Текст книги "Весы Правосудия Божиего. Книга первая"

Привез бы Светловскому его брюлики, и пусть идет ко всем чертям, ну да, а довез бы он эти несчастные камни или где-то слег бы так же, как Иван, ведь неизвестно, как отреагировал бы Тимур, приедь он к нему домой с мешком алмазов, а может, завалил бы исподтишка, и все дела. Так и остался невыясненным вопрос, кто все же послал снайпера на перевал, а может, и он, потомок Чингисхана, что, кстати, скорее всего. Ну а когда план не удался и Бронька явился к нему словно из того свету, то переметнулся в друга-приятеля, чтобы его отослать подальше и с этим сухим из воды выйти, а то, не ровен час, в Питере узнают, какие козни он тут ребятам устроил.

Черт ногу сломит, но скорее всего, что именно так все и было обставлено хитрым азиатом, ведь в его глаза он так и не заглянул, да куда там заглянешь, в миллиметровую щель – и та черная…

Да не в камнях тут дело, ему надо было уехать, и все тут, лежал его путь в ту сторону, а почему и зачем, разве кто знает ответ… зов судьбы, наверно, выполнение некой программы, известной лишь на подсознательном уровне, что ли, если уж верить в то, что все в мире этом взаимосвязано.

Он так и не нашел ответа на все эти вопросы и размышления, а такси тем временем везло их к аэропорту.

Было еще рано на регистрацию, и поэтому он предложил женщинам присесть в кафе, заказав всем по бокалу Мартини.

Молчали, время подходило, неумолимо щелкая на электронном циферблате гигантских часов аэропорта.

– Какой смысл теперь еще и лясы точить, но скажу вам, милые, люблю я вас всех троих и не ради побед на любовном фронте вас добивался, ведь изначально мы нравились друг другу, и, чего греха таить, были у нас прекрасные мгновения в этой, теперь уже, походу, навсегда потерянной связи, я вряд ли вернусь, ну что делать, раз так сложилось, поверьте, вас не забуду, а плакать не стоит, вон каким негодяем был ваш любимый Бронислав Климов, теперь Гарри Блэйд. – Он снова и снова целовал им руки… – Девчонки, простите меня еще раз, пора, мне надо отправляться, попробовать отправиться – точнее будет сказано, кто знает, проскочу ли я контроль или арестуют прямо там на месте, ну что, ни пуха ни пера, – он взял свою небольшую дорожную сумку-несессер, и все встали, чтобы пройти на регистрацию.

Бронька, он же Гарри Блэйд, подал свои документы, женщины стояли прямо за его спиной, таможенник сверил билет с паспортом и визой, удовлетворенно ударил по клавишам тогда только что как нововведенного компьютера, который, скорее всего, выполнял всего лишь роль продвинутого атрибута, нежели работу многофункциональной машины, за секунды обрабатывающей обширные базы данных в наши дни, так что в те времена еще вполне свободно было возможно циркулировать по миру сему, имея даже фальшивый документ в кармане.

Пожелав счастливого пути, человек в форме вернул документы владельцу, можно было проследовать дальше за таможенный пост, но он еще развернулся и, убрав документы в карман, обнял обеих плачущих дам, неистово целуя их поочередно прямо в губы.

Кого первой или последней, этого не знает никто, вот только важно, что его провожали сразу две изумительные женщины, искренне любящие своего мучителя и кумира.

Теперь уже Гарри Блэйд, прошедший паспортный контроль, в эйфорическом состоянии духа последний раз целующий своих дам, все же одумался, ведь не дай Бог, такое не совсем нормальное поведение этой любовной тройки вызовет сомнения у таможенников, и те устроят более серьезную проверку за границу улетающего странноватого пассажира, тогда ему конец…

Еще по последнему взгляду на любимые лица, и он не оглядываясь должен уйти за барьер.

– Помаши нам из самолета, – кто-то из них успела сказать, а другая промолвила: – Большому кораблю – большое плавание.

