Текст книги "Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус"

Младший, Алексей (1793–1851), начал службу на Балтике (1805). В составе Архипелагской экспедиции вице-адмирала Д. Н. Сенявина участвовал в русско-турецкой войне (1806–1812) и отличился в Дарданелльском и Афонском сражениях. Лейтенантом на шлюпе «Благонамеренный» под командой капитан-лейтенанта Г. С. Шишмарева совершил кругосветное плавание, дважды заходя в Чукотское море через Берингов пролив (1819–1822); оставил «Записки о плавании военного шлюпа “Благонамеренного” в Берингов пролив и вокруг света для открытий в 1819, 1820, 1821 и 1822 годах, веденные гвардейского экипажа лейтенантом А. П. Лазаревым», обнаруженные и опубликованные в 1950 г. Ходил из Кронштадта к Исландии (1823). Капитан-лейтенантом участвовал в блокаде Дарданелл (1828). Адъютант вел. князя Николая Павловича (1824); участвовал в подавлении восстания на Сенатской площади (14.12.1825). Флигель-адъютант Николая I (1825). Отличился при осаде Варны в русско-турецкую войну 1828–1829 гг. С 1833 г. – на Балтийском флоте. Контр-адмирал (1839). Командир Астраханского порта и Каспийской флотилии (1839–1842). Керчь-Еникальский градоначальник (1850–1851).

* * *

П. Н. Дурново был женат на Екатерине Григорьевне Акимовой (1852–4.04.1927), дочери коллежского асессора Григория Алексеевича Акимова (1812–9.11.1884) и Надежды Никаноровны Топориной (? – не ранее 1854). Ее старший брат, Михаил (1847–1914) был товарищем прокурора Киевской судебной палаты, министром юстиции (1905–1906) и председателем Государственного Совета (1907–1914). Значительную часть года проводила в своем имении при селе Трескино Сердобского уезда. Часто болела, особенно сильно весной 1891 г. Перед смертью была разбита параличом.

У них было трое детей.

Первенец – дочь Надежда (1881–1882) – умер младенцем[79]79
  Только что переехав из Киева в Петербург и заняв место управляющего судебным отделом департамента государственной полиции, П. Н. Дурново 18 декабря 1881 г. обращается к министру с просьбой о двухнедельном отпуске в Москву «по случаю тяжкой болезни дочери». 14 января он просит В. К. Плеве «испросить» у министра месячный отпуск в Москву, Пензу и Саратовскую губернию: «Третьего дня врачи объявили, что 2-недельные страдания моей дочери заканчиваются уже начавшимся туберкулезным воспалением мозга. Болезнь эта признается неизлечимой, или по крайней мере больной не умирает лишь в редких, исключительных случаях. Наиболее возможный результат, т. е. смерть, наступает через 2 недели. Столь чрезвычайные и в высшей степени несчастные обстоятельства, постигшие меня и жену мою, вероятно, оправдают в Ваших глазах мое новое ходатайство о разрешении мне отпуска на 1 месяц. Если дочь наша не вынесет болезни, то мы повезем ее в деревню, и нужно полагать, что месяца будет даже много для всего этого, – если же, паче чаяния, она явит собою один из редких примеров излечения, то я очевидно приеду немедленно по миновании опасности» (ГАРФ. Ф 102. Д.-1. Оп. 1. 1881. Д. 274. Л. 16, 22–23).


[Закрыть].

Сын Петр (1.03.1883, СПб. – 13–15.02.1945, Дрезден) окончил Александровский лицей (1903, однокашник поэта С. С. Бехтеева). Службу начал вольноопределяющимся в лейб-гвардии Конном полку (28.08.1903). Выдержал офицерский экзамен при Николаевском кавалерийском училище (1904). Определен корнетом в лейб-гвардии Гродненский конный полк (1904). Поручик (1908). Штабс-ротмистр (1912). Из полка поступил в Николаевскую военную академию и закончил ее в 1914 г. по 1-му разряду. Капитаном (1914) прикомандирован для испытания к штабу Петербургского военного округа. С началом мировой войны перемещен в Генеральный штаб и далее служил старшим адъютантом штаба 2-й кавалерийской дивизии (1915), старшим адъютантом штаба Гвардейского кавалерийского корпуса (1916), начальником контрразведывательного управления Особой армии (1917). Полковник (1917).

Через него командующий Восточным фронтом генерал Гофман вел переговоры с великим князем Павлом Александровичем (1918, до убийства Мирбаха). Организатор антисоветской группы, связанной с германским и австрийским посольствами (Петроград, лето 1918). В войсках фон дер Гольца в Прибалтике (1919). Перебравшись в Берлин, основал русскую контрразведку, связанную с немецкой политической полицией (1918–1919). Член Военно-политического совета Западной России и начальник его военного отдела, член «Берлинского правительства» и финансовой комиссии для помощи Западной армии (Берлин, 1919). И. д. квартирмейстера Западной армии (1919); организовал набор добровольцев в Западную армию из числа пленных солдат и офицеров. Начальник штаба русских войск в Германии (1919–1920).

В эмиграции (Белград, 1921). Член НТС (1930-е), по заданию последнего нелегально посетил СССР (1939). Устроился представителем германских фирм в Югославии, сотрудничал с германской разведкой. После захвата Югославии немцами в 1941 г. стал руководителем Абвера в Югославии (1941). Командир 1-й восточной группы фронтовой разведки особого назначения Генерального штаба ОКХ.

Погиб с семьей и сотрудниками во время бомбардировки союзной авиацией Дрездена.

Награжден орденами св. Станислава 3-й ст. (1910) и св. Анны 3-й ст. (1914)[80]80
  Список Генерального штаба. Испр. по 1 июня 1914 г. Пг., 1914; Авалов, кн. П. В борьбе с большевизмом. Гамбург, 1925. С. 240–242; Волков С. В. Офицеры Российской гвардии. Опыт мартиролога. М., 2002. С. 179; Русская военная эмиграция 20-х–40-х годов. Документы и материалы. Т. 1. Кн. 1. М., 1998. С. 94, 96, 98, 99.


[Закрыть].

По свидетельству О. Палей, был «так же, как и его отец, большой германофил»[81]81
  Источник. 1996. № 4. С. 8.


[Закрыть]. Был женат на Марине Эриковне Пистолькорс (1890–1976), дочери княгини О. В. Палей, жены великого князя Павла Александровича. Разведен[82]82
  «Она вела знакомство с Распутиным. Однажды Дурново, явившись внезапно на небольшое собрание почитателей Старца, застал момент, когда Старец обнимал его жену. Сильным ударом гусар сбил Старца с ног, увел жену, а Распутин, лежа, кричал: “Я тебе припомню”. Скоро затем супруги развелись». Марина Эриковна вышла замуж за штабс-ротмистра Х. И. фон Дерфельдена (Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. 1914–1917 гг. Кн. 2. Нью-Йорк, 1960. С. 204)


[Закрыть].

