Текст книги "Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус"

В Департаменте было пять делопроизводств: первое (распорядительное) ведало личным составом полиции и занималось общеполицейскими делами; второе (законодательное) разрабатывало законопроекты, инструкции, циркуляры, а также ведало делами об изготовлении и хранении взрывчатки; третье (секретное) занималось политическим розыском, руководило внутренней и заграничной агентурой, обеспечивало охрану императора, наблюдало за деятельностью революционеров, ведало финансовые дела; четвертое наблюдало за производством жандармскими управлениями дознаний по государственным преступлениям; пятое готовило доклады для Особого совещания по административной ссылке политически неблагонадежных и осуществляло гласный и негласный надзор.

Структура Департамента полиции при П. Н. Дурново «не претерпевала сколько-нибудь существенных изменений»; основное внимание «уделялось “отлаживанию” деятельности Департамента в том виде, в котором его оставил Плеве, а также приспособлению ее к решению новых задач», обусловленных «выходом на общественно-политическую арену новых социальных сил»[289]289
  Перегудова З. И. Политический сыск России (1880–1917). М., 2000. С. 39.


[Закрыть]. Обновление личного состава Департамента за счет представителей суда и прокуратуры было продолжено. Реорганизована русская полицейская служба в Европе. Повышена эффективность деятельности всех звеньев Департамента полиции.

6 октября 1884 г. удалось арестовать в Петербурге Г. А. Лопатина и Н. М. Салову, а 16 ноября в Харькове – И. Л. Манучарова, в Харькове 1 мая 1885 г. – П. Л. Антонова, а 2 мая – С. А. Лисянского, 27 января 1886 г. в Петербурге – членов группы «Рабочий», 22 февраля в Екатеринославе – Б. Оржиха, 1–2 марта 1887 г. в Петербурге – готовивших покушение на Александра III, обнаружить динамитную мастерскую и типографию, в 1890 г. – Ю. Раппопорта и главу поволжских народовольцев М. В. Сабунаева[290]290
  Лопатин Герман Александрович (1845–1918) впервые арестован в связи с делом Каракозова (1866), освобожден за отсутствием улик. Уехал за границу и вступил в ряды волонтеров Гарибальди (1867). Вернулся в Россию (1868) и арестован по делу «Рублевского общества» (распространение грамотности в народе). Выслан в Ставрополь под надзор родителей. Арестован за попытку бежать в Америку. Бежал из-под ареста. Освободил из ссылки П. Л. Лаврова и уехал с ним за границу. Вернулся в Россию (1870) и пытался освободить из ссылки Н. Г. Чернышевского. Арестован. Бежал за границу (1873). Вернулся (1879). Арестован и сослан в Ташкент, затем в Вологду. Бежал за границу (1883). Сблизился с народовольцами, вернулся в Петербург восстанавливать народовольческую организацию. Арестован на улице столицы (1884); по спискам привлеченных им к работе полиция арестовала остававшихся на свободе 97 народовольцев. Приговорен к смертной казни (1887), замененной бессрочной каторгой. Освобожден (1905).
  Салова-Яцевич Неонила Михайловна (1860 – после 1934) – слушательница Мариинских курсов в Петербурге. Член «Народной воли» (1880). Участница Парижского народовольческого съезда (1884). Член Распорядительной комиссии. Арестована и заключена в Петропавловскую крепость (1884). Приговорена Петербургским военно-окружным судом к смертной казни, замененной 20-ю годами каторги (1887).
  Манучаров (Манучарьянц) Иван (Ованес) Львович (1861–1909) – студент Петербургского университета. Член «Народной воли». Арестован по делу о нелегальной типографии (1884). При попытке бежать из Харьковской тюрьмы оказал вооруженное сопротивление. Приговорен к смертной казни, замененной 10-ю годами каторги. Заключен в Шлиссельбургскую крепость. Сослан на Сахалин (1896). Переехал в Благовещенск (1902).
  Антонов Петр Леонтьевич (Свириденко, Владимир Антонович, «Кирилл») (1859–1916) – рабочий. Участвовал в подготовке покушения на Александра II в г. Николаеве. При аресте оказал вооруженное сопротивление (1879). Примкнул к «Народной воле» (1880). Арестован в 1885 г. на улице Харькова. Приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. После 18 лет в Шлиссельбурге освобожден (1905).
  Лисянский Саул Абрамович (?–1886) – студент Петербургского университета. Член Южной группы «Народной воли». При попытке его арестовать, застрелил околоточного надзирателя и ранил в руку жандарма (2.05.1885). Было выяснено участие Лисянского в подготовке ограбления почтового вагона. Военным судом приговорен к повешению.
  Группа «Рабочий» – первая с.-д. организация в Петербурге (1885).
  Оржих Борис Дмитриевич (1864, Одесса – 1947, Чили) – один из руководителей народовольцев на юге Европейской России, организовал подпольную типографию в Таганроге. Арестован в Екатеринославе (22.02.1886). Приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Подал прошение о помиловании (1898), поселен в Никольск – Уссурийском, затем – Владивостоке. Активно участвовал в революционном движении в 1905–1906 гг. Бежал в Японию (1906). Обосновался в Чили.
  Раппопорт Ю. ехал в Россию для переговоров об активизации террористической работы; арестован на границе (1889).
  Сабунаев Михаил Васильевич – организатор московского народовольческого центрального студенческого кружка. Привлечен к дознанию по делу Г. А. Лопатина и выслан в Восточную Сибирь на 5 лет (1886). Бежал из ссылки (1888), пытался создать революционную организацию в приволжских городах. Арестован в Костроме (1890) и после года одиночного тюремного заключения выслан в Восточную Сибирь на 10 лет.


