Текст книги "Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус"

П. Н. Дурново о задачах внешней политики России

После русско-японской войны и революции 1905–1906 гг. новая война представлялась немыслимой. Ее гибельность осознавалась на самом высоком уровне. Так, в ответ на «весьма доверительное» письмо А. П. Извольского, где он «считал долгом совести привлечь самое пристальное внимание правительства на опасные стороны настоящего положения», в частности – на возможность в скором времени общеевропейской войны с Германией в качестве ее инициатора, П. А. Столыпин писал: «Вы знаете мой взгляд – нам нужен мир: война в ближайшие годы, особенно по непонятному для народа поводу, будет гибельна для России и династии»[940]940
  П. А. Столыпин – А. П. Извольскому, 28 июля 1911 г. // П. А. Столыпин: Переписка. М., 2004. С. 425.


[Закрыть]. По свидетельству Л. А. Тихомирова, П. А. Столыпин «боялся сближения с Англией и старался не отталкивать Германию»[941]941
  Дневник Л. А. Тихомирова. 1915–1917 гг. Запись 5 февр. 1917 г. М., 2008. С. 335.


[Закрыть].

Однако министерство иностранных дел все более отходило от принципа балансирования, сближаясь с Англией[942]942
  «Это было время (речь идет о конце 1905 г. – А. Б.) сближения России и Англии по азиатским вопросам, задуманное Ламздорфом, говорившим со мной про него, но приведенное в окончательную форму его преемником А. П. Извольским (которому историки ошибочно приписывают инициативу его)» (Половцов А. А. Воспоминания. Рукопись // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 118. Л. 247 об.–246 об.).


[Закрыть], что неизбежно грозило серьезными осложнениями в отношениях с немецкими монархиями и вызывало большую обеспокоенность в русском обществе, особенно – в его правой части[943]943
  «Вообще-то, в консервативных кругах до войны и с ее приходом было немало действительных приверженцев традиционной дружбы между Германией и Россией» (Ботмер К. фон. С графом Мирбахом в Москве: Дневниковые записи и документы за период с 19 апреля по 24 августа 1918 г. М., 1997. Запись 1 мая. (URL: http://www.auditorium.ru/aud/p/lib.php?id=3810/ дата обращения: 22.12.2011).


[Закрыть]. «Как это ни странно, – отмечал Ю. А. Соловьев, – в области внешней политики большее понимание проявляли черносотенные элементы и их органы печати»[944]944
  Соловьев Ю. А. Воспоминания дипломата. М., 1959. С. 209. См. также: Иванов А. А. «В своих предсказаниях правые оказались пророками». Русские монархисты о войне с Германией, перспективах либерализма и революции // Вестник МГОУ. Серия: История и политические науки. 2009. № 2. С. 13–20.


[Закрыть]. Английская ориентация российского министерства иностранных дел стала объектом критики ряда общественных, военных и государственных деятелей, преимущественно правого толка. Однако «они были бессильны реально помешать ходу событий»[945]945
  Тарле Е. В. Европа в эпоху империализма 1871–1919 гг. // Соч. в 12-ти томах. Т. V. М., 1958. С. 167.


[Закрыть], но не потому, что «оказывались в меньшинстве перед прагматичными сторонниками более тесного сближения с республиканской Францией и демократической Англией»[946]946
  Сергеев Е. Ю. Военно-политическая элита Российской империи о «внешней угрозе с Запада» накануне Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2000. № 5. С. 222.


[Закрыть] (такие вопросы не решаются голосованием). Причина политического бессилия правых (и не только в решении внешнеполитических вопросов[947]947
  «Наша консервативная партия ничего не может сделать ни в Госуд[арственном] совете (ни в Думе)», – констатировали, рассуждая «о положении дел», А. А. Киреев и А. А. Нарышкин (Киреев А. А. Дневник. 1905–1910. М., 2010. С. 276–277. Запись 25 авг. 1908 г.).


[Закрыть]) – в угасающем влиянии их на монарха в предвоенные годы. Это хорошо было заметно со стороны: «Небольшая кучка крайне правых русских (вокруг Дурново, Маркова, Сабурова) еще до войны не имела в стране никакого значения»[948]948
  Памятная записка МИДа, начало мая 1918 г. // Ботмер К. фон. Запись 1 мая.
  И. В. Алексеева причисляет П. Н. Дурново к группе, «большой и влиятельной», которая «мечтала восстановить сердечные отношения между Россией и Германией» (Алексеева И. В. Последнее десятилетие Российской Империи: Дума, царизм и союзники России по Антанте. 1907–1917 годы. М.; СПб., 2009. С. 16). Заметим: если бы эта группа была «влиятельной», то она не «мечтала» бы; а если она «мечтала» – значит, не была «влиятельной».


[Закрыть].

