Текст книги "Последнее приключение странника"

21
Иван

Он уже надел рюкзак и дотронулся до внутреннего кармана. Его “Илиада” и “Одиссея” надежно спрятаны. Это главное. У него сохранились неплохие воспоминания о здешнем ресторане.

Проведенная на Реюньоне пауза в странствиях была интересной. Он был доволен собой – ему удалось оставаться на одном месте целых два года. Он обеспечил публике зрелище, повлиял на многие умы. О нем еще сколько-то поговорят. Где бы он ни оказывался, он старался оставить о себе неизгладимое воспоминание. В конце концов, эта заморочка с разводом не так уж серьезна, он все равно не просидел бы здесь долго. Он уже перезнакомился и пообщался со всеми здешними обитателями, после чего заскучал. Он развлекся. Собрал немного денег, чтобы дожить до следующего этапа. Натрахался вволю. Пора поискать другие охотничьи угодья. У него имелось несколько идей насчет продолжения своей одиссеи. Она еще не закончена. В этом он был убежден. Он не позволит каким-то вестникам несчастья принимать решения за него.

Но прежде всего требовалось стереть все следы своего пребывания здесь. Исчезнуть. Это он любил больше всего. Его всегда возбуждали последние минуты перед окончательным переездом. Обычно это был просто некий ритуал, но сейчас в нем появилась насущная необходимость. Он всегда понимал, что сильно рискует, устраиваясь на французской территории, пусть и на другом конце света. Далеко от метрополии. Это слово все время было на языке у придурка дайвера, и он заставит его жрать это слово, пока тот не подавится им. Интересно, сколько он вытерпит, учитывая его потрясающее умение задерживать дыхание? Недостаточно долго. Его терпение бесконечно. Он выследит ныряльщика. Тот допустил громадную ошибку, сообщив, где живут его родители. Сам того не подозревая, он вручил ему возможность совершить акт мести. Придурку придется заплатить за то, что он обманул оказанное ему доверие. Предатель должен ответить за свои действия и повиниться.

Но это будет позже.

Он пройдет этап за этапом.

Его метод навязывал ему определенные обязательства, и, если их не выполнить, удовольствие не будет таким ярким.

Он сделал первый большой глоток рома, потом второй, третий, четвертый. Чиркнул спичкой и глубоко затянулся, сжимая сигарету двумя пальцами. А затем запустил бутылкой в стену и звук разбивающегося стекла вырвал у него довольное рычание. Вторая спичка. Он уставился на ее пламя, улыбнулся и швырнул горящую спичку на сухие листья банана. Они начали потрескивать, и он возликовал. Бросил на пол телефон и раздавил его яростным ударом каблука. Собрал осколки, убедился, что от симки остались одни воспоминания и выбросил все в кучу, которая скоро превратится в огромный костер, освещающий тьму ночи.

Без малейших душевных переживаний он повернулся спиной к этому этапу своего приключения.

Пора было садиться в самолет.

22
Гари

Несколько часов назад мой контракт закончился. Я уже закрыл дорожную сумку, уложил снаряжение и готовился покинуть квартиру. В ожидании владельца, который придет за ключами, я в последний раз полюбовался картиной, открывающейся из моих окон. Она была великолепна, особенно на закате. Никогда не забуду, как она восхитила меня в первый раз. Я тогда был потерянным, но готовым снова распорядиться своей жизнью, хоть и не знал, как за это взяться. Инстинктивно делал какие-то шаги. Два месяца. Восемь недель. Короткий срок для некоторых. Длинный для других. Для меня – интенсивный. Невероятный. Нереальный. Сбивающий с толку. Фантастический.

Эта квартира символизировала целый этап. Мне захотелось сделать ее своей, обустроиться здесь, пусть и всего на пару месяцев, научиться распаковывать чемоданы. Мне это удалось. Я ощущал легкие уколы ностальгии, но никакой грусти.