[Закрыть].

В 1886 г. была ликвидирована в Женеве подпольная типография «Народной воли». В Париже обнаружена конспиративная квартира Л. А. Тихомирова и установлено за нею наблюдение. П. И. Рачковский «разработал» Л. А. Тихомирова и он порвал с революционной деятельностью, обратившись к Александру III с прошением о помиловании.

П. И. Рачковский организовал эффективную дискредитацию русской революционной эмиграции во французской прессе.

Были раскрыты планы покушения на Александра III и французских министров – «бомбисты» были арестованы французской полицией и осуждены французским судом (1890)[291]291
  Предупреждение покушений на жизнь Александра III надолго останется в памяти современников и будет отмечено (12.02.1916) председателем Государственного Совета А. Н. Куломзиным в Слове о скончавшемся П. Н. Дурново как «существенная услуга» его государству (Гос. Совет. Ст. отчеты. Сессия XII. 1916 год. Пг., 1916. Стб. 58).


[Закрыть].

Об энергии, оперативности, напористости и жесткости Дурново-директора департамента полиции свидетельствует история разгрома революционного кружка в Ярославле в июне 1886 г.[292]292
  Гедеоновский А. В. Ярославский революционный кружок 1881–1886 гг. // Каторга и ссылка. 1926. № 3 (24). С. 104–106.


[Закрыть]. Получив сведения о принадлежности студента Ярославского лицея П. П. Бессонова к революционной партии, П. Н. Дурново 4 июня распоряжается через начальника Московского охранного отделения «о немедленном производстве обыска у Бессонова». Обыск дал результаты, и студент был арестован. 13 июня начальник Ярославского жандармского управления получает телеграмму директора департамента полиции: «Прошу содержать под стражей Бессонова и немедленно арестовать Жирянову, Введенского, Чумаевского и, безусловно, всех, имевших с Бессоновым подозрительные отношения, укрывавших нелегального и на которых падает хотя бы малейшее подозрение в знакомстве с ним; в случае отсутствия достаточных данных к аресту сих лиц по формальному дознанию, содержите их под стражей на основании 33 ст. об усиленной охране и без разрешения департамента полиции никого не освобождайте. Дурново».

17 июня, соглашаясь с предложением прокурора Московской судебной палаты передать дознание по делу Бессонова для дальнейшего производства в Московское губернское жандармское управление, П. Н. Дурново пишет: «Предшествовавшие аресту Бессонова обстоятельства приводят меня к убеждению о нахождении в Ярославле значительного числа лиц, способствовавших укрывательству нелегальных, избравших означенный город своим притоном. Вследствие сего и в видах пресечения членам преступного сообщества возможности находить себе впредь безопасный приют в Ярославле, мною сделано распоряжение об аресте всех лиц, на которых падает хотя бы малейшее подозрение в сношениях с Бессоновым и Цыпенко и в укрывательстве последнего».

Поскольку время было каникулярное и студенты успели разъехаться по родным местам или поступили на службу, то аресты были произведены в Московской, Ярославской, Орловской, Воронежской, Саратовской, Новгородской, Владимирской, Смоленской, Тверской, Уфимской и Тульской губерниях и коснулись лиц, уже больше года покинувших Ярославль. Было арестовано «около 50 человек» и среди них, кроме студентов, 3 уже окончившие лицей, 2 офицера, 2 народные учительницы, 2 бывших семинариста, 3 бывших гимназиста, 5 служащих различных учреждений, помощник присяжного поверенного, шляпница, содержательница столовой, 2 нелегальных.

Одновременно с ярославским делом производились дознания по делу Рыбинского кружка, по делу Муханова и по делу Беневольского в Москве.

«В первые годы своей деятельности департамент полиции стремился работать в пределах законности и строго преследовать всякое проявление поползновений подчиненных органов заняться провокацией, т. е. искусственным созданием громких дел в целях выслужиться перед начальством, к тому же личный состав департамента полиции состоял, по преимуществу, из лиц в высшей степени порядочных и честных. <…> департамент полиции, в целях контроля деятельности подведомственных органов, стремился организовать собственную центральную агентуру не только в пределах России, но и за границей. Названной агентурой лично руководили ныне покойный П. Н. Дурново и Г. К. Семякин, решительно никому не доверяя свои тайны. <…> Отношение к расходованию денег из секретных сумм было самое корректное, и даже накопилась экономия в 3 миллиона рублей, но иногда, под сильным давлением, приходилось производить расходы на посторонние надобности; так, например, из секретного фонда было выдано 5 тысяч рублей на приданное дочери В. К. Плеве, занимавшего в то время должность государственного секретаря»[293]293
  Департамент полиции в 1892–1908 гг. С. 17, 19.
  Семякин Георгий Константинович (?–1902) окончил Училище правоведения (1877), заведующий 3-м делопроизводством, затем – член совета министра внутренних дел, вице-директор Департамента полиции.
  Е. В. Плеве вышла замуж за Н. И. Вуича 6 февр. 1894 г.


[Закрыть].