Это подтверждает и Ю. С. Карцов. В 1910 г. он отправился в Берлин «познакомиться с видными политическими деятелями, депутатами и журналистами и, указав им на приближение войны, постараться убедить их в необходимости действовать неотложно и решительно». Встретившись с немцами, Ю. С. Карцов изложил цель своего визита: «Континентальная война разорит нас и погубит. Избежать ее надо во что бы то ни стало. Вместо того, чтобы воевать и истощать наши силы, давайте заключим союз и отнимем у Англии господство на море». Однако немцы, уточнив, что Карцов говорит от имени «небольшой группы деятелей правой стороны», ответили: «Когда перейдет к вам власть, мы с вами потолкуем, а сейчас это бесполезно»[949]949
  Карцов Ю. С. Хроника распада // Новый журнал. Нью-Йорк, 1981. Кн. 144. С. 99–103.
  Карцов Юрий Сергеевич (11.11.1857, Смоленская губ.–26.07.1931, Ницца) – дипломат, геополитик, публицист. Учился в Катковском лицее, закончил старшие классы Александровского. Служил в МИД. Секретарь посольства в Константинополе (1879), вице-консул в Мосуле, консул в Палестине, дипломатический агент в Сербии, консул в Ньюкасле (1893; здесь написал книгу «Радикальная Англия», где предсказал неминуемую войну между Англией и Германией). Перешел в министерство финансов (1895; коммерческий агент в Брюсселе и ганзейских портах); но из-за неладов с С. Ю. Витте, вышел в отставку и жил в имении. Чиновник особых поручений в министерстве торговли и промышленности.
  Член Главной палаты Русского народного союза имени Михаила Архангела.
  Соч.: О причинах нашей войны с Японией. Кто виноват? СПб., 1906; Семь лет на Ближнем Востоке. 1879–1886. Воспоминания политические и личные. СПб., 1906; В чем заключаются внешние задачи России. (Теория внешней политики вообще и в применении к России). СПб., 1908; и др.


[Закрыть].

Внешнеполитическую позицию П. Н. Дурново и его единомышленников в Государственном Совете определяло стремление избежать войны во что бы то ни стало. Отсюда, например, резко выраженное весной 1909 г. в среде правых членов Государственного Совета недовольство дипломатией А. П. Извольского: Россия, по их мнению, не должна вмешиваться в австро-сербские дела, и следовало с самого начала дать это понять. Либеральные их оппоненты при этом с некоторым удивлением отмечали «полное отсутствие у правых славянофильских тенденций»[950]950
  Русское слово. 1909. 18 марта; Речь. 1909. 19 марта.


[Закрыть].

Второе, что определило и конкретизировало взгляды П. Н. Дурново на задачи внешней политики России, – это сделанный им прогноз: в Европе назревает англо-германская война из-за стремления Англии «удержать ускользающее от нее господство над морями».

Свой взгляд на международное положение России и задачи ее внешней политики П. Н. Дурново изложил в Записке[951]951
  Эта Записка в настоящее время широко известна, будучи давно опубликована и у нас (Красная новь. 1922. №. 6 (10). С. 178–199), и за рубежом (Записка П. Н. Дурново. Paris: Авакимо, б. г.), и в Интернете.
  М. А. Алданов, со слов «сановника», пишет, что «взгляды, изложенные в Записке, Дурново излагал <…> в беседах еще в 1913 году, если не раньше» (Алданов Марк. Предсказание П. Н. Дурново // Журналист. 1995. № 4. С. 59). По-видимому, этим сановником был В. Н. Коковцов: в 1914 г. жил «в том же доме, что и Дурново», часто с ним виделся, хотя по взглядам и по службе они не были близки.


[Закрыть], поданной им Николаю II в феврале 1914 г. (копии ее были вручены ведущим министрам). Это была смелая[952]952
  Во-первых, руководство внешней политикой было прерогативой монарха; во-вторых, автор записки, надо полагать, в интересах точности, позволил весьма резкие формулировки. Современники воспринимали этот шаг П. Н. Дурново именно как «смелость» (См., напр.: Клейнмихель М. Из потонувшего мира. Мемуары. Пг.—М., 1923. С. 54).


[Закрыть] попытка побудить Николая II изменить внешнеполитическую ориентацию с Англии на Германию и тем предотвратить участие России в катастрофической мировой войне. П. Н. Дурново подверг резкой критике внешнюю политику Николая II, противопоставляя ей политику Александра III. Последняя характеризовалась оборонительным союзом с Францией и добрососедскими отношениями с Германией. “Благодаря этой конъюнктуре, – считал П. Н. Дурново, – в течение целого ряда лет мир между великими державами не нарушался, несмотря на обилие в Европе горючего материала»[953]953
  В. Н. Ламздорф следовал этому курсу и говорил: «Может быть, это недостаточно эффектная внешняя политика – за что, я знаю, иногда меня и ругают – балансировать между Францией (нашей союзницей) и Германией, с которой мы связаны тысячами исторических, династических, культурных и экономических уз. Итак, пока я еще русский министр иностранных дел, никакие “Truffles sous serviette” не заставят меня пересесть с двух стульев, на которых я сижу, на один из них. <…> Пусть уже кто-нибудь из моих преемников согласится вступить в новые, более эффективные комбинации, новые войны – еще более неудачные, чем теперешняя, конец которым – неизбежная революция… конец Императорской России» (Цит. по: Таубе М. А. «Зарницы»: Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900–1917). М., 2007. С. 84).
  Truffles sous serviette – трюфели под салфеткой (фр.)
  «Было два умных человека: Александр III и Бисмарк. Бисмарк завещал – не воевать с Россией. Александр III завещал – не связываться ни с Германией, ни с Англией», – вспоминал Л. А. Тихомиров и сетовал: «И немцы, и мы забыли слова умных людей и вот теперь расплачиваемся за это» (Дневник Л. А. Тихомирова. Запись 5 февр. 1917 г. С. 336).