Их сын Кирилл (1908, СПб. – 1975, Нью-Йорк) окончил в Париже Высшую школу электричества и промышленной механики. Инженер-электрик. Уехал в США. Окончил Нью-Йоркский городской университет. После Второй мировой войны вице-консул США в Италии. Вернулся в США, заведовал контрактами телефонной компании. Работал в фирме Интернациональной телеграфной и телефонной компании в ее филиале в Чили, затем главным инженером и директором отделений Генеральной электронной компании в Италии и Швейцарии. Член Объединения воспитанников Высшей технической школы в Париже, член Общества французских инженеров-электриков. Женился на Софье Лисовской (1918, Харьков – ?); у них дочь Марина (р. 1944, Белград).

Младшая дочь П. Н. Дурново, также Надежда (13.07.1886, с. Трескино Саратовской губ. – ?), – фрейлина императрицы Александры Федоровны. Окончила гимназию, знала французский, немецкий, английский и итальянский языки; владела пишущей машинкой, русской и иностранной; в 1920 г. «прошла ускоренные курсы для библиотекарей при ГубПолитПросвете». После Октябрьской революции жила с матерью в Петрограде-Ленинграде (Моховая, 27, кв. 27). Не могла найти постоянной работы: ее увольняли как дочь царского министра. Жила частными уроками иностранных языков, техническими переводами. Тем не менее на вопрос – какое отношение имела к царскому министру? – с достоинством отвечала: «Я дочь Петра Николаевича Дурново». 11 месяцев служила в Эрмитаже машинисткой. С сентября 1920 г. по декабрь 1922 г. – помощником библиотекаря в Клиническом военном госпитале. «С 1922 года я безработная и никуда не могу поступить, – писала она С. Ф. Платонову. – Между тем, имея на руках совершенно беспомощную, разбитую параличом мать, я не могу существовать без определенного заработка»[83]83
  Н. П. Дурново – С. Ф. Платонову, 22 марта [1927?] // РО РНБ. Ф. 585 (С. Ф. Платонов). Оп. 1. Д. 2850. Л. 1–2.


[Закрыть]. В 1925 г. работала кухаркой.

С. Ф. Платонов, хорошо знавший ее отца, привлеченный им в свое время к работе над историей министерства внутренних дел, поддерживал, когда мог, временной работой. В апреле 1927 г. была принята в библиотеку АН «в качестве иностранной машинистки» и сдельно выполняла «различные библиографические работы, требующие знания многих иностранных языков». С 1 февраля 1929 г. включена в состав сверхштатных сотрудников библиотеки для работы «по нецифрованному фонду с оплатой всего лишь в 40 р. в месяц». Это было поставлено в вину академику С. Ф. Платонову: «Зачем брать машинисткой дочь самого реакционного министра Дурново?»

В августе 1929 г. решением комиссии по проверке аппарата АН СССР, возглавляемой Я. И. Фигатнером, уволена как «не имеющая библиотечных познаний для занятия должности библиотекаря и чуждая и враждебная советской общественности». Н. П. Дурново просила пересмотреть решение, находя его «с юридической стороны совершенно необоснованным»[84]84
  Дурново, машинистка библиотеки АН СССР. Объяснительная записка в Центральную комиссию по руководству чисткой советского аппарата о несогласии с решением комиссии уволить ее со службы из библиотеки АН СССР по первой категории. Машинописный черновик, с карандашными атрибутивными приписками С. Ф. Платонова и неустановленного лица [сент. 1929 г. Ленинград] // Там же. Д. 684. Л. 1–1 об.
  Фигатнер Яков Исаакович (1889–1937) – советский партийный и государственный деятель.


[Закрыть].

18 февраля 1930 г. была арестована; проходила по делу «Оболенская Кира Ивановна и другие»; постановлением Тройки ОГПУ при Ленинградском военном округе от 10.02.1931 г. осуждена на 5 лет лагерей: «Все эти упоминаемые здесь Эльбен О. Р., Дурново Н. П. потенциально являются идеологической базой для недокорчеванной пока нашей внутренней и внешней контрреволюции, моментами проникающей даже на работу в наши культурные и учебные заведения, как, например, проходящая по данному делу б[ывшая] княжна Оболенская К. И., и там взращивающей в миропонимании подрастающего поколения вредную идеалистическую философию»[85]85
  Священник Владислав Кумыш. Оболенская Кира Ивановна и другие // Газета Эском-Вера 4. URL: http://www.rusvera.mrezha.ru/419/9.htm (дата обращения: 16.10.2011).
  Оболенская княжна Кира Ивановна (1889–1937) окончила Смольный институт благородных девиц (1904), работала учительницей (1910–1930); арестована (14 сент. 1930 г.) и осуждена на 5 лет исправительно-трудовых лагерей; освобождена досрочно и поселилась на 101 километре от Ленинграда (1934); снова арестована (21 нояб. 1937 г.) по делу «контрреволюционной организации»; виновной себя не признала; приговорена к расстрелу.


[Закрыть]. На Соловках работала машинисткой. Освободившись, жила в Новгороде, давая уроки иностранных языков. 17 октября 1937 г. снова арестована и осуждена на 8 лет лагерей[86]86
  Память. Исторический сборник. Вып. 4. М., 1979. С. 471, 474, 483; Книга памяти жертв политических репрессий Новгородской области. Т. 1: (1937 г.). Новгород, 1993. С. 14.


[Закрыть].

Морской кадетский корпус в 1850–1860 годы

В воспитании прежних дней, в традициях минувшего столетия почерпнул Петр Николаевич свою силу, свой необоримый закал.

Голос Руси. 1915. 14 сентября

Указом Петра Великого от 14 января 1701 г. была основана в Москве Навигацкая школа для подготовки специалистов для флота, армии и гражданской службы. 1 октября 1715 г. Петр учредил в Петербурге Морскую академию на базе старших мореходных классов Навигацкой школы, переведенных с частью учителей в столицу. Академия «была преемницею» Навигацкой школы и «по сравнению с нею должна считаться более высшею школою». 15 декабря 1752 г. по ходатайству Адмиралтейств-коллегии Елизавета Петровна преобразовала Морскую академию в Морской Шляхетный Кадетский корпус, который принято считать преемником и Морской академии и Навигацкой школы[87]87
  Начало Морского кадетского корпуса. Составил А. С. Кротков. СПб., 1899. С. 5–7. См. также: Веселаго Ф. Очерк истории Морского Кадетского Корпуса с приложением списка воспитанников за 100 лет. СПб., 1852.
  «Кадет» от фр. cadet – младший. Так во Франции назывались зачисленные на военную службу дворянские юноши до первого офицерского чина.