Погружение в незнакомый океан не страшило меня. Я обладал всеми необходимыми навыками. Но погружение в неизвестную жизнь оказалось гораздо более головокружительным. Буду ли я на высоте своих обязательств? Я проживал последние дни того, что составляло все мое существование с восемнадцатилетнего возраста. Я отворачивался от самолетов, одиночества, отсутствия привязанностей, бродяжничества. Начинал жизнь, о которой всегда мечтал, и не сомневался, что найду в ней свое место.

Наконец-то я переключался на оседлую жизнь.

Первой в этом направлении стала работа. Хозяин позвал меня два дня назад и объявил, что готов к долгосрочному найму. Этот кекс потрепал мне нервы своей проверкой, но оно того стоило. Я прошел ее с блеском, сохранял спокойствие, старательно работал и не бросил контракт на полпути. Я постепенно восстанавливал свою профессиональную репутацию. С завтрашнего дня я буду в штате, с собственной строчкой в зарплатных ведомостях, оплачиваемыми отпусками, четким рабочим графиком, постоянными коллегами – со всем тем, с чем я до этого не сталкивался ни разу за всю свою трудовую жизнь.

Ну а дальше меня ждет самое большое, самое прекрасное и самое головокружительное приключение: через час я поселюсь у женщины, которую люблю, и буду жить с ней и ее детьми. Когда срок моей аренды подходил к концу, мы с Эрин думали поискать мне другую квартиру. Мы тогда молча, как в последнее время это случалось с нами все чаще, уставились друг на друга, после чего оба расхохотались. Мы сообразили, что мне не нужно новое съемное жилье. После первой ночи, целиком проведенной в ее доме две недели назад, я больше ни разу не ночевал у себя. Значит, аренда псевдохолостяцкой квартиры пригодилась бы только как подтверждение того, что мы не торопим события. Но кого мы собирались в этом убеждать?

Никого. У нас самих не было никаких сомнений и ни малейшего желания притормозить. Мы, напротив, чувствовали, что должны наверстать упущенное, возместить утерянное общее прошлое, которое мы не разделили друг с другом, и создать общее будущее.

Мы понимали, что это колоссальный вызов, но все равно решили ответить на него. Эрин спросила детей, согласны ли они, причем я сам настоял, чтобы она это сделала. Я отдавал себе отчет в том, что жизнь Улисса, Лу и Мило резко изменится. В последние годы Эрин полностью принадлежала им и, хотя с каждым днем они проявляли растущую привязанность ко мне, я все равно оставался для них чужаком. Вечером, когда состоялся этот разговор, я оставил их четверых наедине. И как последний кретин мотался по своей квартире, пребывая в страхе и готовясь к мысли, что они меня отвергнут. Все трое детей вместе позвонили мне и попросили присоединиться к ним. Они тоже торопили события и были такими же неуправляемыми, как мы.

Я постоял, не двигаясь, на набережной Ба-Саблон, с сумками у ног. Солнце слепило меня. Я надел темные очки и улыбнулся, как, думаю, никогда раньше не улыбался. Немного погодя я закинул вещи на спину и двинулся в свой дом. В наш дом.

23
Иван

Ему понадобилось несколько дней, чтобы добраться до Сен-Мало. И вот он наконец здесь. Он испытал облегчение, узнав, что “Одиссея” осталась “Одиссеей”. Витрина не поменялась. Яркое солнце служило объяснением, почему он не снимает бейсболку. Его не должны были заметить. Прежде чем приступить к наведению порядка, следовало понаблюдать, оценить обстановку, когда-то хорошо ему знакомую, но теперь ставшую другой. Итака изменилась. Он бродил по окрестным улицам, часто возвращаясь к бару, чтобы не упустить ее. Он дрожал от нетерпения при мысли, что снова ее увидит. С трудом справлялся с дрожью. Все больше нервничал: террасу обслуживала не она, а какая-то неизвестная ему женщина. Неужели Эрин рассталась с “Одиссеей”? Нет, это невозможно. Она слишком ее любила. Как и эти придурки, ее родители.

Он собирался еще раз обойти квартал, чтобы его не засекли, но тут она наконец-то появилась.

Его жена.

