Текст книги "Процесс"

Сказывался механизм обратного социального отбора – сохранение власти худших представителей народа. Они составляли так называемую партхозноменклатуру – перечень лиц, известных только в картотеке ЦК КПСС и которым позволено было занимать ответственные посты. Они высоко оплачивались и определяли всю внутреннюю жизнь и внешнюю политику страны, согласно установкам вождя.

Однако, области, которые работали на усиление военной мощи государства, подчинялись правилам нормального профессионального отбора. Так капиталистический, более здоровый строй, диктовал свои правила поведения строю больному, но последний принимал их только в той части, без успехов в которой он мог проиграть все. Здесь работали действительно способные люди. Все они были заняты подготовкой страны к агрессивной войне. Даже в мифическом случае победы она смогла бы обеспечить безопасность не народу, а искусственным условиям его существования. Так и произошло в результате победы в Великой Отечественной войне.

В государстве создалась тяжелая обстановка, характеризуемая отсутствием полезных и экономически перспективных идей. Но власть не желала замечать нарастающего кризиса. Она продолжала заниматься трескучей политической пропагандой, составлением планов развития, отличающихся крайней претенциозностью, ввязывалась в преступные военные авантюры, устраивала дорогостоящие политические шоу – фестивали молодежи и олимпиады.

Агитационное вещание московского радио на зарубежные страны носило откровенно циничный характер. Факты, которыми оно оперировало, придумывались. Для того, чтобы они выглядели правдоподобными, на радио существовала закрытая для чужих справочная библиотека общих сведений по заводам, фабрикам, колхозам. Оттуда можно было почерпнуть подлинные адреса и фамилии, а затем приложить к ним фантазию сочинителя.

Казалось бы, руководители страны должны были обратить внимание на то, что стратегия глобальной дезинформации не дает никаких ощутимых результатов. На все каналы политической пропаганды ежегодно ассигновывались миллиардные суммы. Они являлись лишь частью затрат на выполнение экспансионистских планов, среди которых на первом месте стояли военные, а среди них задачи, связанные с освоением космоса. Кремль не забывал свою манию к агрессивной войне. В 1968 году он оккупировал Чехословакию, а незадолго после этого вторгся своими вооруженными силами в Афганистан. Целью этого авантюристического шага было установление в этой стране советского строя. Эта война обходилась советскому государству в сумму около 100 млн. долларов в один только день (Л. Наумов. «Афганская война»), но добиться успехов не могла. Небольшая отсталая страна оказалась сильнее огромной, но деморализованной державы.

Государства, проходящие под рубрикой врагов, затрачивали на русскоязычное радиовещание только 100 млн. долларов в год, и при этом чувствовали себя все увереннее. Здравый смысл должен был подсказать руководству СССР, что изменение внутренней экономической политики, которое приведет к повышению уровня жизни населения, более эффективно для укрепления авторитета власти, чем ракеты и пропаганда.

Задним умом лидеры это чувствовали. Но они понимали и более для них важное: мирное сосуществование советского строя бок о бок с более жизнестойкими социальными структурами за рубежом не выдержит конкуренции и потому смерти подобно. Как говорится, лучший вид обороны – нападение. В данном случае это была подрывная политическая, дипломатическая и военная деятельность, дающая какой-то шанс на выигрыш в этой нечистой игре. Она всячески изображала человечность своего подхода к явлениям, пытаясь таким образом завоевать симпатии части западного мира и тем ослабить его бдительность. Ложь советского мира стала угрозой основополагающей человеческой морали. Она создала новый мир, бредовый негативизм которого могли понять и оценить немногие.

Компартии многих стран еще не изжили идеалистических представлений о «ленинизме-сталинизме», сторонились фактов, свидетельствующих о его преступлениях, а потому легко превращались в подрывные антиправительственные организации, состоящие на жаловании у Москвы. Их коррумпированная деятельность в последний период существования советской власти говорила о том, что и поздний большевизм по-прежнему стремился завоевать мир военными, подрывными, демагогическими средствами. В понятия «мирные цели», «права человека», «борьба за мир» вкладывалось противоположное содержание.

