Текст книги "Все засмеялись, а Гитлер заплакал. Публицистика"

Самое большое заблуждение – полагать, что тебя и твоих детей это не коснется. Никто не застрахован. Общая психопатизация общества настолько велика, а чисто физическая его деградация – настолько необратима, что спастись в одиночку не получится. Вы можете отдать своего чудо-ребенка в суперэлитную школу, и его там посадят на иглу. Или просто на улице подойдут и убьют за десятку. Мы печемся о нашем будущем, проявляем гуманность, мы помещаем имбецилов в специальные детдома с целым штатом нянечек, педагогов, воспитателей, с шестиразовым питанием и ковровыми дорожками в коридорах – а нормальная мать нормальному ребенку может купить одно яблоко в неделю и шоколадку по праздникам. Мы широкомасштабно боремся с детской беспризорностью и наркоманией, а вполне взрослые алкоголики продолжают плодиться как кролики и сдавать приплод государству. В Белоруссии государство обязывает родителей, даже если они отказались от ребенка, работать, чтобы его обеспечивать. Но Белоруссия – это диктатура, а у нас правовое демократическое государство…

Любовь приобретает порой странные формы. Есть дети, которые не хотят жить в семье с нормальными родителями, а есть такие, которые хотят – с родителями-алкоголиками, бомжами. Сын убивает отца за то, что тот геометрию заставил делать. Мать отказывается отдать в спецприют десятилетнего сына, который ее даже не узнает. Он не говорит. Холодильник в квартире – на замке, потому что он съедает все буквально, это полибулемия. Кирпичную стенку пробил до соседей, окна затянуты пленкой. А у него сестра младшая, умница, талантливая. Мама мечется – оставлять ее вдвоем с братом страшно. А та уже начинает ему подражать… Это крайние случаи, это – готовые пациенты. Но, говорит Ольга Николаевна, «я часто прихожу в школу и сочувствую учителям. Мне в сумасшедшем доме работать легче. Я боюсь приходить в школу во время перемены, когда все вырываются из классов, поднимается дикий крик, толкотня. У нас существует все-таки некое понятие об иерархии. За двадцать лет ни один ребенок – мой подопечный – ни разу меня не оскорбил, ни разу даже не замахнулся…»

Все начинается в семье, не устает она повторять. Да только вот сама семья, как институт общества, похоже, прекращает свое существование. Яростная феминизация последних лет имеет вполне логическое объяснение – женщины выносливей, терпимей, в нынешних условиях это позволяет им становиться действительно главами семей. Но, поглощенная карьерой, зарабатыванием денег, женщина не может проявить свою любовь. Не успевает. Устает. «Кормлю, одеваю, о чем еще речь?» – типичный ответ.

– Маленькая личность этой маминой любви не чувствует и страдает. Вот, если вы ездите общественным транспортом, наверняка много раз видели, как ведут себя многие школьники в автобусе. Как шарики ртути. Пихают друг дружку, толкаются, чувствуется нервическое оживление. Так вот, по ним можно смело сказать, что их просто в детстве мало брали на руки. Мало кувыркали, тискали. Недоласканные, недонянченные, недотормошенные…

Недо… недо… недо…

Мы ведь, скорее всего, знаем все это, не слепые же и не глухие в самом деле. Просто это настолько больно, настолько мучительно – понимать, что у тебя, у твоей страны, у твоей семьи нет будущего. Ладно бы настоящего. Ладно бы прошлого. Будущего нет. Ради чего тогда вообще все? Мы живем в государстве, лишенном смысла. Мы живем в государстве, не любящем своих граждан. Мы живем в государстве, УБИВАЮЩЕМ своих детей. Мы стараемся об этом не думать. Случай с маленьким Славой Тучковым, по своей запредельной дикости, не мог пройти незамеченным. Но и он скоро забудется. И все пойдет по накатанной колее.

Комок 2004

То, что сводит нас с ума —
Школа, армия, тюрьма

Школа запоминается на всю жизнь не уроками химии. И даже не первой любовью. Наши школы – учреждения с двойным дном. Школа номер один – там выпускники дарят цветы первоклашкам и любимым учителям, там есть отличники и двоечники, гордость класса и позор класса. И школа номер два – туалеты, раздевалки, школьные дворы. И принятые там неуставные отношения. Это – зона. Со всеми вытекающими.