Она выходила из бара. Как тогда, когда она впервые возникла перед ним, и он с трудом удержался, чтобы не похитить ее и не отыметь немедленно. Она стала еще красивее, чем в его воспоминаниях, еще желаннее. Откуда у нее эти новые чувственные формы? Его руки скоро схватят их. Он не вытерпит ожидания. Пожалуй, он утолит свою жажду после закрытия, как в их первый вечер. Она будет одна, одна и в его власти. Они снова будут вместе. Наконец-то.

Почему она так улыбается? Она что, счастлива? Не тоскует по нему? Он не верил в эту историю с разводом. Был убежден, что ее заставила семья. Он приблизился, чтобы услышать ее голос.

– До завтра, Палома! – пропела она.

Девушка понимающе подмигнула. Ему это не понравилось. Куда она идет? Он был в недоумении. Она должна была остаться здесь, в “Одиссее”, в их доме.

– Дус! – позвала она. – Нас ждут!

Из бара с веселым лаем выскочила псина впечатляющих размеров. Вот идиотка, поддалась на уговоры детей и взяла барбоса! Придет время, и он от него избавится.

– Хорошего вечера!

Вот она уже смеется с мечтательным выражением лица! Да в чем же тут дело? В нем вскипала ненависть. Он правильно сделал, что приехал. Она направилась к башне Солидор. Зачем?

Забыв о бдительности, он двинулся за ней. Ему нужно было проследить, куда она подалась. К тому же при виде ее изящной, пританцовывающей фигурки у него стояло, как никогда за последние семь лет.

Она вошла в дом перед бухточкой Сен-Пер.

– Дети, я вернулась! Вы готовы к…

Дверь закрылась. Он отшатнулся, будто схлопотал сокрушительный апперкот. Его отправили в нокаут. Он зашатался, с усилием выпрямился, со злостью оттолкнул какого-то прохожего и убежал.

24
Гари

Дорога от моей бывшей квартиры до дома Эрин никогда раньше не казалась мне такой долгой. Я тащил на себе свои рюкзаки и сумки, но все равно шел очень быстро. На этот раз я не отвлекался на разглядывание плотины, бухты Солидор и “Одиссеи”. Море как будто перестало существовать для меня. Меня призывала, тянула к себе только моя цель.

И вот я на месте. Я глубоко задышал, наслаждаясь минутой. Такой важный этап. Я вынул из кармана джинсов ключи. Несколько дней назад Эрин дала их мне. Но сейчас символ развернулся во всю свою полноту. Я обладал ключом, ключом от нашего дома. Я улыбался, как дебил. Но все-таки я бросил взгляд на океан и на баржу, где провел последние два месяца.

Затем я распахнул дверь и сразу услышал детские голоса на третьем этаже. Моя улыбка стала еще шире, если такое возможно. Дус кинулась ко мне, я гладил ее по голове. Собака встречает меня на пороге моего дома. С ума сойти…

– Вот и я! – для порядка объявил я.

Эрин уже стояла передо мной, сияя, и ее улыбка, как всегда, сбивала меня с ног.

– Я немного застряла в “Одиссее”, – поделилась она. – Терраса была переполнена. У меня гора свалилась с плеч, когда я увидела, что тебя еще нет. Я хотела быть здесь, когда…

Не избавляясь от своей поклажи, я закрыл дверь, подошел к Эрин и поцеловал.

– А вот и я, – повторил я. – С тобой. С вами.

Она отступила на шаг, внимательно рассматривая то, что я принес. Потом удивленно нахмурилась.

– Это все? У тебя больше ничего нет?

А ведь я ее подготовил, предупредил, что места для моих вещей не понадобится. Если их кто-то стеснит, то только я сам.

– Ну да…

– Надо будет добавить какие-нибудь метки твоего присутствия!

Я тяжело уронил на пол свою экипировку.

– Вот, пожалуйста!

Она расхохоталась.

– Больше ничего у меня в закромах не найдется, извини.

Ее смех стих, она чуть отступила, а ее лицо вдруг погрустнело. Я перешагнул через свое барахло и обнял ее.

– Гари… ты прямо с этой минуты будешь жить здесь?