Холодная война велась большевиками до последнего вздоха. Экономический самообман заменял трезвый расчет, и следствием этого стало разложение командных структур. Они скорее чувствовали, чем понимали приближение краха и реагировали на это по-разному, хотя и похоже.

Откровенно карьерными заведениями стали ЦК ВЛКСМ и смежные с ним учреждения. Здесь с учетом требований времени пестовался новый тип начальственного лица – собранного, циничного, жестокого, напоминающего деятелей гитлерюгенда. Кандидатам предлагался бег с препятствиями по должностной лестнице в целях проверки их способностей по преодолению конъюнктурных барьеров и служебных интриг. Таким способом формировалась партийная смена – хищная, решительная и изворотливая, а в своем кругу компанейская, гуляющая с размахом, но туго знающая свой интерес. К типу таких людей принадлежал, в частности, будущий глава ГКЧП и вице-президент СССР Янаев – ставленник Горбачева.

Одновременно шел стихийный поиск новых основ. Инициативу в этом стремился перехватить ЦК партии. Лицемерно провозглашая равенство и дружбу народов, он все более твердо проводил русскую национальную линию. Понятие «класс-гегемон» заменялось понятием «нация-гегемон», а прежние интернационалистские идеалы уходили в вечную тень. Сказывалась искусственность структуры СССР как единого многонационального государства, созданного якобы на добровольной основе. С ослаблением силового фактора центра росли центробежные силы на окраинах. Противопоставляя им авторитет «старшего брата» (Кремля), власть, хотела она этого или нет, шла по шовинистическому пути. Развивался государственный антисемитизм. Такой путь вел к открытой национальной дискриминации, если бы история советского государства продолжилась.

Спрашивается, какое место в этой ситуации могла занимать идеология? Будучи не в силах доказать правильность ее положений какими-либо фактическими достижениями – повышение уровня жизни людей, власть обратилась к другим понятиям и терминам – таким, как державность и символы веры.

Однако гипнотические свойства подобной риторики слабели. Рядовой человек в своей набором слов. скудной жизни начинал понимать ее действительную цену. Любое идеологическое внушение не замечалось.

Принято считать, что советская идеология пронизывала все стороны существования человека в СССР. Это не совсем так. Можно говорить о всеобщности советской психологии, воспитанной укладом существующей жизни. Но даже в ней советский человек относился к партийности как к дежурному «отче наш», как к условности привычной жизни.

Мало того, власти нарушили в последний период существования СССР одно из важнейших правил своего «социалистического» государства – изоляцию от высокоразвитых стран. Такой барьер ранее объяснялся необходимостью защиты от шпионажа и диверсий. Действительная же причина состояла в нежелании властей, чтобы люди получали объективную информацию и видели собственными глазами, что могут представлять собой социальные и экономические достижения тех стран, которые долгие годы клеймились как разлагающиеся и эксплуататорские. Сравнение с СССР на фоне его пропагандистской истерики и привычной бедности комментариев не требовало.

Упорно не желающее считаться с новой нарастающей реальностью, руководство, скрывая неудачи в реальной экономике, трубило на всех углах об успехах в освоении космоса, умалчивая при этом, что советские космические программы носили на 90 % военный характер и были государству не по карману. Неудачи в политическом противостоянии двух блоков нейтрализовались форсированной экономической и военной помощью странам промосковской ориентации. Она была Советскому Союзу тоже не по карману и потому носила авантюристический характер.

Например, Омская область в планово-командном порядке перекачивала свои продукты в голодную Кубу, в результате чего уровень жизни населения этой области был ниже кубинского. Во время политического кризиса в Польше туда было безвозмездно передано товаров и продовольствия на сумму 4,4 млрд. рублей. Сделано это было в период нарастающего экономического дисбаланса в СССР с единственной целью: притупить политические противоречия в стране, желающей выйти из-под опеки Кремля.

