Текст книги "Весы Правосудия Божиего. Книга первая"

Понедельник пришел, как и положено, в восемь утра, Элла собиралась на работу, а Бронька варил кофе, по-своему, но на двоих, жарил яичницу с луком и докторской колбасой, когда вдруг его осенило, что это, наверно, их прощальный завтрак, а она даже знать об этом не знает, не желая обрывать ее счастливое пение перед зеркалом, он дождался, когда оба уже сели за стол и уже практически покончили с завтраком.

– Говорил ли я тебе о том, что мне надо уехать? – Бронька неуклюже начал воистину ему самому столь неприятный разговор.

– Так ты же всегда куда-то уезжаешь.

Она кусала тост своими суперзубками, и, на самом деле счастливая, чуть ли не сияя звездой, глядела ему прямо в глаза.

– Ну как тебе сказать, Элла, на самом деле мне надо уехать навсегда или в лучшем случае надолго.

Она аккуратно отложила в сторону чашечку кофе и, серьезно вглядевшись ему в глаза, спросила:

– Ты это решение принял сегодня и, вообще, что случилось, Бронислав?

– Нет, не сегодня я его принял.

Да нет, я вовсе не принимал такого решения, оно как-то принялось само собой, что ли, понимаешь.

Ради подтверждения уважения к ней он попросту был вынужден вкратце рассказать ей о роде своих занятий и все то, что несет за собой это безумное служение господам.

О том, как попал в колею, надо сказать, практически нехотя, и, дьявол побери, о том, что просто надоело убивать и ждать, когда же настанет его самого черед, бессмысленно сложить голову вроде Ивана, который покоится на одиноком, безымянном погосте, там, за Уралом.

Женщина обреченно смотрела в окно кухни, чтобы скрыть наворачивающиеся слезы, но, не падая в крайности вроде истерик, а просто выслушав, сказала, глядя ему в глаза, нет, она смотрела так, что заглядывала прямо в его душу.

– Следующий поезд на Москву только ночью, ты подожди меня пару минут, я сбегаю до клиники, гляну, нет ли кого-либо со срочным флюсом, и повешу объявление о санитарном дне.

– Элла, я не спешу, то есть у меня еще неделя до самолета, так что спокойно, просто надо бы еще кое-кого повидать и, вообще, лучше пораньше раствориться в Москве, чем рисковать быть замеченным, расхаживая в живых после собственной смерти.

– Так вот, поступим следующим образом, жди меня дома.

Она поспешила повесить объявление о том, что уезжает в райцентр за лекарствами, благо имела свою частную практику, молодец, девчонка.

Они целый день то и делали, что занимались любовью, мылись периодически в душе, опустошали холодильник и начинали этот круг по новой, наслаждаясь друг другом, уже точно зная, что напоследок.

– Пусть тебе повезет, и если вдруг в жизни будет возможность, то пришли мне приглашение на Ниагарский водопад, я обязательно туда приеду, неважно, через сколько лет, люблю тебя, и это навеки.

Вечером она позвонила своей подружке Блондинке с просьбой отвезти их на железнодорожную станцию, что всего-то в двадцати километрах. Конечно, она согласилась и на своей малолитражке доставила старых друзей на перрон минут за двадцать до прибытия поезда.

Блондинка, попрощавшись с ним, осталась сидеть в своей машине, а Бронька с Эллой вышли на пустынный перрон, никого из отъезжающих от этого провинциального полустанка, кроме них, не было.

Они некоторое время стояли обнявшись вдвоем, пока вдруг самопроизвольно закружились, как в бальном танце, по длинному перрону, сами себе а капелла делая такт Венского вальса, что прошлой ночью с большим удовольствием заказывали в ресторане, парам-парам-парам-пам-пам…

Кружились, словно забывшись, вальсируя туда и обратно в луче света мощного прожектора издалека приближающегося локомотива.

Не обращая внимания на пролетающие мимо первые вагоны, они продолжали свой танец до полной остановки поезда, а потом, встав как раз напротив уже открытой двери, еще целовались, пока состав не тронулся с места.