– Да…

– Нужно что-то придумать… Иначе я буду приходить с работы и пугаться, что ничего не изменилось и я по-прежнему живу одна с детьми. Этот дом должен стать твоим, нашим общим домом. Чтобы я всюду натыкалась на тебя.

– Я же тебе говорил, что у меня больше ничего нет… никаких сувениров или талисманов, которые я бы таскал за собой.

– Ну да, говорил… но я не подозревала, что до такой степени… Понимаешь… мне будет казаться, что ты…

Она спрятала лицо у меня на груди, я его приподнял.

– Что? Что я что?

– Что ты вдруг исчезнешь… как будто тебя никогда и не было.

– Я не уйду, я стану твердить тебе это каждый день, если надо… В конце концов тебе надоест и ты сама выставишь меня за дверь.

Она закатила глаза, ей не понравился мой ответ.

– Этого можно не опасаться…

– Я постараюсь как-то разобраться, что-то найти… Но мне понадобится твоя помощь, я этого не умею… У меня никогда не было своего дома.

Она выглядела озадаченной.

– Даже с бывшей женой?

– Даже с ней… У меня никогда не было ничего, кроме сумки с одеждой и моего снаряжения, которое я никогда не прятал в шкаф. С тобой все по-другому, не беспокойся, я разберу вещи и поставлю зубную щетку в стакане на умывальник. Я планирую обосноваться здесь, с тобой, с детьми… Меня не унесет порывом ветра.

Она тяжело вздохнула и с насмешливой ухмылкой ткнула пальцем в кучу моих вещей, иронично покачав головой.

– Для начала убери-ка все это с дороги!

Я засмеялся, но не успел ничего сделать: Мило вылетел, как пушечное ядро, и потребовал, чтобы я объяснил ему, для чего служит каждый предмет, каждый индикатор, каждый ремешок. Я показал ему компьютер для погружения. Он натянул одну из моих масок, жилет, который на нем болтался, поиграл с кнопкой стабилизатора и попробовал пройтись в моих ластах, размер которых был раз в десять больше, чем надо. Я остановил его, пока он не расквасил нос, предложил сесть рядом и включил фотоаппарат. Это было такое удовольствие – все ему описывать, пока он сидел в своем клоунском наряде. Эрин положила подбородок мне на плечо, а я показывал ее сыну снимки, сделанные неизвестно где.

– Вот что: надо будет распечатать эту красоту и повесить на стены.

– Если это тебя порадует! – ответил я ей.

Ужин был веселым, даже праздничным. Мы улыбались, смеялись, переглядывались. Наша новая жизнь зарождалась прямо сейчас. Для меня это была жизнь, о которой я всегда мечтал, но не осмеливался представить себе, не верил, что когда-нибудь она у меня будет. Для Эрин, Улисса, Лу и Мило это была жизнь с мужчиной, которому они выделили особое и очень важное место в своем доме.

Эрин собралась подняться наверх и уложить Мило.

– Я погуляю с Дус.

Я решил взять на себя обязанность выгуливать собаку. Я открыл входную дверь, намереваясь выйти, Дус выскочила с лаем, а Эрин притормозила меня на пороге и легонько поцеловала в губы.

– Это была классная идея – пригласить тебя жить здесь, – лукаво подмигнула она.

– Обрати внимание: я, конечно, не принес в дом бабушкино кресло, но какая-то польза от меня все-таки есть.

Она засмеялась. Мне нравился ее смех, особенно если его вызывал я.

– Только возвращайся побыстрее!

25
Иван

Он негодовал, ее переезд оскорбил его. Почему она покинула квартиру над баром? Это же их дом. Там они занимались любовью и в первый, и в последний раз. Он был не прав, не надо было убегать, его могли разоблачить, он мог привлечь внимание. Оставалось только надеяться, что этого не случилось. Так что пока самое важное – раствориться в толпе. Чтобы привести мысли в порядок, он отправился на поиски жилья, и ему не пришлось долго искать – он сразу нашел его рядом с рыбным рынком. Не придется далеко ходить, когда потребуется отдохнуть. Он посмотрел на себя в засиженное мухами зеркало. За семь лет он наверняка изменился, но все же не мешало оценить свою нынешнюю внешность.