Плодотворная деятельность П. Н. Дурново была по достоинству оценена и вознаграждена: 1 января 1886 г. он получил орден Станислава I ст.; 9 марта 1887 г. ему назначено «вместо аренды»[294]294
  По свидетельству П. П. Менделеева, «это собственно пережиток старого обычая давать заслуженным деятелям в бесплатную аренду участок казенной земли. Впоследствии такая аренда была заменена выдачами определенной суммы из кредитов министерства государственных имуществ. Аренда жаловалась весьма редко и только престарелым заслуженным сановникам» (Менделеев П. П. Воспоминания. 1864–1933 гг. // ГАРФ. Ф. 5971. Оп. 1. Д. 109. Л. 27–28).


[Закрыть] по 2 тыс. рублей ежегодно с 05.04.1887 г. в продолжение шести лет; 19 марта 1887 г. объявлено «Высочайшее Е.И.В. благоволение за отлично примерное исполнение лежащих на нем служебных обязанностей»; 1 января 1888 г. он произведен за отличие по службе в тайные советники; 1 января 1890 г. награжден орденом Анны I ст.; 12 июля 1890 г. объявлена монаршья благодарность «за отличное руководство им настоящим (т. е. «парижским». – А. Б.) делом и весьма дельное ведение его»; 1 января 1892 г. пожалован орденом Владимира II ст.; 7 августа 1892 г. французское правительство наградило его Большим офицерским крестом ордена Почетного Легиона.

На посту директора департамента полиции П. Н. Дурново «своим несомненным умом очень быстро обратил на себя внимание» (Л. М. Клячко), «проявил в полной мере свои административные способности, и перед ним открылась широкая дальнейшая карьера»[295]295
  Гурко В. И. Указ. соч. С. 222–223.


[Закрыть]. Он был привлечен к решению ряда важных и сложных проблем внутренней жизни страны. 19 февраля 1885 г. назначен членом Особой комиссии для пересмотра действующих постановлений Устава о фабричной и заводской промышленности; 25 февраля – уполномоченным от МВД в Совещание для обсуждения способов к прекращению обращения купонов; 3 октября – членом Особой комиссии для разработки вопроса о мерах к прекращению наплыва иностранцев в западные окраины; 25 ноября – членом Комиссии для всестороннего обсуждения проектов об управлении одесским портом; 3 ноября 1886 г. – членом комиссии министерства финансов для разработки проекта паспортных правил; 20 ноября 1892 г. – представителем от министерства в Особое совещание по поводу обнаруженных среди студентов высших учебных заведений империи землячеств и прочих тайных кружков.

Власть П. Н. Дурново как директора Департамента полиции была значительна, влияние – огромно. Так, он приказал выдать А. И. Иванчину-Писареву паспорт в Твери. Тверской губернатор колебался: у Иванчина-Писарева, кроме проходного свидетельства, не было никаких документов. «Если вам недостаточно одного распоряжения П. Н. Дурново, – заявил Иванчин-Писарев, – то я телеграфирую ему об этом». «Нет, подождите, – возразил губернатор. – Я скажу полицмейстеру». Иванчин-Писарев замечает: «По тону, каким были произнесены эти слова, можно было заключить о громадном влиянии Дурново»[296]296
  Иванчин-Писарев А. Воспоминания о П. Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. Кн. 7 (68). С. 55.
  Иванчин-Писарев Александр Иванович (1849–1916) учился в Московском, затем Петербургском университетах. В 1872 г. в имении Потапово Ярославской губ. устроил тайную типографию. Член кружка «сепаратистов». В 1877 г. жил в самарском поселении, в 1878 г. служил волостным писарем в Саратовской губ. В начале 80-х годов был близок к «Народной воле». Арестован (1881), административно выслан в Сибирь. Сотрудничал в «Деле», «Слове», «Сибирской газете», «Волжском вестнике» и других изданиях. Член редакции ж. «Русское богатство» (1892–1913).


[Закрыть].

Своей властью освобождал арестованных. Так, по просьбе высокопоставленной дамы восстановил в правах кавказца, сосланного по политическому делу на 10 лет каторжных работ и в конце 80-х годов бывшего на поселении[297]297
  Там же.


[Закрыть]; по ходатайству великосветских знакомых освободил в 1885 г. без исключения из института арестованного князя В. А. Кугушева[298]298
  Писаренко Э. Е. Кадет князь В. А. Кугушев // Вопросы истории. 1997. № 2. С. 150.
  Кугушев князь Вячеслав Александрович (1863–1944) – из дворян Тамбовской губ. Окончил 1-ю Петербургскую военную гимназию (1881), Лесной институт (1886). Член группы Д. Н. Благоева (1883). Арестован в связи с делом Г. А. Лопатина (1884). Освобожден по ходатайству отца. Служил помощником казенного лесничего в Уфимской губ. Новый арест по делу группы «Освобождение труда» (1887), тюрьма; выпущен под залог с поселением в имении отца; уволен от службы; по требованию отца и под угрозой лишения наследства подал прошение о помиловании. Снова помощник лесничего (1888–1893). На частной лесной службе (1893–1917, заведовал лесами князя Кугушева), член Уфимской губернской земской управы (с 1898). Сочлен П. Н. Дурново по Государственному Совету (1906–1909). Член Комитета помощи голодающим (1919–1923). Инспектор Всероссийского кооперативного банка (1923–1930).


[Закрыть].

Что же представлял собою директор департамента полиции П. Н. Дурново с близкого расстояния?

«Лица, имевшие сношения с Дурново, – вспоминал А. И. Иванчин-Писарев, – изучили до тонкости его привычки, слабости и могли дать ряд указаний, как я должен вести себя в разговоре с ним и чего добиваться в пределах его самостоятельных решений.