[Закрыть].

В связи с преобразованиями структуры и учебного процесса заведение переименовывалось: в 1802 г. – в Морской кадетский корпус (далее – МКК), в 1867 г. – Морское училище, в 1891 г. – Морской кадетский корпус, в 1906 г. – Морской корпус, в 1916 г. – Морское училище.

Любимое детище Великого Петра. Среди его воспитанников весь цвет русского флота: Г. А. Спиридов (1713–1890), Ф. Ф. Ушаков (1744–1817), Д. Н. Сенявин (1763–1831), Ю. Ф. Лисянский (1773–1837), В. М. Головнин (1776–1831), Ф. Ф. Беллинсгаузен (1778–1852), М. П. Лазарев (1788–1851), Ф. П. Врангель (1796–1870), П. С. Нахимов (1802–1855), В. А. Корнилов (1806–1854), В. И. Истомин (1809–1855), Г. И. Невельской (1814–1876), Н. О. Эссен (1860–1915) и многие-многие другие; целые военно-морские династии: Бутаковы, Веселаго, Епанчины, Мещерские, Мордвиновы, Римские-Корсаковы и многие другие. Из его стен вышли: этнограф и языковед В. И. Даль (1801–1872), историк Ф. Ф. Веселаго (1817–1895), авиаконструктор А. Ф. Можайский (1825–1890), физик Б. Б. Голицын (1862–1916), математик и кораблестроитель А. Н. Крылов (1863–1945), художники А. П. Боголюбов (1824–1896) и В. В. Верещагин (1842–1904), композитор Н. А. Римский – Корсаков (1844–1908), писатель К. М. Станюкович (1843–1903), инженер и предприниматель Н. И. Путилов (1820–1880).

Наряду с профессиональной подготовкой и физической закалкой здесь с Петровских времен уделяли большое внимание формированию личности и прежде всего воспитанию ее стержня – любви к Отечеству и чувства долга.

Пребывание в МКК – особая и во многих отношениях решающая пора в жизни его воспитанников. Кадетские годы Петра Дурново были и началом новой страницы в истории Корпуса. К. М. Станюкович, шедший в Корпусе на год младше Дурново, вспоминал: «Накануне шестидесятых годов, когда начиналась кипучая деятельность обновления, морское ведомство, имея во главе великого князя Константина Николаевича, первое вступило на путь реформ, давая, так сказать, тон другим ведомствам, и “Морской сборник” был в то время едва ли не единственным журналом, в котором допускалась сколько-нибудь свободная критика существующих порядков, поднимались вопросы, касавшиеся не одного только флота, и печатались, между прочим, знаменитые статьи о воспитании Пирогова. Несмотря на это, Морской корпус продолжал еще жить по-старому, сохраняя прежние традиции николаевского времени. Бо́льшая часть воспитателей и преподавателей оставалась на своих местах, и патриархальная грубость нравов еще сохранялась. Тем не менее новые веяния уже чувствовались»[88]88
  Станюкович К. М. Маленькие моряки // К. М. Станюкович. Собр. соч. в десяти томах. Т. 4. М., 1977. С. 253. Сочинение впервые опубликовано в 1893 г. в ж. «Русская школа» (№ № 1–4) с подзаголовком «Из воспоминаний о Морском корпусе».
  Станюкович Константин Михайлович (1843, Севастополь – 1903, Неаполь) – писатель-маринист, учился в МКК с 5 нояб. 1857 г. по 12 дек. 1861 г.
  Обращаясь к воспоминаниям К. М. Станюковича, следует иметь в виду некоторые обстоятельства жизни и черты характера автора. В МКК он был переведен из Пажеского корпуса волею отца-адмирала, потерявшего старшего сына-моряка и не желавшего, чтобы фамилия исчезла из списков флота: Николай Михайлович Станюкович (1822–1857), участник обороны Севастополя (1854–1855), кавалер ордена св. Георгия IV ст., капитан-лейтенант, командир парового клипера «Пластун», умер в Кронштадте от холеры, собираясь в кругосветное плавание.
  В семье отца, тогда военного губернатора Севастополя, ему давал уроки петрашевец И. М. Дебу (1819–1890), отбывавший после двух лет военно-арестантских рот наказание в качестве рядового военно-рабочей роты в Севастополе. В Корпусе он испытал сильное влияние преподавателя словесности Ф. И. Дозе (1831–1879), арестованного в 1862 г. и заключенного в Петропавловскую крепость за антиправительственную пропаганду. В Корпусе его привлекали общеобразовательные предметы, он читал «Современник», посещал знакомых студентов, писал стихи (часто обличающего характера), тяготился своим пребыванием в Корпусе, решил перейти в университет, однако отец не разрешил и только в 1864 г. сдался – и К. Станюкович вышел в отставку лейтенантом. В 1884 г. он был арестован, заключен в Петропавловскую крепость и в 1885 г. сослан в Томск.
  Воспоминания писались в нелюбимое либералами время, и 30 лет спустя – многое забылось (даже инициалы любимых преподавателей перепутаны), и неслучайно, наверное, они беллетризованы.
  В 1869 г. отец умер, и К. Станюкович огорчен: «Как я и ожидал, отец оставил вздор. Деньгами 1800 рублей и аренду на 9 лет (по полторы тысячи в год); <…> говорят, его обобрали».
  Характерную деталь отмечает А. К. де Ливрон, мичман на «Калевале» в 1860–1861 гг.: «Во время тропического плавания команде были розданы азбуки и книги для чтения, а офицеры и гардемарины должны были учить людей грамоте и читать им рассказы и повести. Последнее было одним из любимых наших занятий, тем более что мы всегда были окружены очень внимательной аудиторией. <…> Матросы также в свою очередь рассказывали на баке свои сказки. В круг обыкновенно собиралась кучка слушателей, к которым примащивались иногда наши гардемарины и кадеты. К. М. Станюкович, служивший у нас кадетом, всегда держался далеко от команды; он скорее сторонился ее и казался барчонком, и никто в нем в начале 60-х годов не замечал зачатков будущего талантливого морского писателя» (Де Ливрон А. К. Корвет «Калевала» // Морской сборник. 1909. Т. 353. № 8. С. 23. 5-я пагинация).
  Крайне несимпатичен он и по кондуитным спискам МКК: за январь-февраль 1859 г. за поведение – 8 баллов, «порядочен и ведет себя гораздо лучше прежнего», по фронту – 7, опрятность – 5; за март-апрель 1859 г. за поведение – 7, «требует надзора (–1)», наказан «за удары дневального лакея», по фронту – 7, опрятность – 5 (РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 1. Д. 4210. Л. 5, 12). Кондуит – журнал для записи провинившихся.
  К. М. Станюковичу, как и В. В. Верещагину и в меньшей степени Н. А. Римскому-Корсакову (таким же индивидуалистам, душа которых не лежала ни к морю, ни к военной службе, и к тому же не склонных к точным наукам, а главное, обуреваемых – чем дальше, тем больше – страстью в других направлениях) многое в МКК не нравилось, огорчало и отталкивало. В. В. Верещагин, например, страдал от качки, ему долго не давалась выправка, маршировка, ружейные приемы, «в продолжение целого года, если не больше» не мог получить погоны и не зачислялся в батальон. Это, естественно, не могло не окрасить их воспоминания; было, конечно, и стремление, может быть, и не осознанное, объяснить-оправдать свой отказ от военно-морской карьеры.
  «Морской сборник» (1848–1917) – ежемесячный журнал Морского министерства. 23 окт. 1860 г. его редактором назначен капитан-лейтенант В. П. Мельницкий (1827–1866). «Основанный на развалинах дряхлых и безжизненных записок Ученого комитета, “Морской сборник” вносил уже жизнь и свет в общество моряков, воскресавших духом, в чаянии близких и благотворных реформ. Люди с талантом и познаниями, живо интересовавшиеся развитием научных сведений и богатые опытом, приняли в нем деятельное участие. <…> Их пример заставил многих из нас работать и трудиться для общей пользы» (Горковенко А. С. Взгляд на прошедшее. Воспоминания // Морской сборник. 1876. Т. 154. № 6. С. 75).
  Константин Николаевич (1827–1891) – великий князь, сын Николая I. Генерал-адмирал русского флота (1831–1891), шеф Гвардейского экипажа (1831), член Государственного совета (1850–1891), его председатель (1865–1881). Адмирал (1855). Фактически управлял флотом (1853–1881), активно участвовал в разработке и проведении реформ своего старшего брата, Александра II.
  «Мне кажется, – писал он князю А. И. Барятинскому, – что первая наша обязанность должна состоять в том, чтобы отбросить всякое личное славолюбие и сказать, что наша жизнь должна пройти в скромном, неблестящем труде, не в подвигах, которые могли бы в настоящем возвысить наше имя, но в работе для будущего, чтобы дети наши получили плоды с той земли, которую мы при благословении Божьем можем вспахать, удобрить и засеять. Посему не о морских победах следует думать, не о создании вдруг большого числа судов при больших пожертвованиях…, но о том, чтобы беспрерывными плаваниями небольшого числа хороших судов приготовить целое поколение будущих опытных и страстных моряков» (Цит. по: Бунич И. Л. Великий реформатор Российского флота // Гангут. Вып. 8. СПб., 1995. С. 124).
  По свидетельству современника, «вдохнул во флот душу живу и обладал талантом выбирать своих сотрудников» (М. К. Морской кадетский корпус в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов прошлого столетия /Прошлое и пережитое/ // Море. СПб., 1909. № 4. С. 105). См. также: Колыбель флота. Навигацкая школа – Морской корпус. К 250-летию со дня основания школы математических и навигацких наук. 1701–1951 гг. Париж, 1951. Отдел VIII. Царствование императора Александра II (1855–1881).
  Гвардейский экипаж – военно-морское формирование в составе российской императорской гвардии.
  Пирогов Николай Иванович (1810–1881) – выдающийся хирург и крупнейший педагог-просветитель. Из семьи чиновника. Окончил Московский университет (1828). Доктор медицины (1832). Профессор Дерптского университета (с 1834) и Медико-хирургической академии (с 1841). Член-корреспондент АН (1847). Во главе Крестовоздвиженской общины сестер попечения о раненых и больных был в осажденном Севастополе. Попечитель Одесского (1856) и Киевского (1858–1861) учебных округов. Его статья «Вопросы жизни» опубликована в июльской книжке Морского сборника (1856). Четырежды лауреат Демидовской премии (1841, 1844, 1851 и 1860).


