Текст книги "Крестейр. Ордо Юниус"

Мастер чуть двинулся вбок, чтобы Хайнц не касался его даже одеждой. Внутри все сжалось до размера игольного ушка, и в этом пространстве отчаянно пыталось биться его сердце. Чтобы прийти в себя, Грей попробовал посчитать рассыпанные иголки на столе, вспоминая совет Фергуса, и тут же сам на себя выругался.

«Тебя нет рядом, и ты все равно повсюду, Фергус!»

Хайнц продолжал стоять рядом, упершись ладонью в стол, и смотрел на Грея так, словно от его слов зависела судьба мира.

Грей считал иголки на столе. Через окна, расположенные под потолком, проникал солнечный свет, подсвечивая пыль в воздухе и играя на золотой отделке макета мира, подвешенного к стене. Хайнц напряженно ждал, и затянувшаяся между ними тишина давила. Грей восстановил дыхание, взял себя в руки и, чуть склонившись к столу, принялся читать:

«Однажды в мир придет ребенок Истинной Крови, что обретет Ключ и, повернув его в замке, либо откроет, либо закроет Врата Исподы Крестейра.

Он отвернется от людей, как люди отвернулись от него, и толкнет чашу Равновесия.

Ребенок, что выберет Чудовище».

Последние слова зазвучали голосом Хайнца, сорванным и благоговейным, а затем Грех театрально отклонился от стола и отвернулся, тяжело дыша.

Грейден напрягся, продолжая смотреть то на его сгорбленную спину, то на свиток, раз за разом цепляясь глазами за слова.

Свиток был очень старым, пергамент от времени поистерся, но, видимо, до того, как Хайнц запихнул его в кучу бумаг на комоде, бережно хранился. Наверху были изображены золотые сады Алторема, осыпающиеся краской на полотно, внизу было нарисовано Инферно с его подвешенным черным замком.

И опять белоснежные голуби в клетках и черные мертвые деревья.

Грей не знал, чего Хайнц от него добивался, показывая этот текст. Он понимал, что перед ним пророчество Крестейра, что это подлинник. Даже кристалл реагировал на этот пергамент слабой вибрацией, и Грей схватил его здоровой рукой и сжал изо всех сил, чтобы тот успокоился. Он прочитал текст снова. И снова.

– Ребенок из этого пророчества и есть Избранный? – осторожно начал Грейден, решив двигаться первым в этом непростом разговоре.

Хайнц обернулся, растерянно оглядел его, а потом резко собрался и потер израненную браслетом руку, отводя взгляд.

– Да. Баланс Крестейра, его целостность держится на этом. Раз в поколение появляется ребенок особой крови, Истинной.

Грейдену почему-то стало не по себе. Он никогда раньше не слышал об этом пророчестве ни от кого из Мастеров или служителей Создателя, не читал в книгах, но внутри все тревожно скручивало от дурного предчувствия. Как будто это все имело прямое к нему отношение. В голове всплыло воспоминание о разговоре с Мейбл на балконе, еще в Флуменскринге. Девушка тоже рассказывала ему о каком-то ребенке, но Мастер не знал, имеют ли две эти легенды связь между собой… В голове все перемешалось. Больше всего на свете Грею хотелось свернуть этот пергамент, швырнуть его обратно в кучу книг и никогда больше о нем не вспоминать. Он не знал, почему так реагировал, но внутри становилось больно.

Практически так же, как снаружи.

– Ребенок Истинной Крови должен сделать выбор, – продолжал Хайнц, не обращая внимания на состояние Грея. Он повернулся, провел пальцами по краям пергамента, и его лицо застыло каменной маской. – Или чудовище, или люди. И от его выбора зависит судьба Крестейра. Много-много лет назад один мальчик выбрал чудовище. И они изменили мир. Это повторяется раз за разом. Рождается ребенок с особенной душой, особым Даром, и к нему неизменно приходит чудовище.

– И ты думаешь, что это я? – Вопрос сорвался сам, Грей даже не успел подумать о том, как абсурдно это звучит.

– Конечно. Иначе зачем бы мне тебе это рассказывать? – Хайнц улыбнулся.

– Ты опоздал с разговором лет на двадцать. Я уже не ребенок.