Сцена прощания могла бы продолжаться, наверно, бесконечно, но он, чтобы не вызывать подозрений таможенного контроля, собрав мужество, оторвался от своих плачущих богинь и не оглядываясь прошел за дверь посадочной зоны, вскоре оказавшись на борту «боинга».

Самолет, разгоняясь, прижал своих пассажиров к спинкам кресел, и вот отрыв от грешной земли.

Бронька и на самом деле помахал обеими руками, глядя в иллюминатор, пусть соседу по креслам, может, и показалось это странным, но он сам-то знал, почему это делает, ведь было дадено слово сразу двум женщинам, оставшимся там, внизу, на российской земле, которую он сам уж вряд ли будет топтать, ну, по крайней мере, в ближайшем будущем нет.

 
Боль души не описать, и не старайся,
Ее мы можем только пережить…
 

Глава 10

Один из лучших способов для успокоения нервов – это учеба, надо заставить себя грызть гранит науки, и вам вскоре полегчает.

Учеба – это нечто вроде увлечения, то ли наркотика, «для тех, кто этим занимается», со временем она забирает в себя, но по сравнению с дурью, которая тебя, человек, превращает в скотину, знания как раз, наоборот, тебя воздвигают над тем, кем ты был до того, как обратился к науке, тебе становится все интересней, появляется некий уровень самооценки, в зависимости от постигнутого знания, расширяется твой кругозор, а значит, ты, брат, живешь полноценной жизнью, ты развиваешься.

Разумеется, это не может остаться незамеченным и окружающими, да, собственно говоря, чего там, все у нас написано на лицах…

Учиться, подлецы, учиться и учиться, только так можно избежать деградации, наступления депрессивного состояния духа, ну и заодно чего-то достичь, в конце-то концов, ведь учение – свет, а свет – это жизнь, оно, брат, бесспорно.

Бронька – Гарри Блэйд вспомнил уроки покойного Ивана, а он говорил: «Этот метод позволяет продолжать обучение даже в такой ситуации, когда по каким-то причинам ты не имеешь возможности разговаривать вслух», и начал в уме повторять сначала то, что знал, потом достал из саквояжа небольшой словарик, чтобы продолжить изучать существительные, прилагательные, глаголы, дабы потом с их помощью пытаться собирать предложения на изучаемом английском. Этот язык, пока что ему малопонятный, буквально через несколько часов станет необходимостью и не только, а будет его вторым языком на всю оставшуюся жизнь.

Потом ему придется заговорить и на испанском, и еще на нескольких языках, но не так скоро, мой дорогой читатель, а пока он в пути на свою вторую родину, где его ждет масса неведомых пока событий, личных переживаний, невольных выводов из постороннего опыта, масса разных ударов судьбы, взлеты и падения по пути бродяги, все это, вместе собравшись однажды и неоднократно обработанное мозгом человека, в конце-то концов называется великим словом «мудрость», которая, к сожалению, приходит к нам только с возрастом, и, как правило, преклонным, а может и не прийти…

Ну что ж, лучше уж хотя бы поздно, чем никогда.

Часть 5

Глава 1

^{Тысячелетья для жены мужик слагает песни,}

^{Сквозь веки обещая ей достаток, мир, любовь.}

^{Шелка и золото, нектар, цветы, луну и звезды}

^{Я принесу… Ты меч почисти, капает вон кровь.}

^{В глазах бахвальство да тщеславие, алчность, похоть,}

^{Иди ко мне… С тебя разит награбленным добром,}

^{Возьми, то сдалека привез… А разве там не люди?}

^{Герой, ты песню сложил, да сам пошел с войной…}

Тем временем, пока Бронька прощался со своими женщинами и потом летел по направлению Англии, Янка вела свою очередную машину из Австрии с той же неизменной точкой назначения – Болгария.

Сей раз она ехала одна, так уж сложилось, хотела пригнать этот «фольксваген» вне очереди, по случаю прикупив в качестве подарка старшему сыну на свадьбу.

