Текст книги "Процесс"

Попробуем разобраться.

Политические убеждения в большинстве случаев являются результатом не умственных усилий, а чувственных наклонностей, опирающихся на подходящий для этого расчет. Именно они служат первопричиной агрессии в войнах и преступлениях. При этом необходимость морального оправдания побуждает человека придумывать логические построения и чаще всего объясняет их велениями ума и совести. Такая двойственность – результат слабости разума, который, тем не менее, растет. Значит, познание особенностей его роста и открывающихся при этом возможностей является актуальной проблемой времени. В XX веке такое понимание сказалось в создании Лиги Наций, а когда чувство, а не разум снова перевесило (Германия, Италия, Япония, СССР), возник более усовершенствованный проект – ООН и Совет Безопасности. Не исключен следующий этап развития для получения новых форм гарантий безопасной жизни на Земле.

Можно утверждать, что эти формы в основе своей информационные. Они собирают сведения о чувственной и умственной проблематике в мире, то есть об односторонних поступках и явлениях, и представляют их на суд разума (законов общей рациональности!) множества государств. Прогресс налицо, но угроза остается и прячется (террор, отдельные преступления). В противовес ему развитие общечеловеческого разума продолжается и открывает новые возможности для единения людей.

Справедливость! Мы знаем это слово потому, что им всегда руководило чувственное начало. Не будем сейчас выяснять его весьма изменчивые основы. Скажем только, что оно всегда было разным, поскольку его определяла различная информация, получаемая различными по типу людьми. Следовательно, политические и государственные убеждения – результат ограниченной информационности, порожденной национальными, наследственными, семейными, техническими и др. факторами.

Общая справедливость может быть достигнута путем абсолютной информационности. А значит полным пониманием происходящего. В такое многознание важно включать исторические факты, но не столь их описание, но и их ход к тому или иному проявлению. Это анализ средствами ума. Тогда итог в его истинном значении. Тогда итог в его истинном значении достигнет понимания любого человека, а его действия будут справедливы.

Идущая информационная революция приводит к ответу на давно созревший вопрос. Общая справедливость может быть достигнута путем абсолютной информационности, а значит полным пониманием происходящего. В такое многознание важно включать исторические факты, но не столь их описание, а их ход к тому или иному проявлению. Это анализ средствами ума. Тогда итог в его истинном значении станет посильным для понимания любого человека, а его действия – справедливыми для всех. Идущая информационная революция приводит к ответу на еще один давно назревший вопрос: почему государством во всех случаях должен управлять один человек. Даже демократически избранный.

Как же быть с мнением меньшинства на выборах? Игнорировать его? В сказанном выше лежит ответ на этот вопрос. Глобальная информационность, она же компетентность и доступная для этого техника, дают возможность каждому гражданину сказать свое слово в решении вопросов государственного масштаба, а не только один раз участвовать в выборах или демонстрациях протеста. В этом случае понятие «демократия» станет уделом не большинства, а абсолютным (о чем и говорит этот термин в переводе: «власть народа») и сделает ненужными кампанию выборов, митинги, демонстрации и другие проявления не столь мнений, сколь неосознанных эмоций человека. Поступки и мнения в политическом и ином поле, станут достоянием не только большинства, а всех, кто захочет участвовать в управлении. Вряд ли тогда нужны будут так называемые выборы. Парламентом станет все население страны. Более того, страны, сегодня решающие между собой международные споры большинством голосов, а значит оперирующие локальными интересами, станут руководствоваться интересами общими, в которые обязательно будет входить и решение проблем отдельного человеческого сообщества (государства).

В конечном итоге вслед за рациональностью внутренней политики отдельных стран станет ненужной внешняя политика. В целом институт политики станет архаичным как выражение лукавства и демагогии в истории человечества. Автор надеется, что все изложенное им не имеет этих позорных качеств. Прямота мысли служит стилевым доказательством правоты сделанных выводов. Наукообразность – знак двойственности мнений, а значит ложь.