– Возраст не имеет значения.

– Тогда почему именно я? С тем же успехом избранным может быть его высочество. Принц тоже выбрал чудовище, а не людей.

– Он не бастард, Грей. – Хайнц продолжал улыбаться, а на Грейдена словно вылили ведро ледяной воды. Он внутренне окаменел, впился пальцами в подлокотник изо всех сил.

– Что за бред ты несешь?

Хайнц еле слышно рассмеялся, прижав острые костяшки пальцев к подбородку. Он изящно наклонился, упираясь ладонью в стол. От диадемы отразилось солнце, солнеч-ними зайчиками перескакивая с книжных полок на пол, его длинные волнистые волосы с шорохом свесились вперед. Грей вжался в кресло с такой силой, словно хотел врасти в него, и уставился прямо в лихорадочно сияющие золотые глаза перед собой.

– Я знаю об этом мире больше, чем ты себе можешь представить, Грейден, – вкрадчиво произнес Хайнц. – Я знаю, кто твои родители, кем они были. Несчастная женщина из Охотников и сам император. Надо же! А самое смешное, что этот случайный союз происходит не первый раз. И не последний. Охотники не такие, как обычные люди. У них у всех есть Дар, потому что на их роду благодать Создателя. А род Диспар, ты и сам знаешь, какой силой крови обладает. Представь, какой человек родится от такого союза?

– Ты свихнулся, – еле выдавил из себя Грей.

– Я? – на тон ниже повторил Хайнц. – А может, это свихнулся весь мир? Может, это весь Крестейр сошел с ума и навлек на себя Инкурсию? Этот мир прогнил. Он заслужил это. Вот. Это докажет тебе, что я прав. – Грех извлек из кармана изумрудный шар размером с куриное яйцо и аккуратно поставил его на стол перед носом Грея. Тот самый, который демонстрировал ему при прошлой встрече в подворотне Флуминскрига.

– Что это? – еле слышно спросил Мастер.

– Твоя память.

Шар все так же сиял насыщенным зеленым цветом, напоминая глаза Фергуса и притягивая к себе внимание. Грейден невольно потянулся к нему рукой, но на полпути замер. Он испытывал одновременно желание коснуться его и отвращение и не мог решить, что из них перевешивает.

Грей ужасно хотел вскочить и убежать. Он кожей чувствовал безумие Хайнца, и от этого хотелось закутаться в очень плотное одеяло, чтобы ничто не могло его коснуться.

Такое же плотное, как плед с бахромой и кистями, который любил накидывать на плечи Фергус, стоя на кухне у окна. На плите подпрыгивал чайник, а он ворчал на промозглую слякоть на улице и спрашивал Грея, не нужно ли ему что-то теплое сверху. Этот плед всегда оставался потом на плечах Грея: тяжелый, пахнущий его парфюмом и маслами для волос.

От воспоминаний Грейдена передернуло. Нога и рука стрельнули болью, и Мастер понял, что никуда он убежать бы и не смог, даже если бы захотел. Он постарался скрыть свое тяжелое состояние как мог, потому что не хотел казаться Хайнцу уязвимым.

С Грехами вообще нужно всегда следить за своими эмоциями. Привыкнув к Фергусу под боком, Грей расслабился и совсем забыл, что он не единственный Грех в Крестейре и что остальные вряд ли будут такими дружелюбными.

Информация в голове не укладывалась. Не то чтобы раньше Грей хоть как-то мог собрать свою жизнь из тех кусков прошлого, что были ему даны, но он тогда не соврал Фергусу и правда думал, что так бывает у всех.

Детство не всегда светлое, чистое и беззаботное, и у многих людей, к сожалению, оно напоминало сущий кошмар. Грейден не считал, что он один такой невезучий. Он знал, что такое могло случиться с любым ребенком, но это не отменяло того факта, что травма есть. И детская психика иногда выбирала самые простые пути борьбы с ней.

Забыть все. Вычеркнуть из своей жизни все те воспоминания, которые приносили эту боль, эту растерянность и горе.

Грей никогда не любил своих родителей. Ощущения того, что он чужой в собственном доме, всегда вводили его в ступор, но та, что называла себя его матерью, сухо гладила его по волосам и говорила, что это переходный возраст и это нормально.