До того как занять наблюдательный пост, он позволил себе сопряженную с риском роскошь получить порцию адреналина – отправился выпить в “Одиссею”. Его никто не узнал. Он словно призрак бродил по собственному дому. Сучка, которую она наняла, успешно управляла баром, она не напряглась, когда он заказывал свою пинту, не поглядывала на него выразительно – типа, не встречались ли мы с вами раньше. Он был предельно любезен с ней, это его возбуждало.

Он сразу обратил внимание, что его кухня закрыта. Это хороший знак, значит Эрин не пришло в голову поставить кого-то на его место. То есть она все еще принадлежит ему. Как если бы он по-прежнему оставался здесь. Это его обнадежило. Их “Одиссея” не изменилась, Эрин все оставила как было. Те же фотографии в потертых рамках, звучит та же музыка, плавают те же запахи. Скорее всего, ему не составит труда напомнить ей о своей власти над ней. Вдруг он сообразил, что не проверил книжные полки. Укрывшись за стаканом, он тщательно рассматривал каждый уголок. Это невозможно, немыслимо. Он снова заскользил взглядом по полкам. В результате ему пришлось признать очевидное. Эрин убрала свою “Илиаду” и “Одиссею”. Почему? Где она теперь? Наверное, она унесла ее в свой новый дом, чтобы то, что было у них общим, хранилось рядом. Да, именно так. В этом все дело. Она держала ее у себя, сберегая для него.

Расплатившись, он оставил чаевые.

Он поглубже надвинул бейсболку и двинулся к бухте Сен-Пер. Эрин всегда была романтичной, поэтому его не удивило, что она переехала поближе к башне Солидор. Наверняка она каждый день любовалась деревянным альбатросом, указывающим направление ветра. Когда-то давно он убедил ее, что эта фигура его очаровала, и она тоже полюбила ее. На самом деле лучшего места для жизни она бы не сумела найти. Ему будет удобно следить за ней столько, сколько понадобится. Проходя мимо, он обуздал себя и не постучал в дверь. Слишком рано. Он был намерен понаблюдать за ней, проверить, не появились ли у нее новые привычки и новые друзья. Ему нужно было разобраться с ее родными: проверить, остались ли они такими же навязчивыми. Ночь, черная и беспощадная, наконец-то накрыла скалы под дорогой Кордери. Идеальная позиция для слежки.

Он караулил, как хищник. Стремился разузнать все повадки своей добычи, чтобы без помех вцепиться в нее.

Вдруг у входа произошло какое-то движение, и он выпрямился. Недовольно покачал головой. В свете, исходящем от двери, возникла мужская фигура. Из дома выскочила собака. На пороге нарисовался силуэт Эрин. Она поцеловала мужчину. Его охватило бешенство. Она посмела впустить в их постель другого, не его. Придется ей заплатить за это оскорбление. Желание разобраться пожирало его. Кто этот перец, вознамерившийся занять его место? Ему не придется бежать за ним, тип сам направился в его сторону. Этот лакей выгуливал псину.

Он глубже забился в тьму, чтобы его не обнаружили. Но чем ближе мужчина приближался к нему, тем труднее ему было бороться с собой. Он узнал чувака, который только что поцеловал его жену. Дайвер. Круто ублюдок поиздевался над ним. Предатель. Он посмел обмануть его. Утверждал, что не поедет в Сен-Мало, то есть соврал, чтобы украсть его жену. Хмырю было весело, он свистел, общаясь с собакой. Кем этот урод себя возомнил? Он что, полагает, что ухитрится похитить его жизнь? Он не отставал от наглеца всю прогулку. Тот не покидал Ла Сите д’Алет, что давало идеальную возможность избавиться от него. Ночь была темной, тем не менее несколько раз ему приходилось прятаться в кустах. Собака его учуяла и рычала, поглядывая назад. И все-таки он продолжал преследование. Как просто было бы столкнуть гада в пропасть. Но еще слишком рано. Он продолжит играть с ними. Растянет удовольствие. От этого наслаждение станет только острее, когда он будет лицезреть, как предатель разбивается на скалах. Пусть Эрин посильнее привяжется к нему, она заслужила страдания. А ведь она не могла забыть, как опасно его провоцировать.