Отрезок дороги через Румынию хотелось проскочить без остановки, так как там то и дело ходят да попрошайничают цыгане.

Малопользованная автомашина бежала достойно, и Янка радовалась за удачную покупку, нажимая газовую педаль чуть ли не до отказа.

Достаточно хорошее покрытие дороги позволяло не напрягаться при езде, кроме что нередкие придорожные деревни усложняли ей путь, надо было значительно сбрасывать скорость, чтобы, не ровен час, не угодить под лошадиные повозки, что частенько выползали на проезжую часть и без того узкой автомобильной дороги, со встречной полосой движения до кучи.

Тысяча двести километров было уже позади, и до дома еще шестьсот мотать оставалось, усталости особой она не ощущала, привычка, выработанная за годы, пока не подводила… пока.

Она рутинно проезжала с две тысячи километров практически без отдыха, останавливаясь кроме на границах, где иногда приходилось простаивать часами, но это вовсе не отдых…

Во-первых, ведь стоя в очереди, постоянно понемногу надо двигаться в колонне, приближаясь к пропускному посту, а во-вторых, не дай Бог уснуть, так можно проснуться без колес или с пустым багажником.

В те эпические времена на пограничных заставах постоянно рыскали воры, мошенники и попрошайки, на каждой границе кормилась вся эта свора «отбросов общества», а включительно и самозванцы-рэкетиры, норовящие урвать по мере возможности, так что Янке зарабатывать свой кусок хлеба приходилось вовсе не легко.

Благо годы опыта давали ей свой гандикап, тут как ни бросай, «это про кошку», а все-таки знали ее всюду и везде.

Пару-тройку раз и на самом деле приходилось подъезжать на разборки, прихватив с собой пацанов из футбольной команды, которую она по разным соображениям отчасти спонсировала в своем городе. Так что поддержка у нее была, и не слабая, если что.

Целая футбольная команда под шпилькой босоножки есть далеко не у каждой дамы… ну не совсем прям своя команда, но в спонсорстве она и на самом деле участие принимала, таким путем держась на высоте авторитета в глазах городских чиновников и местной братвы.

Поначалу бывало всякое, привлекательная женщина в середине ее тридцатых, вызывавшая сексуальные фантазии не только у всякого нормального мужчины, но и у таможенников, с трудом отбивалась от ненавистных ей алчных да назойливых блюстителей границ. Пока и не взяла кое-кого прямо за яйца, пригрозив откусить ему член, если еще раз он, не ровен час, предложит ей минет, мол, для значительного упрощения прохождения контрольно-пропускной процедуры, когда обнаглевший подлец достал свои причиндалы, то она, не растерявшись, не маленькая ведь девушка, его взяла да так потянула за мошонку, что у желающего половых утех толстого начальничка таможенного поста надолго прошел всякий аппетит на молодых бизнес-дам из солнечной Болгарии.

Любитель орального секса понял с первого разу, что это за птичка, и охотно поделился своим опытом с коллегами.

А как известно нам всем и всюду, то дурная слава распространяется намного быстрей доброго слова, так что вскоре ее просто зауважали, слагая легенды о чудо-бабе, мужики в погонах пограничников чуть ли не честь отдавали, пропуская Янку без особых досмотров.

Всякий раз, доехав до крыльца своего дома, она крестилась и искренне благодарила Господа за удачное возвращение домой, где ее ждали трое детей да муж-музыкант.

Вот и в этот роковой раз она была на пути домой…

Не подозревая о том, что из-за грузовика-фуры, запаркованной прямо на проезжей части, занимавшей полдороги у придорожной харчевни, вдруг прямо ей под колеса выйдет целый табор цыган.

Удар пришелся прямо в решетку радиатора, капот и ветровое стекло, все свершилось за долю секунды.

Тело человека, сделав смертельный полет через крышу машины, рухнуло позади, и, пока тормоза остановили транспортное средство, расстояние между ними выросло до метров двадцати.

