Текст книги "Песчаная роза"

– А почему у тебя на комбинезоне написано, что ты Светка? – спросила Соня.

– А почему нет? – хмыкнула та. – Здесь же больным знаешь как тошно? Мы-то привыкли, а представь нормального человека. Все звенит, приборы мигают, тревога то и дело срабатывает, свет круглые сутки, и к тому же рядом кто-нибудь умирает. Так и без ковида крыша поедет. А тут человек увидит – Светка. Может, хотя бы улыбнется, всё полегче.

– А в реанимации разве не надо ногти стричь больным? – спросила Соня, когда переходили в отделение.

– Конечно, надо, – кивнула Светка. – И ногти стричь, и мыть, и вообще всё. Некоторые по месяцу на ИВЛ.

– Так, может, я в реанимации буду все это делать? Вам же труднее, наверное…

– Не волнуйся, везде будешь! – засмеялась Светка. – У нас тут всё вместе. Бывает, человека только из приемного поднимут, он разговаривает, смеется, ну, от нервов, конечно, и анализы вроде ничего, а через полчаса задыхаться начинает, и маска не помогает, надо срочно интубировать. Или тромб – тогда вообще на минуты счет. Евгений Андреевич все правильно организовал, короче, – заключила она.

И весь этот бесконечный первый день Соня в самом деле работала везде и делала всё. Еще раз переворачивала больных. Брила. Кормила. Мыла. Разговаривала. Да, это последнее оказалось так же насущно, как вода и еда. С больными разговаривли все – медсестры, санитары, волонтеры. Соня слышала, как Алеся, подходя к кровати, на которой лежал совсем молодой паренек с трубкой в горле, и делая ему укол то в бедро, то в живот, раз за разом повторяла:

– Коля, я тебя не обманываю. Кто тебе такую глупость сказал, что из реанимации живыми не выходят? Легкие восстановятся, переведем тебя на маску, потом через трубочки в носу будешь дышать, потом вообще сам. Не бойся, главное.

И каждый раз гладила этого перепуганного мальчика по руке, и каждый раз казалось, что она произносит все это впервые, потому что убедительность ее не уменьшалась от повторов.

Но сравниться в убедительности с Женей не мог никто. Во всяком случае, Соня думала именно так, хотя он-то как раз говорил меньше всех, у него просто не было для этого времени.

Когда Соня через три часа снова зашла в реанимацию, чтобы переворачивать больных, сразу вслед за ней вкатили каталку, на которой лежала женщина лет сорока. Кажется, красивая. Правда, наверняка утверждать это было невозможно, потому что ее лицо синело с каждой минутой, несмотря на кислородную маску, и возраст, и красота с каждой же минутой становились все менее различимы.

Санитары перекладывали ее на кровать, Алеся подключала какие-то датчики.

– Доктор, – приподнявшись на локтях, прохрипела женщина, – спасите меня, прошу вас, умоляю вас.

Что к кровати подошел доктор, она догадалась, наверное, потому, что у него на комбинезоне было написано не только имя, но и отчество.

– Мы здесь все для этого и собрались, – сказал Женя.

И Соня в ту же секунду уверилась, что эта женщина не умрет. Даже если все умрут, эту спасут точно. Ничего рационального в такой убежденности не было, но она давно уже знала, что рационального в жизни вообще не много, а теперь поняла, что на границе жизни и смерти рациональность приобретает совсем иной вид, чем в повседневности.

К вечеру своей первой смены Соня чувствовала, что еще немного, и она в самом деле грохнется в обморок. Голова раскалывалась – медсестра Зина сказала, что это от гипоксии. Кожа горела под респиратором и очками. Во всем теле не осталось ни одной кости, мышцы и даже, кажется, клетки, которая не гудела бы от усталости.

«Я через полчаса переоденусь, поеду домой, лягу в ванну, потом в кровать. А у Жени суточное дежурство. И у Алеси тоже. Как они выдерживают?!» – было единственное, что не позволяло ей в самом деле упасть на пол в те последние полчаса.

И этого же оказалось достаточно, чтобы назавтра прийти снова.

Глава 10

– Сатурацию измеряй ему каждый час, – напомнил Женя. – Всё, мы уходим.

«Наконец-то!» – подумала Соня.