Рациональный вывод в словесно-цифровых выражениях может быть достигнут уже сегодня с помощью современных и всесильных электронно-вычислительных услуг. Беда в том, что человек сегодняшнего дня еще не может привести в действие достигнутые выводы. Не созрел. Он заменяет такой вывод старой уютной на первый взгляд политикой.

Информационность может стать решающим началом в борьбе с преступлениями. У человека, как мы уже говорили, имеются издержки чувства, стимулированные растущим разумом. Современное противостояние выглядит так: преступление – результат чувства, наказание – вмешательство разума. Абсолютизация одного из них вне естественного развития нарушит возможности существования человека. Чем больше человек будет знать об окружающем его мире, тем меньше он будет отделять его от себя. Для этого он не должен возвращаться в рай, поскольку там не стимулировалась жажда познания. То самое согласие, о котором мы говорили в отношении государств, может быть достигнуто и между отдельными людьми. Возможность знания, которому было дано начало еще в райском саду, могут стать при максимальном его постижении причиной не чувственного соблазна, рождающего жадность и жестокость, а разума, как силы высшей справедливости.

При развитии такой тенденции возможна глобализация не только по имущественным интересам, но и по законам совести, а значит организация жизни по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» без извращений террористического социализма и спекулятивного коммунизма.

Мы говорили о Суде и сотворении нового духовного мира. Абсолютная или близкая к ней информация представит нам наиболее полную оценку истории человека, в которой какое-то из будущих поколений сможет, наконец, разобраться. В его приговоре будут звучать зачатки нового мира. Мы придем к сходству законов общества с законами природы, не только растительного и животного мира, но и внеземного. Но осознать эту истину нам доведется только в будущем, когда человек станет знать и понимать больше и освоит новые черты своей природы. Современный рационализм – это путь к слиянию первозданного инстинкта с системой общественного самосохранения, которую можно осмыслить и воплотить в жизнь согласно экономическому, культурному и научно-техническому развитию человечества. Такой прогресс дает возможность владения информацией без каких-либо ограничений и приблизит человека к кардинальному решению проблем своего существования. Нами кратко проанализирован естественный путь истории человека. Еще раз: вектор такого анализа – развитие от чувства к разуму. Чувство появилось с момента, когда родившееся человеческое существо было еще близко к животному. Тяготение к знанию проявилось, когда человек вышел в мир. С этого момента непрерывно развивающийся разум входил в конфликт с чувством, которое не имело доступа к миру в масштабах растущего мышления и потому зачастую бунтовало против него. Однако разум шел вперед, оставляя чувство на прежних позициях. Такое противостояние длилось до резкого подъема умственного развития человека за последние два века.

Чувственное начало не могло согласиться с этим и ощутило угрозу первозданному природному наследию, заложенному в глубине человеческого существа. Его взрыв оказался сильнее, чем предполагалось. Оно желало не только победить разум, но и властвовать над ним. В этом жестоком столкновении разум все же победил, но проблема противостояния со стихией чувства осталась. Разрешить ее можно только культурой – производной разума, которая способна воспитать начальный инстинкт без его крайностей и в безопасных пределах. Тогда он сможет органически помогать разуму в целях создания нового человеческого существа без противоречий губительной силы. Такое единство мы и называем цивилизованным рационализмом.

Путь труден. Понять эти трудности необходимо для того, чтобы встать на ноги после исторических катастроф последнего времени. Особая острота существования активизирует мысль. Она хочет быть проницательнее. Для этого нужна полная информация о недавних опасностях и извращениях в жизни рода человеческого. Они тоже были наделены высшей силой и потому неизбежны. Нам надо не устрашаться сюрпризами собственного развития, а найти возможности, чтобы продолжить бытие человечества в той форме, которая может быть принята.

Мы изложили факты и некоторые предложения. Понять все это, значит сдать экзамен по политической и моральной истории, который дает право для перехода в следующий класс существования. Читатель может поинтересоваться, каков же последний класс, выпускной? Он изложен в Библии: «Не делай другому то, что не хотел бы испытать сам!»