Он следил за ныряльщиком, пока тот не ввалился к Эрин. Он не удержался и приблизился к окнам. Увидел, как эта сволочь швыряет пальто на кресло, будто явился домой.

Пусть пока ловит кайф.

Пусть насладится своими последними мгновениями.

Он уже приговорен.

26
Гари

Я возвратился с прогулки с Дус, бросил пальто на кресло и подошел к дивану, на котором сидела Эрин с чашкой травяного чая. Я сел рядом и обнял ее, вздыхая от блаженства. Я никак не мог привыкнуть к тому, что я здесь…

– Если бы сейчас вошли родители, они бы не поверили своим глазам…

Вспомнив мою реакцию, когда она в первый раз затронула эту тему, Эрин ничего не сказала, но дернулась и ей не удалось это скрыть. Я был готов к чему-то подобному. Готов к тому, что ее глаза, прикованные ко мне, потускнеют.

– Когда мне позвонили, пригласив на работу на плотине, я как раз ехал к ним.

– Да ты что? И ты так с тех пор не повидался с ними?

– Нет, я воспользовался предлогом, чтобы и дальше их избегать.

Она молча ждала, прижавшись ко мне. Это потрясающее ощущение – я больше не в одиночестве, я живу ради кого-то – налагало на меня обязательства. В частности, обязательство быть искренним и, главное, говорить правду. Тем более такой женщине, как Эрин. То, что ей пришлось пережить, – ложь, предательство, притворство, – вынуждало меня быть честным и не допустить, чтобы она усомнилась во мне. Она попросила меня не играть с ней, и, хотя такое, естественно, мне бы и в голову не пришло, я все равно прятал от нее отдельные стороны своей жизни – а что это было, как не игра? Она открыла мне свой дом со всем, что он для нее символизировал – ее битву, ее возрождение, – а я вел себя как трусливый ребенок, стыдясь признаться, что довел свои отношения с родными до такого жалкого состояния. Это было несерьезно и недостойно нашей будущей жизни с Эрин.

– Я понимаю, зачем тебе мои разбросанные по дому вещи, но ты можешь во мне не сомневаться, я тебя не подведу. Но сейчас, думаю, есть более важное дело: пора решиться и рассказать тебе о моей семье. Я и сам этого хочу. Вообще-то в нашей истории нет ничего необыкновенного или позорного, но она предопределила большую часть моей жизни. И объясняет, кем я был до того, как встретил тебя.

Она выпрямилась и погладила меня по щеке.

– Давай, я тебя слушаю.

Я поцеловал ее ладонь и встал с дивана. Я полагал, что уверен в себе, но под ее заинтересованным взглядом утратил это чувство. Я побрел на кухню, налил себе вина. Я в нем нуждался. Эрин терпеливо ждала.

– Я пять лет не был у родных, – начал я. – А за последние лет двадцать встречался с ними… раз пять или шесть.

Она открыла рот от удивления:

– Неужели? Однако…

– Даже когда я развелся, а тогда я, между прочим, жил во Франции, я не поехал к ним… По-прежнему рассчитывал только на себя. Я не был готов выслушивать очередные упреки отца. Я вечно его разочаровывал… Из меня не получился старший сын, о каком он мечтал. Тем, кем должен бы стать я, стал мой младший брат, и отец мне этого не простил.

– Не простил чего, Гари?

Я сделал еще глоток и вытер лицо, как если бы только что плакал.

– Что я не он… Что у меня другая жизнь, не такая, как у него…

Я молча молил ее прийти мне на выручку. Она ободряюще улыбнулась мне:

– А какая у него жизнь?

Я глубоко втянул воздух и мысленно вернулся на несколько десятилетий назад, готовый погрузиться в прошлое. Я не сводил с нее взгляда, хватался за нее, как за якорь, чтобы не сбежать и все не испортить.