Она так обрадовалась, что Женя с Алесей уходят домой, словно это было подарком судьбы, а не окончанием их рабочего дня. Хоть брат и говорил, что ему помогает уже не усилие, а автоматизм, ее опасение за него не становилось меньше. Главным образом за его здоровье, но и за психику тоже. Алесины слова о том, что работать в ковидной реанимации тяжело не столько физически, сколько морально, пять месяцев назад показались Соне преувеличением. Теперь она понимала: они лишь в малой мере передают то, что испытывают все здесь работающие.

Что чувствовал Женя, видя, как распадаются легкие Нины Викторовны, которая, когда ее привезли, об одном только убивалась – как дочка справится одна с новорожденной двойней, и дотошно расспрашивала Евгения Андреевича, говорившего с ее дочкой по телефону каждый день, как там близнецы, и просила вылечить ее поскорее, потому что молодой бабушке болеть некогда? А когда геолог Олег, полный сил, умирал от цитокинового шторма, и непонятно было, что делать – его крепкий организм уничтожал себя сам под воздействием проклятого вируса?

Однажды ночью пациентка Петрова сняла с себя маску и перестала дышать. Она сделала это тихо, никто даже не заметил. Из-за этого «не заметил» Женя разговаривал с дежурной медсестрой Наташей так, что даже Соне, которая вообще не работала той ночью, стало не по себе. Хотя она понимала, что любой тон был бы в данном случае уместен, а Зина и вообще сказала, что на месте Евгения Андреича шарахнула бы Наташку-дуру по башке, чем под руку подвернулось бы. Утром она это сказала, конечно – ночью-то не до того было всей бригаде, и особенно Евгению Андреевичу, который реанимировал и седатировал пациентку.

– Вы забыли, что у нее муж и сын погибли с разницей в три дня? – От Жениного голоса даже у ни в чем не повинной Сони кровь застыла в жилах и дорожки пота на спине, казалось, превратились в сосульки. – Вы отдаете себе отчет в том, как надо наблюдать за человеком в таком состоянии?

Наташа тряслась так, будто ее и правда чем-нибудь стукнули, а потом рыдала, причитая:

– Так они же не у нас погибли! Откуда я должна знать?! У нас бы им Евгений Андреич не дал бы пог… погиб…

И, видимо, вспомнив при этом голос и взгляд завотделением, заходилась уже не в рыданиях, а в истерике.

У больного, которого Женя осматривал перед уходом, ситуация была схожая, так что Соня со всей серьезностью отнеслась к указанию измерять ему сатурацию ежечасно. Да она и ко всем Жениным указаниям относилась серьезно, и все так относились.

Звали больного Роман Николаевич Бахтин, в реанимации он лежал уже месяц. Недавно его перевели с ИВЛ на кислородную маску. Когда Соня спросила брата, почему он не переведет теперь Бахтина в обычное отделение, где тому психологически было бы легче, Женя сказал:

– Пока есть риски, человек должен оставаться там, где его быстро могут спасти. Правило кровью написано.

И Алеся еще раз напомнила перед уходом:

– Каждый час, Сонь. Рита свою маму так вытащила – каждый час брала анализы и с врачами корректировала лечение.

Соня знала эту историю. Рита, ее соседка по лестничной площадке и Алесина подруга, добилась, чтобы восьмидесятилетнюю маму положили в больницу, где сама она работала медсестрой, и выходила ее благодаря круглосуточному наблюдению. Правда, Соня считала, что наблюдение за больным не должно зависеть от его родства с медперсоналом. Но понятно, что реальность всюду разная и не всеми отделениями руководит Евгений Андреевич Артынов.

Ну, как бы там в других местах ни обстояли дела, а здесь она подходила к Бахтину с пульсоксиметром каждый час. К пятому ее подходу он сказал:

– Я не задохнусь. Поспите, Соня.

– Я выспалась перед дежурством, – ответила она. – И мне совсем не трудно сатурацию вам измерить. Сегодня спокойная ночь.

Действительно, никто не начал умирать этой ночью. Когда Соня впервые услышала от врача Золотцева: «Евгений Андреевич, вроде пора мою Улькову на ИВЛ переводить, а то она что-то умирать начала», – ей стало не по себе. А потом она перестала обращать внимание на эту лексику.

Пока Соня надевала Бахтину на палец пульсоксиметр и записывала показания, тот сказал:

– Вы похожи на Тома Харди.

– На кого? – удивилась Соня.

– Смотрели фильм «Дюнкерк»?

– Нет.

– Посмотрите. Вам понравится.