– Теперь он принимает по четвергам, – говорили мне. – Займите в приемной второе кресло от двери его кабинета, чтобы по его отношению к первому просителю судить, в каком он настроении. Если начнет с отказа – плохой признак! В разговоре с ним не употребляйте “ваше превосходительство”: он любит, чтобы называли его по имени… Он прямой, резкий и упорный человек. Если скажет “нельзя”, то никакие доводы не изменят его решения. При его отказе – боже вас избави употребить фразу: “может быть, министр разрешит”, – он рассердится и прекратит разговор. Он – враг обнадеживаний, обещаний и либеральных заигрываний. Если на просьбу он ответит “хорошо-с”, считайте ее исполненной.

В ближайший четверг я отправился в департамент полиции и прибыл туда одним из первых. В первом часу дня стали пускать просителей в приемную.

Здесь каждый подходил к чиновнику, сидевшему за особым столом, и сообщал о себе нужные сведения и цель свидания с директором. Другой чиновник, записав ряд фамилий, уходил в канцелярию разыскивать соответствующие им “дела” и доставлял их в кабинет директора “для ознакомления”.

Просители в ожидании приема располагались в креслах вдоль трех стен. Тут были люди всех возрастов: мужчины, женщины, студенты, курсистки. Передо мной уселся какой-то молодой человек в смокинге и в перчатках.

Часовая стрелка приближалась к часу. Откуда-то явилось трое жандармских чинов с резиновыми подошвами на сапогах и вытянулись в струнку. За ними пришли два-три чиновника в виц-мундирах и тоже расположились в ряд. Тихие разговоры просителей, слышавшиеся раньше, прекратились. Все предвещало скорое появление могущественного директора…

Ровно в час раздался звонок. Вслед за ним отворилась дверь кабинета, и на пороге показался П. Н. Дурново в сопровождении чиновника, державшего в руках список просителей и карандаш для отметок резолюций директора. Дурново был в форменном фраке, без всяких знаков и отличий и в жилете темно-коричневого цвета. Он медленно продвигался вперед, не сгибая головы.

– Вам что угодно? – спросил он молодого человека в смокинге. Тот назвал себя по фамилии и изложил просьбу.

– Хорошо-с! – ответил Дурново и приблизился ко мне.

– Ваша фамилия? – спросил он, смотря на меня в упор своими проницательными глазами.

Я сказал.

– Подождите. Я приму вас отдельно, – произнес он и пошел дальше.

В приемной стояла абсолютная тишина. То и дело слышалось: “Вам что угодно?”, “хорошо-с!”.

Раз я уловил резкий ответ:

– Напрасно шляетесь: ведь я сказал – нельзя!

Вот он подошел к какой-то даме, изысканно одетой во все черное. Она быстро говорила что-то ему, упомянув раза два министра.

– Ну, что вам может сделать министр, когда я не хочу! – раздался властный голос директора, и, не дослушав объяснений дамы, Дурново двинулся дальше.

Опять доносилось ко мне: “вам что угодно?”, “хорошо-с!”.

– Были у Делянова? – спросил директор, когда подошел к студенту, уволенному из университета.

– Был, но он отказал.

– Сколько раз были?

– Два раза.

– Мало. Сходите пять, шесть раз… Решительно отказать Делянов не может.

Последней к выходной двери стояла невзрачная, молодая особа, бедно одетая, со страдальческим выражением лица.

– Вам что угодно? – спросил Дурново.

– Разрешите мне повенчаться с N. Он приговорен к административной ссылке в Восточную Сибирь и сидит в пересыльной тюрьме.

– Обратитесь к священнику: это его дело, а не мое.

– В тюремном управлении мне сказали, что без вашего разрешения нельзя повенчать нас, так как у него нет удостоверения, что он холостой.

– Так вы хотите, чтобы я удостоверил это?.. Человек десять лет шляется по России… да, может быть, у него пять жен, а вы шестая?

С этими словами он отвернулся от просительницы и скрылся за дверью»[299]299
  Иванчин-Писарев А. Указ. соч. С. 51–52.


[Закрыть].

«Я очень мало, даже почти совсем не знаю деятельности Дурново как директора Департамента полиции, – признавался С. Ю. Витте, – имел лишь несколько раз случай слышать от лиц, имевших несчастье поделом или невинно попасть под ферулу этого заведения, что Дурново был директором довольно гуманным»[300]300
  Из архива С. Ю. Витте. Т. 2. С. 262–263.


[Закрыть].

На этот счет есть свидетельство, которое не следует ни пересказывать, ни комментировать – я его просто перепишу.

«Порядки в этом учреждении, в период его управления Петром Николаевичем Дурново в качестве директора, были образцовые. Такое суждение я высказываю не как специалист, понимающий механизм чиновничьей машины, а только как человек, которому приходилось нередко обращаться в учреждения, имеющие целью, как говорилось тогда на официальном языке, уничтожение крамолы или искоренение неблагонадежных элементов. Только в департаменте полиции, начальником которого был в то время П. Н. Дурново, можно было скоро добиться необходимых сведений, только в этом учреждении не прибегали к ненужным обманам родственников арестованных или осужденных за так называемые политические преступления. В остальных учреждениях этого рода без церемонии прибегали к совершенно бесцельным обманам, что страшною болью отзывалось в сердцах людей, близких осужденному, уже и без того измученным его печальною участью. Так, например, получается известие, что арестованный будет отправлен в ссылку через столько-то времени, нередко с точным обозначением дня отправки. Несчастных родителей ради этого случая очень часто выписывали из отдаленной провинции. Бросив все дела, они приезжали в назначенный срок, надеясь повидать своего сына или брата, а то и для того, чтобы проститься с ним навсегда перед вечной разлукой, между тем сына или брата уже отправили в ссылку за несколько дней до назначенного родственникам срока. Но директор департамента полиции П. Н. Дурново не прибегал к таким бессмысленным средствам, и чиновники держались при нем корректно, наводили надлежащие справки даже тогда, когда родственникам политических случалось приходить за ними в неприемные дни директора. Что Дурново держал их всех в струне, видно из того, что, как только он ушел из департамента, все порядки в нем сразу изменились к худшему для родственников политических.