[Закрыть].

Это подтверждает М. К., поступивший в МКК 20.08.1856 года: «Там господствовали еще вовсю николаевский режим и порядки»: по субботам награждали яблоками прилежных и пороли ленивых, драли «и в будни: кара следовала без промедления, чтобы не забыть и не смягчиться»; существовал «обширный цикл общих и частных наказаний, выработанный многолетней практикой и опытом» (арест «на более или менее продолжительные сроки», «ставили под часы, оставляли без пирожного, второго и даже без обеда»); наказывали «дежурные офицеры, фельдфебель, старшие и младшие унтер-офицеры»; преследовали и истязали «старикашки»; преследовали за курение, проборы, неряшливость, неуспехи на фронтовом учении; царствовали «фронтовистика, шагистика, выправка»; «педагогических приемов воспитания не существовало; все зиждилось на беспрекословном повиновении»; «личный состав офицеров-воспитателей, за исключением очень небольшого числа, был, попросту говоря, низок и случаен»; «преподавательский персонал, система и методы преподавания были <…> отсюда и досюда; в случае просьбы объяснить – указывалось: в тетради написано»; отношения воспитанников к воспитателям и преподавателям были «враждебные»[89]89
  М. К. Указ соч. С. 101–104.


[Закрыть].

Обстановка в Корпусе традиционно была спартанской: «Изнеженности не было никакой; чаю и даже сбитню и в помине не было; поутру и вечером была только пеклеваная булка с водою, но ропота на это не было. Эти булки, равно как и ржаной хлеб и квас, славились в Петербурге, но обед из трех блюд и ужин из двух, с неизменною в числе их гречневою жидкою кашей <…>; питья вне обеда, кроме воды, не было, не было ничего. Лазарет был однако же в очень хорошем положении. <…> Шинели и фуражки были холодные; калош или теплой обуви, само собою разумеется, не было. На часах в карауле отстаивали по два часа»[90]90
  Завалишин Дмитрий. Воспоминания о Морском кадетском корпусе с 1816 по 1822 год // Русский вестник. 1873. Т. 105. № 5–6. С. 649.
  Сбитень – горячий напиток из меда с пряностями.
  Пеклеваная булка, пеклеваник – хлеб из ситной (мелко молотой и просеянной) ржаной муки.


[Закрыть].