– Это были не мои родители, – едва слышно сказал Грей.

– Да. Не твои.

– Зачем?..

– Ты должен был расти в человеческой семье, Грей. В нормальной обстановке, с отцом, матерью и братьями, сестрами, а не якшаться по всей Равталии за чудовищем, руки которого по плечи в крови.

– Нормальной? – на тон ниже переспросил Грейден.

Хайнц захлопнул рот, точно изумленная птица, вытянулся во весь рост и посмотрел на Грея по-другому, но Мастер уже не обращал на него внимания.

В его голове «нормальность» крошилась под чужой потеющей ладонью, зажимающей ему рот, чтобы он не кричал. Грею всего лишь одиннадцать, он не может дать отпор взрослому человеку и позволяет этим мерзким рукам ломать «нормальность» каждым прикосновением.

– Нормальной обстановке?! – неожиданно даже для себя повысил голос Грейден. Он не понял, в какой момент вскочил и встал, упираясь руками в стол. Стул позади рухнул, по полу рассыпались книги и отметки с золотыми флажками. – Думаю, ты все же в курсе, что там произошло. Ты должен был знать, что все, что происходило за стенами этого дома, отнюдь не нормально!

В это же мгновение со стола покатился изумрудный шар, грозясь упасть и расколоться вдребезги. Мастер рефлекторно выкинул в его сторону руку и крепко схватил, чувствуя холодящую тяжесть. Его настолько поглотила ярость, что он не заметил никакого отвращения и просто сунул шар в карман.

Грея ощутимо трясло. Он практически не чувствовал боли из-за переполняющих его чувств, которым он никогда не давал выхода. Та самая пресловутая коробка с детскими воспоминаниями, которую он всегда стыдливо прятал в самой глубине души и не мог заставить себя показать Фергусу, сейчас крошилась в его руках старой рухлядью.

– Я жил во лжи. В семье, которая была мне чужой. В месте, которое я ненавидел. И после этого всего ты надеешься, что вот это, – Грей схватил пергамент и швырнул его в Хайнца, – должно убедить меня стать Избранным и выбрать чудовище вроде тебя?!

Мастер Грейден любил книги. Старинные фолианты, свеженапечатанные тома, ветхие рукописи. Он мог читать часами, коллекционировал редкие издания и никогда не позволял себе обращаться с такими ценными историческими вещами неаккуратно.

И сейчас Мастер Грейден швырнул в Хайнца пергамент, ценность которого была наверняка запредельна, а возраст исчислялся даже не столетиями.

– Зачем? ЗАЧЕМ?!

Грей бы не удивился, если бы Хайнц сейчас же нанес ему удар острыми когтями и перерезал горло или, на крайний случай, приложил бы его головой об стол. Но Хайнц стоял, опустив голову, и его темные кудри скрывали бледное лицо. Он тихо наклонился, поднял пергамент и осторожно положил обратно на стол, но подальше от Грея.

– Это пророчество всегда требует делать из Избранного ребенка калеку? – Грей уже не мог себя остановить. Он пошатнулся, заваливаясь на больную ногу, и его пальцы привычно попытались схватиться за трость, но ее не было рядом.

– Так не должно было случиться, – тихо ответил Хайнц, устало опускаясь за стол. – Все пошло не по плану. Ты должен был выбрать меня. Еще тогда, до встречи с Фергусом, но ты сбежал так быстро, что Мастера не смогли отыскать тебя. А потом вы встретились. Этого не должно было произойти. Ты должен был выбрать меня, и мы изменили бы этот мир еще до Инкурсии, исправили все то, что Крестейр навлек на себя. Но Фергус… Нужно было это исправить.

– Убить мою привязанность к другому чудовищу, стерев память и запихнув в семью конченого ублюдка и его отпрыска? – хмуро переспросил Грейден. – Отличный план. Надежный, как Джемелловские часовые механизмы. Получилось?

– Нет. В тебе что-то сломалось.

– Что-то? Тебе перечислить, что именно? – едва сдерживая рвущуюся ярость, процедил Грейден.