В результате исследования событий нашей эры мы возвращаемся к истокам. И это не случайно. Существование человечества имеет цельный характер. В графическом изображении это спираль, по контуру которой идет эволюция человека. Чтобы понять эту закономерность надо пройти хотя бы часть пути развития вида, не впадая временами в отчаяние от самоубийственных попыток человечества повергнуть себя вспять. Конца такого заноса нет. Есть попытки возвращения к природным истокам, но уже не в качестве Адама, а нового человеческого существа, обогащенного знанием мира и потому вступающего в следующий этап своей истории. Это не замкнутый круг, а всего-навсего второй виток спирали его развития.

Так видится путь нашей жизни и следующих поколений.

Глава 4. Nota bene

В XX веке на Земле произошла катастрофа. Это не было землетрясение, или извержение вулканов, ни наводнения или засуха. Ни эпидемий. Это было делом рук человеческих, которых никто не призывал к случившемуся. И все же от своих собратьев погибли сотни миллионов человек в России, называемой тогда СССР, Германии, Китае, Японии и многих других странах. Это произошло в результате социальных и расовых войн, вызвавших ранения, болезни и голод. Именно такой характер случившегося обязывает выжившую часть человечества и их потомков понять существо столь страшного явления, присущего только природе человека. Однако этого сделано не было. Политики в своих исследованиях остановились на таких явлениях, как тоталитарная власть, таившая в себе мощный потенциал человеконенавистничества, который для всей земной природы является чем-то ненормальным, подобно душевной болезни.

Однако если психические расстройства отдельных людей научились лечить без крови, то в данном случае для достижения безопасного мира кровь пролилась и льется в неописуемых масштабах.

Значит, еще раз скажем: человечеству необходимо исследовать свою природу, не физическую, а содержавшую такое редкое во Вселенной качество как разум. Такое не менее важно, чем открытие законов фундаментальных наук: физики, химии, математики. В этих областях знания человек далеко продвинулся вперед, познал космос, а болезни разума и чувства росли от века в век, будучи совершенно неподдающимся точным исследованиям. Но жить в таком неведении оказалось непросто. Кровопролитие оказало свое влияние на генную и нравственную суть человеческого существа. Оно утратило волю к жизни, к познанию природы окружающего мира, короче говоря, махнуло рукой на сам смысл своего существования. Оно ест и пьет, но не видит будущего и даже боится думать о нем. Страх стал определяющим чувством, поскольку разум нашел возможности быстро истребить все человечество. Новое оружие стало достоянием многих стран. Они не пускают его в ход, и это стало гарантией мира, державшегося на потенциальном зле, а не добре. Значит, угроза существованию человека есть и будет до того момента, когда человек научится под влиянием перманентного страха изменять будущий мир для собственной всесильной гуманной природы.

Но пока мы живем всем тем, чем и жили до катастрофы. Наука, техника, бытовые удобства, искусство, литература, религия являются чем-то привычным и закрывают нам глаза на прошлое. А это значит, что некоторые качества природы человека, которым сейчас ничто не угрожает, могут дать о себе знать и показаться успокоившемуся человеку чем-то более привлекательным, чем угнетающий страх.

В такой вроде бы мирной, но тайной обстановке человек пытается хотя бы внешне украсить окружающую его действительность. Продолжается, например, влечение к так называемой художественной культуре. Она не несет зло, но может существовать только как память о прошлых временах, заглушая все то, что случилось впоследствии на Земле. Значит, надо не успокаивать колыбельными песенками уцелевших в огне людей, а будить их разум и потенциал познания для того, чтобы победить зло.

Одновременно в людской среде развивалось такое явление как культура, и она казалась средством добра. Но после катастрофы она оказалась недостаточным средством, приличной оболочкой, под которой живет зверь.

Культура в любых ее видах нуждается время от времени в радикальном пересмотре потому, что все духовное творчество зависит от приобретаемого опыта человека и формирования его психологии. Тогда она станет крепче. Масштабы насилия XX века, меняют взгляд на якобы существующее во времени единство природы человека, а тем более на гуманитарный прогресс, который представляло классическое искусство.