Петр Николаевич, поскольку мне приходилось сталкиваться с ним в этом учреждении, был человек вспыльчивый, но отходчивый, относился к нам, родителям, с непоколебимою прямотою, доходящей нередко до невероятной грубости, но характер его в известной степени не лишен был своего рода благородства. Правда, он нередко утешал убитую горем старуху-мать такими словами: “Ваше сведение вполне справедливо о том, что вашего сына хотели отправить в ссылку на три года, а я подал голос за пятилетний срок, – за содеянное им и этого еще мало…” Но напрасно заставлять терять время за какой-нибудь справкой, давать заведомо облыжное указание – это не водилось при нем в департаменте полиции.

Петр Николаевич был таким же врагом ненужной жестокости, хитрости и двоедушия, каким он был врагом “политических авантюристов”, как он называл арестованных и осужденных по политическим делам. Если враг был у него в руках и “сидел смирно”, как он выражался, он не прочь был исполнять маленькие просьбы его родственников: дозволял им иногда лишнее свидание, давал разрешение двум, а то и трем лицам в экстраординарных случаях ходить на свидания к заключенным, допускал с воли врача к сильно занемогшему и дозволял кое-что другое в таком же роде.

Конечно, он был всегда на страже, чтобы его даже и такая снисходительность не переходила границ. Иногда во время приема, строго соблюдая очередь, он подходил к девушке, которая просила его разрешить ей свидание с таким-то арестованным, так как она его невеста. Директор тут же приказывал немедленно справиться, сколько лиц приходит на свидание к такому-то политическому. Если оказывалось, что их уже двое или трое, он обращался к девушке с словами вроде следующих: “Невест-то у него еще много будет! Я не могу дозволить переполнять приемную”. Если же к заключенному приходило мало посетителей, он обыкновенно не отказывал в просьбе желающим. Бывали и такие случаи: смотритель спрашивает нас, ожидающих свидания с заключенными, не может ли кто-нибудь из нас найти для такого-то политического товарища или знакомого, который пожелал бы его навещать: “Директор дал знать, что он дозволит свидания”. Когда мы расспрашивали смотрителя о заключенном, которого никто не навещал, он рассказывал нам, что его родные в провинции, а он заскучал и мало ест. Неизвестно, конечно, вытекало ли это из чувств человеколюбия или из боязни все большей смертности в тюрьмах».

Е. Н. Водовозова, автор этих строк, смогла добиться для сына, арестованного в 1887 г. за нелегальное издательство и высланного в административном порядке в Архангельскую губернию на 5 лет, после ряда поблажек (сын отдыхал на даче, жил в деревне) разрешения ему «на время приехать из ссылки», чтобы «держать государственный экзамен». «Мой сын, – продолжает Е. Н. Водовозова, – приехал в марте 1890 г. держать экзамены, которые растянулись на весьма продолжительный срок: некоторые из них происходили до лета, остальные – после его окончания. Таким образом, мой сын, приехав из ссылки, прожил в Петербурге и его окрестностях до девяти месяцев»[301]301
  Водовозова Е. Н. На заре жизни и другие воспоминания. Т. 2. Л., 1934. С. 403, 406, 416–420, 439, 440.


[Закрыть].

А вот свидетельство одного из «политических авантюристов». С. Л. Чудновский, народник, будучи под гласным надзором полиции в Енисейске, «задумал переселиться в Томск». Нужно было разрешение департамента полиции. «Во главе департамента полиции, – вспоминал он, – стоял в то время столь прославившийся впоследствии Петр Николаевич Дурново. В кругу тогдашних ссыльных известно было, что влияние и значение последнего были обширны в ведомстве Министерства внутренних дел вообще, а в особенности при решении вопросов, находившихся в непосредственном ведении этого департамента. Ходатайствовать прямо о переводе в Томск значило бы сразу и наверняка проиграть дело. Я обратился поэтому к министру внутренних дел с прошением о разрешении мне временной отлучки в г. Томск для лечения глаз. <…> Одновременно с этим прошением я отправил конфиденциальное письмо на имя П. Н. Дурново, в котором просил его непосредственного содействия в скорейшем удовлетворении моего ходатайства. <…> Не дольше, как недели через три (а в то время почтовое сообщение в оба конца между Енисейском и Петербургом требовало приблизительно столько времени) получено было уже распоряжение департамента полиции о разрешении мне временно переселиться в Томск для излечения глаз – и переселения не на казенный счет в этапном порядке, а, по моему усмотрению, на свой счет. Я опять воспрянул духом. Стало быть, поживем еще!» В марте 1883 г. Чудновский выехал в Томск. «Путешествие <…> на положении почти свободного человека, с “проходным свидетельством”, но без конвоиров, доставило мне очень большое удовольствие»[302]302
  Чудновский С. Л. Из давних лет. Воспоминания. М., 1934. С. 241–242, 243.
  Чудновский Соломон Лазаревич (1851–1912) в 1869 исключен из Медико-хирургической академии. В 1874 г. арестован. По процессу 193-х приговорен к 5 годам каторги, замененной ссылкой в Тобольскую губ.