Основное отличие от обычной колонии для несовершеннолетних – из школы ты каждый день уходишь домой, а каждое утро, если сам ты не хочешь туда идти, тебя отводят родители. Есть и другие отличия, но они не столь существенны.

Когда ребенок впервые попадает в школу, он не сразу осознает, куда, собственно, попал. В первых классах большинство еще не понимает, что мотает срок. И что реальная власть в школе как сообществе принадлежит вовсе не учителям и завучам. Это понимание приходит позже, ко всем – по-разному. Грубо говоря, как только в классе устанавливается достаточно жесткая неформальная иерархия, в которой каждому ученику отведена своя четко прописанная роль, все становится до боли ясно. Неформальный лидер класса – это не какой-нибудь Харатьян с гитаркой или крапивинский мальчик с большими глазами и разбитыми коленками. Неформальный лидер – это, как правило, мальчик из неблагополучной семьи, настолько неблагополучной, что кто-то из его ближайших родственников уже топчет зону или недавно с нее вернулся. Благодаря этому обстоятельству он, собственно, и лидер. Потому что никаких других достоинств, кроме отмороженности, для лидерства не требуется.

У лидера есть подручные, «шестерки». Тоже, как правило, дети люмпенов, хотя бывают и исключения. Шпанистые мальчики из хороших семей. Неглупые мальчики, с раннего детства усвоившие, в чем сила, брат. Есть те, кто живет в школьной зоне «мужиком», то есть просто учится, старается никого не трогать и делает все, чтобы не трогали его. Ну и есть те, кого сегодняшние школьники называют «ботаны», «ботаники». А во времена моего детства таковых называли просто «чмо».

В какую категорию попадет ваш сын? Это важно, от этого зависит, станет ли школа для него многолетним адом, или же просто докукой. Или – настоящей «школой жизни», как армия или тюрьма.

Многое, конечно, зависит от воспитания. Если в нем на генетическом уровне заложено: ударили кулаком – бей в ответ отверткой, особых проблем у мальчика не будет. Даже если он не особенно развит физически. «Под нары» загоняют и здоровяков. В нашем классе были такие, они буквально выглядели только вылезшими из-под нар – в мятой грязной форме, мятой рубахе, со следами подошв на синем школьном кителе. Здоровые парни, но слабые.

Приемчики могут помочь, но лишь отчасти. Я в седьмом классе записался в секцию дзюдо, за несколько месяцев накачал мускулатуру, на перемене избил своего давнего обидчика Серегу Темникова. Он сначала сопротивлялся, потом просто закрыл лицо руками. И я отошел, торжествуя. Но моего положения в иерархии эта локальная победа не изменила. Да, в общем, я к этому и не стремился.

Хорошо, когда находится кто-то, готовый тебя опекать. Мотивы могут быть самые разные. Например, принадлежность к какому-то другому сообществу. Вместе ходили в детский садик, или вместе ходят в секцию бокса, или живут в одном дворе. Те, кто так или иначе связан помимо школы, должны держаться вместе. Это потом пригодится – и в армии, и на зоне.

Спортсмены, конечно, предпочтительнее. Понятно, почему. Коллеги по кружку филателистов, даже если заступятся, защитить не смогут. Отмороженные не понимают, что такое дружба или там благородство. Отмороженные понимают, что против лома нет приема, если (это можно хором) нет другого лома.

Ну и последние, кто может защитить – это родители. Что они могут сделать? Как это будет выглядеть? Что, отец или мать пойдут в мужской туалет, найдут там страшного Махно и начнут его стыдить? Или уши ему накрутят? Да он просто с разгона пошлет их на три буквы. В лучшем случае.

Родители просто не могут поверить в реальность происходящего. Они думают, что их поход в школу, их разговор с классным руководителем что-то может решить, на что-то может повлиять. Они не понимают, чего там бояться, в этой школе, там же ДЕТИ! Мои тоже не понимали, почему я по утрам плакал в ванной. Думали – может, я учиться не хочу?