Поскольку разум будет продолжать существовать, новая неизбежная ступень развития найдет новую культуру и превратит старую в музейную редкость, почитаемую, но никак не переносимую в сегодняшний день.

Поясним еще раз: наши критические выводы в отношении окружающей нас бытовой и церковной культуры родились после катастрофы XX века, открывшей нам глаза на человеческий потенциал, который может быть страшным. Произошло надругательство над заветами Евангелия и других религий. Романтика и оптимизм так называемых классиков литературы и искусства потеряли почву под ногами. Их призыв к борьбе с пороками людей не нашел отклика. Реакция оказалась сильнее. Значит, духовное начало человека должно найти себя в новом качестве, в новой силе. Или превратить себя в животное. Другого пути нет. Это закономерное требование не все понимают, но оно должно дойти до сознания людей. Если они вернутся к старому историческому опыту и соответствующему ему образу мысли и чувствований, снова поверят в обнадеживающую романтику литературы и искусства, крайности и кризисы останутся жить и будут угрожать человеку, только может в иной более страшной стилистике. Человечеству надо учиться на себе самом.

Страны, не пережившие катастрофу, имеют право на более терпимое отношение к наклонностям своих граждан. Они более счастливы в своем существовании и соответственно более ограничены в своем опыте. Забывчивость, например в сегодняшней России, своего недавнего прошлого, говорит, что подобная катастрофа способна делать людей не людьми. Они находятся как бы во сне и поэтому не могут мобилизоваться, чтобы создать реальную жизнь. Они не хотят и не могут взять на себя ответственность за содеянное. Только у небольшой части людей, переживших такой крах, может возникнуть новая культура или хотя бы предчувствие ее.

Экстремистские режимы разрушили культуру XI–XXI веков и привели к циничному пониманию мира или к непониманию его вообще. Жизнь идет вслепую. Но даже это имеет свое содержание, поскольку порождает какие-то настроения и миражи. Современный исследователь, Ле-Барр, пришел к выводу, что оба стремления возникают из неудовлетворенных желаний человека, представляющих, тем не менее, определенный потенциал возможностей.

Более того, не надо думать, что раскаяние нации, как это произошло в Германии, Италии и Японии, достаточно для очищения. Нужно логически объяснить пережитое зло. Тогда оно станет частью истории человечества и даст ему право ориентироваться в будущем. Иначе опасность того, что мы называем тотальным геноцидом, остается у всех людей, а не только у русских, немцев и китайцев.

Поэтому мы обязаны более критично относиться к художественному творчеству вообще и не предполагать, что оно может воспитывать и корректировать существование современного человека.

Гуманитарная культура – комплекс чувствований, мышления и деяний человека, истоком которых является добро. Со временем этот комплекс становится больше и многообразнее. Оценка новых слагаемых требует зрелости чувства, а точнее умности чувства. Современное развитие – это воспитание абсолютного слуха к новому масштабу культуры. Если этого достигнуть, то библейские истины, разрушенные человеком, восстанут. Однако, тяжело раненый человек не достигнет сразу желаемого уровня развития. Он принимает светскую культуру и церковную так же, как погремушка утешает плачущего ребенка.

Следует примириться с этим?

А может сделать попытку пробиться через развалины к правде? Попробуем это совершить на знакомых всем примерах.

Светская культура – это не только отдых от труда или иллюзорное пришествие в иной мир, но и образное обращение к надежде в жизни человека. Надежда характеризует значение культуры и искусства как веру в лучшее будущее. Красота, даже в трагедийных сюжетах, всегда означала не тупик, а выход из него путем оптимизации сознания. Нет его в реальной жизни, более того, если она растоптана, значит, нет и культуры, нет искусства и литературы, основа которых – духовная перспектива. Этому нас научил прошедший век, показавший внезапный крах гуманистических надежд.

С тех пор литература и искусство в их традиционном понимании утратили свое значение.