Пропустив два вагона, Бронька в последний момент схватился за вертикальный поручень, и на глазах у изумленной проводницы, держащей в открытой двери свой желтый сигнальный флажок, он, проделав что-то вроде подъема переворотом, ловко заскочил внутрь тамбура, несмотря на уже закрытую откидную площадку порога.

Она еще долго стояла на месте одна, и нетрудно было догадаться, что на ее ресницах, не задерживаясь, о перрон разбивались горькие слезы, а рука еще долго махала: мой милый, прощай…

 
Ну почему, почему в этом мире
Так часто ломают любовь?
Страдают девчонки, день или два,
И вновь одевают обновь…
 

Глава 8

Москва встретила его, как и всех, кто уже не в первый раз ступает на перрон ее вокзалов, не обращая внимания на суматоху привокзальной площади, Бронька прошел в метро и отправился в центр Златоглавой.

По дороге, будучи сам один в купе, он великолепно выспался, так что впереди был целый день безделья.

Бесцельно бродил по центру, прям по Красной площади, в раздумьях, что неплохо бы повидаться с Инной, о детях лучше и вовсе не думать, то есть не думать не мог, мысли о них с ним были постоянно, но он тормозил себя в чувствах, чтобы не допустить самому себя до нервного срыва, не развернуться и не поехать назад к ним, а там пусть хоть треснет.

Нельзя допускать такую глупость, ведь никому-то лучше не станет, если они увидятся еще раз, нет, нельзя, и точка. Лучше будет им всем без лишней нервотрепки и никому не нужных сцен прощания.

Гостиницу он выбрал не из самых супердорогих, что пестрели вывесками в самом центре Москвы, ну какой смысл тратить кучу денег, когда требуется всего-то ночлег, притом еще и в одиночку.

Оставалось шесть дней до полета, на душе было тошно и одиноко, не устояв, да и в общем-то ничем особо не рискуя, он позвонил в детский сад, где работала Аня, ее с удовольствием позвали к телефону, и той же ночью она выехала поездом к нему на свидание.

– Ты моя миленькая.

Он не мог воздержаться от восторженных слов, увидев этот умопомрачительный взгляд томных светло-карих глаз.

Их чувства вспыхнули мгновенно и с новой силой.

Она же беременна от него, сумасшедшая девчонка, да и не девчонка уже, походу, скоро матерью станет, а ребенка он так и не увидит, что ли?

Поехали прямо в отель, где занимались тем же, что обычно и делают влюбленные люди.

Он объяснил и ей, что к чему, и, конечно, в бережной форме, беременная ведь, не напоминая о том, сколько и чего случилось, а просто надо уехать надолго, по работе, мол, открывается филиал и так далее…

А ей было мало важно, что за дела, она просто была рада встрече, вот и все, у нее была, в ней росла маленькая долька от Броньки, так что ей уже было с кем говорить, кого любить, хотя пока что даже и заметно-то не было, но она ведь знала, что все с ней в порядке.

– Аня, у меня есть просьба к тебе, знаешь, есть веские причины, почему я не могу заехать домой сам, и поэтому-то прошу тебя, послезавтра, когда ты будешь уже на работе, а Инна приведет дочку в садик, тихонько передай ей, пожалуйста, что я хотел бы увидеться с ней, и если она сможет, то пусть приедет хотя бы на день, у меня самолет… через, он убедился, глянув на билет и календарь на часах, да, через четыре дня, если считать с этого момента.

Ты же сможешь забрать дочку и сына наших на пару дней к себе, сделай это, прошу тебя в первый и последний раз, и, пока меня не будет, постарайтесь быть подругами, вы ведь умницы у меня, видишь, как сложился пасьянс нашей жизни.

Она охотно согласилась, обнимая его с любовью.

– Все сделаю, Бронька, сына твоего рожу и выращу тоже, не беспокойся. Жаль, конечно, недолго тебе удалось погулять по Родине, для меня вовсе не важно, что ты, подлец, натворил, не зря ведь теперь надо бежать, все равно люблю тебя, бродягу, ты есть во мне, и это главное, твой генофонд будет жить и размножаться тут, в России, будь уверен.