Кровь на лобовом стекле и клочья черных волос, зацепившихся за щетки дворничков, усугубляли жуть происшедшего. Первые секунды она, оцепенев, сидела за рулем, с непомерным трудом собираясь с мыслями и приходя в себя.

Цыгане, подхватив умирающую женщину на руки, поднесли до машины Янки и, положив ее, истекающую кровью, на заднее сиденье, требовали ехать вперед к ближайшей больнице, что, мол, находится в тридцати километрах.

Машина не заводилась, клубами валил пар из-под капота, крики цыган на непонятном языке, стук по крыше машины, стоны умирающей на заднем сиденье – все это доводило до состояния ступора.

Шофер фуры, поняв свое щекотливое положение, да ведь практически основную часть вины катастрофы, под шумок решил незаметно ретироваться и, конечно же, это проделал, заодно со своим грузовиком.

Цыгане ее силой вытащили из машины, и только вмешательство нескольких мужиков, точно вовремя пришедших на выручку из харчевни, спасло беспомощную да к тому же остолбеневшую Янку от физической расправы прямо там же на месте.

Цыганский табор бушевал, грозясь и даже пытаясь добраться до ими мнимой убийцы, достигнув апогея безумия в момент кончины жертвы, благо не в машине Янки, а в уже к тому времени подоспевшей линейке скорой помощи.

Подъехал местный полицай, и по его указанию медики неотложки там же на месте с Янки сняли анализ крови.

Полицай составил акт происшествия и протокол осмотра места, уже без имевшей место быть фуры или каких-либо доказательств того, что она там стояла.

Местные жители, клиенты бара, пришедшие ей на выручку в критический момент, теперь, наверно боясь цыганской расправы, просто молчали, или как право, мол, просто-напросто не видели вовсе ничего.

После всех официальных обрядов местный полицейский, отобрав у Янки все документы, удостоверяющие личность, определил для нее ночлег в местном дурдоме – больнице для душевнобольных.

Объясняя свои действия тем, что, дескать, только там была возможность ее содержать взаперти до утра, все это красноречиво излагая с помощью жестов, мол, извините, но нету возможности отвезти преступницу до районного центра, где и находится ближайшее отделение полиции, оборудованное камерами временного содержания, а завтра с утречка разберемся, да и вообще спешить-то не стоит.

Пешком сопровождая Янку до места временного содержания, полицейский, опять-таки языком жестов, ей популярно изложил.

Дескать, мадам, словом, нету проблем, если у вас имеются деньги, то есть прямым текстом написал на бумажке: десять тысяч немецких марок, и она станет невиновна, ну прям как дева Мария.

Разумеется, что у нее таких денег при себе не имелось, но решить эту проблему, конечно, было возможно.

Когда они добрались до больницы убогих, то, попросив разрешения позвонить, она набрала номер своего австрийского партнера по бизнесу, а по совместительству и любовника, Вэрнера.

Пожилой немец являлся владельцем сети автодомов, так что, конечно, только с его помощью дела Янки шли относительно гладко.

Он помогал с поставками пользованных авто, а взамен ни много ни мало пользовался ею как женщиной, будучи на полтора десятка лет старше, но в спортивной форме, этот бизнесмен не ограничивал себя в сексуальных утехах.

А она себя жертвовала за неимением другого источника стабильной прибыли, приходилось на протяжении уже семи лет спать со своим то ли боссом, то ли уже вроде и любовником, как бы там ни было, а жизнь нам порой диктует свои законы, и деться тут некуда.

Вэрнер ответил и, конечно, по такому случаю согласился послать человека с наличными деньгами, так что на следующий день как максимум после обеда выкуп должен был быть на месте.

Узнав об этом, полицейский расцвел, как бутон красной розы, к его щекам прилила кровь, и решение о заточении Янки в келью дурдома кардинально изменилось в считаные секунды.

После непродолжительных, но явно успешных переговоров с управлением заведения ее разместили на ночлег в кабинете директорши, где была сносная софа, куда кинуть кости, доступ к телефону, санитарный узел с душевой и свободный выход на улицу.