[Закрыть].

Внешняя политика Николая II полна просчетов. Первый из них – русско-японская война[954]954
  Русско-японскую войну П. Н. Дурново находил «бессмысленной» и сетовал на В. К. Плеве: «Наивная мысль – внешним успехом разрешить внутренний развал» (Любимов Д. Н. События и люди (1902–1906) // РГАЛИ. Ф. 1447. Оп. 1. Д. 39. Л. 461).


[Закрыть]. По мнению П. Н. Дурново, «все задачи России на Дальнем Востоке, правильно понятые, вполне совместимы с интересами Японии. Эти задачи, в сущности, сводятся к очень скромным пределам. Слишком широкий размах фантазии зарвавшихся исполнителей, не имевший под собою почвы действительных государственных интересов – с одной стороны, чрезмерная нервность и впечатлительность Японии, ошибочно принявшей эти фантазии за последовательно проводимый план – с другой, вызвали столкновение, которое более искусная дипломатия несомненно сумела бы избежать. России не нужны ни Корея, ни даже Порт-Артур. <…> С другой стороны, и Япония, что бы ни говорили, не зарится на наши дальневосточные владения. <…> Почва для соглашения напрашивается сама собою».

Оставаясь в границах поставленной перед собой задачи и не напоминая всего букета негативных последствий войны, П. Н. Дурново обращает внимание царя на важнейшее из международных: «Русско-японская война в корне изменила взаимоотношения европейских держав и вывела Англию из обособленного ее положения».

Второе недоразумение: во время войны «Англия и Америка соблюдали благоприятный нейтралитет по отношению к Японии, между тем как мы пользовались столь же благожелательным нейтралитетом Франции и Германии. Казалось бы, здесь должен был быть зародыш будущей, наиболее естественной для нас политической комбинации. Но после войны наша дипломатия совершила крутой поворот и определенно стала на путь сближения с Англией».

Пока каких-либо выгод из этого Россия не извлекла: мы не укрепили своего положения ни в Маньчжурии, ни в Монголии, ни в Урянхайском крае (Туве); «попытка наша завязать сношения с Тибетом встретила со стороны Англии резкий отпор»; в Персии мы «потеряли по всей линии, погубив и наш престиж и многие миллионы рублей и даже драгоценную кровь русских солдат, предательски умерщвленных и в угоду Англии даже не отмщенных»; «но наиболее отрицательные последствия» этого сближения «оказались на Ближнем Востоке» (присоединение Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, «прикрепление Турции к Германии»). «Единственный плюс – улучшившиеся отношения с Японией» – не является, по мнению П. Н. Дурново, последствием сближения с Англией.

В будущем же это сближение «сулит нам вооруженное столкновение с Германией», вероятные последствия которого, даже в случае нашей победы, ужасны: «главная тяжесть войны, несомненно, выпадет на нашу долю; <…> роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам»; отсюда – неисчислимые жертвы, расходы, намного превышающие ограниченные ресурсы России и финансово-экономическая кабала у кредиторов; «уступки экономического характера» за благожелательный нейтралитет Японии и Америке; «новый взрыв вражды против нас в Персии»; «волнения мусульман на Кавказе и в Туркестане»; выступление против нас Афганистана; «весьма неприятные осложнения в Польше и в Финляндии».

Между тем Россия «к столь упорной борьбе» не готова. Тем не менее поведение нашей дипломатии «по отношению к Германии не лишено до известной степени даже некоторой агрессивности, могущей чрезмерно приблизить момент вооруженного столкновения».