Он вдруг понял, что эта женщина пусть и не знает деталей, но понимает, что едет он вовсе не филиалы где-то открывать, а попросту рвет когти отсюда подальше.

Удивился ее монологу про генофонд и общей культуре вообще, ведь они-то и побыли вместе несколько раз всего-навсего, а светские беседы тогда между ними не велись.

Встречались от порыва страсти, и на свиданиях они занимались исключительно размножением рода человечного, как оказалось теперь, ох уж эти женщины.

Раз уж она захотела родить копию Броньки, то взяла и добилась этого как пить дать.

Умница, просто нечего сказать.

Они провели вместе еще целые сутки и расстались на вокзале, Аня повезла весточку Инне.

Глава 9

Его жена была в курсе событий, поскольку к ней заезжал Тимур, и уже больше недели носила траур, что, кстати, очень шло ее стройной фигуре и почти черной прическе.

Бронька ждал на вокзале у каждого поезда, что шел со стороны его города, их всего-то два приходило за сутки, а точней, утром и ночью.

Дождался, она шла по перрону и, несомненно, была самой красивой во всей толпе прибывших пассажиров, так что мимо него пройти уж точно не могла.

«Сколько в ней сил, – подумал он, – ведь не видела она светлого дня в своей жизни с ним, чудаком. Начиная со дня знакомства их любовь шагала в ногу с горем, что так и не отстало от них, а, похоже, выиграло в битве, но все равно она шла, гордо неся свою осанку.

Простит ли она меня за все то, что умудрился-таки натворить, за всю нашу совместную жизнь, всего десять лет вместе, но этого времени вполне хватит, чтобы познать человека до мозга костей».

Обнялись, и первой проговорила она:

– Как бы там ни было, Бронь, а давай наше последнее свидание проведем в той любви, что у нас все же есть.

До самолета оставалось всего шестьдесят часов.

– Спасибо, что приехала, Инна.

Ком в горле просто не дал сказать больше, да и не надо было говорить.

Москва в полночь, такси.

– Слышь, шеф, покатай нас на сотню баксов и останови возле ресторана на берегу реки, если есть тут достойное место в сей поздний час.

– Садись, дорогой, есть ресторан, а покатаю вас по лучшим местам, сколько душа желает, – таксист с явным акцентом, да и, конечно, видом кавказца, улыбался на все тридцать два белых зуба.

– А если еще сотню дашь, то подъеду и домой отвезу в любое время суток.

Бронька дал ему сто долларов, и они покатили на обзор ночной Москвы.

– Гоги, – таксист бросил через плечо. – Родом я из Дагестана, вы знаете, где это?

Не хотелось говорить с бомбилой, но простая людская этика Броньку заставляла ответить, раз уж человек задал вопрос, и притом представившись, сказав свое имя сначала.

– Бронислав меня зовут, Бронька, – он со своей дружеской нотой в голосе сказал, – и знаю я, где Дагестан, бывал у вас по молодости в горных походах, а как получилось так, что ты шоферишь тут, а у вас на Родине не так-то и спокойно, многие идут на войну.

– Мое место здесь.

Гоги, как бы извиняясь, произнес:

– Тут я нужен больше, чем дома, так думает мой брат, доктор Саид из Хунзаха.

Мы бы искренне хотели, чтобы не было этой братоубийственной войны, но остановить ее не в наших силах пока, и все ведь только что начинается.

– Так и конца-то, наверно, не будет, – Бронька прогнозировал пессимистический вариант исхода противостояния, но не стал открывать другие карты, как, например, то, что недавно стал лично знаком с доктором Саидом из Хунзаха.

Было бы приятно передать привет, но он не решался этого делать, ведь неизвестно, как повернутся события, знай Саид, что он был в Москве после смерти.

Но ведь раз уж таксист брат Саида, то в любом случае встретятся и рассказ о Броньке так и так дойдет до ушей доктора, то почему бы не передать привет и заодно рассказать об участи Ивана.