Большую опасность представляли собой и тайные действия по подготовке страны к наступательной биологической войне. В 1973 году было принято секретное постановление ЦК КПСС и СМ СССР, обязывающее советских ученых разработать новое оружие на основе молекулярной биологии. Около 40 учреждений составили военно-биологический комплекс, который к 1991 году был готов к тотальной войне новыми средствами («Новое время» 1998. № 30). Все это происходило после подписания правительством СССР в 1972 году международной конвенции о запрещении биологического и токсинного оружия. Профессор Л. Федоров позднее сообщил в «Новой газете» (2004. № 88), что СССР значительно перегнал американцев по производству химического оружия. Снова впереди планеты всей?

Перед нами изнасилованный, изношенный и уже исчерпавший свои возможности механизм абсолютной и в то же время бессильной власти. Такой финал говорит об опасной и недолгой жизнеспособности любого командного строя, какие бы доказательства в свою пользу он бы ни приводил. Когда же приблизился материальный крах страны вместе с маскирующей его идеей, власть имущие думали только о том, как сохранить свои позиции, уже не прикрываясь никакими теориями. Они были готовы бороться за свое положение даже в «голом» виде, лишь бы сохранить рушащуюся структуру и свое властное положение. «Левое – прогрессивное, правое – реакционное», – твердили большевики всех поколений. Только позднее стало ясно, что и то и другое в своем крайнем выражении характеризует лишь закрытое общество, которое боится окружающего его открытого мира, поскольку следует обратным понятиям. Оно осознает свою слабость и пытается отгородиться от более сильных прогрессивных систем. Они опасны для него своим заразительным социальным примером. Так поступает политическое руководство Северной Кореи.

Около одного миллиона номенклатурных работников, а с семьями – около 3 млн. человек (немногим более 1 % населения СССР) жили в довольстве и комфорте. Созданная для них сеть распределителей, почти бесплатных продуктов питания и вещей, квартир, госдач, элитных санаториев, поликлиник, аптек, больниц, особых транспортных средств, культурных услуг резко контрастировала с низким уровнем жизни народа. Номенклатурные руководители негласно получали в закрытых конвертах крупные суммы денег ежемесячно без их учета в платежных ведомостях. Это была доверительно официальная кража государственных средств – форма коррупции, развившаяся в дальнейшем до огромных размеров. Но это было только началом действия законов разложения. Круг номенклатуры в последний период советской власти резко расширился.

Газета «Известия» в 1987 году писала: «В сфере управления у нас сейчас занято около 18 миллионов человек. Это составляет 15 процентов трудовых ресурсов страны». Если считать, что честность общества в целом проверяется честностью его должностных лиц, то мы придем к неутешительной картине: во всех центральных учреждениях СССР шел процесс отторжения ряда руководящих людей, строгая честность которых мешала номенклатурной верхушке добиваться собственных бесчестных целей. Речь шла не просто о взятках, а о составлении ненужных бумаг и ложных отчетов во имя своего командного положения. За это чиновники получали зарплаты и премии. Коррупционная система уничтожала возможности делового расчета.

Уже в шестидесятых годах способы поддержания жизнеспособности советского строя и его экономики оказались исчерпанными. Наступил период, характеризуемый отсутствием возможности верхов к движению не только вперед, но даже вспять. Общество все глубже погружалось в болото неподвижности. Но в такие периоды жизнь с ее поступательным движением не иссякает. Теряя возможность силового принуждения, представители власти все больше обращались к власти денег, изменяющей дух советской эпохи. Это была естественная эволюция людей, переваривших ранние идеалы Октября. Началось это давно.