[Закрыть].

Что стоит за этим? Не была ли это «личина добродушия», которую, по мнению В. Н. Фигнер, П. Н. Дурново, «хвастливо говоривший, что он “луч света в темном царстве”», набрасывал на себя «в целях политического сыска»[303]303
  Фигнер В. Н. По поводу автобиографической записки П. Л. Антонова // Голос минувшего. 1923. № 2 (28.03.1922).
  Временно управляя министерством после убийства В. К. Плеве, П. Н. Дурново разрешил известной благотворительнице княжне М. М. Дондуковой-Корсаковой видеться с В. Н. Фигнер наедине, передать заключенным шлиссельбуржцам книги. Причем тут «интересы сыска»?
  Фигнер Вера Николаевна (1852–1942) училась в Цюрихе и Берне (1872–1875). Вступила в революционную группу «Фричей» (1874); член «Земли и воли» (1876). Вела пропаганду в деревне (1877–1879). Член Исполнительного комитета «Народной воли». Участвовала в организации покушений на Александра II под Одессой (1879), в Одессе (1880) и в Петербурге (1881). Арестована в Харькове (1883). Приговорена Петербургским военно-окружным судом к смертной казни (1884), замененной бессрочной каторгой, и заключена в Шлиссельбургскую крепость.


[Закрыть].

Трудно разделить это мнение В. Н. Фигнер и вот почему. Известно, что В. К. Плеве практиковал по преимуществу расправу не судебную, а административную. Широко использовал административный арест и административную высылку и П. Н. Дурново. Мера эта, кстати, была вполне законной: примечание к ст. 1-й Устава уголовного судопроизводства допускало ситуации, при которых «административная власть принимает в установленном законом порядке меры для предупреждения и пресечения преступлений и проступков».

А. И. Иванчин-Писарев, добиваясь разрешения жить в Петербурге, часто наведывался в департамент полиции. В одно из таких посещений, вспоминал он, «Дурново поднял вопрос об административной ссылке.

– Меня упрекают, – говорил он, – что я широко практикую административную ссылку. Для политических дел суды хуже… Сколько талантливых людей сохранила административная ссылка! Ваш приятель Клеменц вряд ли стал бы известным ученым, если бы лишить его прав и отправить на поселение… Или Короленко, Анненский (я беру людей ближайшего времени)… Они приобрели популярность, каждый в своей области… Сосланные в Сибирь, без прав, они едва ли пользовались бы теперь известностью…

– Мне кажется, – заметил я, – суды оправдали бы многих из сосланных административным порядком.

– Что же, вы думаете, судьи застрахованы от всяких влияний? Они такие же люди, как все… Поверьте, они расправлялись бы строже, чем мы…»[304]304
  Иванчин-Писарев А. Указ. соч. С. 57.
  Клеменц Дмитрий Александрович (1848–1914) учился в Казанском, затем Петербургском университетах. Активно участвовал в народническом движении (с 1871). Арестован (1879) и выслан (1881) в Сибирь, где весьма успешно занялся научными изысканиями в области археологии, географии, геологии и этнографии малоизвестных областей Сибири и Центральной Азии. После ссылки – сотрудник Музея антропологии и этнографии РАН, организатор и руководитель этнографического отдела Русского музея. Ученый археолог, географ, геолог и этнограф.
  Короленко Владимир Галактионович (1853–1921) учился в Петербургском технологическом институте, затем в Петровской земледельческой и лесной академии. Исключен за участие в студенческих волнениях (1876). В конце 1870-х годов в Петербурге вращался в среде революционных народников. Арестован, заключен в тюрьму (1879), затем выслан в Вятскую губернию; за отказ от присяги Александру III сослан в Якутию. С 1885 г. в Нижнем Новгороде уже известный писатель, сотрудник многих журналов, активный общественный деятель.
  Анненский Николай Федорович (1843–1912) участвовал в народническом движении с конца 1860-х годов, административно выслан (1880). С 1896 г. руководитель статистическим отделом Петербургской городской управы, сотрудник «Русского богатства», публицист, общественный деятель.


[Закрыть].

Можно, конечно, предположить, что П. Н. Дурново (хорошо знавший личный состав тогдашнего суда) ошибался в отношении судейских. Но разве в его позиции не может быть резона? Почему бы не увидеть здесь совершенно естественной боли за искалеченные судьбы нередко весьма одаренных молодых людей? Почему бы не допустить искреннее желание помочь им выбраться из революционной трясины? Ходатайствовал же П. Н. Дурново в июне 1890 г. перед Александром III об «облегчении участи Тихомирова», жившего под гласным надзором полиции в Новороссийске, и освободили Л. А. Тихомирова от надзора, и разрешили ему «повсеместное в империи жительство», и перебрался он в Москву[305]305
  Репников Александр. «…Силам добра нет доступа к власти» // Наш современник. 2006. № 4. С. 215.


[Закрыть]. Никакого интереса для политического сыска он уже не представлял.