Она хотела спросить, почему он в этом уверен, ведь не знает о ней ничего, кроме написанного на комбинезоне имени, и, кстати, чем же она похожа на мужчину. Но тут же поняла: Бахтин говорит все это лишь потому, что ему тоскливо и, может быть, страшно. Непонятно как, но поняла. Хотя что уж такого непонятного? Тоскливо и страшно здесь всем.

– Если вы не против, я посижу рядом с вами, – сказала Соня.

– Спасибо.

Она подкатила к изголовью кровати круглую табуретку на колесиках, села на нее и сказала:

– Если врач разрешит, завтра мы можем попробовать вставать.

– Мы?

Ей показалось, что он усмехнулся. Но могло именно показаться: голос под маской звучал глухо, а в глазах видны были только красные сплетения капилляров, лопнувших, когда он задыхался. К тому же он смотрел исподлобья, потому что лежал на животе.

– То есть я попробовала бы вам помочь, – уточнила Соня. – Вы ведь не сможете на ноги встать самостоятельно.

– Разве?

– Конечно. Ноги у всех слабеют. И со мной так было бы, если бы я месяц лежала.

– Вы не суеверны. Раз так говорите.

– Не суеверна.

– Что там на белом свете делается, Соня? – спросил он.

Что делается на белом свете такого, что имеет отношение непосредственно к нему, она говорить ему не хотела. И сказала:

– «Прошел день пятый, а вод дождевных нет отмины. Нет и конца воплей плачевных и кручины».

– Вы о погоде?

Теперь в его голосе явственно послышалась улыбка. Соня обрадовалась.

– Да, – сказала она. – В этом году всю осень дожди.

– И кто же так говорит о дождях?

– Феофан Прокопович. Это стихотворение называется «Плачет пастушок в долгом ненастьи».

– Вы филолог?

– Историко-архивный окончила. Литература восемнадцатого века у нас была, конечно.

– А здесь волонтером?

– Нет. Со своей работы уволилась, сюда устроилась санитаркой.

– Почему? Извините, если это бестактный вопрос.

– Ничего бестактного. Потому что брат меня взял на работу. Он заведующий реанимационным отделением.

– Евгений Андреевич ваш брат?

– Да.

– Я бы свою сестру на такую опасную работу не взял, наверное. Правда, у меня сестры и нет.

– Это не так уж опасно, если соблюдать правила. А вообще-то я сюда пошла работать из малодушия.

Соня не поняла, почему вдруг сказала это совершенно незнакомому человеку, который к тому же нуждается не в ее откровениях, а в простой поддержке и утешении. Она подумала, Бахтин спросит, что она имеет в виду, и придется объяснять, каким бессмысленным стало ее существование и как необходимо ей было от этой бессмысленности избавиться… Объяснять все это постороннему, тем более пациенту, совсем не хотелось.

Но он сказал другое:

– Это не имеет значения.

– Что не имеет значения? – не поняла Соня.

– Побуждения. Важно, какой получился результат. В плюс или в минус. В вашем случае вышло в плюс. Этого достаточно.

– Спасибо. – Она улыбнулась. И тут же встревожилась: – Я вас заболтала, а вам трудно говорить!

Говорил он в самом деле хрипло и отрывисто, между порциями кислорода, поступающими в его чудом спасенные легкие.

– Трудновато, – согласился он. – Лучше вы. Что там дальше у пастушка про погоду?

– Дальше не совсем про погоду. «Потщися, боже, нас свободити от печали, наши нас деды к тебе вопити научали».

– Вы религиозны?

– Нет, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Я хотела бы чувствовать себя в церкви легко. Но чувствую скованно и неловко. Не приучили с детства, теперь уже поздно. Да и ладно. Хотя было бы неплохо научиться этой волшебной вещи…

– Ходить в церковь?

– Скорее, жить счастливой жизнью одного лишь духа.

– Мне кажется, вы ею и живете.

– Это кажется.

Тут Соня спохватилась, что, при всей необходимости подбадривать Романа Николаевича, ей пора идти переворачивать больных.

– Постарайтесь уснуть, – сказала она, вставая. – Я вам и во сне сатурацию померяю.

– Постараюсь. Спасибо, Соня.

Когда она подошла к санитарам и медсестрам, собравшимся у кровати первого переворачиваемого, Светка спросила:

– Ну как Бахтин?

– Стабильно, – ответила Соня. – Все-таки я не уверена, правильно ли, что мы ему не говорим…

– Ой, даже не вздумай! – воскликнула Светка. – Мало нам Петровой?