В 1919 году умер второй человек большевистской власти Я. Свердлов. Он оставил запертый сейф, который вскрыли в 1935 году. Там были обнаружены огромные ценности – золото, драгоценности, деньги, загранпаспорта. Не стоит удивляться после этого, что и у второго правящего эшелона быстро проявилось криминальное начало. Такими были военачальники Буденный, Котовский, Миронов, Дыбенко и др. По последним сведениям сам Ленин распоряжался фондами партии и выдавал их наличными, но только тем, кому считал нужным в зависимости от его настроения в ходе своей хронической болезни. Сталин знал об этом и считал, что на подобные явления надо смотреть сквозь пальцы. По его инициативе был упразднен так называемый партмаксимум (верхний уровень зарплаты партийной верхушки – дань уравниловке), что повлекло быстрое увеличение численности партхозноменклатуры. Более того, в 1948 году он запретил министерству госконтроля ревизовать верха государственной власти – министерства, советы, высшие партийные и хозяйственные органы. Это поощрило коррупционность ближнего к вождю круга и содействовало материальному, а не идейному укреплению властной вертикали. Позже выявилась его склонность к военизации мирных министерств. Так все местные подразделения министерства заготовок были подчинены воинской дисциплине.

Развилась почти легальная система взяточничества. В Закавказье, в среднеазиатских республиках назначение на должность секретаря обкома или райкома партии имело таксу оплаты вышестоящим чиновникам, исчисляющуюся в сотнях тысяч рублей. А эти суммы имелись на руках у представителей узкого круга. В подобный прейскурант были включены не только партийные и административные должности, но и правоохранительные (прокуроры, судьи), а также научные – президенты академий наук, директора исследовательских и учебных институтов.

Такие склонности глубоко проникали в центральные учреждения СССР. Все говорило о том, что гражданская честность ни к какой выгоде для чиновников не приводит и все больше уступает место хищнической спайке власть имущих. В этой среде идеи умерли давно, мораль определялась степенью богатства, политика – насилием и умением манипулировать общими представлениями и обычаями. Такова характеристика и сегодняшнего дня России. Лет двадцать назад она пыталась противостоять этому, но ее история и нравы не дают возможности расстаться с тяжелым наследием.

Одним из способов обогащения крупных чиновников стала частнопредпринимательская деятельность в интересах самого узкого круга лиц. В городе Фрунзе (ныне Бишкек) в начале 60-х годов была создана теневая промышленная и торговая сеть по производству и сбыту товаров широкого потребления. Система работала на дешевом государственном сырье и оборудовании, что делало ее особенно прибыльной. Доходы шли в карман партийной и административной верхушки. Размах предприятия был таков, что в 1962 году, по решению обойденной в этом деле Москвы, на скамье подсудимых оказался 51 человек – в основном рядовые исполнители. 24 из них были приговорены к расстрелу, несмотря на то, что такая мера наказания была к тому времени отменена. Информации в центральной печати об этом не было.

Партийная номенклатура и так имела немалые блага, но владеть ими она могла лишь на определенных условиях. Недвижимость и обстановка квартир, дач оставались собственностью партийно-хозяйственных органов. Это означало, что данное лицо может пользоваться ими без права наследования, продажи или дарения, и лишь до тех пор, пока занимает соответствующий пост. Теряя должность и зарплату, чиновник терял все.

Органы государственной безопасности и МВД имели разветвленную сеть осведомителей (сексотов), чтобы пресечь любые поползновения низов к лучшей жизни. Народ безмолвствовал.

Руководство начинало понимать, что в стране может существовать система частной собственности, которой можно служить, обеспечив себя на всю жизнь. Так определилось совсем не застойное лицо брежневской реакции. Шло материальное обогащение партхозноменклатуры шестидесятых – семидесятых и далее годов. Выведенный социальный гибрид при всей своей державно-тоталитарной спесивости тянулся к гарантированной базе – собственному капиталу. Это был результат краха марксизма и ленинизма по простой причине: «идейные» руководители государства вели жизнь страны не по средствам и она шла к государственному банкротству.

Многие понимали такой финал. И немудрено. Разведывательные операции за рубежом могли проводить только умные кагебисты. Как и в закрытых военно-промышленных исследованиях, в их число попали наиболее способные, не уступающие западным специалистам люди. Одновременно они отчетливо воспринимали достоинства Запада и делали доказательные выводы о бесперспективности советского строя. Им помогала и закрытая секретная статистика по стране, отличающаяся от официальной так же как отличаются правда ото лжи. Руководство КГБ изучало эти данные и приходило к выводу о необходимости коренной политической реформы в СССР в целях сохранения власти существующего слоя. Этими данными оно в последний период делилось со своим руководством.