Интересы и увлечения свободных от излишнего труда слоев общества, после перенесенного ими ледяного ушата воды, (вернее горячей крови), потеряли свою оценочную шкалу и никак не могут понять, что случилось. Чувственные, романтические иллюзии у многих еще сохранились. На фоне недоброй реальности они стали для одних дискредитацией мысли и чувства, а для других – просто обманом («нас возвышающим», как сказал поэт), что и было частью политики тоталитарных режимов. Чемпионом в этом явился СССР, где, якобы, перспективное существование людей подкреплялось идеологизированной культурой и одновременно величайшим градусом античеловечности. Большая амплитуда колебаний такого исторического маятника вела к столь же большим разнополюсным проявлениям, не понятым человеком, но терпимым им, как например массовый террор. Подобное сосуществование лжи и реальности позволяет утверждать, что любой заявленный высокий мировоззренческий градус (например, идея коммунизма или нацизма) опасны для обыденного человеческого существования. Это знак не передового мышления, а недоразвития, шаг назад, якобы опережающего иллюзию достигнутой зрелости. Общий исторический прогресс разума говорит о его соответствии реальным возможностям человека.

Значит чума, поразившая человека в XX веке, может быть побеждена.

Могут возразить: в литературе и искусстве создано немало аналитических произведений, раскрывающих многообразные черты в поведении человека. Только выбирай! Но эти произведения не имели обратного воздействия. Как ни прискорбно, это говорит о том, Шекспир, Гете, Пушкин, Тургенев, Достоевский, Толстой, Бетховен и другие люди подобного уровня ничему не научили человека даже во впечатлительном юном возрасте. При первом знакомстве он бывает радостно поражен тем, что они открывают перед ним. Но жизнь имеет свои законы. Особенно ярко они проявляются в период экстремальных событий и тогда обнаруживают свою истинную невысокую ценность. Обыденная жизнь побеждает также потому, что не разгадана людьми-творцами, и поэтому видимая и слышимая культура бессильна помочь нам. Сегодня мы в состоянии понять хотя бы это.

Могут также возразить: художественное произведение несет красоту, которую так абсолютизировал Достоевский. Но он говорил о красоте внутренней нерукотворной как о свойстве будущего человеческого существа. То, что мы называем художественностью, находится в нашу эпоху вне нас, и нам предлагается полюбоваться этим, как попыткой принять идеал. Во всех случаях эта попытка на нас радикально не влияет. Она только дает нам право получить минутное удовольствие.

Слова о том, что красота спасет мир, означают мечту о победе над злом путем прихода к полному гармоничному существованию. Возникнут черты, рожденные не талантливым меньшинством, а личностью ничем не скованного человека, никого не обманывающего, не утешающего. Сегодня она является прилагательным к существующей жизни, а надо бы – существительным. Красота станет нормой и перестанет нуждаться даже в своем наименовании. Тогда культура станет частью жизни без каких-либо иллюзий.

Это – мечта.

Пока же красота воспринимается как контраст до или после столкновения с некрасивым. Когда этого контраста не наблюдается, человек принимает существующее, каким бы оно ни было, за признаваемую им обыденность. А чувство красоты требует избранности. Альберт Эйнштейн видел красоту даже в теории относительности. Именно это убедило его в правоте своих научных изысканий. Эстетическое начало может стать проверкой правильности глубокого физического и математического поиска. Так может складываться динамика жизни и абсолютное ее понимание человеком.

Красота – это гармоничность формы и содержания, привлекающая не только эстетически, но и физиологически. Красота – маяк жизненного отбора лучшего. Ее наиболее высокие (божественные!) признаки приходят к человеку на первом этапе очарования. Закрепить его люди не в состоянии, как это было обещано в библейском раю, поэтому слабые духом чаще всего идут не на духовное, а на чувственное сближение. Смысл его – рождение нового поколения, которому снова дается шанс на овладение высоким идеалом. Случись, в конце концов, такое, человек достигнет бессмертия. Пока подобный идеал остается только стимулом продолжения рода человеческого для новых этапов познания.