– Не скажу, конечно, не скажу, – заверила Соня. – Тем более он и не спрашивает. Но когда спросит…

– И когда спросит, не говори. Евгений Андреевич запретил же. А он лучше знает.

С этим было не поспорить.

Глава 11

– Соня, я не знаю, что мне делать.

Она никогда не видела брата в такой растерянности. Думала, с ним вообще не может происходить подобное. Да и все в отделении так думали.

Но сейчас они были не в реанимационном отделении, а в квартире, которую Женя с Алесей наконец сняли в Сокольниках, почти в самом парке и поблизости от больницы.

– Жень, – сказала Соня, – что уж теперь-то делать? Тем более тебе. Алеся точно хочет рожать?

Он сидел на стуле, а Соня стояла перед ним.

– Не знаю, хочет ли. Но сказала, что аборт делать не будет.

– Очень ее понимаю.

– Ты тоже, что ли, беременная? – насторожился он.

Он сказал это так смешно, что Соня улыбнулась, хотя, конечно, и ей было не до смеха.

– Не обязательно быть беременной, чтобы понимать, почему женщина считает правильным родить ребенка от любимого мужчины, – сказала она. – Даже и женщиной быть не обязательно, чтобы это понимать.

– Не знаю, – хмыкнул он. – Я не понимаю. – И взорвался: – Года не прошло, как она болела! Тяжело болела! И каждый день в ковидной зоне, гипоксия постоянная! Организм истощен, надорван. Какие это будет иметь последствия для нее самой, непонятно. А тем более для плода. В таких обстоятельствах самое разумное, конечно, рожать!

– У нее что, непорочное зачатие случилось? – рассердилась наконец и Соня.

– Мы предохранялись! Хотя…

– Что?

– Никакое предохранение не может быть абсолютно эффективным. Любой врач это знает. И я знал же!

«Все-таки мужчины очень странно реагируют на беременность, – подумала Соня. – Но им, наверное, как раз женская реакция кажется странной».

– И что с того, что ты это знал? – вздохнула она.

– Да. Ничего с того.

Ей показалось, что он шмыгнул носом, и она впервые за все эти бесконечные и бесконечно тяжелые месяцы вспомнила его маленьким.

– Женьк, – сказала Соня, – все будет хорошо. Я чувствую.

– Как можно это чувствовать? – поморщился он. – Правда, ты интуитивная…

– Вот видишь, ты и сам понимаешь.

– Ничего я не понимаю. – Женька поднял на нее взгляд. Глаза были такие, что острая жалость ударила Соне в сердце. – Мне все время кажется, с ней что-нибудь случится. Она ведь тревожная очень, хотя по ней не скажешь. Мы познакомились, когда у нее посреди улицы случилась паническая атака из-за того, что она увидела, как менты человека избивают. Вот ее тридцать пять минут уже нет, и я думаю: вдруг опять что-нибудь такое? Хотя сам ее отправил в парк воздухом дышать, и это для нее только полезно. Посмотри, она там?

Соня посмотрела в окно и подтвердила:

– Сидит на лавочке. Телефон достала, время проверяет. Скоро домой пойдет, наверное.

– А тут еще эта поездка! – с досадой сказал он.

– Жень, ну хоть об этом-то не переживай. Я прекрасно Сережу заберу. Жаль, кстати, что не из деревни, а просто из Минска. Хорошо было бы заодно Полесье посмотреть.

– Потом когда-нибудь посмотришь, – сказал он. – Тебе понравится. Я даже думал: может, Алесю до родов туда отправить? Полесские болота, конечно, выглядят идеальным убежищем.

– Думаешь, она тебя одного оставит? – усомнилась Соня.

– Обо мне думать вообще не следует.

– А о чем следует?

– Что туда не доедет «Скорая». Весной в эти Багничи только на лодке можно добраться.

– До весны еще далеко, – сказала Соня с некоторой неуверенностью.

– Нет, болота отпадают. Да и ехать ей никуда нельзя. – Женька пропустил Сонины глупые слова мимо ушей. – Даже в реанимации сейчас безопаснее, чем в поезде. Но и в реанимацию ей теперь нельзя тоже.

Конечно, он прав. После короткой летней передышки накатила очередная волна пандемии, к ноябрю ею уже захлебывался весь мир, в том числе и больница в Сокольниках.

– Жень, – сказала Соня, – мне везде безопасно. Я еду за Сережей. Сегодня. И послезавтра его привезу. Успокойся, прошу тебя.