Полковник КГБ В. Леднев, занимавшийся внедрением советской агентуры в руководство ФРГ, сказал в откровенную минуту, глядя на помпезные новостройки Москвы: «От всего этого народ когда-нибудь камня на камне не оставит». Такие люди понимали глубинную волю народа к справедливости. Живя двойной жизнью, такие должностные лица не выдерживали и уходили в самую последнюю эмиграцию: умирали.

ЦК КПСС знал, что государственная машина работает на износ. Правящие круги еще при власти Андропова склонялись последовать примеру Запада. Тогда, как они считали, можно увеличить ВВП и одновременно удержать свои властные и имущественные позиции. Заодно можно было стереть идеологический макияж, который мешал развязыванию рук партхозноменклатуры. Ее экономические и финансовые связи внутри страны были прочны, а потому недоступны для вторжения самотеком чужих предпринимателей. Снискать симпатии Запада было просто, подарив ему страны Восточной Европы и поиграв в демократию внутри страны. Инициатива шла сверху.

Задумывался капитализм для своего круга людей.

Его основополагающим принципом была не свободная, а рыночная экономика, основывающая в противоположность ее классическим примерам на производстве и торговле по директивным указаниям сверху. Государство становилось авторитарным предпринимателем и поэтому опасалось частной конкуренции, особенно в крупных масштабах. Для маскировки этого ограничения оно как бы разрешало мелкий и средний бизнес, но ограничивало его сложной бюрократической системой разрешений от низовых государственных органов, преодолеть которую без взяток было невозможно.

Это называлось «перестройкой». Страна становилась другой. Официально провозглашенная как Российская федерация – правопреемник СССР, она оставила за забором гласности политический обман 1917–1985 годов почти трехсотмиллионного народа со всеми преступлениями, которые такая власть совершила. Обман продолжал жить в условиях умолчания.

Обратим внимание на характерный момент. Верхи России и союзных республик мгновенно отказались от марксистской и ленинской идеологии, которую еще недавно исповедовали с пеной у рта. Значит, эти люди никогда не веровали в коммунистическое учение. Отбрасывая его как маску, они оставались при своей истинной религии – единовластном хищничестве без каких-либо моральных ориентиров. Так было всегда, начиная с 1902 года (рождение большевизма), когда оформился циничный и безжалостный духовный склад молодых людей – прадедов нынешних властителей.

Измениться такая природа не могла. Порок получил свободу, хотя должен был ограничиваться рамками чинопочитания. Новая мораль перешла в глубину сознания людей и повела за собой весь народ. Не стоит удивляться. Власть худших обладала незаурядной силой и была способна на любую трансформацию.

Она и стала инициатором новой государственной системы, дающей прежним властным кругам уцелеть и сохранить свое командное и материальное положение.

Для проведения такой эволюции был избран М. Горбачев. Его внешняя культурность контрастировала с типами прежних правителей СССР, и на это положительно откликнулся Запад. Он не понял, что выбор такого либерального типажа был вынужденным для верхушки российской власти. Это еще раз подтверждало, что так называемая «перестройка» была задумана заблаговременно, а не началась внезапно, через месяц, после прихода нового главы партии и государства. Такое в тоталитарной стране невозможно. Только общность верхов, почесав себе затылки, позволяет это сделать.

Горбачев вел себя странно. Он твердил: «Нашей экономике нужен больший динамизм», – и тут же непоследовательно добавлял: «Нам не нужно менять политику. Она верная, правильная, подлинно ленинская политика». Эти заявления советского лидера сочетались с усилением научно-технической и военной разведки за рубежом, что по его мысли могло придать отечественной промышленности так называемое «ускорение». Он не в состоянии был понять, что полученная новая технология неминуемо столкнется с закономерностями российской экономической жизни и тогда все усилия подобного рода будут сведены на нет.