И, кстати, перевод в другую школу (в «хорошую») проблему не только не решит, а еще и усугубит. Я учился в бандитской школе, но к седьмому или восьмому году обучения у меня возникли определенные преференции – я был старожилом. «Дедом». А вот у тех, кого перевели в нашу школу после восьмого класса, таких преференций не было. И они проходили все полагающиеся процедуры – то, что в армии и на зоне называют «пропиской». В тонкости я вас не буду посвящать. Так же, как рассказывать о том, что происходило, происходит и еще долго будет происходить в школьных туалетах, раздевалках и на школьных дворах. Это слишком страшно.

Комок 2003

Дикие гуси
Старая сказка

Сейчас про выборы можно только вспоминать. Отмена всех остальных выборов, кроме губернаторских и думских, вопрос времени. Причем не такого уж большого. И это трагедия. Для многих. По разным причинам.

Поэтому хочется, как Бальмонту, мечтою ловить уходящие тени. Запечатлевать. Бережно расклеивать фотокарточки по альбомам, файлы по папкам. Начнем, перекрестясь…

В один прекрасный день тебе звонят какие-то люди, которых ты откуда-то знаешь, и спрашивают, не хочешь ли ты поработать на выборах. Цена вопроса, спрашиваешь ты. Столько-то. Когда надо выезжать? Вчера. Все остальное обсуждается уже потом. По прибытии на место.

Пиарщики, солдаты удачи, по определению должны быть легкими на подъем. Один раз замешкался с ответом, один раз начал ныть: да у меня тут теща приехала, тетка умерла, квартальный отчет сдавать надо, свадьба намечается… Второй раз тебя уже не позовут. Судьба ласкает молодых и рьяных. Точнее – вечно молодых и вечно рьяных.

Черный пиар. Из личной коллекции

«Очередной скандал на предприятии «Брыжмолоко» произошел 14 января 1999 года. Накануне директор Геннадий Черноклюев отмечал встречу Старого Нового года в компании трех девиц легкого поведения. Дойдя до определенного градуса, гостьи всесильного директора захотели экзотических развлечений. Все вместе они отправились в цех и вчетвером принялись купаться… в чане с молоком, предназначенным для дальнейшей переработки.

Возможно, пакостная проделка в очередной раз сошла бы с рук пьяному Черноклюеву и его гостьям, если бы они отправились на покой чуть пораньше. Но, как известно, счастливые часов не наблюдают – и рассвет застал их за тем же занятием. И не только рассвет – неприглядная картина открылась глазам работниц «Брыжмолока», пришедшим на работу.

Казалось бы, такой скандал замять невозможно. Однако для всемогущего Черноклюева ничего невозможного не существует. Письмо возмущенных работниц было буквально изъято его телохранителями из редакции одной очень популярной газеты. Когда этот же вопрос встал на ближайшем акционерном собрании, на возмущенные возгласы Черноклюев-младший цинично ответил: «Ну, а что страшного случилось, в конце концов? Молоко от этого не портится, его же потом пастеризуют. Разлили по пакетам и продали. Я понимаю, если бы он их в шампанском купал – шампанское выдыхается…».

Это не первый эпизод деятельности «Брыжмолока», свидетельствующий о наплевательском отношении его руководства к потребителю. Еще в конце прошлого года инспекция СЭС обнаружила на заводе солидные запасы свиного молока, из которого приготовлялся творог. Между тем использование свиного молока запрещено во многих странах мира, в том числе и в России».

За эту листовку автору хотели переломать ноги. И не потому, что г-н Черноклюев в местную Думу не попал, а потому, что продажи упали.

Вот интересно – существует ли свиное молоко в природе…

Ласку надо понимать вполне конкретно. Заработки на выборах варьируются, конечно, но вообще людям не случайным меньше штуки баксов в месяц не предлагают. Иногда две. Иногда три. В зависимости от серьезности намерений кандидата. То есть идет ли он на выборы с целью победить (что не так уж часто, кстати) или преследует какие-то другие цели. Самыми дорогими всегда считались губернаторские кампании. Чуть подешевле – думские, по одномандатным округам. Далее – главы местных самоуправлений, партстроительство различное, и уже в самом конце – местные депутатские.

