.

«Одна из типических черт Николая II, – по мнению В. И. Гурко, – полнейшее странное равнодушие к самим личностям своих главных сотрудников. Некоторых из них он со временем не возлюбил, так было с Витте, а затем со Столыпиным, причем произошло это главным образом вследствие того чувства их умственного и волевого превосходства над ним, которое он испытывал, но любить, испытывать чувства душевной привязанности к окружающим его лицам он не был способен и расставался с ними без всякого сожаления. Так это было не только с министрами, с преобладающим большинством которых он имел лишь строго официальные отношения и вне докладов совсем не видел, но и с лицами его ближайшего окружения, введенных по роду их служебных обязанностей в интимную жизнь царской семьи. С получением нового назначения, удаляющего их от непосредственной близости к царской семье, они сразу исключались из интимности, и о самом их существовании как бы забывалось»[813]813
  Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 539.
  «По словам Чаплина, – записала А. В. Богданович, – для царя никто не человек, никого он не любит, не ценит; когда человек ему нужен, он умеет его обворожить, но по миновании надобности выбрасывается человек бессовестно» (Три последних самодержца. Дневник А. В. Богданович. Запись 23 авг. 1906 г. М.; Л., 1924. С. 389–390).
  Чаплин Николай Дмитриевич (1852–?) – тайный советник, сенатор; управляющий Межевой частью Министерства юстиции (1905–1917).
  А. Н. Шварц записал услышанную 9 февраля 1911 г. от флигель-адъютанта Н. А. Княжевича реплику царя: «Когда по поводу, кажется, посылки флигель-адъютанта Мандрыки в Царицын Княжевич заметил, что это будет, пожалуй, неприятно Совету министров, Государь сказал: “Это мне, простите, наплевать!” Характерное отношение к лицам, почтенным высшим его доверием!» (Шварц А. Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М., 1994. С. 67)
  При отъезде из Ставки в конце февраля 1917 г. царь сказал В. Н. Воейкову: «Вы можете ехать куда угодно; Вы мне больше не нужны!» «И это после 38-летней службы!» – замечает Г. А. Иванишин, записавший рассказ В. Н. Воейкова (Записные книжки полковника Г. А. Иванишина. Запись 15 марта 1917 г. // Минувшее. Т. 17. М.; СПб., 1994. С. 542).


[Закрыть].

В апреле 1908 г. в вагоне царскосельского поезда в разговоре с А. А. Половцовым П. Н. Дурново «жалуется на то, что после увольнения от обязанностей мин[истра] вн[утренних] дел он в течение двух лет не видел императора»[814]814
  Дневник А. А. Половцова. 1908 г. // Красный архив. 1923. Т. 4. С. 124. Запись 20 апр. 1908 г.)


[Закрыть]. В марте 1911 г. царь легко «сдал» его, уволив по настоянию П. А. Столыпина «в отпуск по 1 января 1912 г.». Правда, уже в мае Николай II вознамерился вернуть его в Государственный совет, но снова отступил перед П. А. Столыпиным, и только 4 октября сделал это. Чувство благодарности у царя, видимо, сохранялось. 3 апреля 1912 г., по случаю 50-летия службы в офицерских чинах, П. Н. Дурново был пожалован кавалером ордена св. Владимира 1-й ст. В рескрипте «неизменно благосклонный и искренно благодарный Николай» отметил беззаветную преданность юбиляра престолу, его любовь к отечеству, его исключительную энергию и отменные дарования, непреклонную стойкость убеждений, решительные меры в пору смуты и ревностные занятия в составе Государственного совета. Но и только.

Николай II вспомнил П. Н. Дурново «как стойкого и определенного, обладающего многими качествами» в январе 1915 г., когда граф С. Д. Шереметев пытался побудить царя к усилению правого крыла Государственного совета и назначению его председателем кого-нибудь из правых. «Мне вдруг показалось, – записал тогда С. Д. Шереметев, – не остановился ли он на Дурново?»[815]815
  Дневник С. Д. Шереметева // РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5060. Л. 7. Запись 8 янв. 1915 г.)


[Закрыть] Нет, оказалось, не остановился: 15 июля был назначен либерал А. Н. Куломзин.