Ориентация эта, говорит далее П. Н. Дурново, не верна. «Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства»[955]955
  Германскую ориентацию П. Н. Дурново разделяли многие выдающиеся его современники. Так, П. А. Сабуров (1835–1918), бывший посол в Берлине (1879–1884), член Гос. Совета (1900–1917), говорил в 1909 г.: «Как бы мы не расходились с немцами по отдельным вопросам, а все-таки положительные выгоды может принести России единственно союз с Германией» (Карцов Ю. С. Указ. соч. С. 96).
  С. Ф. Платонов в собственноручных показаниях 26 июня 1930 г. писал: «Я являлся в прошлом, являюсь в настоящем и в будущем сторонником германской ориентации для нашей страны» (Академическое дело. 1929–1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова. СПб., 1993. С. 82). По словам Е. В. Тарле, С. Ф. Платонов считал большой ошибкой, вызванной «минутным ослеплением», русско-германскую войну 1914–1917 годов (Брачев В. С. Травля русских историков. М., 2006. С. 49).
  О безумии войны с Германией говорил С. Ю. Витте. «Преступной» с точки зрения подлинных интересов русского народа считал ее М. А. Таубе. Против войны с Германией предупреждал царя член Государственного Совета, бывший посол в Американских соединенных штатах барон Р. Р. Розен, многие военные и общественные деятели.
  Это положение Записки подтверждается и ретроспективно. Так, Г. Киссенджер полностью соглашается с П. Н. Дурново: «Не существовало ни единой конкретной претензии со стороны России к Германии, а также со стороны Германии к России, которая была бы достойна войны местного значения, не говоря уже о войне всеобщей. <…> Германия и Россия не имели политических причин вступать в войну» (Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С. 183, 188).
  «Погружаясь в давно отшумевшие, но все еще не устаревшие страсти, я раз за разом приходил к мысли об искусственности участия дореволюционной России в войне западного мира с Германией. Не должны мы были с ней воевать, ни к чему это было нам, с любой точки зрения» (Кремлев С. Россия и Германия: стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну. М., 2003. С. 10).
  И у немцев было сознание непоправимой ошибки. Так, К. Ботмер, критикуя внешнюю политику Бетман-Гольвега, не сомневался, что 30 лет назад, когда «Германия ввиду сложившейся тогда ситуации вынуждена была решать, с кем идти на тесное единение – с Россией или Англией, <…> договориться с Россией нам было бы легче, если бы мы убедили Австро-Венгрию в необходимости пойти на уступки в угоду кайзерскому союзу и решали бы турецкий вопрос вместе с царем, вместо того чтобы брать под защиту султана»; не сомневался, что Россия «при условии разумной политики теперь вместе с нами могла бы овладеть миром» (Ботмер К. фон. Указ соч. Записи 4 и 21 мая и 6 июня).
  Барон Карл фон Ботмер – тогда офицер генерального штаба германской армии, представитель верховного главнокомандования при немецкой дипломатической миссии в Петрограде и Москве.


[Закрыть].

Каких-либо выгод от разгрома Германии ждать не приходится. Присоединение Познани и Восточной Пруссии, густо населенных поляками, лишь усилит центробежные стремления в Привислинском крае. «Явно не выгодно» присоединять и Галицию из-за неизбежного в будущем малороссийского сепаратизма. «Немцы легче, чем англичане, пошли бы на предоставление нам проливов», да и «не следует к тому же питать преувеличенных ожиданий от занятия нами проливов»: вход в Черное море будет закрыт, выхода же в открытое море они нам «не дают, так как за ними идет море, почти сплошь состоящее из территориальных вод, море, усеянное множеством островов, где, например, английскому флоту ничего не стоит фактически закрыть все входы и выходы, независимо от проливов»[956]956
  Г. Киссинджер замечает: «Почему столь простой геополитический факт ускользнул от внимания трех поколений русских, жаждущих завоевания Константинополя, и англичан, вознамерившихся это предотвратить, остается неразрешимой загадкой» (Киссенджер Г. Указ. соч. С. 184).


[Закрыть]; предпочтительнее комбинация, «которая, не передавая непосредственно в наши руки проливов, обеспечивала бы нас от прорыва в Черное море неприятельского флота»: вполне достижима без войны и не нарушает интересов балканских народов. «Едва ли желательно» и приобретение в Закавказье областей, населенных армянами с их революционными настроениями и мечтами о великой Армении.

Однако там, где территориальные и экономические приобретения были бы России полезны (Персия, Памир, Кульджа, Кашкария, Джунгария, Монголия, Урянхайский край), она встречает сопротивление Англии, а не Германии.

Заключение приемлемого для России торгового договора с Германией отнюдь не требует предварительного ее разгрома. Более того: «разгром Германии в области нашего с нею товарообмена для нас невыгоден»: мы «не только потеряем все же ценный для нас потребительский рынок, но еще приобретем соседа, который вынужденно наводнит наш рынок своими, не находящими другого сбыта продуктами».

Что касается указаний на гнет немецкого засилья в экономике России и немецкую колонизацию, то – полагает П. Н. Дурново – опасения эти «в значительной степени преувеличены»; во-вторых, последствия их нельзя считать однозначно негативными; в-третьих, решение этих вопросов вполне возможно и без войны.

«Высказываться за предпочтительность германской ориентации, – подчеркивал П. Н. Дурново, – не значит стоять за вассальную зависимость России от Германии и поддерживая дружескую, добрососедскую с нею связь, мы не должны приносить в жертву этой цели наших государственных интересов».