– Увидишь Саида, передай привет от Броньки, скажи, что он уехал за границу, а Ивана убили за Уралом, но никому больше ни слова.

– Да что ты, брат, Гоги могилой ляжет, но секрет сохранить сумеет.

Он тут же осекся, даже пожалел о своем развязном языке, но было поздно, да и ладно, может, стоит хотя бы кому-то доверять в этом мире, и если вот этот кавказец слово свое сдержит, то, значит, есть еще честь, значит, ходит она, ходит еще по белу свету.

Гоги, словно опытный гид, покатал их минут двадцать по местам, что, по его мнению, стоило посмотреть в ночной Москве, и когда затормозил возле плавучего ресторана, то оказалось, что они стоят как раз напротив гостиницы, в которой Бронька снял номер, только через Москву-реку.

– Да это ведь рядом, вон мост, так, вот что, Гоги, за нами приезжать не стоит, мы посидим тут поужинаем, а потом пройдемся пешком, ну что, брат, вряд ли больше увидимся, а привет твоему брату, доктору Саиду, по случаю встречи все же передай.

– Он мне не родной брат, братья мы по убеждениям, да его весь Дагестан знает, мы против войны, против кровопролития, так вот, Саид говорит, что нам надо вместе держаться, и он прав, уже сколько лет миновало с тех пор, как Дагестан поддерживает отношения с Россией, аж с шестнадцатого века, у нас столько истории общей. Надеюсь, он однажды будет великим политиком или даже президентом нашей республики.

– И да поможет ему Аллах, – Бронька нашелся поддержать монолог таксиста.

– Ну конечно, поможет, ведь добрыми делами занимается, вот только, к сожалению, есть много таких, кто думают иначе, но будет все хорошо, я уверен.

– Молодец, Гоги, давай, брат, удачи.

Бронька на самом деле был рад поговорить с дагестанцем и искренне пожал его руку.

– Горжусь знать друга Саида, счастливо вам.

Гоги, как и положено настоящему горцу, эмоций особо не прятал, его лицо на самом деле сияло от радости.

– Еще раз удачи. – И он прыгнул в машину.

«Сын гор, настоящий джигит», – про себя подумал Бронька, предлагая локоть Инне, чтобы провести ее по трапу на пришвартованный кораблик-ресторан.

– Интересно, и на самом деле так думают дагестанцы или все-таки желали бы стать независимым государством?

Да ладно, не мое это дело интересоваться, кто чего хочет, в этом мире вообще масса нерешенных и, по сути, нерешаемых вопросов, они были до нас, есть при нас и будут после нас.

Вот же разница между Москвой и его Хунзахом, затерянным среди почти не тронутых «современной цивилизацией» гор Кавказа, хотя там цивилизация была намного, на тысячелетия раньше наших российских просторов.

Оно, сравнение это, столь парадоксально, что день и ночь, или все-таки нет, по сути, мы не имеем даже права сравнивать это вообще, ибо оно попросту несравнимо.

Вполне возможно, что они там, в своих горах, не слыша вой сирен милицейских машин да линеек скорой помощи, как это происходит в данный момент тут, не имея всех «прелестей» современности, а благодаря лишь одной патриархальной тишине высокогорных районов, вполне могут быть счастливее, чем мы, продвинутые цивилизацией и ею же порабощенные, навеки утерявшие независимость от нее.

Что дает нам эта «продвинутая цивилизация»? Стресс, бесконечный стресс, идущий в ногу с прогрессом, вроде бы развились достаточно высоко человеки разумные, но ведь воевать-то не перестали, а наоборот, чем выше развиваемся, тем страшнее куем себе оружие.

Ведь на самом деле точно пропорционально развитию растет и опасность человека, похоже, этому нет конца, то есть это две взаимно зависимые величины, отношения значений которых в любом случае остаются неизменными, будь то прогресс или регресс… да все равно что две чаши весов, на которые ради поддержки баланса требуется возлагать точно идентичный вес.