Он вспоминал, как выламывало его тело все детство, как, несмотря на боль, он шел на тренировки с учителем и терпел все его высказывания в свой адрес. Как, пока все ученики Ордена развлекались на выходных, он вынужден был искать что-то настолько притупляющее боль, чтобы просто можно было пройтись или поспать. Что самые простейшие формулы, даже активации фулу, ему приходилось с зубами вырывать из себя, потому что его Дар еле тлел.

Грейден сломался не тогда, когда упал со второго этажа, с лестничного пролета. Он сломался задолго до этого под чужими отвратительными прикосновениями, приносившими ему такую боль и омерзение, что до сих пор простое рукопожатие без перчаток казалось Мастеру подвигом, а близкие контакты с людьми вызывали желание отодрать кожу в горячей ванне.

Как бы он ни старался, что бы ни делал, он был сломанным. И почему-то только рядом с Фергусом это чувство начинало затухать. Возможно, потому, что он не был человеком, или потому, что сам Фергус был разбит ничуть не меньше его самого, и они встретились, чтобы снова собраться во что-то цельное.

Ярость внутри Грея становилась ледяной, сердце каменело от такого спектра эмоций. Мастер тяжело опустился за стол напротив все еще притихшего Греха, не желая смотреть на него. Внутри все выворачивало наизнанку от вываленной на голову информации.

– Расскажи мне все. Я хочу разобраться.

Глава 13

Двадцать лет назад

Хайнц начал понимать, что все выходит из-под контроля, едва привез Грея в свое имение.

Мальчик окончательно замкнулся в себе, отвечал на вопросы односложно и в основном всегда молчал. В нем словно что-то надломилось, дало огромную трещину, рассекающую его яркую душу длинным рубцом. Он мог часами сидеть перед окном, мять пальцами страницы книги, не понимая оттуда ни строчки, ходить за Хайнцем хвостом и делать то, что ему говорят, но мыслями он всегда был не здесь. Горчичный свитер все так же покоился у него в комнате прямо на постели – мальчик даже постирал его сам, никому не давая трогать. Апатия Грея была такой всепоглощающей, что его лишний раз не хотели беспокоить даже слуги.

Одной из снежных ночей Хайнц нашел его в запрещенном западном крыле перед дверью бывшей комнаты Фергуса, и по его спине пробежал холодок.

Он сухо сглотнул, выдавливая из себя участливую улыбку:

– Что ты здесь делаешь? Мальчики твоего возраста обычно крепко спят в такую глубокую ночь.

– Фергус учил меня… – Грейден запнулся, перевел дыхание и коснулся раскрытой ладонью двери. – Это ведь его комната?

– Откуда ты знаешь? – Хайнц устало опустил плечи, улыбка сползла с его лица, точно грим цирковых артистов.

Грейден не посмотрел на него. Он изо всех сил старался держать себя в руках, и вокруг него витала такая плотная аура горя, боли и тоски, что Пернатому казалось, что он сейчас задохнется.

– Научился. Искать его.

– Это была его комната. Хочешь войти?

– Да.

Внутри комната выглядела пустой, брошенной и сотни лет никому не нужной. Фергус убегал в спешке, все его вещи лежали на своих местах, а складывать все и убирать Хайнц не стал, попросту заперев дверь на замок.

Его брошенные на постели рубашки покрывал слой пыли, стол с разными мелочами загрязнился, ботинки были неряшливо свалены возле сундука у изножья постели.

Грейден не стал ничего трогать, рассматривая окружение с напускным спокойствием, но Хайнц чувствовал, как заполошно билось его сердце.

– Рубашка такая маленькая.

– Ему было восемнадцать, когда он ушел.

Они говорили шепотом не сговариваясь, и Пернатый сказал бы, что рад такому единению, но больше всего на свете ему хотелось скорее убраться подальше отсюда, от этих вещей и от мальчика, погружающего его в пучину беспросветной скорби.

Хайнц свое уже отскорбел, и ему точно нисколько не жаль заносчивую псину, которая лезла в его дела.

Грей провел пальцами по грязному зеркалу, с изумлением оглядел старые резные заколки и потрогал висящий на крючке деревянный клык на кожаном шнурке.

Грейден снял его, привстав на носочки, и бережно уложил в своих ладонях, будто сейчас он обратится в прах.

– Ты ведь убил его?