Считаем. Кампания в среднем длится два-три месяца. За это время можно заработать от трех до десяти-пятнадцати тысяч долларов. Если ты журналист по жизни, то за такие деньги тебе в родной газете надо пахать минимум год. При этом, заметьте, собственно гонорар за кампанию – это еще не все. Проживание, а часто и питание – за счет принимающей стороны. Сотовая связь. Развлечения. Жирные суточные – раньше стандартом было десять долларов, сейчас 15, в связи с инфляцией зеленого друга. И уровень комфорта, который в мирной жизни мало кто может себе позволить. Транспорт в любое время суток (если такси, то такси оплачивается). Любая оргтехника. Электрочайник хочешь, обогреватель, сканер, видик – ну на тебе. Обоснуй только. И отчитаться не забудь.

К слову, многие с кампаний увозят не только деньги. Но и те же чайники, обогреватели, разветвители… А то и ноутбуки…

С выборов покупают квартиры, ездят за границу, вставляют полный рот металлокерамики. Короче говоря, выборы для человека пишущего и вообще творческого (тележурналиста, к примеру) – единственный шанс пожить по-человечески.

А уж если вы имеете отношение к бюджету кампании, то и шанс разбогатеть.

Примерно известно, сколько воруется денег на каждой кампании. В среднем – 10—15 процентов бюджета. Если вся кампания обошлась в 5 миллионов долларов (цифра средняя и условная), то считайте сами, сколько поимели руководители. Они, естественно, воруют больше всех, благо у них для этого и возможностей больше всех. Хотя есть такие чудаки, кто сам не ворует и другим не дает, вплоть до немедленного увольнения в случае обнаружения. С годами количество таких чудаков росло, поскольку прошла оторопь первых лет накопления капитала, люди начали всерьез задумываться о будущем, работать на репутацию, на перспективу. Теперь, поди, локти кусают.

Об этической стороне говорить, наверное, не будем. Разговоры в пользу бедных. Смайл.

Все вышеописанное относится в основном к работникам штаба. Это, как правило, немногочисленная группа людей, на время собранных вместе по причине жажды наживы и своих профессиональных навыков, требующих применения. Хотя вообще в любой кампании участвуют и зарабатывают деньги сотни, тысячи, нередко десятки тысяч людей. Агитаторы, расклейщики листовок, работники «зачистки» – все те, кто в целом есть «поле». Это термин такой. А те, кто руководит «полем» – соответственно, полевики. Главный полевик это фактически если не первый, то уж второй человек в кампании точно. На нем самая большая ответственность, его с утра до утра терзают звонками, вопросами, разносами, его поминутно желает видеть начальник штаба, чтобы устроить очередную выволочку: «Кандидат только что проехал по улицам родного города и не увидел НИ ОДНОЙ своей фотографии! Зато Панасюком все столбы уклеены!»

Начальник штаба держит непосредственную связь с кандидатом, знает все подводные течения, держит в руках все нити, распоряжается всеми финансами, ведет все заседания, имеет подробные досье на всех соперников… в общем, он как Пушкин. Или как Путин.

Над начальником штаба есть еще один человек – руководитель кампании. Он получает заказ, нанимает всех остальных и улетает в Москву за новыми заказами. Или в другие регионы нанимать других людей. Руководитель – это фигура сакральная. Видят его редко, а когда видят, то бывают ослеплены и повержены.

Далее следует Идеолог – тот, кто придумывает, что будет говорить кандидат, что будут говорить о кандидате, что будут говорить о других кандидатах. Он же зачастую ведает связями со СМИ, размещением материалов, контрпропагандой и так далее. Геббельс, короче. В подмогу идеологу придаются райтеры, по-русски – писаки. Ну или криэйторы, по-русски – не совсем творцы. Это уж кто как и зачем себя называет. Они воплощают на бумаге, в эскизах, в постановочных телепрограммах то, что мудрый Идеолог придумал бессонной ночью в виде схемы. И какая-нибудь простая женщина, которая все вышедшие материалы читает и складывает в папочки, а все эфиры записывает на видео. К концу кампании это очень пухлые папки и полный шкаф видеокассет.

Обязательно присутствует также социолог. Его задача – простые и «формирующие» опросы, фокус-группы, прогнозы. Ну и юрист с бухгалтером. Тоже понятно, зачем. Они есть в любой организации.