Если на восходе эволюции наши предки бегали с дубинами, охотясь на мамонтов, то теперь человек «разумный» развился и на чаше весов лежит атомная бомба.

– Добрый вечер, – аккуратный официант вернул их обоих на землю, Бронька успел заметить, что Инна о чем-то задумалась и так же, как он, вернулась в реальность только благодаря галантному ординарцу кухни и бара. – Желаете отужинать, господа, или? – он выдержал двухсекундную паузу, весьма артистически бровью указывая на полки искусной работы резца-краснодеревщика, заставленные рядами алкогольных напитков, что блистали всевозможными этикетками, буквально в двух шагах от их столика.

– Знаешь, брат, плесни-ка нам вон из той пузатой бутылки, полагаю, что она-то содержит достойное виски.

– Знатное виски, я бы сказал, это Джек Дэниэлс Сингл Малт, одно из лучших среди великой фамилии Бурбона.

– Ну вот его-то мы и заценим на аперитив.

– Сию же минуту, господа.

– Как тонко обслуживать научились в столице, – Инна заметила ради разговора.

– Что же, ведь надо однажды людьми становиться, безумие коммунистов уже не вернуть, только будут ли эти новые времена хоть на какую-то долю лучше, чем те, старые, и неизвестно, станет ли общество на самом деле лучше, а может, и наоборот, как знать, ведь, судя по тому, что происходит с нами на данный момент, прогрессом назвать это можно едва ли…

Бронька сглотнул немного благородного напитка, предварительно погоняв его в полости рта ради лучшего ощущения вкусовых качеств.

– О да, новые влияния везде, и это, наверно, хорошо, больше блеска… только какой ценой все это нам достается, я не говорю о нас с тобой, мы просто пыль из всего того, что происходит в эту эпоху.

Инна, запрокинув голову, говорила не точно ему, а как будто бы звездам:

– А разве в предыдущие времена перемены, например, начала двадцатого века в России, да и во всей Восточной Европе, не смололи ли в прах больше жизней интеллигентных людей, миллионы, то было несравнимо страшней, по—видимому, сей раз обойдется малой кровью, как говорят в народе.

Бронька прекрасно помнил, что дед втихаря рассказывал о репрессиях сталинских времен, и даже тогда, в начале семидесятых, когда он сам пацаном еще пролазил под стол, но уже понимал, о чем взрослые люди спустя десятки лет говорили, но шепотом.

– Ну да, было страшно, моя мать выросла в Сибири, куда их отправили сразу после войны.

– Безо всяких предъявлений обвинения бабушку с пятью детьми в один конец света, а деда куда-то в другой, и так десять лет без права переписки, но каким-то чудом выжили, встретились спустя пятнадцать лет, когда вождь народов скончался, и еще шестого родили, ты же знаешь моего дядьку Андрея, так он уже после всего был зачат, стариками по сути, вот какая любовь была у людей.

– Да, дорогая, конечно же, знаю, ты это клонишь к тому, что, может быть, и мы когда-то сможем встретиться, понимаю, и сам, конечно, надеюсь, милая моя, а что остается, но, по видимому, так должно было случиться.

Что же, давай надеяться, Инна, прости меня за все, что успел заварить, так ведь вроде и нехотя, ну разве я сам себе враг.

Он достал из внутреннего кармана кулон, что ювелир быстро сделал из его самородка, просверлив в нем небольшое отверстие и на резьбу закрутив туда по просьбе Броньки ушко для женской цепочки.

– Вот, возьми, не поверишь, ведром из реки вычерпнул, люди говорят, то редкая удача золотоискателя, а я и не искал, он сам ко мне пришел, то ли я к нему.

Она на миг восхитилась, конечно, приняла подарок, но при этом очень грустно сказав:

– Золото, оно мне тебя не заменит, погладила его по щеке в момент, когда он закрывал цепочку на ее лебединой шее.

Принесли еду, но кушать вроде бы не хотелось, пили красное вино, разгоняя плохие мысли, и в конце-то концов стали закусывать салатным коктейлем из креветок и всевозможной зелени, потом принесли окорок ягненка, и пир продолжался еще час, пока, насытившись, они не встали из-за стола, чтобы прогуляться по уже поздней ночи.