– Что? – Хайнц изумленно приподнял брови.

– Вы говорили, что он погиб, защищая меня. Но вы даже не дали мне с ним проститься. Даже не дали мне посмотреть на него в последний раз.

– Там не на что было смотреть, Грейден. – Пернатый ответил неожиданно резко, а потом спохватился и сожалеюще изогнул брови. – Я не хотел травмировать тебя. Не хотел, чтобы ты запомнил его таким.

– Вот как. – Грейден поднял голову, посмотрел на него в упор, и вокруг него сгустилось что-то неуловимо горячее, опасное, потрескивающее над самым ухом статическим электричеством. – Он не приходит на мой зов. Должно быть, ты и вправду убил его.

Лицо Хайнца застыло бледной маской, пока Грей выходил из комнаты мимо него, крепко сжимая в ладонях деревянный клык.

В тот момент Пернатый жалел, что не спалил западное крыло дотла, что позволял мальчишке снова показывать зубы, что ничего не мог сделать с нарастающим чувством тревоги и безнадежности.

Он хотел, чтобы все было по плану, чтобы они с Греем двигались плавно навстречу друг другу, и впоследствии Фергус забылся бы, как пожелтевшая страница книги, вырванная ветром.

Пернатый не желал признавать, что все шло наперекосяк, но кусал ногти и мерил кабинет шагами бессонными ночами, пока за стеной маленький мальчик безуспешно изрисовывал символами пол и стены.

Чувство дежавю держалось за него ледяными пальцами, скручивало ему внутренности жгутом, вызывая тошноту. Он трясущимися руками перебирал страницы древних фолиантов, но глаза будто ослепли и не могли выцепить ни строчки.

Хайнц выругался, перешагивая снежные заносы у сломанного забора. Снег вился вокруг него, словно надоедливые белые мухи, засыпал за пушистый воротник, припорашивая волосы и плащ.

– Ну что, ты доволен?! Доволен, как все получается?! – Грех подошел к покрытому тонким слоем снега телу в центре измазанной и перерисованной несколько раз пентаграммы.

Фергус все так же лежал, уткнувшись лицом в промерзлую землю, из его затылка и конечностей прямыми остовами торчали рукоятки ритуальных кинжалов. Пахло замерзшей кровью, черным пятном застывшей под ним, морозной свежестью и смолой.

– Даже мертвый ты как заноза в заднице! – с чувством прорычал Хайнц, наступая ногой Фергусу между лопаток. Ощущение твердости застывшего тела отдало горечью во рту. Как будто он наступал на бездушный камень.

Хайнц присел на корточки, потянулся к нему рукой, чтобы сбить снег, чтобы видеть, и замер, когда пальцы наткнулись на застывшие от мороза волосы.

Он позволил себе слабость вспомнить, каким Фергус был живым и теплым, трогая ладонью волосы и спину. Фергус словно окаменел под слоем снега, его лицо стало совсем серым, кожа на щеке натянулась и потрескалась, пустые глаза стали похожи на темное стекло. Хайнц чувствовал себя совершенно уставшим, бессильным. Грех хлопнул бывшего ученика по плечу, вытащил кинжал и вонзил его обратно.

– Хватит заставлять меня жалеть! Мне ничуть не жалко! Я спас тебя, вытащил из грязи, научил всему, и вот как ты мне отплатил?! Ты бельмо, ты ошибка и поэтому сдох тут, как последняя псина! Мне вообще не надо было тебя спасать, мой план был бы идеальным, если бы ты его не нашел! – Он несколько раз вытаскивал и вгонял кинжал в плоть, и от того, как лезвие двигалось внутри отмершего тела, Пернатого начало тошнить.

Наверно, потому, что когда-то он знал это тело живее всех живых.

– Он не призовет тебя. Никогда!!! Я отсеку тебе голову и покажу ему, что от тебя осталось! – Хайнц вытащил из-за спины длинный меч и приставил клинок к развороченной шее, ломая замерзшие волосы. – Надо было с самого начала это сделать! И сжечь тебя!

Хайнц размахнулся, но руки дрогнули, и лезвие остановилось в сантиметре от горла Фергуса. Совершенно не к месту он вспомнил пожирающее пламя, охватившее тело его брата много лет назад.