В марте 1855 г. директор Морского корпуса 44-летний Б. А. фон Глазенап был заменен 65-летним А. К. Давыдовым в связи с предстоящими преобразованиями в Корпусе. В рескрипте генерал-адмирала говорилось: «Алексей Кузьмич. В Бозе почивший Государь Император, отдавая справедливость вашим заслугам по управлению 1-м штурманским экипажем, постоянно оставался доволен этим заведением, особенно любил оное и нередко ставил в пример Морскому кадетскому корпусу. Обозревая Штурманский полуэкипаж, рассматривая ваши отчеты и выслушивая отзывы командиров кораблей о воспитанниках оного, бывающих в море, я еще ближе и подробнее видел, что с небольшими средствами вы достигали весьма полезных результатов и снабжали флот офицерами весьма достойными и способными. Желая, чтобы опытность ваша в высоком деле морского воспитания, испытанная благонамеренность и усердие в службе приносили флоту пользу на более обширном поприще, я испросил ныне Высочайшее соизволение назначить вас директором Морского кадетского корпуса. <…> Прошу вас принять в ваше управление Морской кадетский корпус и, как скоро ознакомитесь с этим заведением, изложить мне лично и вполне откровенно все положения ваши к тому, чтоб доставить корпусу всевозможные улучшения. Будьте уверены в полном содействии с моей стороны полезным трудам вашим»[91]91
  Давыдов Алексей Кузьмич (16.05.1790, Москва–19.12.1857, СПб.) – из семьи отставного коллежского регистратора. Вследствие смерти отца до 13-ти лет оставался неграмотным. Определен дядей в МКК (1803), где обнаружил большие способности. Окончил 1-м в выпуске (1809). Участник войн со Швецией (1808), Отечественной (1812) и Заграничных походов (1813). Переведен в МКК поручиком (1814); преподаватель, затем – ротный командир; плавал с гардемаринами (1815–1819); командир корпусных фрегатов «Ураган» и «Надежда» (1819–1832). Капитан-лейтенант (1824). Капитан 2-го ранга (1829, за отличие). Инспектор классов 1-го штурманского полуэкипажа (1832), его командир (1837). Генерал-майор, инспектор Корпуса штурманов (1839). Генерал-лейтенант (1851). Директор МКК с переименованием в вице-адмиралы (27.03.1855) (Общий Морской список. Ч. VII. С. 2–3).
  Был награжден орденами: св. Анны III ст. (1820), св. Владимира IV ст. (1823), св. Станислава III ст. (1834), св. Георгия IV ст. (1834, за выслугу 25 лет в офицерских чинах), св. Владимира III ст. (1840), св. Станислава I ст. (1844), св. Анны I ст. (1847), св. Анны I ст. с имп. короною (1850), св. Владимира II ст. (1855). Имел знаки беспорочной службы за XV, XX, XXV, XXX, XXXV, XL и XLV лет. Был пожалован бриллиантовым перстнем (1829), табакеркою с портретом императора (1855) и денежными наградами (2 тыс. руб. в 1836 и 14 тыс. в 1856). 20 раз был отмечен высочайшим благоволением и монаршею благодарностью. Женат был на дочери статского советника Елене Михайловне Зряховой и имел трех сыновей: Николая (1832), Владимира (1834) и Василия (1842). Без недвижимого имущества (РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 1. Д. 3935 /Формулярные списки личного состава/. Л. 6–18).
  Глазенап Богдан (Готлиб Фридрих) Александрович, фон (1811–1892) – флигель-адъютант (1838). Капитан I ранга (1846). Контр-адмирал (1852). Генерал-адъютант (1858). Вице-адмирал (1861). Адмирал (1869). Окончил МКК 41-м из 72-х (1826). Участник кругосветного плавания на шлюпе «Сенявин» (1826–29), Польской кампании (1830–1831). В Главном морском штабе (1834–1838). На Кавказе (1839–1840, награжден Георгиевским крестом и золотой саблей «За храбрость»). Плавал в Средиземном море (1840–1846). Член Морского ученого комитета (1847). Редактор «Морского сборника» (1848). Член Комитета по пересмотру морских узаконений (1850). Директор МКК (1851–1855). Морской представитель России в скандинавских странах (1855–1857). Военный губернатор в Архангельске, главный командир Архангельского порта (1857–1860). Главный командир Николаевского порта и военный губернатор Николаева (1860–1871). Член Адмиралтейств-Совета (1871) и Александровского комитета о раненых. Автор статей в «Морском сборнике» (1858–1860). Почетный гражданин г. Николаева. Почетный член Николаевской Морской академии (1877). Действительный член РГО. Его именем названа гавань в Беринговом море (Общий Морской список. Ч. VIII. СПб., 1896).
  «Тонкий и образованный. <…> Это был милейший человек, добрый и, как говорится, бывалый» (Боголюбов А. П. Записки моряка-художника // Волга. 1996. № 2–3. С. 30, 110). «Светский, легковесный человек, далеко не специалист-педагог. Только изредка порхал он по ротам, обыкновенно сопровождая какое-нибудь важное лицо; был всегда приветлив, ласково улыбался – и только» (Детство и отрочество художника В. В. Верещагина. Т. 1. М., 1895. С. 142).


[Закрыть].

Началась перестройка учебно-воспитательного процесса, однако она не могла и, разумеется, не должна была изменить специального характера учебного заведения. Обстановка и атмосфера его по-прежнему оставались суровыми. Далеко не всем это было по плечу. «После наших отличных домашних учителей и воспитателей, – писал впоследствии А. Н. Мосолов, – вся учебно-воспитательная обстановка тогдашнего Морского корпуса (мемуарист поступил в 1855 г. – А. Б.) мне представлялась жалкой, полунищенской и отталкивающей. Везде было постоянно холодно. Вечный кашель, коклюш, корь – всем переболел я за три зимы моего там пребывания. Кормили плохо, только квас был всегда хорош. По утрам давали еще сбитень, которого я не мог взять в рот». В начале 1855 г., продолжает бывший кадет, «у нас в Корпусе произошла перемена, имевшая влияние на ход всей моей жизни. Вместо Глазенапа назначили вице-адмирала Давыдова, допотопного зверя. Неизвестно почему и для чего явились необычайные порядки. Стали публично сечь даже 20-летних гардемаринов. Раз высекли целый класс больших кадет поголовно за какую-то предерзость учителю английского языка. Наконец придумали каждую субботу собирать весь корпус в большом зале и выкликать вперед из всех классов кадет, получивших наибольшее за неделю число высших отметок и нулей и единиц. Первых ставили направо, вторых налево. Одним раздавали из больших корзин яблоки по числу полученных баллов, других тут же, спустивши им штаны, публично драли. Не раз, с яблоками в руках, взирал я на это необычайное для меня зрелище». Физически слабый и изнеженный, он не выдержал, и в апреле 1857 г. отец забрал его из Корпуса[92]92
  Краткое жизнеописание Александра Николаевича Мосолова. Воспоминания // НИОР РГБ. Ф. 514.1.4. Л. 14–14 об., 19 об.–20.