Это костяк. В зависимости от бюджета, сложности кампании и различных ресурсов, в штабе могут также работать – психолог (учит кандидата улыбаться, правильно реагировать на вопросы, расслабляться после встреч), имиджмейкер (красный галстук кандидата), начальник службы безопасности (без комментариев). Фигура необязательная, а часто лишняя – это ПОЛИТКОНСУЛЬТАНТ.

Политконсультант не умеет ничего из вышеперечисленного, ни за что не отвечает, получает самый большой оклад жалованья, постоянно говорит по двум сотовым телефонам и периодически улетает в Москву. Этим его функции вроде бы исчерпываются.

Я вот так вспоминаю все кампании, в которых довелось поучаствовать. Самые эффективные и яркие из них обошлись без единого политконсультанта. Самые провальные были ознаменованы наличием целого полчища политконсультантов. Они одевались в точности как кандидат, всегда в костюме и при галстуке, не расставались с портфелями, набитыми «стратегиями» и «концепциями», каждый день устраивали многочасовые совещания с криками, матами и взаимными обвинениями друг друга в трусости и бестолковости, потом улетали в Москву, и какое-то время штаб работал. Не в смысле «спокойно работал», а в смысле работал.

Я помню бледные губы улыбающейся девушки Жени, она сидит в холодном штабе за компьютером, на плечах – тулупчик, пар изо рта, перед ней крышка от консервной банки, истыканная окурками, периодически она берет трубку трезвонящего без умолку телефона, слушает, записывает цифры… и время от времени говорит в пространство, все так же машинально-иронично улыбаясь: «Мы идем по краю… мы идем на грани фола…»

Периодически приходят бледные агитаторы с рассказами о том, что в штабе Петрова уже вовсю празднуют выход во второй тур. С танцами и шампанским. Самый удачный предвыборный ход кандидата: сообщение в местной газете о том, что Петров избран духами майя. Ни один из остальных кандидатов ничем подобным похвастать не может. Если уж духи майя Петрова избрали, нам оставалось только примкнуть.

За день до голосования означенный Петров завез в маленькую горную республику полторы тысячи студентов и безработных из соседней области, прописал их всех в одном доме, и они стройными рядами пошли на участки. По данным его социологов, этого хватило бы с избытком, чтобы покрыть разницу.

А мы с Женей недолюбливали друг друга. Ее издевательские улыбочки, кошачьи интонации, царапающий взгляд. Я ее считал снобкой, она меня – скандалистом. Но в ту ночь, когда все ходили как кусочки бумаги вокруг намагниченной расчески, я ее почти любил. И когда выяснилось, что на доли процента, на десятки голосов, но мы опережаем – мы обнялись.

Это не за деньги, правда. Хорошая кампания для нас всегда была маленькой войной. Поражение переживалось как катастрофа.

Словом, мы стоили тех денег, которые нам платили.

Если Вы продаете сахар, вы не говорите же покупателям, чтобы они ни в коем случае не покупали соль, потому что она горькая, и чай с нею невкусный. Вы хвалите сахар за то, что он сладкий. Вы находите в нем реально существующие положительные качества и на их основе свой товар рекламируете.

Пиар (политический пиар) есть торговля идеями. Чем больше идей продвигается на рынок, тем шире идейный спектр каждого отдельного гражданина, тем он внутренне свободнее.

Чернуха, конечно, была. Как без нее. Но еще никто не побеждал только на чернухе, без идеи.

Поэтому доводы типа: побеждал тот, кто больше тратил – это от лукавого. Побеждал тот, кто хотел победить, а значит, и тратил больше, и говорить умел, и слушать его хотелось. Выборы в России – это был тот самый университет миллионов, благодаря которому граждане научились разбираться, а что такое вообще бюджет, а какое отношение центр имеет к регионам, в принципе – как оно все проистекает, как работает власть. Все механизмы. Все было открыто. Даже туманные и путаные объяснения типа «Такого-то кандидата ведет к власти РУСАЛ, потому что в вашем крае у РУСАЛа два завода, а хочется пять, а прибыль вот такая» – просвещали читателя, хотя и отбивали у него охоту голосовать за «нашего кандидата». Вообще это очень хорошо, что кандидаты ругали друг друга и сливали друг на друга компромат. Иначе как бы мы про них правду узнали?!