Браслет на запястье словно налился пламенем, обжигая бледную кожу до черноты. Хайнц закричал и стиснул рукоять меча с такой силой, что едва не сломал себе пальцы.

– Ненавижу тебя!

Меч сменил траекторию и вошел в спину, почти между лопаток, с громким хрустом. Мертвая и замерзшая плоть поддалась нехотя, но Пернатый давил изо всех сил, вонзая клинок глубоко в землю. Гарда уперлась в твердую спину, но крови не было. Фергус продолжал молчать, лежа лицом вниз на застывшей земле, и Хайнц устало опустился на колени, закрывая глаза.

Он устал, очень устал от всего, что происходило вокруг него, но колесо было раскручено и двигалось неумолимо к своему финишу, и единственный способ – это зацепиться за него и нестись следом, иначе оно переломает его в пыль.

Пернатый попытался представить, как бы все обернулось, откажись он от плана, но внутри него остался только неутолимый голод мести и глухая злоба на весь мир.

Когда Хайнц вернулся, весь двор имения оказался охвачен паникой. Сотни мелких существ, призрачных теней и низших демонов метались, пока Мастера пытались хоть как-то совладать с таким потоком чудовищ. Обычно тихий аккуратный двор сейчас походил на развороченный улей.

– Что происходит? – Хайнц попытался перекричать этот гул.

– Он призывает сюда всех тварей мира! – откликнулся один из Мастеров, перерубая глотку Бесу.

Хайнцу не нужно было объяснять, кто именно их призывал. Он растолкал мельтешащих тут и там людей и существ, прошел вглубь и увидел его.

Грей сидел в центре сияющего алым круга, и в его руках красный восковой мелок смотрелся куском сырого мяса. Серые глаза были пусты, смотрели куда-то сквозь завихрения энергий, откуда с рычанием на белоснежный снег выплескивались бесформенные тени.

– А ну, сейчас же прекрати это! – Пернатый одним движением стер кусок пентаграммы призыва, отчего портал с гулом схлопнулся.

Грейден словно не заметил этого, продолжая беззвучно шевелить губами и вглядываться в потухшую пентаграмму.

Хайнц скривился от переполняющей его злости, но проглотил это и спокойно опустился на колени перед мальчиком.

– Грей.

Ноль эмоций и ноль внимания.

Хайнц вспылил, схватил его за плечи и дернул на себя:

– Грейден! Брось мел и посмотри на меня!

Грейден вздрогнул всем телом, и мелок наконец выпал из перепачканных кровью пальцев. Кристалл на его шее бешено вибрировал, закладывая уши, серые глаза все еще были широко распахнуты, словно выбеленные вспышкой молнии. Он посмотрел в лицо Хайнца, кривя губы так, словно пытался подобрать слова, но внезапно среди оглушающего гула издал лишь задушенный всхлип.

– Грей. Пожалуйста, – гораздо мягче, чем хотелось, сказал Хайнц. – Прекрати.

– Он не слышит меня. Он не приходит! Он должен был прийти! – Грейден был словно не здесь. Его сорванный голос и слепые глаза вгоняли Пернатого в ужас.

В его воспоминаниях тихо хрустела мертвая плоть под стальным клинком.

– Фергус мертв, Грей. Пожалуйста, перестань.

– Он не может быть мертв! – закричал на него Грей, однако из хватки вырываться не стал. Гул резко прекратился, исчезая в снежном буране и мелькая красными искрами.

В руках Хайнца Грейден обмяк, весь продрогший, с синими от холода губами и россыпью веснушек на бледных щеках. Он словно враз лишился сил. В глазах темнела гроза, набухая соленой влагой, пока он с ненавистью смотрел в безучастное лицо Греха перед собой.

– Он не может быть мертв… Я не справлюсь… Я же не справлюсь без него. Он обещал.

Перед глазами Пернатого все поплыло, он едва успел подхватить на руки теряющего сознание мальчишку и прижал его к себе. Сердце билось у самой глотки, когда он встал с ребенком на руках и направился обратно в поместье. Он не замечал ничего и никого вокруг, механически поглаживая встрепанный загривок, пока перед глазами всплывало лицо, которое, казалось бы, он давно позабыл.