Сказанное подтверждается и с другой стороны – взглядом на отношение П. Н. Дурново (и правых) к Николаю II. В первые дни царствования Николая II П. Н. Дурново не согласился с прогнозом С. Ю. Витте («лет в 35–36 он будет хорошим правителем»): «Вы жестоко ошибаетесь. Это будет слабовольный деспот»[816]816
  Суворин А. Дневник. М., 1992. С. 405–406. Запись 5 июня 1907 г.


[Закрыть].

Во многом они были антиподы. И конечно же, П. Н. Дурново было трудно увидеть в Николае II самодержца[817]817
  «Николай II, менее чем кто-либо из его предшественников похожий на “самодержца”, прежде всего по своей слабой воле» (М. А. Таубе – Л. А. Кассо, б. д. 1911 г. // Таубе М. А. «Зарницы»: Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900–1917). М., 2007. С. 132). Мнение, общее для всех близко знавших Николая II.


[Закрыть]. Его возмущала та легкость, с какой Николай II «уступил свои права» при составлении новой редакции Основных законов[818]818
  Крыжановский С. Е. Указ. соч. С. 75. Примечание.


[Закрыть]. В положении П. Н. Дурново до осени 1905 г. не было ничего, что побудило бы его питать к царю добрые чувства[819]819
  «Личной привязанности к Александру III и к Николаю II он не имел», – это было заметно даже для И. И. Толстого – человека, не близкого к Дурново (Толстой И. И. Дневник в двух томах. Т. II. М., 2010. С. 809).


[Закрыть]. За короткое время пребывания во главе МВД он был вполне, надо полагать, удовлетворен вниманием и наградами, но вряд ли проникся к царю уважением. В последний период жизни, годы деятельности в Государственном совете, царь ни в каком отношении не мог возвыситься в его глазах, но вызывал лишь недоумение, обиду, раздражение и негодование[820]820
  В марте 1911 г. у отправляемого в принудительный отпуск П. Н. Дурново вырвалось: «Ну вот и скажите, можно ли служить?» (Дневник С. Д. Шереметева. Д. 5056. Л. 47). Летом 1915 г. его очень задело, что председателем Государственного совета назначен не он (А. Г. Булыгин – С. Д. Шереметеву, 6 авг. 1915 г. // РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5128. Л. 139–139 об.)


[Закрыть].

Главное, однако, было не в личном положении П. Н. Дурново. Несмотря на видимое успокоение и предпраздничную приподнятость, правых все более охватывали обеспокоенность, тревога и даже безысходность. «Мы находимся в тупике, – как-то осенью 1911 г. поделился П. Н. Дурново с А. Н. Наумовым, – боюсь, что из него мы все, с царем вместе, не сумеем выбраться»[821]821
  Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний. Кн. 2. Нью-Йорк, 1955. С. 215.


[Закрыть].

Убийство П. А. Столыпина не привело к торжеству правых. «Прошедшие события, по моему мнению, – писал П. Н. Дурново С. Д. Шереметеву, – имеют очень важное значение, и будущее представляется мне большим вопросительным знаком, а между [тем] темные силы как будто поднимают голову все выше и выше»[822]822
  П. Н. Дурново – С. Д. Шереметеву, 28 сент. 1911 г. // РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5105. Л. 144–145.


[Закрыть]. Возникало ощущение неминуемого поражения, медленной, но неуклонно приближающейся капитуляции, и, что было особенно досадно, все это не по явному превосходству противника, а по дряблости и бестолковости власть имущих.

У П. Н. Дурново это чувство прорвалось по совершенно незначительному поводу в заседании Государственного совета 2 декабря 1911 г. «С тяжелым чувством, – признавался он, – приходится смотреть, как под напором враждебных Церкви и Русской Государственности сил и влияний одна за другой постепенно сдаются позиции, которые тщательною вековою работою наших предков поставлены для охраны устоев Русской Церкви и Русского Государства. Ложный стыд, ложный страх, политическая сентиментальность, отсутствие предусмотрительности и разные более или менее темные выборные и предвыборные комбинации делают свое разрушительное дело. Не думайте, пожалуйста, что я считаю мариавитский законопроект угрожающим безопасности и целости России, но он важен потому, что составляет одну из нитей той паутины, которая мало-помалу нас запутывает. Все, что должно стоять на страже, как будто уподобляется беспорядочной толпе, которая топчется на одном месте и сама не знает, в какую сторону ей кинуться»[823]823
  Гос. Совет. Ст. отчеты. 1911–1912 годы. Сессия седьмая. СПб., 1912. Стб. 655.