Политические последствия «противоестественного союза» с Англией еще более значительны: ослабление мирового консервативного начала; «в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая силою вещей перекинется и в страну победительницу».

«Английская ориентация нашей дипломатии по самому существу глубоко ошибочна, – заключает П. Н. Дурново. – С Англией нам не по пути, она должна быть предоставлена своей судьбе и ссориться из-за нее с Германией нам не приходится. Тройственное согласие – комбинация искусственная, не имеющая под собою почвы общих интересов, и будущее принадлежит не ей, а несравненно более жизненному, тесному сближению России, Германии, примиренной с последнею Франции и связанной с Россией строго оборонительным союзом Японии. Такая лишенная всякой агрессивности по отношению к другим государствам политическая комбинация на долгие годы обеспечит мирное сожительство культурных наций. <…> В этом направлении, а не в бесплодных исканиях почвы для противоречащего по самому своему существу нашим государственным видам и целям соглашения с Англиею, и должны быть сосредоточены все усилия нашей дипломатии».

Читал ли записку Николай II? какова была его реакция? – мы не знаем; в литературе на этот счет – различные предположения.

Нам представляется, что Николай II читал: он отдавал себе отчет в значении и сложности внешнеполитических проблем и по личному опыту знал, что П. Н. Дурново глупостей не говорит. Хотя смелость сановника, надо полагать, ему было крайне неприятна.

Что касается реакции, то она вряд ли могла отличаться от реакции на попытки других обратить внимание монарха на пагубность английской ориентации. Об одной из них вспоминает М. А. Таубе[957]957
  Таубе фон барон Михаил Александрович (15.5.1869, Павловск – 29.11.1961, Париж) – православный, из потомст. дворян. Окончил Шестую петербургскую гимназию с золотой медалью (1887), юридический факультет С.-Петербургского университета кандидатом (1891). Оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию на кафедре международного права под руководством Ф. Ф. Мартенса. Служил с 1892 г. по министерству иностранных дел: делопроизводитель в Газетной экспедиции, заведующий I административно-юридическим отделением Второго департамента (1900), юридический представитель России в международной следственной комиссии по делу о Гулльском инциденте (1904–1905), вице-директор Второго департамента (1905), советник министра (1907), полномочный представитель русского правительства на Лондонской военно-морской конференции (1908–1909), непременный член Совета министра (1909). Товарищ министра народного просвещения (с 1911), сохраняя обязанности в МИД, представительство от МИД в Адмиралтейств-совете, в Гаагском трибунале.
  Одновременно занимался научной и преподавательской деятельностью: приват-доцент в Харьковском (1897–1899) и Петербургском (1899–1903) университетах, ординарный профессор (1903) и заведующий кафедрой международного права (1906) Петербургского университета, ординарный профессор Училища правоведения (1910).
  В начале 1914 г.: действительный статский советник (1911), кавалер ордена св. Станислава 1-й ст. (1913).
  Доктор международного права (1899). Один из членов-учредителей Русского генеалогического общества в Петербурге (1896), его действительный член и товарищ его председателя. Действительный член: Русского исторического общества (1912), Философского общества при Петербургском университете, Историко-родословного общества в Москве, Генеалогического общества прибалтийских губерний в Митаве, Академии международного права в Гааге (1914).
  Почетный член Московского археологического института, Общества классической филологии при Петербургском университете, Витебской и Тульской губернских ученых архивных комиссий. Член Французского института в С.-Петербурге (1910).


[Закрыть].

С уходом с политической сцены В. Н. Коковцова, способного сдерживать воинственные страсти своих коллег по Совету министров, заметно возросла угроза внешнеполитических осложнений и даже войны. В этих условиях, по свидетельству М. А. Таубе, среди «лиц, близко стоявших к нашим государственным делам», возникла мысль заменить С. Д. Сазонова на посту министра иностранных дел П. С. Боткиным, «спокойным, уравновешенным человеком, известным Государю с очень положительной стороны», камергером, тогда представителем России в Марокко, с личным титулом посланника и полномочного министра.

«И вот, – продолжает М. А. Таубе, – в первые два месяца 1914 года в Петербурге составился настоящий заговор для приведения в исполнение этого плана. Надо было так или иначе обратить серьезное внимание императора Николая II на то, что безрассудное англофильство Сазонова может нас привести к конфликту с Германией, о чем в Лондоне давно уже только и мечтали». Роль «публичного обвинителя» неудачной политики Сазонова выпала М. А. Таубе: ему предстояло в середине марта читать доклад на годичном собрании Русского исторического общества об австро-русской политике времен Николая I; «заговорщики» сочли удобным закончить доклад «легким экскурсом» в область современной международной политики, чтобы «в деликатных, но достаточно прозрачных выражениях показать Государю, что, как упорное австрофильство графа Нессельроде заставило его проспать образование противорусской коалиции на Западе и привело к катастрофе Крымской войны из-за “восточного вопроса”, так и в наше время тот же “восточный вопрос” может привести нас к еще худшей катастрофе».