Зеленые, широко распахнутые глаза смотрели на него с тем же отчаянием, страхом и безысходностью вечность назад:

«Я без него не смогу! Я не справлюсь! Он нужен мне!»

В кабинете Хайнц бережно уложил Грея на диван, накрыл пледом и в полном бессилии опустился за стол. Некоторое время он просто сидел и пялился в одну точку, пока мальчишка беспокойно дремал, опустошенный призывами, и сжимал в ладони деревянный клык.

Хайнц покосился на его грязные пальцы, на хаотично двигающиеся под веками глаза и устало потер собственные виски. Он потянулся к стопке бумаг на краю стола, убрал в сторону пресс-папье, бездумно обмакнул перо в чернила и замер над чистым листом. В его голове был полный хаос, браслет накалялся все сильнее, и в комнате сильно пахло паленой плотью.

Хайнц не чувствовал боли. За столько лет ношения браслета его кожа обугливалась до костей и восстанавливалась столько раз, что потеряла чувствительность. Иногда он пытался вспомнить, откуда у него эта проклятая штука, которую самостоятельно он снять не мог, но ничего не получалось. Это был подарок, но чей?

Хайнц нахмурился, поскреб ногтями раненую кожу у браслета.

«Хватит об этом думать!»

Он снова устремил внимание на чистый лист перед собой. Хайнц несколько раз коснулся острым кончиком пера бумаги, оставляя кляксы, затем остервенело скомкал лист и взял следующий. Внутри него все дребезжало и сжималось пружиной, когда он выводил каллиграфическим почерком: «Здравствуй, брат. Мне нужна помощь».

«Тебе нужна помощь, Хайнц».

Его начинало мелко потрясывать, и он стиснул пальцами лист до хруста.

– Я не слабак!

Хайнц продолжал сжимать лист бумаги в кулаке так, словно хотел изничтожить его. Он закрыл глаза и прижался лбом к судорожно стиснутым пальцам. Из груди раздались сухие всхлипы, он чувствовал, как сходит с ума или уже сошел, как приходит к полному тупику, но не хотел с этим мириться.

Его названый брат был прав тогда: ему нужна помощь, – но Хайнц не желал этого признавать. Не хотел давать слабину, не хотел жалеть, не хотел чувствовать эту удавку на шее.

Хайнц окончательно запутался. Когда люди устроили облаву на их общину, где Грехи жили в тишине и покое, чтобы вытащить оттуда избранное чудовище и человека, Хайнц сломался.

Он изошел трещинами, когда его названого брата сжигали на костре, когда избранный человек, не в силах перенести тоску, прекратил это одним движением кинжала. А когда Герман, маленький и безобидный ребенок, волею пророчества Крестейра выбравший Хайнца своим чудовищем, встретил его мертвыми глазами, Хайнц разбился вдребезги.

Он нашел каждого причастного к смерти мальчика, но этого оказалось мало. Боль не утихала, крови людей было мало. Германа это к жизни не вернуло.

– Хайнц? – К нему постучались, а потом дверь распахнулась и в кабинет вошел Мастер.

Пернатый торопливо вытер глаза и натянул на лицо дежурную улыбку:

– Вы всё уладили?

– Да, конечно. Только вот… Мы тут с ребятами поговорили и… – Мастер замялся, покосился на мирно спящего Грея.

– Удиви меня. – Хайнц элегантно развернулся на стуле, закинул ногу на ногу и захлопал ресницами, напяливая на себя маску наивности.

– Может, зря мы Фергуса прихлопнули? Мальчишке совсем херово без него. Может, мы ошиблись и его истинный выбор не ты? Ты не подумай, мы не против тебя! Просто мы ведь хотим исполнения пророчества, так? Ну и нам надо, чтоб все было правильно… – Тирада Мастера закончилась, не успев начаться, как только Хайнц плавно и тягуче поднялся с места. Он возвышался над мужчиной всей своей громадой, продолжая мило улыбаться, но на его пальцах слышался скрежет ногтей.

– Правильно? Ох, верно, ха-ха… А я не хочу правильно! – Хайнц с грохотом спихнул все содержимое стола на пол. – Смысл не в этом! Мне плевать, что правильно, а что нет! Я хочу, чтобы этот мир умылся кровью, чтобы вы все пожалели о том, что когда-то сделали!