В 1990 году в секретной директиве ЦК КПСС говорилось: «Всем партийным кадрам, которым доверяется коммерческая деятельность, требуется изучить коммерческое дело. Они должны действовать скрытно и негласно, чтобы исключить всякую связь между этой деятельностью и ЦК» (В. Буковский. «Московский процесс»). Почему скрытно и негласно в период объявленной гласности? А потому, что речь шла о сохранении и приумножении партийных и других теневых средств за период более широкого общественного контроля деятельности нового аппарата партии, который боялся раскрытия своих политических и финансовых махинаций, как огня. Самоубийство в 1991 году управделами ЦК Кручины – красноречивое тому свидетельство. Общая сумма партийного капитала, отраженная лишь в найденных документах, составляла в тот период более 8 млрд. долларов.

Далее согласно той же директиве в конце 1990 года ЦК начал создавать коммерческие банки для отмывания партийных денег и их перевода за границу. Три из них были открыты в Москве. Кроме них, ЦК и региональные партийные организации создали под своим контролем акционерные общества.

Еще пять лет продолжалась агрессивная война в Афганистане. При Горбачеве она приобрела наиболее жестокие формы, направленные исключительно против мирного населения. Одновременно КГБ с санкции генсека продолжал подготовку террористов для вооруженных акций в Европе и Израиле. Как и прежде, правительство состояло из людей, органически не воспринимающих международное мирное сосуществование. И это накануне того периода, когда России понадобится серьезная материальная помощь со стороны демократических стран, традиционно ненавидимых советским руководством.

Трудности были огромны. Речь шла отнюдь не об академических задачах превращения командной экономики в рыночную. Перед реформаторами стояла система, по существу, безвластная, так как ее руководство делало либеральные заявления, но на деле следовало инерции дня вчерашнего и соответственно не представляло какой облик примет день завтрашний.

Средние и более высокие партийные слои пока суд да дело уже не осторожничали. Они становились владельцами не только госдач, но и заводов, месторождений нефти и газа, финансовых центров, частных компаний. Они действовали прагматично и наверняка, а их витринный лидер Горбачев оказался между двух стульев.

Воспитанный советской практикой он не знал, что ему делать в объявленной им новой политической обстановке. Своими хаотическими действиями он дал свободу логике современного политического развития. Логика эта сработала быстрее, чем скованное мышление правящих кругов и большинства населения. Она явилась стимулятором стихийного демократического движения в стране, от которого Горбачев (верный сын партии) безнадежно отставал.

Кто-то назвал все это революцией. Неверно! Для такого необходим приход к власти новых людей. Шла переориентации старых деятелей. Те же люди и им подобные отказывались на словах от партийных доктринерских установок, мешающих им жить по-новому. Бразды правления оставались в их руках, и терять привычные средства власти они не собирались. Будь иначе, подпольные течения новой общественной ситуации вышли бы на поверхность и принесли за собой новых хозяев. Номенклатурное дворянство такого допустить не могло.

Игра в демократию оказалась для нее опасной. В этом еще раз сказалась политическая бездарность советских верхов. Они не ожидали, что массы, почуяв либеральные перемены, станут вести себя настолько свободно, что начнется стихийный бум, угрожающий разрушением неприкасаемых начал. Донельзя напуганная столь быстрой реакцией, власть решила сделать шаг назад методом силового политического тормоза. Но было поздно. Она смогла только попугать и сплотить людей, а не произвести полноценный реакционный переворот.

В августе 1991 года он был остановлен небольшой группой людей у здания парламента России и на Лубянской площади. Помогло отсутствие и бездействие президента СССР Горбачева, знавшего о готовящемся путче и почуявшего во время его провал. Новый более дальновидный лидер Б. Ельцин пошел несколько дальше. Он создал свою элиту, распустил КПСС, но не отдал ее под суд. Ельцин понимал, что не участвующее в перестройке население не может одобрить такую крутую меру. Половинчатая политика продолжалась, но ее общее политическое течение приобрело прогрессивные черты. Они были молоды и весьма шатки.