Вот в одном регионе у кандидата – начальника УВД и генерала – сын был наркоман. И это всплыло, разумеется. Кандидат вышел на экраны и, поддергивая штаны, пустил слезу: мои противники – негодяи, они спекулируют на отцовском горе, на моей личной трагедии… Генералу ответили вполне достойно: «Разве мыслимо себе представить, чтобы сам Александр Васильевич, по собственной инициативе, рассказал, что его сын – наркоман? Нет, он постарался бы это скрыть. А теперь упрекает тех, кто поднимает эту тему, в том, что они «режут по живому».

А как же не резать по живому?! Сын министра внутренних дел – наркоман! У нас что, наркотики продаются прямо в аптеках? Сбыт, употребление и хранение наркотиков – абсолютно НЕЗАКОННЫ. Каждый, кто имеет дело с наркотиками, нарушает закон. Это не водка, которую продают на каждом углу. И, будь сын министра алкоголиком, никто из его оппонентов худого слова не сказал бы. Это действительно было бы его личное горе, его личная трагедия.

Но сын министра – наркоман. Значит, у него есть поставщики, драг-дилеры. Надо полагать, они снабжают наркотиками не только сына министра. Они делают деньги на смерти других людей. И что, выявил генерал хоть одного из них? Предал их суду?»

Сколько было упреков в чернухе, когда людям говорили правду. По закону, о чем часто забывают, разрешена агитация как «за», так и «против» любого кандидата. В этом как раз и состоит основное благо всех избирательных кампаний: хотя бы раз в несколько лет избиратели получают возможность узнать о том, кто ими правит или собирается править на самом деле.

Черный пиар. Из личной коллекции (врезка)

«Президент разворачивает сверток и видит кусок замороженного мяса, на котором налипла бумажка с крупными кривыми буквами: «ЭКАНАМИЧИСКАЯ ПРАГРАМА». Президент читает: «Пункт первый. Главное что нужно зделать это выростить скотину и подароже ее продать».

– Здраво, здраво… – задумчиво кивает президент…».

«Дайте мне заточку, и я проткну его насквозь!» – верещал губернатор на встрече с избирателями. Почему Л., обвиняющий других в связях с криминалом, сам использует воровской жаргон (хочется верить, что заточки он все-таки не использует), непонятно. Причем это уже далеко не первый раз. Всем еще памятна фраза губернатора про «команду, которая показала себя в доле… то есть, в деле».

«Не понимаете вы, – задушевно говорил он на правлении колхоза, ухватив трибуну за бока так нежно и властно, как держат любимую женщину, и напирая на нее с каждым новым предложением, – не понимаете вы, земляки, что род приходит, и род проходит, а земля пребывает вовеки, и вот то, что останется после нас, можно будет кому-нибудь показать, сводить на экскурсию школьников, туристов… Иностранцев каких-нибудь… И что мы им покажем? Трактора гниющие? График удоев? Нет, милые мои, надо вливаться в мировую культуру, вливаться пальмами, фонтанами, какими-нибудь, я не знаю, добрыми делами. Вот есть у нас, скажем, живой уголок, с ящерицами. Давайте каждый возьмет на прокормление по ящерице, по тритончику, по какому-нибудь гаду. Наловит им мух, накидает кузнечиков. Вот такому человеку я сам с удовольствием пожму и руку, и что угодно, потому что ну это же история наша, культура, поймите вы…»

«У Зюганова бородавка, а у Глазьева Родинка.

Всем лежать! Это ФСБ! То есть тьфу… добрый вечер, буду краток…

Выступает Геннадий Райкин… то есть Аркадий Райков… в общем, включайте, не пожалеете…

Юрий Скуратов: оборотень в гандонах.

Как удвоить ВВП? Жрать побольше и т. п.

Березовский – ум, честь и совесть нашей эпохи!

Чубайсу дали в рубильник.

Девиз Российских коммунальных систем: ДЕРЬМО СЛУЧАЕТСЯ.

После прихода Чубайса в ЖКХ унитазы бьются током.

Норильский сникерс».