Позволив пользоваться телефоном и даже выходить без сопровождения, окрыленный полицай убрался восвояси, на пальцах объяснив, что его ждут за ужином, а ей, мол, подадут местные кушанья, о чем он уже распорядился.

Весьма мрачное строение снаружи, изнутри оказалось еще более удручающим, благодаря обстановке, что напоминала некий конезавод, то ли очень запущенный зоопарк, вонь и грязь попросту удивляла и озадачивала вопросом: как же при таких условиях сие место может называться больницей?

Из замкнутых помещений порой доносились крики буйнопомешанных.

– Бардак, не больница, – кричал один голос, срывающийся на фальцет.

– Мучение, не лечение, – загробным баритоном отвечал ему другой нараспев, все равно что поп-батюшка во время преосвященного отпевания вновь преставленного.

Уровень знания румынского языка ей позволял разобрать пару фраз из общей какофонии шумов этого страшного заведения, что усилилось трижды во время раздачи пищи. Тут можно было рехнуться мозгами за пару минут, впредь будучи нормальным человеком.

Ясно, что сумасшедшие, но каким же путем, черт возьми, удается оставаться при полном рассудке тем обреченным людям, кто имеют честь тут работать по жизни?

Янка в раздумьях сидела на месте директора за столом.

Отворилась дверь, и женщина уже преклонного возраста вошла, неся на подносе посуду с едой, что, похоже, должно было считаться ее ужином.

Убогость заведения гармонировала с тем, что лежало на тарелке и было налито в чашку.

Кусок уже позеленевшей, вроде ливерной, колбасы, возлежавший на сухаре неизвестного времени происхождения, да жидкость в сосуде, вкус которой так и остался неоцененным, ибо тяги к поглощению таких яств у Янки не возникло, да и вообще до еды ли было, среди стен дурдома, да еще и после катастрофы.

Не удивившись отказом от приема пищи, женщина, подавшая поднос, заплакала, присев на краешек стула, смахнув слезу безысходства, она собралась выйти, но Янка, ее задержав, попыталась успокоить, уверенно взяв ее за руку. Достала купюру в десять дойчмарок, мол, неплохо бы прикупить нормальной еды, и мы обе могли бы поужинать вместе и заодно пообщаться по-человечьи.

Все это она выдала столь красноречивыми жестом и мимикой, что восхищенно ее созерцающей женщине не осталось ничего больше, как положительно отреагировать на, несомненно, дружеское расположение духа затворницы.

Санитарка открыла дверь, а потом и проводила ее на улицу, указав направление к магазину.

Прикупив продуктов, Янка вернулась через четверть часа.

С отражением удовлетворенности на лице за проделанную работу она выкладывала на стол растворимый кофе, недорогую колбасу местного производства, овечий сыр, что своими качествами восхитил бы даже искушенную французскую знать времен средневекового изыска, небольшую бутылочку старого доброго виски, плитку повсеместного, но тем не менее дорогого швейцарского шоколада, масло, хлеб, майонез и овощной салат – словом, все то, что было доступно на полках местной лавчонки.

Не подумайте, не от предвкушения чревоугодства или ощущения превосходства ради перед пожилой женщиной, нет, мой друг, попросту после знакомства со смертью человеку заново хочется жить, лицо ее сияло от сознания возможности угостить бедную женщину, закусить и выпить в компании, пусть даже старой санитарки дурдома, не важно, но с тем возвращаясь назад в нормальное состояние духа из бредового перевозбуждения, вызванного трагедией и последующей апатией безразличия к происходящему.

Прожитыми шестью десятками лет умудренная санитарка на нее смотрела с умилением, словно на дочь, кто, преуспев в жизни, якобы вернулась к матери, существующей за гранью бедности, но не жаждавшей на стол выложенной роскоши, а на склоне лет желавшей мило созерцать свою дочь, кем боязно гордилась…

Вскоре оказалось, что она сносно говорила на сербском, достаточно схожим с болгарским, да то ведь один и тот же язык, лишь разные наречия, так что женщины, перекусив, за стаканчиком спиртного разговорились о жизни.