И вот что получилось: «Слушали меня с большим вниманием, и, в частности, государь не спускал глаз с докладчика, дошедшего, наконец, до критической части – послесловия – своего доклада. И тут сразу почувствовалось, что атмосфера моей аудитории изменилась. Прежде всего, бросилось в глаза – государь теперь все чаще наклонялся к лежавшему перед ним листу бумаги и стал тщательно выводить на нем какие-то арабески; сидевший от него справа, его личный друг, граф Сергей Дмитриевич Шереметев, поглядывал с видимым любопытством, но и с некоторым смущением; наконец наш фактический председатель Общества великий князь Николай Михайлович не скрывал своего неудовольствия, то метая на меня строгие взгляды, то пожимая плечами и беспрерывно “ерзая” на своем кресле слева от государя. Остальные присутствовавшие теперь уставились каждый в лежавший перед ним лист бумаги».

После доклада «никакого обмена мнений не случилось», Николай II стал прощаться, обходя членов собрания. Подавая руку докладчику, он «со своей обычной приветливостью громко сказал: “Благодарю Вас за Ваш чрезвычайно интересный и серьезный доклад”». Великий князь Николай Михайлович, уже по дороге в Петербург, выразил «неудовольствие: “Как это Вас дернуло превратить свой научный исторический доклад о Фикельмоне в политическую атаку против теперешней нашей внешней политики? Хорошо еще, что при этом не было Сазонова”».

На следующий день великий князь по телефону успокоил М. А. Таубе: «Его Величество остался чрезвычайно доволен всеми вчерашними докладами, в частности и Вашим. О нем мы говорили довольно много – и государь находит, что все это очень сложные и трудные вопросы, о которых нужно серьезно подумать». «Заговорщики» были обрадованы: появилась надежда на «какие-то реальные результаты, раз <…> было признано необходимым “серьезно подумать”». Однако, с грустью констатировал М. А. Таубе, «реальные результаты стали проявляться лишь в форме городских слухов и сплетен: “Вы знаете, Сазонов вновь назначается куда-то за границу”».

И только 29 декабря 1914 г., после всеподданнейшего доклада, М. А. Таубе узнал, где была зарыта собака. «А вы знаете, – сказал Николай II, – при Вашем последнем докладе в Обществе я во время чтения был Вами несколько недоволен: вот, думал я, теоретик-профессор, который из прошлой неудачной русской политики времен моего прадеда, выводит свои опасения относительно сохранения мира при мне, – а я ведь был твердо уверен, что если когда-нибудь дело дойдет до столкновения с Германией, то это будет, во всяком случае, уже не при мне»[958]958
  Таубе М. А. Указ. соч. С. 169–173, 190.


[Закрыть].

Сегодня известно, что дело зашло так далеко, что развернуться даже психологически было почти невозможно, а по мнению многих специально занимавшихся вопросом, вступление России 1 августа 1914 г. в войну «фактически не имело альтернативы»[959]959
  См., напр.: Петров П. П. Роковые годы. 1914–1920. Калифорния, 1965. С. 14; Тютюкин С. В. Россия, 1917: из войны – в революцию // Отечественная история. 2006. № 5. С. 139. Виноградов В. Н. 1914 год: быть войне или не быть? // Последняя война Российской империи: Россия, мир накануне, в ходе и после Первой мировой войны по документам российских и зарубежных архивов: Материалы Международной научной конференции 7–8 сентября 2004 года. М., 2006. С. 161–164; Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М., 2007. С. 449–450; и др.
  Хотя как знать? Вот А. Гитлер обронил в конце XIV главы II части своей книги: «перед самым началом войны у нас все-таки была еще вторая дорога: можно было опереться на Россию против Англии».


[Закрыть]. И можно, казалось бы, не сомневаться, что записка П. Н. Дурново просто очень запоздала. Оказывается, однако, все куда проще: «при мне» войны с Германией не будет (наверное, потому, что он ее не хотел). Не хотел он и революции: «На упрямо отрицавшего революцию царя, даже в те дни, когда революция уже ломилась в двери, записка Дурново <…> должного впечатления не произвела»[960]960
  Лопухин В. Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. СПб., 2008. С. 233.


[Закрыть].

В этих условиях блестящий анализ и страшный прогноз П. Н. Дурново никакого значения не имели и никакой роли сыграть не могли. «Не умудрила записка и немудрого и легкомысленного С. Д. Сазонова»[961]961
  Там же. С. 234.


[Закрыть].

П. Н. Дурново: клеветнические слухи

«Знаю на опыте и вижу ежедневно, – заметил К. П. Победоносцев, – каким могучим орудием интриги и злобы служит ныне сплетня и клевета, намеренно сочиняемая и распускаемая. Трудно и поверить, до какого развития доведено это искусство»[962]962
  К. П. Победоносцев – Александру III, 18 мая 1887 г. // Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М., 1993. С. 507.