Пересекая Бородинский мост нерукотворной красоты, но все же человеком строенный однажды, через Москву-реку шли не спеша, как люди, кому и на самом деле спешить уже некуда.

На самой высшей точке, что на середине изогнутой спины моста, Инна остановилась и, глянув ему в глаза, тихо попросила:

– Ну, поцелуй же меня, мой мужчина.

Он обнял ее, и губы их встретились в долгой ласке, в которой была вложена вся та любовь, что была у них до сих пор, та, что потеряна в будущем, вся сладость страсти настоящей любви и горечь утраты передалась через тот поцелуй, на мосту, его не забыть им обоим…

Пришли до отеля, и на такой же волне состояния душ они любили друг друга, пока и не уснули в объятиях, как тысячи раз за те счастливые, вместе прожитые годы.

Всего десять лет, которые пролетели как птицы, а теперь у них оставался еще один день и последняя ночь впереди.

Наутро, бродя по экспозиционным залам Государственной Третьяковской галереи, обедая и опять гуляя по паркам и, утомившись, сидя в скверах, почти не разговаривали, зато часто смотрели, глубоко заглядывая друг другу в глаза, как бы стараясь их запомнить навеки, но то невозможно, об этом они тогда знать не могли, а глаза, что долго не видишь, ты желаешь того или нет, а стираются с памяти, но остается вечная мука любви.

Бурление чувств влюбленных, будучи вместе, вдвоем, наверно, можно сравнить с симфоническим оркестром, выполняющим произведение искусства, что с первых аккордов захватывает дух, а когда они волею судеб расстаются, то тогда под влиянием магической палочки незримого дирижера, по имени его Величество Время, не спеша, но и неумолимо, один за другим замолкают десятки инструментов, и в конце концов по прошествии лет одна за другой свои партии завершают все камеры заднего плана, потом и скрипки, и альт, оставляя играть одну только флейту, а она продолжает свое бесконечно-печальное соло… реквием той любви, что живет в их сердцах, не внимая проклятью вечной разлуки.

– А где, с кем ты оставила детей? – вопрос сам по себе выскочил из его уст, хотя он и без того знал об ответе.

– Дети, они у твоей второй жены, Броня, мне все известно о вашем романе с Аней, да и с Эллой тем более, ты, похоже, решил оставить тут конкретный след, а не просто так сесть да уехать, она сама мне все рассказала.

Он попытался нечто возразить, но жена его перебила:

– Спокойно, мой муж, я даже не обижена, этого стоило ожидать, ты натурально силен, красив как мужчина, а бабы сами липнут к тебе, как мухи на миску сиропа, и вряд ли какой мужик откажется от новой пассии, чему тут удивляться, все вы, кобели, одинаковы.

Твой генетический код вполне достоин того, чтобы размножаться, вот только как насчет удачи, входит ли она тоже в судьбу человека на генном уровне, заодно, так сказать, или как?

– Ну знаешь, после всего, что пережито, на свою удачу я бы не смел и роптать, в отличие от многих других, меня она все же оставила в живых пока что, наверно, чтобы продолжить мою миссию на этой планете, кроме шуток, ну давай-ка посмотрим, что же ждет меня дальше, а пока я жив и здоров.

Разумеется, лишь гипотетически, но вполне возможно, что и она, госпожа фортуна, тоже включается, заодно так сказать, в пакет всех остальных генетических достоинств индивидуума, этого еще пока никто не доказал.

Почему бы и нет, только она остается незыблемой, вот мы, человеки, к сожалению, не видим ее, а надо бы благодарить мать-фортуну всякий раз, когда, дескать, снова пронесло…

Но вот что насчет размножения, то тут уж, наверно, сам Господь решает, кому и когда родиться на этот свет, я считаю, что места хватит на всех, ну раз она зачала с желанием родить, так пусть рожает, кто знает, кем станет этот новый человек. Продолжателем рода моего, и то хорошо, а может быть, ему судьба стать гениальным ученым, художником, врачом, в конце концов, ведь этого мы исключить не можем, не так ли?