– Меня совсем молодую, в четырнадцать лет от роду, выкрали цыгане, привезли сюда и замуж продали, – говорила престарелая санитарка. – Так что, доченька, прошла моя жизнь на чужбине.

Трое сыновей уже выросли да разъехались кто куда, по дальним странам работают, старик мой пару лет тому назад как в мир иной отошел, а я вон тут тружусь за еду да за кров.

Не веришь, дочка, да, да, за ту самую, что ты давеча посрамила, да и права была, то не еда, то отбросы неизвестно откуда. Все, что можно украсть, сам хозяин ворует, а больные тут содержатся как скот, и я вместе с ними живу, доживаю свой век.

Янка могла бы рассказывать до утра, но ей почему-то не говорилось, мысли о своей гребаной жизни угнетали, но выход был только один – работать дальше.

Было дело, Вэрнер обещал оформить их отношения официально, в случае если она разводится с мужем, но это было несерьезно, сыновья уже, считай, выросли, вон старший жениться надумал, второй, тот сорвиголова, хулиган, всего-то на год младше.

Дочку растить, еще малолетка совсем, а теперь и этот случай до кучи.

От мужа толку не было уже с самого начала замужества, а теперь так и вообще, последних пару лет как физически выполнял одну только функцию, напивался ежедневно, да и весь толк от него как мужчины.

Австриец больше использует, чем помогает, но от него все же хоть какая-то помощь в бизнесе есть, хотя… в последнее время стал ее еще и в Турцию гонять по неизвестному ей поводу.

Даст машину, мол, отгони этот «мерседес» моему другу Рашиду в Стамбул, что тебе стоит, ведь всего-то через пол-Болгарии проехать остается, а я за это тебе тысячу марок отстегну.

И что делать, она ехала туда, куда ее слали, конечно, странным казалось, что вместо денег Рашид давал какую-то старую развалину, чтобы она Вэрнеру перегнала как бы на реставрацию, значит.

Но она-то не пальцем делана и не настолько дура, а, благодаря автомобильному опыту, знала уж точно, какие модели на реставрацию могут быть выгодны и годятся, а что и вовсе напрямик в шрот гнать надо бы. Вот и попробуй на такой кляче две с половиной тысячи верст отковырять, да ведь врагу не пожелаешь такой поездки.

Турецкий бизнес продолжался уже пару лет систематически, с интервалом в три месяца, она делала эти рейсы, на самом деле подозревая, что ее используют в качестве курьера наркоты, но видеть-то не видела ни каких-либо товаров, чтобы нагружено было, да и какое ее дело, ей платят, она работает, и весь тут расклад.

Вот какие песни о достатке, мире и любви поют мужчины своим женам, а на самом деле используют их для реализации самых низких целей под названием «алчность» да «похоть».

Все это она вспоминала и, прокручивая назад день за днем по памяти, аж вздрогнула, вдруг вспомнив сегодняшнего странного оленя, что пытался ее остановить, стоя на пути еще в Венгрии.

В тех местах дорога прямой стрелой на целых восемьдесят километров лежит через просторы Мадьярской равнины, по краям автострады бесконечные поля, ни кустика во всей ближайшей округе, и откуда мог взяться олень в середине белого дня, стоящий на полосе ее следования. На самом деле анормальных размеров, он спокойно, прям флегматично стоял как вкопанный памятник, только махал своей рогатой головой, когда она на скорости около двухсот неслась прямо на него.

Олень появился внезапно, и было просто поздно тормозить, только благодаря тому, что на трассе не оказалось встречного транспортного средства, ей удалось-таки объехать чудо-животное, при этом пережив сильнейший выброс адреналина, но когда она, проскочив мимо, остановилась, вышла из машины и глянула назад, то к тому моменту сохатый уже исчез, как будто его и не было вообще.