[Закрыть].

Сплетни и клевета сопровождали П. Н. Дурново всю жизнь и не оставили его и после смерти: злословили любители перемывать косточки; завидовали; не прощали ума, характера, успеха; много было любителей топтать поверженного; намеренно клеветали политические оппоненты и враги.

Удаление из департамента полиции в Сенат вызвало пересуды: в салоне Богдановичей живописали безобразия, «которые производил Дурново в течение 5 лет: посылал своих любовниц агентами тайной полиции в Париж, давал 5 тысяч на путешествие и, не бывши уверенным, что там они останутся ему верны, отправлял туда же следить за их поведением настоящих сыщиков»; в департаменте полиции родилась другая байка: «Узнав о своем предстоявшем увольнении, он пришел в Департамент, призвал казначея и спросил его, сколько у него в кассе секретных денег. Тот ответил: 75 тысяч. “Запишите их в расход по агентуре и принесите мне”. Деньги были принесены, директор вынул из кармана салфетку, завернул деньги, положил их в карман, ушел домой и больше в Департамент не возвращался»[963]963
  Богданович А. В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 181 (Запись 15 февр. 1893 г.); Кафафов К. Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 5. С. 82. Автор оговаривается: «За достоверность этого рассказа я не ручаюсь, слышал я его в Департаменте».


[Закрыть].

Так, по слову, без санкции товарища министра, заведующего полицией, деньги из секретных сумм не расходовались. По-видимому, в основе пущенной сплетни лежит факт получения П. Н. Дурново 5 тыс. рублей выходного пособия. «Согласно разрешению Вашего Превосходительства, – писал П. Н. Дурново 3 февраля 1893 г. своему непосредственному начальнику, – имею честь испрашивать дозволение на выписку в расход из секретных сумм Департамента пять тысяч рублей для получения мною таковых в виде пособия»[964]964
  ГАРФ. Ф. 102. Д-1. Оп. 1. 1881. Д. 274. Л. 171.


[Закрыть].

П. Н. Дурново нуждался в деньгах, но вором-казнокрадом не был: последние покупают имения, он же имение жены заложил в Дворянском банке за 12 тыс. рублей. Да и не мог он опускаться до этого. Не будем говорить о чести и достоинстве П. Н. Дурново: политические противники, а затем и советские «историки» так оболгали его, вылили на него столько грязи, что все еще в общественном сознании они – честь, достоинство и Дурново – не совместимы. П. Н. Дурново был слишком умен (а ум его признавали и признают), чтобы рубить сук, которым он только и держался: государственная служба была единственным источником его существования.

О Дурново-министре особенно много сплетничали: «очень легкомысленный», его министерство «менее других бывает осведомлено», «умный человек, а делает глупость», «ненадежный», «от строгих мер и арестов толку не будет», «премьером не годится ради его прошлого», уходит – не уходит и т. д., и т. п.[965]965
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 366, 369, 371, 375, 377, 378.


[Закрыть]

В 1905 г. А. А. Стахович[966]966
  Стахович Александр Александрович (1857, д. Пальна Елецкого у. Орловской губ.–1915) – из потомственных дворян. Гласный елецкого уездного земского собрания. Елецкий уездный предводитель. Член «Беседы», «Союза освобождения». Кадет. «Человек болезненный и в общении тяжеловатый. Нервы, очевидно, не всегда у него были хороши» (Полянский Н. П. Воспоминания банкира. М., 2007. С. 76).


[Закрыть] опубликовал в газете «Молва» (5.12) письмо, которое не единожды тогда пересказывалось в либеральных и революционных газетах и листках с единственной целью – замарать, скомпрометировать министра. Тем не менее многие с легкостью готовы были верить. Так, А. А. Киреев записывает: «Стахович (Александр) уличает и[сполняющего] д[олжность] министра внутр[енних] дел П. Дурново в том, что он, Д[урново], сделал со своим овсом какой-то паскудный гешефт; легко может быть»[967]967
  Киреев А. А. Дневник. 1905–1910. М., 2010. С. 116.


[Закрыть].

Некоторые из пересказов воспроизводятся и в постсоветское время: А. Стахович «в очень решительных выражениях и очень определенно обвинял Д[урново] в том, что, продав ему, Стаховичу, как уполномоченному военного ведомства на нужды армии, находившейся на Д[альнем] В[остоке], 15 000 пудов овса из своего имения и получив задаток в размере 80 %, он отказался поставить в армию этот овес, как только обнаружилось, что продажная цена на него значительно повысилась, и требовал от военного ведомства возмещения убытков, в действительности, по утверждению Стаховича, им не понесенных. Письмо это осталось без опровержения»[968]968
  Русский биографический словарь. Т. 6. М., 1999. С. 426.


[Закрыть].