[Закрыть].

К. М. Станюкович вспоминает князя N, «бледного, худого, забитого и приниженного четырнадцатилетнего белокурого мальчика с красивым лицом и покорным, почти страдальческим взглядом больших серых глаз». Пытаясь найти защиту у воспитателей, он стал жаловаться на товарищей, стал доносчиком. «С ним никто не разговаривал, никто не обращался иначе, как с грубым словом, безмолвно переносил все эти пинки, удары и ругательства и только как-то беспомощно ежился и умоляющим взором просил о помощи. Но помощи ему не было». Корпус тут был ни при чем: «Изнеженный и избалованный, маленький князь из-под крыла матери и из атмосферы угодливости крепостной челяди богатой помещичьей усадьбы прямо попал в несколько спартанскую обстановку рассадника будущих моряков, по преимуществу детей из бедных, захудалых дворянских семей». Мать забрала его из Корпуса[93]93
  Станюкович К. М. Указ. соч. С. 249–250.


[Закрыть].

Подчеркнем, однако: за исключением таких вот, изувеченных домашним воспитанием, питомцы Морского корпуса выходили в жизнь хорошо подготовленными и профессионально, и физически, и духовно. Даже тем, кто ошибся поступив в Корпус, пребывание в нем не помешало крепко стать на ноги и выбрать дорогу по душе. Так, В. В. Верещагину пребывание в Корпусе с августа 1853 г. по апрель 1860 г. при интенсивных занятиях не только не помешало сформировать интерес к социальным, политическим и нравственным вопросам, но он имел возможность серьезно учиться живописи, посещать оперу, увлечься музыкой. «Во время пребывания в корпусе, – констатирует биограф, – формировались основные черты характера будущего художника – крепли его волевые качества, упорство, развивались прямота, гордость, неподкупная честность»[94]94
  Лебедев А. К. Василий Васильевич Верещагин. Жизнь и творчество. 1842–1904. М., 1972. С. 16–22.


[Закрыть]. Примечательно, что главным делом своей жизни он обязан Корпусу: все началось на обычных уроках рисования.

Н. А. Римский-Корсаков, обучавшийся в Морском корпусе с 1856 г. по 1862 г. в возрасте 13–19-ти лет, не оставлял занятий музыкой: брал уроки игры на фортепиано, посещал оперу, сочинял. При этом хорошо усваивал программу: был всегда среди первого десятка и окончил Корпус 6-м из 70-ти в выпуске.

Н. А. Римский-Корсаков подтверждает свидетельство А. Н. Мосолова: «Сечение было в полном ходу: каждую субботу, перед отпусками [к родителям или родственникам] собирали всех воспитанников в огромный столовый зал, где награждали прилежных яблоками, сообразно с числом десятков (баллов), полученных ими из разных научных предметов за неделю, и пороли ленивых, т. е. получивших 1 или 0 из какой-либо науки»[95]95
  Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. М., 1980. С. 17.


[Закрыть].

О яблоках пишет и В. В. Верещагин, также связывая эту практику поощрения ими получивших за неделю 10, 11 или 12 баллов с А. К. Давыдовым: «Надобно думать, что заботливому директору захотелось дать из оставшихся у него экономий какое-нибудь лакомство прилежным кадетам»[96]96
  Детство и отрочество художника… С. 205.


[Закрыть].

Однако и порка, и яблоки не были новшеством А. К. Давыдова: «Часто наказывали за самую малость. За более крупные провинности, как и во всех учебных заведениях того времени, наказывали розгами и притом во всякое время, в общей дежурной комнате, кроме воскресных дней. Правом этого рода наказания пользовались по положению не только ротные командиры, но и отделенные офицеры, относительно своих подчиненных. Ленивых же, т. е. получивших дурные отметки за учение в классах, наказывали еженедельно по субботам от 11 до 2 часов»[97]97
  Де-Ливрон К. Ф. Отрывочные воспоминания старого моряка. Поступление в Морской корпус и выход в офицеры // Морской сборник. 1890. Т. 237. № 5. С. 59. 4-я пагинация.
  К. Ф. Де-Ливрон учился в МКК в 1803–1815 гг.
  Это же утверждает и В. К. Пилкин. См.: Морской корпус сто лет тому назад (По рассказам и воспоминаниям отцов и дедов) // Морской журнал. Ежемесячник. Издание Кают-кампании в Праге. 1938. № 130–131 (10–11). С. 13.


[Закрыть].

Старое и еще не изжитое в 50-е годы в Морском корпусе не было однозначно дурным. Симпатичным был состав воспитанников. Традиционно это были дети небогатых дворян, для которых блестящая служба в гвардии была недоступна по ее дороговизне. «По смерти отца, – вспоминал А. П. Боголюбов, – мы остались сиротами заслуженного человека, что дало право поступить в Пажеский корпус, так и было сделано. Брату скоро подошел срок поступления в Александровский Царскосельский малолетний корпус, куда его и отвезла мать, поместив в Морскую четвертую роту. На кроватном билете его значилось “Паж”. Но вскоре судьба наша переменилась и, по совету А. А. Кавелина, бывшего воспитателя Александра II, друга отца, нас перевели в Морской, на том де основании, что без средств в гвардии служить плохо. В Морском же корпусе дают математическое образование, и директор И. Ф. Крузенштерн – человек ученый и умный. Так мне сказывала об этом мать, и тут показавшая, что она была умная женщина, не погнавшаяся для нас за видной карьерой гвардейского офицера без гроша в кармане с аристократическими аппетитами, к удовлетворению которых юношу невольно тянет богатенькое товарищество»[98]98
  Боголюбов А. П. Указ. соч. С. 8.
  Боголюбов Алексей Петрович (1824–1896) – художник-маринист, близкий к передвижникам. Действительный член Академии художеств (1893). Внук, по матери, А. Н. Радищева. Учился в МКК в 1835–1841 гг. Мичман (1841). С 1853 г. – в отставке. Художник Главного морского штаба (1854). Профессор Академии художеств (1861). Создатель «уникальной по художественной значимости и историческому значению серии картин, воспевающих историю отечественного флота за два века его существования».
  Крузенштерн Иван Федорович (1770–1846) – из дворян. Окончил Морской шляхетный кадетский корпус (1788). Помощник директора (1826) и директор (1827–1842) МКК; реформировал его: обновил преподавательский состав; ввел новые учебные дисциплины; основал библиотеку, музей, физический кабинет, астрономическую обсерваторию, офицерские классы; повысил нравственный и общеобразовательный уровень воспитанников. Трижды лауреат Демидовской премии.