«Я, – записал в дневник Л. А. Тихомиров на следующий день после смерти П. Н. Дурново, – <…> много ему обязан. Именно он выручил меня из нелепой административной ссылки в Новороссийск, в которой я прямо чахнул, нажил там начало болезни, меня изнурявшей много лет, и был поставлен в тяжкую необходимость объедать со всей семьей свою мать… Не говорю уже о том, что не мог почти заниматься публицистикой. После бесчисленных оскорблений, нанесенных мне болваном екатеринодарским приставом, я не выдержал и обратился к П. Н. Дурново с письмом, прося избавить меня от этого бессмысленного тяжкого положения. И он чутко отозвался и быстро снял с меня надзор, так что я стал свободен ехать куда угодно.

С тех пор я ежедневно не упускал молиться о нем и могу сказать, что не было дня, когда бы я его не помянул в молитве. Пошли ему Господь Царство Небесное, оставляя все его прегрешения вольные и невольные!

Этот добрый и также умный поступок, спасший меня <…> тем лучше рисует гуманность П. Н. Дурново, что я в это время был с ним едва знаком»[306]306
  Дневник Л. А. Тихомирова. 1915–1917 гг. Запись 12 сент. 1915 г. М., 2008. С. 126.


[Закрыть].

Или вот сцена, описанная «непреклонной» В. Н. Фигнер (речь идет о посещении П. Н. Дурново Шлиссельбургской тюрьмы в 1887 г.): «Он вошел, как всегда, с двумя жандармами по обе стороны его особы и целой свитой из коменданта, смотрителя, его помощника и нескольких офицеров крепости. Такова из предосторожности была обстановка при всяком обходе нашей тюрьмы высокопоставленными посетителями.

– Нет ли заявлений? Как здоровье? – задал он обычные официальные вопросы и затем вышел. И вдруг сейчас же снова дверь отворилась, и, оставив всю свиту в коридоре, Дурново вошел в камеру уже один.

В эту минуту я стояла в своем халате, прислонившись спиной к стене, взволнованная и расстроенная, как всегда мы бывали взволнованы и расстроены при вторжениях в наше одиночество. Быстрыми шагами он приблизился ко мне, интимно положив руку на рукав моего халата и, ласково заглядывая в глаза, тихо молвил:

– Скучно вам здесь?

Глаза, наверное, выдавали меня, но я выговорила:

– Нет!

Рука с халата тотчас поднялась, и уже совсем другим, официальным тоном, указывая на пучок овощей, лежавших на железном столе, Дурново спросил:

– Это из огорода? – и исчез»[307]307
  Фигнер В. Н. Запечатленный труд. Воспоминания в двух томах. Т. 2. М., 1964. С. 158. Подозреваю, грешный человек, что и в этом случае в присутствии 35-летней красавицы П. Н. Дурново «потерял равновесие».


[Закрыть].

Что тут? Тоже «личина добродушия»? Или движение сердца, не утратившего способности сочувствовать и жалеть заблудших?

Выступая в общем собрании Государственного Совета 10 декабря 1908 г. он говорил: «На людей, которые привлекались в мое время по государственным преступлениям, я всегда смотрел как на людей, которые рано или поздно, в более или менее близком будущем, будут такими же, как и я сам, т. е. наказания и их последствия – все это нужно постепенно, тихонько с них снимать, потому что иначе, если мы будем говорить, что последствия эти вредны, мы можем остановиться только на одном выходе, довольно прямолинейном, но единственно по моему правильном, т. е. что наказание должно быть вечное, а так как вечного наказания не признавали даже в 1881 году, то и я не думаю, чтобы можно было его признавать теперь. Я вижу, что люди, которые в мое время попадались по государственным преступлениям, в громадном большинстве занимают теперь места и должности, которым в России многие могут завидовать и которые считаются почетными. Поэтому о вечных наказаниях не может быть и речи»[308]308
  Гос. Совет. Ст. отчеты. Сессия четвертая. Стб. 277–278.


[Закрыть].

Разумеется, П. Н. Дурново должен был заниматься политическим сыском. «Во всякое время, – говорил он как-то в Государственном Совете, – у меня были чиновники, которые <…> собирали сведения, какие люди и каких категорий попадаются в политических преступлениях. Совершенно ясно, что я должен был знать, в какой степени оказывают влияние то или другое образование, то или другое учебное заведение, на многократность привлечения за государственные преступления»[309]309
  Там же. 1910–1911 годы. Сессия шестая. СПб., 1911. Стб. 385–386.


[Закрыть]. Обязанный раскрывать замыслы противников существующего строя, он, естественно, желал знать, что происходит в молодежной, рабочей и прочих средах. При этом он искал не продажных предателей и шпионов, а сотрудников и был логичен: если вы разочаровались в революции, осознали весь вред революционной деятельности, желаете блага Отечеству, то как вы можете не оказывать помощь тем, кто противостоит революционерам? Однако нередко наталкивался на ложный стыд прослыть в общественном мнении «предателем» и «шпионом».

Так закончилась попытка получить сотрудницу в лице слушательницы Рождественских фельдшерских курсов М. И. Силиной. Арестованная на одной из студенческих сходок, она после освобождения была приглашена в департамент полиции и проведена в кабинет П. Н. Дурново. Он, рассказывала она А. И. Иванчину-Писареву, поднялся с кресла, подал руку и пригласил сесть против него и предложил сотрудничать: «Я знаю, что вы – одна из серьезных учениц на Рождественских курсах. У вас в голове нет этой блажи, как у других, чтобы путаться со студентами и замышлять борьбу с правительством <…>. Скажите, вы хотите учиться и успешно окончить курс?