Обращение к тексту письма А. А. Стаховича обнаруживает нечто совсем иное: Стахович купил у Дурново 15 000 пудов овса по 46 коп.; овес следовало поставить на станцию Колышлей не позже 01.03.1905; Дурново получил 5500 рублей (80 % причитающейся ему суммы); Стахович не вывез своевременно закупленный овес; Дурново попросил «добавочную плату за несвоевременную приемку» от него овса; Стахович предложил «сперва прибавку 1 коп. на пуд за летнюю доставку и за хранение с 1-го марта – сперва по 2 руб. 40 коп. с 1000 пудов, а затем, по просьбе Дурново, по 3 руб. с каждого вагона (750 пудов)»; из-за неурожая цены выросли «более чем на 10 коп.»; Дурново письмом от 18.06. попросил «освободить» его от поставки овса; 13.07 Стахович ответил: «Я, соглашаясь, что формально вы, пожалуй, и имеете право отказаться от поставки, указывал вам, что нравственного на то права я не могу за вами признать: в виде задатка вы получили почти полную стоимость овса; за хранение его в своих же амбарах вам назначена очень высокая плата, и, кроме того, за летнюю доставку вам прибавлено по 1 коп. с пуда. Указывал, что за это время цена на овес сильно поднялась и что потому, освободив вас от поставки, я нанесу тем крупный ущерб казне. Основываясь на этом, я не согласился на расторжение сделки, указав вам, что соглашаюсь в виде льготы, принять у вас овес зимним путем»; Дурново согласился; Стахович уехал на 1,5 месяца в отпуск; в начале сентября представитель интендантства приехал принимать овес, однако жена Дурново «отказалась от сдачи овса и внесла в казначейство 5500 рублей (сам Дурново был в Петербурге); Главный интендант освободил Дурново от сделки; Дурново попросил «возместить убытки от продолжительного хранения овса» (1500 руб.); Стахович не согласился: «продержать 10 месяцев без процентов 5500 рублей не убыточно, а выгодно»; Дурново продал овес по 64 коп.

«Но общественное мнение, – заключает Стахович письмо, – к которому я и обращаюсь, наверное, достойно заклеймит ваши поползновения выхватить из казны не причитающиеся вам, собираемые с нищего народа деньги».

Что же получается? А. А. Стахович, видимо, в заботах о «нищем народе» в течение 6-ти месяцев не удосужился вывезти купленный овес. Дурново деньги вернул, за хранение овса ни копейки не получил, да – вдобавок – был Стаховичем ославлен.

В 1906 г. газета «Страна» (14.09) пустила слух, что Дурново не платил земских сборов, которых к 1906 г. накопилось 12 418 рублей.

28 сентября 1906 г. у Богдановичей «Мордвинов (Н. Л., директор канцелярии МВД по делам дворянства в 1902–1906 гг. – А. Б.) говорил про отчаяние Григориянца (смотритель домов МВД), что он вчера должен был доложить Столыпину, что П. Н. Дурново из казенной квартиры увез всю мебель к себе. Столыпин приказал донести себе об этом официально. Вот срам!»[969]969
  Богданович А. В. Указ. соч. С. 402.


[Закрыть]

В 1908 г. новый слух: за Дурново накопилась столь большая недоимка по квартирному налогу, что решено было не выдавать заграничного паспорта «впредь до уплаты» всего долга.

1915 год. «“Русское слово” настолько партийно оподлилось, – возмущался Л. А. Тихомиров, – что в огромной статье обливает труп только что скончавшегося всяческими помоями, вынося все, что только можно найти предосудительного в жизни этого врага революции, и без сомнения даже сочиняя (насчет какой-то поставки овса из своего имения). Разумеется, не упускает из виду и известной истории с бразильским посланником, упуская только один эпизод из нее: что Дурново лично исколотил этого посланника из-за этой прелестницы»[970]970
  Дневник Л. А. Тихомирова. 1915–1917 гг. М., 2008. С. 125. Запись 12 сент. 1915 г.


[Закрыть].

М. А. Алданов в эмиграции, познакомившись с Запиской П. Н. Дурново и заинтересовавшись его личностью, обнаружил, что «в русской новейшей историографии это совершенно неосвещенная фигура». Расспрашивая и «бывших сановников», и «некоторых революционеров-эмигрантов», пришел к такому заключению: «В денежном отношении он был человек честный, и ни в какой форме продажности его никто никогда не обвинял. Но состояния у него не было, а была семья, и он постоянно нуждался в деньгах. Играл на бирже без особого успеха»[971]971
  Алданов Марк. Предсказание П. Н. Дурново // Журналист. 1995. № 4. С. 59.


[Закрыть].

В деньгах П. Н. Дурново действительно нуждался. Так, в 1883 г. семейные обстоятельства (рождение сына, болезнь жены) побудили его просить отпуск и взять «заимообразно» 2 тыс. рублей из секретных сумм департамента полиции «с тем, чтобы долг этот погашался ежемесячными взносами»[972]972
  ГАРФ. Ф. 102. Д-1. Оп. 1. 1881. Д. 274. Л. 44.


[Закрыть].