[Закрыть].

Не изменилось это и в 50-е годы. Обучавшийся с декабря 1850 г. по август 1853 г. в Александровском малолетнем корпусе В. В. Верещагин пишет: «Нельзя было не заметить, что воспитанники первой роты принадлежали к более зажиточному и более чиновному классу общества. Во второй роте кадеты были тоже еще “белой кости”, но уже в 3-й, приготовительной к Павловскому корпусу, победнее, менее развиты и даже как будто менее красивые. Наша Морская рота [подготовительная к Морскому корпусу] была “середка на половине” – не аристократическая и не плебейская, так как в ней встречались имена и состояния разного класса дворян»[99]99
  Детство и отрочество художника… С. 76.


[Закрыть].

Мало что изменилось в этом отношении и позже. «По сословному составу большинство моих товарищей принадлежало к детям служилого дворянства, – вспоминал В. А. Белли. – <…> Много было сыновей или внуков морских офицеров. <…> Детей богатых родителей я не припомню. Во всяком случае, имущественное положение родителей никак не подчеркивалось. Аристократические фамилии встречались редко. <…> Среди моих товарищей были и такие, чьи родители испытывали материальные затруднения и отдали своих сыновей в Морской Корпус потому, что там обучение было за казенный счет, солидная программа и диплом высшего специального учебного заведения»[100]100
  Белли В. А. В Российском Императорском флоте: Воспоминания. СПб., 2005. С. 20. В. А. Белли учился в МКК в 1900–1906 гг.
  С 1867 г. Морской корпус относился к разряду высших учебных заведений.


[Закрыть].

Это обстоятельство предопределило серьезное и настойчивое овладение профессией военного моряка: рассчитывать приходилось только на себя. Крепкие физически, умевшие постоять за себя, устраивавшие воспитателям злые каверзы и награждавшие их меткими кличками, они в большинстве своем учились хорошо. Образ такого смышленого сорванца встает со страниц воспоминаний А. П. Боголюбова. «Мне было тогда четырнадцать с половиной лет, – пишет он. – Ростом я был велик и такой же был отчаянной веселости. Любил кататься по галереям колесом, любил разные ломанья, скачки <…>. Бывало спуститься по водосточной трубе на нижнюю галерею Сахарного двора ничего не значило, отчего постоянно ходил оборванным и часто избитым, ибо и до драк был неглуп. Силы тогда у меня много не было, но была ловкость броситься в ноги сильнейшему, сбить его с ног и живо надавать лежащему оплеух и тумаков было делом пяти секунд. Здесь у меня было много невзгод с начальством, и раза два меня едва не выгнали из Корпуса. <…> Так как я имел при выпуске два нуля с минусом за поведение, что было ниже единицы, это ясно показывало, что моя резвость мне сильно портила в виду начальства. Подлого и безнравственного я никогда ничего не делал, но, так как был на дурном счету, всякая пакость, происшедшая в роте, рушилась на меня, и я становился ответчиком». Тем не менее с учебой все было в порядке. Экзамены выпускные «шли очень хорошо, везде я имел не менее 9 баллов математических. <…> Из главных предметов я получил 11 баллов! Но ноль с минусом за поведение подвели при выпуске порядочно. Я выпущен был из 75 человек – семнадцатым, хотя по науке был третьим».

При всем том он находил время и возможности удовлетворять свою «страсть к рисованию». Правда, эта страсть его «тоже губила»: «Я ударялся в часы досуга в карикатуры. Делал директора, учителей, офицеров мелом на досках, на столах, словом, где ни попало, что тоже умаляло мои баллы. Но зато у учителя Алексея Алексеевича Алексеева был на лучшем счету»[101]101
  Боголюбов А. П. Указ. соч. С. 12, 13.


[Закрыть].

Продуктивной учебе воспитанников и, особенно развитию их творческих способностей, во многом способствовала «своеобразная постановка учебного дела и распределение дня:

побудка: 6:30;

утренняя гимнастика: 7:15–7:30;

утренний чай: 7:30–7:45;

первый урок: 8:00–9:25;

второй урок: 9:30–11:00;

завтрак и свободное время: 11:00–11:30;

строевые учения: 11:30–13:00;

третий урок: 13:00–14:30;

свободное время: 14:30–15:30;

обед: 15:30–16:00;

свободное время: 16:00–19:00;

приготовление уроков: 19:00–21:00;

вечерний чай: 21:00–21:15;

желающие ложиться спать: 21:15;

всем ложиться спать: 23:00».

Так было, утверждает А. Н. Крылов, «чуть ли не со времен Крузенштерна <…> и продолжалось при Епанчине». «Время с 7 до 9 ч практически было также свободное, номинально оно предназначалось для “приготовления уроков”, т. е. надо было сидеть у своей конторки и не разговаривать, а заниматься чем угодно, не мешая другим, хотя бы решением шахматной задачи, чтением любой книги или журнала. <…> Это обилие свободного времени, не раздробленного на мелкие промежутки и не занятого чем-нибудь обязательным, способствовало развитию самодеятельности и самообразования, поэтому громадное большинство занималось по своему желанию тем, что каждого в отдельности интересовало: многие изучали историю, особенно – морскую, читали описания плаваний и путешествий, литературные произведения, занимались модельным делом или постройкой шлюпок и т. п. Я лично заинтересовался <…> математикой, изучая большею частью по французским руководствам университетские курсы, далеко выходящие за пределы училищной программы. <…> общее направление преподавания было при Епанчине: “как можно меньшему учить, как можно большему учиться самим”»[102]102
  Крылов А. Н. Мои воспоминания // Собрание трудов академика А. Н. Крылова. Т. I. Часть первая. М.; Л., 1951. С. 63–55. Подчеркнуто нами. – А. Б.
  Крылов Алексей Николаевич (1863–1945) – кораблестроитель, математик, механик; генерал флота (1916); академик РАН (1916); Герой социалистического труда. Учился в Морском училище в 1878–1884 гг.
  Епанчин Алексей Павлович (1823–1913) – директор Морского училища (1871–1882), одновременно (с 1877) – начальник Морской академии. Адмирал (1909).
  В. В. Верещагин и К. М. Станюкович приводят несколько иной распорядок дня: 6 – подъем, умывание, фронтом – в зал, молитва; 7 – свежая булка и сбитень, позднее – чай; 8–11 – классы; 11 – пеклеванник (позднее – 2 тонких ломтя черного хлеба); 11³⁰–13 – фронтовые учения (гимнастика или танцы); 13 – обед; до 15 – свободное время; 15–18 – классы; 18–20 – приготовление уроков; 20 – ужин; 22 – отбой.


[Закрыть].