Чудо-оленя просто не было, ни на дороге, ни на полях, а такое гигантское животное пропасть из виду так скоро попросту не могло, ведь вокруг почти до горизонта ровные, как стол, ухоженные покосы.

Невероятно, но это наверняка было какое-то потустороннее видение, то ли предупреждение, или же галлюцинация среди белого дня. «Надо отдохнуть, вот что, милая, ты все же переутомилась, походу».

Что это было, оно прошло и иначе как видением его не назовешь, но оно было, тут как ни раскидывай мозгами, а ведь неспроста на дороге появился гигантский сохатый, на самом деле видение, оно было раза в четыре больше, нежели реальное животное, а рога-то вообще нечто уму непостижимое…

Пока она задумавшись бродила по прошлому, санитарка тихонько ушла отдыхать куда-то в свою каморку, и ее тоже превозмогла усталость, погрузив в отдых, дарованный человеку сном.

Где-то далеко-далеко в океане есть остров.

Небольшой клочок суши диаметром не более пятидесяти километров, на три четверти покрытый вулканической лавой, но на нем масса оазисов, где растут финиковые пальмы и банановые рощи, бесконечно поют и щебечут разные птицы, там цветами покрыты балконы и чудесные аллеи.

Размером большие, высокие, но спокойные, теплые волны омывают там пляж, состоящий из чистейшего, прям-таки золотистого цвета песка, простирающегося почти до горизонта вдоль прибоя, а вглубь острова пески переходят в настоящие пустынные барханы, которые буквально через полкилометра упираются в скалистые горы вулканического ландшафта.

Среди этих песчаных дюн длинной вереницей, словно плывет, грациозной походкой, не спеша идущий верблюжий караван, навьюченный парными креслами, несет зевак-туристов.

Ласковые лучи солнца буквально гладят плечи, легкий бриз нежно веет распущенные волосы, и светлое цветастое платье из практически прозрачно-воздушного шелка нежно облегает ее тело, вызывая сексуальное влечение, которое овладевает всей ее сущностью, унося в бесконечные дали плотских наслаждений.

Стоит маяк, высокий, каких не видано раньше, и ощущение счастья, безмятежной любви, дарующей бесценное спокойствие столь настрадавшейся душе, но еще не уставшему фигуристому стану сорокалетней женщины-вамп.

С острова ее вернул утренний гул этого на самом деле сумасшедшего дома.

– Мучение, не лечение.

– Бардак, не больница.

Снова перекрикивались те же голоса…

«И ведь оба вы правы», – проскользнула мысль у Янки, она выглянула за дверь кабинета, где только решетки вместо дверей по обе стороны длинного коридора, а за ними шизофреники разных мастей, некий, вцепившись в прутья арматур, отделявших их от внешнего мира, другой, кувыркаясь в своих же испражнениях, выкрикивал нераздельные вопли, вон тот, заметив женщину, достал гениталии и принялся мастурбировать с чудовищным остервенением, другой нараспев нечто причитал, заодно указательным пальцем ковыряясь глубоко в носу, но основная масса обездоленных, наверно по издавна сложившейся традиции, почти в унисон стучали алюминиевыми мисками о решетки в предвкушении завтрака.

Ужас, Янку аж передернуло от увиденного, благо никто ее тут не удерживал.

Поблагодарила за ночлег санитарку и, отдав ей остаток вчерашнего фуршета в кабинете директора, вышла на улицу, куда не доносились крики и вопли душевнобольных, чтобы спокойно покурить.

Было еще слишком рано куда-то подаваться, но, предупредив санитарку о том, чтобы в случае появления полицая та передала, мол, она находится в том же злосчастном ресторане, на обочине большой дороги, и пошла побродить по поселку, что олицетворял самую натуральную глубинку Румынии.

Мизерия, граничащая с хаосом, грязь и бедность вокруг, кричащая из каждого переулка.