[Закрыть].

Корень зла был, с точки зрения правых, в царе. «Болезнь наследника, нервность императрицы, бесхарактерность государя, появление Распутина, бессистемность общей политики, – вспоминал в эмиграции А. Н. Наумов, – все это заставляло честных и серьезных государственных людей не без волнения задумываться о положении вещей и не без опаски смотреть на неопределенное будущее. <…> Настроения эти, главным образом, нарастали среди лиц консервативного направления, не видевших предела неопределенности политики, вызываемой болезненной неустойчивостью характера государя»[824]824
  Наумов А. Н. Указ. соч. Кн. 2. С. 214.


[Закрыть]. Царь никак не хотел «прозревать», у правых опускались руки. Примечательное на этот счет свидетельство имеется в дневнике С. Д. Шереметева. 6 февраля 1912 г. он пришел на собрание группы раньше других, застав лишь П. Н. Дурново. «Сидели вдвоем некоторое время за пустым столом, – записал в тот же день С. Д. Шереметев. – Он заговорил о положении. Сказал, что не знает для чего трудится, для кого и ради чего, хоть бы уйти совсем ото всего. Настроение это в таком деятеле весьма понятное, но глубоко прискорбное. <…> Действительно, трагизм положения очевиден при сознании, что нет надежды на прозрение там, где оно необходимо»[825]825
  РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 5057. Л. 34.
  Подобный комплекс чувств испытывал великий князь Сергей Александрович еще в начале века, в марте 1901 г. «Нет сильной направляющей воли, как было у Саши, – делился он с братом Павлом. – Теперь мы шатаемся, как в 70-х годах. Зачем? И даже ответ на вопрос не получишь! При этих условиях служить становится невозможно, и я серьезно подумываю сойти с административной сцены… Один в поле не воин. При Саше было другое дело; я чувствовал, что мог быть полезен, а теперь кому и чему? Один вздор выходит» (Цит. по: Боханов Александр. Обреченный // Родина. 1994. № 5. С. 47).


[Закрыть].

Правые не находили в царе того же, что позже, в канун второй революции, настойчиво требовала императрица, – быть властью, уметь приказывать. С этим призывом к царю и правительству стать, наконец, властью П. Н. Дурново обратился в своей речи в Государственном совете 19 июля 1915 г.[826]826
  Кстати: все, кто осознавал необходимость твердой власти, неизбежно оказывались критиками Николая II – Л. А. Тихомиров, М. О. Меньшиков, Б. В. Никольский, В. И. Гурко, В. М. Пуришкевич и многие другие.


[Закрыть] Но услышать П. Н. Дурново было уже некому: не только царь, но, похоже, и весь правящий класс утратил способность к власти.

П. Н. Дурново пришлось-таки сказать царю, что он о нем думает. «Это было, – рассказывает Б. А. Васильчиков, – в период так называемой министерской чехарды, когда министры быстро сменялись один другим и когда, ввиду ухода графа Коковцова, Государь еще колебался, кем его заменить. Он призвал Дурново и предложил ему пост председателя Совета и министра внутренних дел. На это Дурново сказал следующее: “Ваше Величество, моя система как главы правительства и министра внутренних дел не может дать быстрых результатов, она может сказаться только в несколько лет, и эти годы будут годами сплошного скандала: роспуски Думы, покушения, казни, может быть вооруженные восстания. Вы, Ваше Величество, этих лет не выдержите и меня уволите; при таких условиях мое пребывание у власти не может принести пользы, а принесет только вред!” <…> Назначение Дурново не состоялось, и был назначен И. Л. Горемыкин»[827]827
  Васильчиков Б. А. Воспоминания. М., 2003. С. 225. «Об этом разговоре, – замечает Б. А. Васильчиков, – мне передал во время прогулки на тюремном дворе на Шпалерной некто П., лицо близкое к П. Н. Дурново. Через несколько дней после этого разговора П. был ночью увезен из тюрьмы и пропал бесследно».


[Закрыть].

Для П. Н. Дурново, как и для других правых, справедливо замечает Д. Ливен, «сам Николай II был основной частью проблемы»[828]828
  Lieven D. Russia`s Rulers Under the Old Regime. Yale University Press. New Haven and London. 1989. P. 229.


[Закрыть].