– Очень хочу, – ответила я.

– В таком случае вам должно быть неприятны товарищи, бьющие баклуши. Своей болтовней, подговорами не слушать лекций того или иного профессора, протестовать против распоряжений директора они отнимают у вас дорогое время для занятий.

– Я не могу отвечать на ваши вопросы, – сказала я, – вы требуете доносов.

Дурново саркастически улыбнулся.

– К вам подкрадывается девица с целью облить вас серной кислотой… Разве постыдно указать на нее, чтобы спасти вас?.. Очевидно, вы еще не уяснили себе различия между доносом и содействием успехам занятий на курсах… Вы подумайте об этом. По своей должности я обязан знать, чем интересуется молодежь, что читает, из-за чего происходят волнения <…>. Я очень доброжелательно отношусь к молодежи и не допускаю арестов по пустякам»[310]310
  Иванчин-Писарев А. Указ. соч. С. 43–44.


[Закрыть].

Либеральные предрассудки крепко засели не только в головке юной курсистки, но и в седой голове Л. А. Тихомирова. Ожидая, что Тихомиров «свой переход на сторону правительства ознаменует <…> раскрытием всех сторон революционной организации», Дурново устроил «у себя званный обед» с участием Тихомирова. Последний «сидел мрачный <…> и молчал». «Когда впоследствии завязался между ними разговор о раскрытии тайн, известных Тихомирову, Петр Николаевич был потрясен его заявлением:

– Я подавал прошение на высочайшее имя не для того, чтобы быть шпионом»[311]311
  Там же. С. 49–50.


[Закрыть].

Правда, сам Л. А. Тихомиров вспоминал об этом несколько иначе: «На меня произвело превосходное впечатление то, что он даже не пытался о чем-нибудь “допрашивать” меня, что-нибудь выпытывать о революционерах. Один только был случай, уже чуть не на последнем свидании. “Вы видите, – сказал он, – как мы себя держали корректно в отношении Вас, веря Вам, забывая прошлое, я ни одного факта из революционных дел не спрашивал, не старался выпытать… Но вот еще маленький пустяк. Это дело не пользы, п[отому] ч[то] все эти лица давно поарестованы и дела их покончены. Но это дело самолюбия. Мы не могли разобрать одного шифра. Дело небывалое, обидно. И что это за шифр, такой неразрешимый? Вы бы могли это сказать, потому что никого этим не выдадите”.

Тяжкая была для меня эта минута. Полиция была действительно рыцарски щепетильна, безусловно, благородна. И в то же время я ее обременял просьбами об услугах мне. Однако я – благодарю Господа, – помявшись в тяжелом молчании, сказал… “Ваше Превосходительство, позвольте мне остаться честным человеком!” Его всего передернуло, но он сдержал себя и сухо и торопливо сказал: “Ах, пожалуйста, как хотите, оставим это”»[312]312
  Дневник Л. А. Тихомирова. Запись 12 сент. 1915 г. С. 127.


[Закрыть].

Прежде чем подвергнуть политического преступника тому или иному наказанию, П. Н. Дурново нередко делал попытку вызволить его из цепких революционных объятий. Вот как это выглядело по воспоминаниям П. А. Антонова, рабочего-народовольца, арестованного в 1885 г. в Харькове и привезенного в кандалах в Петербург: «Он попросил меня садиться и выслал лишних из кабинета; подали чай, и у нас началась беседа. Говорил, впрочем, почти он один, и мне только изредка приходилось вставлять слово. <…> Поболтавши о пустяках, он обратился ко мне с такого рода речью: “П[етр] Л[еонтьевич] я вызвал вас, чтобы поговорить с вами об очень серьезных вещах. Я прочел ваши показания: меня сильно заинтересовало то, что вы не стали бесполезно отпираться от очевидных вещей <…>. Для вас, я думаю, не тайна, что революционное движение кончилось, что с провалом Лопатина все, что могло бороться, – у нас в руках. Вам может быть известно, что правительство само жаждет поскорее дать стране самые широкие реформы, которые устранят и самую необходимость в революционном движении; но беда в том, что те ничтожные остатки революционеров, которые еще существуют, руководимые 2–3-мя человеками, могут надолго затормозить эти реформы, ибо правительство ни в коем случае не приступит к ним, пока в стране не наступит полное спокойствие, чтобы не казалось, что реформы есть результат давления революционеров. Очень печально, 2–3 фанатика могут отодвинуть Россию назад лет на 20. Всякий человек, который поможет парализовать их деятельность, окажет громадную услугу родине, и правительство сумеет отблагодарить его за это. Прошу верить мне, что речь идет вовсе не о предательстве <…>. Дело вот в чем: у вас найдены бомбы с № № 3, 9 и 10 и т. д., значит, существуют и первые номера. Они могут сделать много зла и не только бесполезного, с чисто революционной точки зрения, но прямо вредного, ибо перевешают без всякой пользы несколько человек, с чем, я думаю, и вы в душе согласитесь со мной. Вот эти-то бомбы и нужно как можно скорее разыскать, чтобы спасти людей от виселицы. Нужно также спасти от виселицы и тех 2–3 человек, которые неминуемо будут повешены, если пробудут ½ года на свободе. Вот и все, что надо сделать как можно скорее»[313]313
  Антонов П. Л. Автобиография // Голос минувшего. 1923. № 2. С. 91–92.


[Закрыть].