Отец посвятил жизнь своей маленькой судоверфи, гаражу для лодок, как он ее называл. Первым у мамы родился мальчик, и отец мечтал, что он будет работать с ним, то есть со мной, что выучит меня своей профессии. Лодки, море, моряки были семейной страстью. Отца воспитывали сурово, и так же сурово он воспитывал меня, хотя мать старалась облегчить нам – мне, брату и сестре – существование. Мне, как старшему, приходилось тяжелее, зато брат и сестра от этого выигрывали, потому что я огребал и за них тоже. Достаточно вспомнить, как отец познакомил меня с морем. Когда я описывал, как он меня, четырехлетнего, швырнул в воду, чтобы научить справляться со страхом, на лице Эрин проступил ужас. Тем не менее этот эпизод стал моим лучшим воспоминанием об отце. Ему не пришло тогда в голову, что он подарил мне мою жизнь и похоронил собственные мечты. Знай он это, отец не рискнул бы меня чуть ли не топить. Но было уже поздно. С этого момента у меня осталось одно жгучее желание: проводить свои дни под водой, а не на земле, ремонтируя и строя лодки для других. Но отец думал иначе. Все детские и подростковые годы я работал на эллинге, симулируя хотя бы подобие интереса к столярным работам, механике, возне с морилкой, буксировкой, парусами, и это была моя плата за очередные курсы погружения. У нас с ним похожий характер, поэтому я не желал подчиняться его воле и открыто бунтовал. Не обходилось и без яростных стычек между нами. Чтобы щадить мать, брата и сестру, я старался помалкивать. И продолжал сражаться на два фронта: нырял, переходил с уровня на уровень обучения, когда он давал мне такую возможность, и поддерживал миф об эллинге. Самое неприятное заключалось в том, что у меня хорошо получалось, я старался, и заказчики постоянно нахваливали отцу мою работу. И это побуждало его продолжать. Мне удалось убедить его, что я учусь подводной сварке с единственной целью: улучшить качество работы на судоверфи и усовершенствовать свои навыки. Он воспринял это как знак того, что я наконец-то смирился. Так все и шло до того дня, когда мне сообщили, что я принят в Национальную водолазную школу. Я ошалел от радости, уверенный, что он будет мной гордиться, но, услышав о моем поступлении, он отказался меня отпускать. В восемнадцать лет я сбежал из дома и ухитрился получить субсидию для оплаты обучения. Я вернулся через несколько месяцев, ободренный успехом, ведь я окончил школу лучшим в выпуске. Но он вывалил на меня поток оскорблений. Я ему ответил. И без всяких угрызений совести уехал – меня уже ждала работа на другом конце света. Я окончательно открестился от него и оставил мать, брата и сестру справляться с его злостью на меня. Тем не менее в последующие годы я делал все, чтобы доказать ему: он имеет право мной гордиться. Это стало моей навязчивой идеей. Я исправно сообщал все свои новости, рассказывал о крупных судоверфях, где работал, о строительстве плотин одна внушительнее другой, об обслуживании нефтяных платформ крупных корпораций. Я регулярно отправлял им сообщения о самых заметных своих успехах, о рекордной глубине моих погружений, об экспедициях одна удивительнее другой. Но ничего не менялось. По неизменному убеждению отца, я был дезертиром, бездельником, туристом, трусом, бросившим свою семью и ни на что не годным. Он был прав: в отчаянном стремлении заставить его гордиться мной, я упускал свою жизнь. Мне, как и большинству коллег, с которыми я общался, было некогда за кем-то ухаживать, где-то оседать, устраивать нормальную жизнь. Мы были горсткой вечных кочевников, существующих вне системы и безнадежно одиноких. Когда младший брат взял на себя управление семейной судоверфью, я для отца перестал существовать. У него наконец-то появился сын, достойный его. Я больше не утруждал себя попытками вырасти в его глазах, изменил род деятельности, занялся подводными фото-и видеосъемками и исследованием затонувших кораблей. Это только ухудшило наши отношения. Мы вообще прекратили разговаривать, даже в мои редкие приезды.

– Какой милый человек твой отец…

Ее ирония вырвала у меня мимолетную улыбку.