Ярким пятном остались эти вечерние занятия и в памяти Д. Ф. Мертваго: «Придя от ужина, воспитанники расселись по своим пюпитрам; приготовляли уроки к следующему дню <…>. Лампы горели ярко, температура чудная и обитатели залы, после вкусного и здорового ужина, в отличном настроении духа, – каждый занимался своим собственным делом»[103]103
  Из записок Д. Ф. Мертваго. Морской кадетский корпус. 1856–1858 гг. // Морской сборник. Пг., 1918. Т. CDVI. № 12. Декабрь. С. 45–61.


[Закрыть].

В. В. Верещагин замечает: «Прилежные сидели за уроками часов до 11, до 12 и далее, да кроме вставали рано, иногда в 4, 3 даже в 2 часа, особенно к экзаменам»[104]104
  Детство и отрочество художника… С. 142–143.


[Закрыть].

Имея в виду эту «роскошь свободного времени», А. Н. Крылов замечает: для «одаренного, любознательного и способного юноши <…> это был наиболее подходящий тип школы: она не заглушала его способностей, а давала им свободно развиваться и помогала выработке навыка самому искать посильного ответа на вопросы юного и пытливого ума»[105]105
  Крылов А. Н. Памяти князя Б. Б. Голицына. Речь на заседании Физического отделения Русского физико-химического общества // Природа. 1918. № 3.


[Закрыть].

Очевидна, таким образом, атмосфера творчества, поиска. В такие часы избравшие военно-морскую стезю закладывали основы будущей блестящей карьеры, А. П. Боголюбов и В. В. Верещагин рисовали, К. М. Станюкович писал стихи (в 1859 г., будучи гардемарином среднего отделения, стал публиковаться в ж. «Северный цветок»), Н. А. Римский-Корсаков писал Первую симфонию, П. Н. Дурново переводил французских и английских авторов по заказу издательства.

В распоряжении воспитанников была библиотека (к концу первой четверти XIX в. в ней насчитывалось 8519 томов и 287 топографических и морских карт)[106]106
  Там за Невой моря и океаны. История Высшего военно-морского ордена Ленина, Краснознаменного, ордена Ушакова училища имени М. В. Фрунзе. М., 1976. С. 77.


[Закрыть].

Для некоторой части воспитанников, неважно подготовленных для учебы в Корпусе, но чрезмерно самолюбивых и честолюбивых, была характерна зубрежка. «Совершенно был поглощен ежедневными уроками, – писал о себе В. В. Верещагин, – которые приходилось старательно долбить, занимаясь до 12 часов ночи, вставая в 3–4 утра, чтобы не уступить своего места в классе. <…> Осмысливал я преподаваемое плохо, но что непременно нужно было учиться – это знал; знал, что без этого не быть офицером, а не быть офицером – срам!»

Эта борьба за место в классе производит впечатление ненормальности, какой-то болезни: «Здесь, в 1-й роте, поступил к нам сын известного адмирала Завойко, очень тихий, но чрезвычайно самолюбивый мальчик, еще более меня полагавший всю суть учения в выучивании уроков; он пошел сначала четвертым, потом был некоторое время третьим и употреблял невероятные усилия для того, чтобы, сбивши меня, сесть вторым (первым шел Петр Дурново. – А. Б.), хотя безуспешно. Бедный мальчик почти не спал из-за долбления уроков, ложился очень поздно, вставал рано, но я делал не только то же самое, а еще больше: слышишь, бывало, что Завойко велит будить себя в 4 часа, – велишь растолкать себя в 3 и 2. Встанешь, посмотришь: Завойко еще спит – идешь потихоньку в своему столу, зажигаешь свечу и начинаешь долбить. – А Завойко все спит – отлично – значит я выучу тверже его! <…> Я выдержал эту гонку, а он надломился и умер, как доктора засвидетельствовали, – прямо от истощения сил. <…> Жертвой такого же рвения к учению был еще один воспитанник – Бекман, шедший 6-м по классу. <…> Несмотря на все усилия директорского сынка сбить меня с места и сесть вторым – это ему не удавалось, так как и я не зевал, долбил за двоих». (Странно, что 40 лет спустя В. В. Верещагин писал об этом с нескрываемым удовлетворением.)

Естественно, толку от такого «долбления» было мало, и Верещагин признавался: «Если бы меня спросили то же самое, что я отвечал на экзаменах, неделю спустя – я ничего бы не ответил, до такой степени велико было желание “хорошо ответить” и мало старания усвоить себе суть выученного». Причина была еще и в том, что крен был явно не в сторону морской службы: «нравились из наук история, география», «танцевал с увлечением», «молился старательно», но «не люба была арифметика, алгебра, геометрия – вообще математика», делать вычисления «казалось трудным, скучным, незанимательным»[107]107
  Детство и отрочество художника… С. 143, 178, 197, 215–216. Речь идет о сыне директора МКК Василии Давыдове.
  Это «долбление» и борьба за место в классе Верещагина отодвигали на второй план даже любимое рисование: «В Морском корпусе я рисовал, но нельзя сказать, чтобы особенно много, так как погоня за баллами и нежелание дать другим обогнать себя по классу брали у меня все время» (В. В. Верещагин – В. В. Стасову, 20 марта/1 апреля/ 1882 г. // Верещагин В. В. Избранные письма. М., 1981. С. 120).


[Закрыть].

По К. М. Станюковичу, продуктивно использовали свободное время немногие: «Прилежные готовили уроки и делали задачи, немногие читали; большинство бродило по коридорам, по ротной зале и собирались курить в ватерклозете, предварительно поставив часового. Близкие приятели и друзья ходили попарно и “лясничали”». Время для приготовления уроков будто бы даже раздражало кадетов: «Занимайся или нет, но сиди! Это принудительное сидение, разумеется, не по нутру было кадетам, и они то и дело перебегали один к другому или уходили в умывалку поболтать или покурить в своем излюбленном месте». И только время после ужина и до отхода ко сну «было самым любимым временем для разговоров и интимных бесед будущих моряков».

«Развитие кадет того времени было довольно слабое, – утверждает К. М. Станюкович, – чтение было не в особенном фаворе. <…> Очень малочисленный кружок, который читал и интересовался кое-чем, не пользовался никаким авторитетом, а на двух из нас, писавших стихи, смотрели с снисходительным сожалением, как на людей, занимающихся совсем пустым делом. <…> Разговоры и споры, которые велись, имели в большинстве случаев предметом: молодечество, удаль, самоотвержение. Многие закаливали себя: ходили по ночам на Голодай и на Смоленское поле. <…> Спорили и очень часто спорили о том, следует ли повесить двух-трех матросов, если взбунтуется команда, или следует их просто-напросто отодрать как сидоровых коз».