Можно признать, что художественное творчество имеет немалую силу притяжения. Несмотря на ограниченность возможностей художников, люди по-прежнему обращаются к ним. В свете событий в XX веке и сделанными трагическими открытиями человек продолжает гипнотически внимать такому явлению, как рожденное до него искусство с его ложностью. Такое чувственное обаяние требует разъяснения, начиная с длительного докризисного периода.

Начнем с неподвижного – рисунка, живописи. Это метод передачи движения без оного. Он интересен, ибо реализует возможность человека продолжить жизнь сюжета в своем видении. Ненадолго. Поэтому такую возможность уже в древности можно было назвать иллюзией. Художник чувствует это и пытается руководить впечатлением зрителя. Появляются манеры импрессионизма, эксцентрического изменение природы предмета (Пикассо, Дали), свобода руководства впечатлением в абстракционизме и др. Может, все это – просто богатство фантазии? А может, столь многообразная условность – знак разочарования от невозможности найти общий язык друг с другом. Этот тупик отобразил, в частности, художник Малевич, нарисовав черный квадрат как естественное заграждение для возможностей человека найти красоту.

Изображение человеческого тела привело к самому телу, то есть к показу сюжета человеком в его природном движении. Родилась сценическая игра. Сначала она избегала жизненного разнообразия и пользовалась рядом характерных масок, сохранявших традицию легко узнаваемых образов, их поведения в различных ситуациях. Уже тогда художники сцены были убеждены, что знают правду и умеют донести ее до зрителя.

К. Станиславский говорил: «Не верю!», когда правдоподобие казалось ему недостаточным. И «Верю!», когда был убежден, что зрителя, насколько он знал его, успешно обманет игра. Правды в театре изначально нет. Поэтому называть свои мемуары «Театр без вранья», как это сделал современный режиссер М. Захаров, нельзя. На протяжении своего развития театр сменил немало школ, и каждая из них провозглашала свою правду, разочаровавшись в предыдущей. Как сказал сатирик Ежи Лец: «Повторяться и каждый раз по-новому – не это ли и есть искусство?» (книга «Почти все»).

Условность сцены шла от народных корней через психологическое переживание актера, отклоняясь к метафоричности, гротеску, пантомиме, стремилась найти ключ к сердцу зрителя путем разрушения «четвертой сценической стены». Наверное, поэтому так успешно развилась эстрада, которая этой «стены» не имеет и может, казалось бы, не прятать личность актера, поручая ему прозаический, игровой диалог или песенный монолог. Перед зрителем возникает нечто прекрасное, вроде бы настоящее, – «человек-звезда» – идеал личности, и он вслед за восхищением начинает ощущать свою неполноценность, превращающуюся после всего пережитого в психологический комплекс.

Значит, и эстрада не в состоянии достигнуть настоящности. Наибольших результатов добилась в свое время четверка «Битлов». Они на сцене были такими же, как за кулисами, в жизни. Это был новаторский феномен, но он пока неповторим, поскольку не подчиняется определенной логической заданности, или методике. Хотя цель показана: искусство хочет стать частью реальной жизни. Можно ли достигнуть этого?

До того как ответить на этот вопрос, обратимся еще к одному виду искусства – кино. Это – иллюзия овладения действием вне сцены, в данном случае экрана, как вширь, так и вглубь. Эффект максимальный. При показе первого в истории фильма «Приход поезда» зрители срывались с мест и бежали от надвигающегося на них паровоза. Очень скоро эффект стал усиливаться монтажом, то есть смысловым сочетанием наиболее значительных эпизодов киноповествования без постепенного их проявления, как это бывает в жизни. Но человек привыкает к иллюзии. И, как в театре, он стал смотреть кинофильм как более или менее занимательное повествование, не обращая внимания на средства достижения этого. Очень странно. Реалист, физик Нильс Бор пришел к мнению: несмотря на самые невероятные хитросплетения киносюжета, рядовой зритель, тем не менее, готов им верить. «Но то, что одновременно там оказывается человек с кинокамерой и снимает на пленку всю сию чертовщину, это уже превосходит меру моей доверчивости», – заключил он. С не меньшей справедливостью эти слова могут быть отнесены к интимным сценам в кино. И в театре тоже.