Появился не афиширующие себя теневые властители, и они начал под сенью демократических одежд осуществлять власть над бесхозной промышленностью и сельским хозяйством. Партноменклатура не была разгромлена. Она после неудавшегося путча только бросила партбилеты и отступила на вторые, заранее подготовленные позиции в центре и на местах. Это были административные посты, на которых можно было препятствовать рождающемуся бизнесу и получать часть его капитала в виде поборов. После такого ограничения административная вертикаль стала основой и начала обогащаться прогрессирующим увеличением взяток по сравнению с советским периодом. Новые администраторы как голодные волки набросились на материальные ценности и легализировали действия других хищников своей стаи.

Январский (1992 г.) указ Ельцина «О свободе торговли» породил порядочный хаос. Усугубилось безвластие и соответствующей ей политические перемены. Их нельзя назвать левыми. Их нельзя было назвать и правыми. Оба уклона стали опасными для инициаторов «перестройки». Просоветский – застой. Антисоветский – власть способных на все, включая разнузданное беззаконие. В середине – власть хватких людей. «Перестройка» закончилась. Продолжением политики верхов стало привлечение к власти армейского генералитета и деятелей бывшего КГБ. Это была инициатива бывшей номенклатуры, дабы не допустить дальнейшую прозападную политику. Наученные прошлым и только что произошедшим, они стали лавировать по политическому фарватеру защищая себя и своих собратьев от непредсказуемой стихии.

Еще дальше пошла национальная номенклатура союзных республик. Почувствовав свои руки развязанными, она немедленно провозгласила освобождение от контроля Москвы и свою государственную независимость очень похожую на власть баронов. Распад СССР стал воплощением давней и тайной мечты владык национальных окраин еще со времен их клятв в верности любимому ЦК. Это была прекрасная иллюстрация не просто к отсутствию какой-либо идейности, «существующей» в СССР с 1917 года, а ненависти к завязшему в зубах «марксизму-ленинизму», которого они, как и их кремлевские собратья, никогда не исповедовали.

Сепаратизму был дан решающий толчок в августе 1991 года, когда в состав мятежного ГКЧП не вошел ни один представитель союзных окраин. Члены комитета трехдневного существования наивно считали, что они владеют ситуацией на всем пространстве СССР. Смешно звучат утверждения, что суверенитет, объявленный союзными республиками, явился результатом некоего заговора в Беловежской пуще. Националистические настроения народов СССР проявлялись издавна. Главенство Москвы мешало изменить давно назревшую политику. Теперь республиканские верхи получили, наконец, свободу для своих феодальных наклонностей. Особенно ярко это сказалось в Средней Азии. Сопровождалась ли обстановка 1990–1991 годов ощущением безусловной свободы, света? Преобладающая черта периода – радостная анархия, развал, принимаемый за свободу, в ожидании ростков нового. Радостный вздох от сброшенного гнета сочетался с тревожным ожиданием людьми сюрпризов, которые вот-вот преподнесет их лишенная ясных ориентиров страна.

А незрелые демократы, считая, что Россия способна на здоровую эволюцию, принялись объяснять обществу, что ему следует делать для расширения и укрепления полученной частной собственности. Все было учтено прогрессивными политиками и экономистами в кабинетной тиши, все, кроме одного – реалий.

Они были таковы. Новая власть, воспитанная на большевистской штурмовщине, объявила в 1992 году немедленный переход к свободному рынку без подготовки для него промышленной базы, финансовой системы и людей. Предприятия потеряли своих традиционных партнеров. Связи с ними осуществлялись уже не через Госплан, а только с помощью взаиморасчета по рыночным ценам, включая межгосударственные пошлины. Подписанты договора в Беловежской пуще не догадались отменить зависимость заводов-сборщиков от советской кооперированной структуры, изготовляющей комплектующие детали к выпускаемой продукции, и тем самым предотвратить паралич промышленности СНГ.

После отмены обязательных оптовых и розничных цен, стихийный оборот товаров и сырья выявил, что новые цены в сотни и тысячи раз выше прежних декретируемых. На это немедленно отреагировал рынок. Прыгнувшими за облака ценами он показал, насколько предыдущая власть не считалась с нуждами людей.