Он рывком достал револьвер из кобуры самого Мастера и выпустил пулю ему в лоб. Дверь позади него разлетелась в щепки, окрашиваясь алым и серым. Мужчина медленно сползал на пол, пока Хайнц широко распахнутыми глазами таращился на кровавое месиво вместо его лица.

– Я заставлю этот мир сожалеть о содеянном, я сломаю его и выпотрошу так же, как он сломал нас всех! За все! И если мне для этого нужно будет ломать чужие судьбы, я сломаю каждого в этом гребаном мире!

* * *

Помещение больше походило на оранжерею: с высоким стеклянным куполом в потолке, увитом плющом. Тонкие лианы опутывали остовы растений, скользили по мебели и стенам, распахивая тут и там широкие резные листы. Шкафы и столы немного обшарпаны, но все еще сохраняли свой вид. Сверху во всем великолепии солнечного света на гибких сетках свисали сотни стеклянных разноцветных шаров. Некоторые были большими и пыльными, другие средние и сияли бликами, маленькие шарики горстями наполняли прозрачные вазы на всех поверхностях.

– Ого, – коротко выразил изумление Грей, когда Хайнц закрыл за ними двойные двери с тяжелым засовом.

– Нравится? – Он улыбнулся, когда мальчик подошел к большому зеркалу в резной оправе.

– Очень впечатляюще. Что это за место? – Он смотрел на окружение, беспокойно вертя в пальцах клык, и кристалл на его груди мигал в такт биению сердца.

– А я могу попросить вырезать мою память о прошлом?

– Нет, Фергус. Только слабые Грехи предпочитают забывать о том, что сделало их сильнее.

– Ну… О некоторых вещах я бы согласился забыть, даже если бы меня назвали ссыклом. Так можно?

– Я запрещаю.

– Пф.

Хайнц потряс головой, выгоняя неуместные воспоминания, ответил уклончиво:

– Это одна из моих лабораторий.

Грейден стоял к нему вполоборота, сильнее хмурясь. Он словно весь угас, сдался, внутренне перечеркнул для себя что-то, и от этого выглядел практически больным, не похожим на себя.

– У нас был сад, – неожиданно сказал Грей. – У нас с Фергусом. Яблоневый. Знаешь, он говорил, что сделает для меня вино из наших яблок, когда мне исполнится восемнадцать. А мне ведь не исполнится, так? Ты меня убьешь? Как и его?

Хайнц тяжело вздохнул, потер пальцами переносицу.

– Я не убью тебя. Я просто хочу сделать все лучше.

– Тогда зачем привел меня сюда? Дверь закрыл. Отобрал все мои вещи вчера вечером. – Грей непонимающе развел руками. Его сердце гулко билось, но он держался храбро, хоть и старался стоять подальше.

– Я хочу все исправить. Чтобы ты перестал чувствовать ту боль, которая толкает тебя на опрометчивые поступки, – осторожно начал Хайнц, разворачивая к нему резной стул, и приглашающим жестом позвал Грея присесть.

Мальчик посмотрел на потертую сидушку с такой усталостью, как будто ему было не десять лет, а гораздо, гораздо больше.

– Если бы ты был на моем месте, ты бы понял, что это не поможет. Ничего не поможет.

– Я не сделаю тебе больно. Это поможет, правда. – Хайнц улыбнулся ему так тепло, как только мог, но это не произвело видимого эффекта.

– Если ты так добр ко мне, зачем тогда убил Фергуса? Ты мог договориться с ним. Как нормальные, цивилизованные… Грехи. – Грейден запинался, подбирая слова, но продолжал смотреть на Хайнца со стылой тоской.

Пернатый стиснул спинку стула, ловя зеркальные блики от шаров. Для него внезапно время словно совершило поворот, краски вокруг ощутимо померкли, осели грязью и болью в трещинах досок.

– Однажды ты повзрослеешь, – тихо произнес Хайнц, – и увидишь вещи такими, какие они есть.

– Я уже увидел достаточно, чтобы повзрослеть, – равнодушно обронил Грейден, вызывая у Хайнца волну мурашек.