– Бронька, направление твоей философии мне известно, и трудно не согласиться.

Инна обняла его.

– Чем ближе время твоего полета, тем больше я тебя хочу, пойдем давай обратно в номер, уже вечереет, это наша последняя ночь.

Когда после полуночи их сексуальная возбужденность уже сменилась усталостью, то мать-природа забрала их в свои ласковые руки ночной тишины, накрывая несчастных детей своих нежной пеленой безмятежного сна.

Ему в эту ночь кем-то извне было дано весьма странное видение – сон, если хотите…

На ночном небосводе вдруг появились знаки гороскопа, двенадцать колец колоссальных размеров, светящихся цветом полной луны, но значительно больше в диаметре, и всякий из них нес в себе символ своего созвездия.

Отчетливо-ясно было видно, как от каждого круга, знака зодиака, вниз к земле простерлись как бы стеклянные трубы-лифты, и всем без исключения было ясно, что надо делать теперь.

Телепатическим способом переданная команда дала ясно понять, что всякий должен идти к лифту именно своего знака созвездия.

Люди шли к своим символам очередями и, заходя в прозрачную трубу-лифт, тут же улетали, поднимались в круг, обозначенный знаком зодиака.

Семья Броньки, состоявшая из четырех человек, и каждый из них с разных созвездий: жена – Водолей, их сын – Дева, дочь – Лев, а сам он ―Телец.

Всем было понятно и, несомненно, ясно, что расставание неизбежно, и без каких-либо истерик или сцен прощания каждый пошел к своему лифту, который с легкостью переместил зашедшего в него пассажира наверх, в чрево корабля фантастического объема, где все сидели на удобных креслах, расположенных по кругам точно так, как на трибунах цирковой арены идеально круглой формы, вмещающей миллионы людей.

Магия сна заключалась в том, что все им виданное, пережитое казалось полностью реальным.

Проснувшись, он рассказал Инне о виданном конце света, то есть эти звездные корабли должны были их переместить каждого на свое созвездие, но сон прекратился еще до полета…

– Мой мозг, наверно, взорвется, этот бред был столь явным, но, поверь, ни малейших эмоций, впрямь тотальное спокойствие, не у меня одного, у всех полностью, удивительно бесчувственное состояние, теперь даже не верится, что такое может быть постижимо, ведь мы, человеки, полны эмоций и постоянно хоть что-то, но чувствуем, я говорю о духовном…

– Да нет, то вовсе не бред, а, скорей всего, тебе показали, что не стоит расстраиваться перед расставанием, ибо не способны мы противостоять тому, что не в наших силах, вот и все. Мы не принадлежим друг другу, и даже не каждый себе, а своему созвездию, что вполне возможно. Ведь не зря же тебе приснился столь знаменательный сон, и именно накануне расставания, надо полагать, что кто-то смотрит за нами, и очень осторожно, притом на нам не понятном уровне, – Инна анализировала им рассказанный сон, лежа на его плече.

Еще раз они занялись любовью, а потом уже встали и, позавтракав, собрались в аэропорт.

Все происходило так, как будто он отправляется в рутинную командировку, что ли, а ее задача – проводить его и, оставшись дома, смотреть за детьми да спокойно ждать возвращения мужа.

Невероятное спокойствие того утра взбудоражило еще одно событие, что с другими, нормальными, людьми и вовсе не может произойти, но с Бронькой-то, похоже, было… ну как бы в порядке вещей…

Когда они спустились в ресепционный зал отеля, где был расположен и небольшой бар, то решили присесть на дорожку по обычаю и заказали кофе.

Вдруг к Броньке подошел дежурный портье и, уточнив его имя, передал записку с содержанием, что не могло не потрясти душу авантюриста и романтика, а написано было следующее:

«Ждать тебя буду в аэропорту на регистрации, Элла, Зубочистка твоя».