Есть и другое сценическое очарование. Это притягательные человеческие типажи. Как бы они ни были красивы, мужественны или женственны, подражать им невозможно. Общение с обаятельным актером совершается в условиях, которые предлагает только он и его режиссер. Это резко отличается от живого общения с близкими людьми, обстоятельства которого определяют все его участники, а не только одна сторона. При равном общении человека с человеком в каждом из них срабатывает свое, врожденное. Зрителей тут нет. Человек может продолжить или прекратить контакт с собеседником по своему усмотрению и согласно объективным обстоятельствам. Но этого мало. Участник безусловного человеческого контакта может сделать из него выводы, могущие повлиять на его поступки и убеждения в жизни. А это самое важное.

Такого не бывает или подобное воздействие очень редко встречается. Оно развивает впечатление и одновременно дает понять, что другому человеку достигнуть подобного нельзя. Искусство (и не только сценическое) можно трактовать как минутное удаление индивидуума от проблематики жизни, и перенос его в теплую ванну, которая быстро остывает. Таковыми могут быть творения, даже глубоко мыслящие созданными образами. Например, симфонические. Но и его антиподы, народная песня, могут нести правду, поскольку это разговор с самим собой или с хорошими собеседниками. Даже, если такой разговор идет со сцены.

Художественное творчество в любых его жанрах должно в наши дни быть демистифицировано. Тогда оно может позволить поднять острые вопросы человеческого бытия. Вопросы подняты, и их называют правдой, иногда глубокой, иной раз прекрасной. При этом забывается, что искусство – не правда, а рожденный воображением, чувством субъективный вариант правды, выраженный с максимальной убедительностью автором и исполнителем, то есть совсем другим человеком, вне его и их житейской среды. Ведь за кулисами, вне роли артист – совершенно иной человек и при этом настоящий, что говорит о ложной природе его сценического ремесла. Искусство – это иллюзия, своего рода трюк со смысловым подтекстом. Он привлекает внимание, но отвечать на него серьезными переживаниями абсурдно.

Тем не менее, человек удовлетворительно реагирует на произведения искусства, даже ищет их. Не значит ли это, что впечатляющая неправда сильнее правды реальной жизни? Чувство ищет иллюзии, без которых ему трудно существовать. Но даже если он его находит, истину он не уносит в кармане домой, а довольствуется только полученным им эстетическим обманом. Таково еще одно доказательство слабости разума человека. Какого-то этапа пути его развития. Он многое воспринимает, но бессилен как до, так и после этого. Наверное, эту жалкую картину будут со снисходительной улыбкой воспринимать люди будущего, если таковые придут в наш мир.

Но мы живем в настоящем и во имя справедливости должны признать, что современность в мире принесла большую зрелость, выкованную страданием. Те, кто этого не чувствует – люди прошлого, еще не пришедшие в сегодняшний день.

Такое утверждение рождается не из истории искусств, а из истории человечества. До XX века у людей жила надежда на добро, диктуемая биологическим и нравственным началом. Искусство XV–XIX веков соответствовало надеждам человека. Поэтому оно имело не только внешний, но и внутренний успех, отвечающий вкусам человека. На самом деле в глубинах этих реалий зрела катастрофа. Когда она наступила (XX век) выяснилось, что искусство и литература не сыграли своей роли, обесценились и потому перестали морально существовать. Они стали в лучшем случае фоном протекающей жизни, совершенно несоответствующим ее содержанию, более того – духу. Еще раз скажем, обращение сегодня к искусству – это отдых, отвлечение от жизни, а не слияние с ней. Не более того.

Античеловечность XX века опрокинула не только расцветшую было мораль, но и природные каноны человеческого существования. Человек это чувствует, но осмыслить такое ему трудно. Без понимания происшедшего он не двинется вперед. Если люди выработают новую правдивую доктрину своего обитания, тогда вероятно появится новое понимание жизни, отвечающее реальности и надежде. Это найдет свое отражение в искусстве, совершенно новом.