– После нарисованного мной портрета у тебя не могло сложиться другого впечатления… Но в этой истории я тоже не белый и пушистый, доля ответственности лежит и на мне.

Она потрясенно покачала головой и пошла за вином для себя. Пробормотав что-то себе под нос, снова села на диван. Сделала глоток и недовольно уставилась на меня в упор.

– С учетом того, что я о нем услышала, любопытно было бы разобраться, что такое ты исхитрился ему сделать, чтобы считать себя виноватым.

Неужели она любит меня настолько, что уверена, будто я никогда не делал ничего плохого? Скоро она разочаруется, ведь она так уважает своих родителей.

– За годы я успел стать придурком, Эрин, полным придурком, и притом самоуверенным… Заносчивость – скверный недостаток.

Она пожала плечами, как будто я выдал банальность.

– Ты реагировал на рану, которую он тебе нанес.

Пора было прекращать строить из себя святого.

– Может, и так, но это меня не извиняет. Я относился к нему высокомерно, смотрел на него как на пустое место, вел себя с ним пренебрежительно, ты даже не представляешь себе насколько. Чтобы отомстить ему, я в красках расписывал крупные судоверфи – не чета его маленькому предприятию, – которые посещал и на которых время от времени работал. Мне хотелось причинить ему боль, показать, как много он потерял, упиваясь своей отцовской властью. Но на самом деле все было наоборот – да, он всегда был жестким, но никогда не хотел меня сломать. Мой отец, Эрин, всю жизнь пахал ради семьи и своих детей, то есть и ради меня…

Отец едва не разорился, когда в 1990-х в судостроительной отрасли случился кризис. Он решил, что все потерял, в том числе себя. Своим спасением он был обязан матери. И он не прекращал работу ни при каких обстоятельствах, посвящал ей дни и ночи. Отец был трудоголиком, храбрым, стойким к неудачам. Даже получив травму, он оставался на стапеле. Никакого отдыха, никаких отпусков.

– Он никогда не запрещал мне нырять, оплачивал мне курсы и первую экипировку. Единственное, чего он от меня ждал, это чтобы я работал вместе с ним. Он надеялся, что я сохраню то, что он создал, хотел передать мне свое дело; он догадывался, что оно мне нравится, и он не ошибался. Вот только я мечтал о другом. О погружениях, о том, чтобы уходить под воду… Но я не смел признаться ему в этом, не провоцируя его, не бросая ему вызов. Я вел себя как мелкий кретин, каким я и был. А он, взобравшись на пьедестал отца семейства, не готов был выслушать меня и принять мой выбор.

Нас поглотила глубокая тишина. Я не догадывался, что Эрин ответит мне. Она как будто замкнулась, погрузившись в свои мысли. Но вдруг резко подняла голову и посмотрела на меня с интересом.

– Когда вы с ним разговаривали в последний раз?

– Не помню… Лет шесть назад или больше.

Она пришла в ужас. Как ей принять подобное, если у нее совсем другие отношения с родными?

– Мы с ним оба замкнулись в молчании, характер у нас дерьмовый. И мой неудачный брак не способствовал росту его уважения ко мне. Он окончательно убедился, что я полный лузер…

– Какая связь?

Я слишком рано поднял эту тему. Я не готов был прямо сейчас выложить ей все остальное. Скоро я это сделаю, но не сегодня вечером. Для родителей эта история не секрет. Луиза потребовала, чтобы я выяснил, не было ли у кого-то в семье трудностей с зачатием ребенка. Я долго сопротивлялся, сам наводил справки, но потом сдался и спросил у матери, а она, вероятно, проговорилась отцу.

– Если ты не в состоянии удержать жену, значит, по мнению моего отца, грош тебе цена. – Я извернулся, уходя от прямого ответа.

– Но это бред! Это его слова?

– Нет… Мы больше не разговариваем, я уже тебе сказал… Я навсегда разочаровал его. Как-то так…

Она недоверчиво хмыкнула:

– Твоя бывшая жена не пробовала ничего сделать? Ну, чтобы помочь тебе восстановить отношения с ними? Ей было наплевать?