Он машинально встал, догнал подходящего к выходной двери швейцара и, схватив его за плечо, задал вопрос, граничащий с грубым окриком:

– Где она, почему ты меня не позвал?

– Да вон она, только что вышла, – тот испуганно указал через витринное окно на удаляющуюся женщину в светло-зеленом плаще.

Он выскочил на улицу и, откинув всякие, там, нормы поведения в цивилизованном обществе, громко окликнув по имени, бросился ей вдогонку.

Услышав любимый голос, она обвернулась, переполненная спонтанных эмоций, и, раскинув руки, бросилась ему на шею, тут же впиваясь губами в долгий поцелуй.

Все это происходило на глазах у Инны, которая сидела за столиком, окаменев от неожиданного поворота событий, хотя она и знала о его отношениях с женщинами, но чтобы вот так, прямо на ее глазах, на улице, в центре Москвы…

Когда их поцелуй прекратился, он указал Элле на Инну, кто сидела в кафе и внимательно следила за в мгновение ока разыгравшейся сверхромантической мизансценой, все равно что в цирке шапито, а главную роль в этой душераздирающей клоунаде принимал на себя ее собственный муж.

Драматического финала умопомрачительной пьесы удалось избежать лишь благодаря завышенной планке интеллигенции персонажей…

Он завел Эллу внутрь, и, посадив за столик ошеломленных женщин напротив друг друга, без слов посмотрел сначала им по очереди в глаза, и, поняв, что физической расправы стороны хоть и жаждут, но к ней не прибегнут тут прямо на месте, слегка успокоился.

– Инна, познакомьтесь, Элла, вы знаете друг дружку заочно, так вот же, видимо, подошло вам время познакомиться и воочию.

Бронька, конечно, был взволнован, но не до такой степени, чтобы потерять рассудок или дар речи.

Женщины без явных признаков гнева разглядывали каждая свою соперницу, и это, несомненно, был момент истины, когда только он был должен говорить.

Поражало в поведении женщин то, что ни одна из них ни малейшим движением не показала свою слабость или превосходство, ни намека на гримасу высокомерия или какого-либо другого выражения, состояния души через мимику либо жест.

Это были две дамы с большой буквы на самом деле.

Первым собрался силами духа сам Бронька.

– Девчонки, простите меня, подлеца, но люблю я вас обеих, и так как сегодня уезжаю, то вам незачем ссориться или вообще обижаться, давайте-ка лучше закажу-ка я еще один кофе и потом вместе поедем в аэропорт, мне нельзя опоздать на этот рейс, милые мои, сладкие и нежные, – он по очереди целовал им руки.

Легко не было никому, но удивительная сила воли оказалась у всех троих, и они совладали с эмоциями, чтобы не унизить ни свое, ни чье-либо достоинство.

Он взял их обеих под локти, и все трое, дружно спустившись по парадной лестнице, они покинули гостиницу.

В курсе дела бывший пожилой швейцар, закрывая за ними двери, многозначительно улыбался, потирая седеющие усы, но ему такой вариант, уже был явно не по возрасту.

Так, втроем они какое-то время шли вперед бесцельно, но вскоре Бронька, выйдя из ступорного состояния, настолько нашелся, чтобы взять такси и, посадив женщин, отправиться в международный аэропорт Шереметьево.

Молчали по дороге, девчонки то и дело пользовались платками, аккуратно вытирая непрошенные слезы, которые нет-нет, а катились сами по себе, как чувствовался сам Бронька, то знает только он сам, а нам, дорогой читатель, этого и представить, наверно, не под силу, ибо надо побывать в такой ситуации, чтобы иметь представление о том, какое месиво могло твориться в их душах.

Буквально через какой-то час женщинам предстояло его потерять навсегда, а ему, до кучи ко всем эмоциям, надо было еще и пройти паспортный контроль, предъявляя фальшивый документ.

В случае если повезет, то, прилетев в Лондон, опять-таки выйти из аэропорта через таможню с той же подделкой, оставляя тут детей, двоих, даже троих красавиц и вообще всю свою жизнь, а дороги назад нету, и какого рожна ему нужен весь этот цирк?