Крестьяне возились во дворах с козами и овцами, спозаранку выгоняя их на общее пастбище, гуси, куры, свиньи – все одной дружной семьей шумели, наполняя жизнью это убогое селение, где существование людей продолжалась на уровне тех, в Лету канувших времен, когда человек выживал лишь с помощью собственного хозяйства.

«Пошла по направлению к месту вчерашнего происшествия, уж скорее бы разобраться с этим делом, настроение ни к черту, ну надо же было мне поехать именно этой дорогой.

Ведь олень—то, походу, предупреждал.

Кто объяснит вот такие совпадения? Нет, некому спросить, да и с какой целью интересоваться, ведь все уже свершилось».

А сон той ночи Янке запомнился до мелочей… словно как в раю, и любовь, настоящая любовь ей приснилась, Господи… аж бабочки залетали в области паха.

Заказав себе кофе, она уселась в дальнем углу, но завсегдатаи заведения, конечно же, то и дело поглядывали в ее сторону. Некоторых из них она запомнила со вчерашней суматохи, свидетели, блин, а про фуру-то ни слова.

«Видимо, местный водила, которому свои не желали проблем, да и дьявол с вами, мне деньги привезут – и до свидания, друзья. К счастью или, может, и нет, но коррупция в вашей стране стоит выше, чем нравы людские».

Она прекрасно помнила все, аж подетально, и вины ее тут практически не могло быть, если разобраться, но ведь на такое чудо, как правосудие, тут рассчитывать не стоило.

Кто бы ни зашел, так тут же пялился точно на нее, ведь и на самом деле она теперь была тут звездой последних событий.

Полицейский, подтянув широким поясом свое конкретно раздутое пивное брюхо, вкатился в заведение спустя час, он явно никуда не спешил, заметив Янку за столиком в углу, махнул ей рукой, уже вроде как старой подруге, вторым жестом заказал себе, видимо, привычный завтрак местной кухни и, даже не осведомившись, хочет она того или нет, притащил же свой поднос на ее столик.

– А, вот где ты.

Он не стал разбрасываться академически принятыми рамками этикета, а сразу перешел впрямь-таки к делу.

– Скоро должен быть твой друг с деньгами.

Толстяк понизил свой голос до уровня конспиративного шепота, пожирая здоровый шмат яичницы с беконом, и, не вытирая сальных губ, запил свое нехитрое, но весьма калорийное на вид, питательное блюдо максимальными по объему глотками темного пива из полуторалитровой как минимум кружки.

«Вот же жрет, свинья», – не могло не проскочить через мозг интеллигентной дамы.

– Полагаю, что до обеда должен подъехать, придется еще малость подождать.

– Так ждать не догонять, много сил не просит, а обед придет сам по себе.

Проглот продолжал завтракать, не забывая отрыгаться, причем столь самодовольной рожей, что, наблюдая за ним, у нее на довольно грустном лице сперва невольно появилась улыбка, а потом даже стал вырываться сам смех, что с трудом удавалось сдерживать.

Этот простак с беспардонным, деревенско-натуральным, хотя вроде как бы и свинским поведением, но не вызывал у нее отвращения, а наоборот.

Чем-то он был даже комичен и мил в своей инфантильности, по крайней мере, этот человек оставался таким, каким он на самом деле и был, то есть не пытаясь играть чужих ролей.

Покончив с завтраком, он по очереди облизал все десять пальцев, причем с такой скоростью и выражением лица, что повторить это не смог бы даже самый одаренный артист, а пока этот мастер тонких искусств театрального жанра пародий допивал свою громадную кружку пива, Янка его уже почти полюбила как выдающегося клоуна всех времен и народов.

– А теперь, – он машинально тер сальные ладони, с тем же невольно втирая жир в кожу с таким видом и движениями, как будто пользуясь специальным и очень дорогим кремом, но при этом сам он о своей натуральной комичности вовсе не догадывался. – Теперь можно и подождать до обеда, – он уселся поудобней и спокойно задремал уже через пару минут.