– Спасибо. – Растерянность в его глазах сменилась чем-то вроде любопытства. – А почему ты считаешь, что тебе везде безопасно? – спросил он.

– Не знаю, – пожала плечами Соня. – Но я же почему-то не заражаюсь. Раньше об этом не думала, а теперь проанализировала. Ведь правда – никогда и ничем серьезным. Ну, яблок зеленых наелась, понос был. Ногу однажды сломала, но это вообще ни при чем. Ну, простуды – мелкие вирусы. А гриппом вообще не болею. И когда у тебя корь была, я не заразилась, хотя мы тогда вместе к экзаменам готовились, за одним столом. Помнишь, ты мне интегралы объяснял?

– Помню. – Свет наконец мелькнул в его глазах. – Все про тебя помню. Ты всегда была девочка-гвоздик.

– Ну уж! Я всегда была просто бестолковая книжная девочка, и больше ничего.

– А как я, придурок, на ворота тебя поставил, забыла? – возразил брат.

Соня в самом деле забыла тот эпизод их детства, но когда он сказал, то вспомнила.

Им с Женькой было по тринадцать лет, и вся их дворовая компания была увлечена в ту весну футболом. Кроме Сони, конечно: она вообще ненавидела спорт, и по физкультуре у нее была нетвердая тройка, потому что она, хоть убей, не могла пробежать быстро, прыгнуть высоко или сделать кувырок назад. Надо было обладать Женькиной зоркостью, чтобы заметить, что она отлично ловит футбольный мяч – с любого расстояния, из любой позиции, с любой силой пущенный.

– Сонь, ты идеальный вратарь, – заявил он. – С тобой мы будем неуязвимы.

– А без меня? – все-таки спросила Соня.

Очень уж не хотелось ввязываться в глупую игру, в которой не было ни малейшего смысла.

– А без тебя проиграем, – ответил Женька. – Ну как, встанешь на ворота?

Она видела, что брат очень этого хочет. А он так редко хотел от нее чего-нибудь… Наоборот, это она вечно просила его то сделать за нее лабораторную по физике, то построить сечение по геометрии, то сказать соседу Кольке, чтобы не бросал ей на голову с балкона водяные бомбочки…

Играли на пустыре в Лялином переулке. Матч запомнился Соне как кошмарный сон. Впоследствии она узнала, что нападение, в котором играл Женька, было у их команды сильное, а защита слабая. Но во время игры видела только, что мячи летят в ее ворота один за другим, и один за другим их ловила – то падая, то раскидывая руки, то сгибаясь. Последний мяч попал в солнечное сплетение – у Сони дыхание остановилось и в глазах потемнело, когда она его поймала. К счастью, на этом игра закончилась, иначе она просто не смогла бы встать на ноги. А может и смогла бы. Невозможно ведь подвести команду, раз уж вошла в нее, а главное, невозможно подвести брата.

Женька подмышки поднял ее с земли и сказал сквозь зубы:

– Если я еще когда-нибудь воспользуюсь твоей самоотверженностью, можешь меня убить.

Соня поняла тогда, что его ярость относится к нему самому.

«Он, наверное, то же самое подумал, когда я к нему на работу попросилась», – догадалась она.

И сказала:

– Но работать к тебе я совсем не из самоотверженности пошла.

Он кивнул:

– Я знаю.

– Только из-за собственных проблем, – уточнила Соня.

– Ну и что? В твоем случае это не имеет ни малейшего значения.

Кто-то ей недавно говорил что-то похожее… Кто-нибудь из больных? Она вела каждый день столько разговоров с больными, что они путались в ее сознании. А, вспомнила!

– Ты Бахтина вчера смотрел? – спросила Соня. – Как он, получше?

– Получше. – Женя не удивился ее вопросу. Абстрагироваться от работы не получалось ни у кого. – Я его в понедельник в линейное отделение переведу.

– Наверное, надо ему сказать…

– Да.

– И кто скажет?

– Я, кто еще.

– Могла бы я.

– Не надо, Сонь. Я и так удивляюсь, как ты все это выдерживаешь. Хотя, учитывая твой вратарский опыт, не очень-то удивляюсь. – Улыбка у Женьки вышла короткая, но у него другой и не бывало. – Пойду за Алесей, – сказал он, вставая. – А то я с ней резко говорил, по-моему. Как думаешь, она обиделась?

– Конечно, обиделась, – заверила его Соня. – Иди, извиняйся. Встань на одно колено и скажи, что ты счастлив.

– Я правда счастлив, – серьезно сказал он. – Но если бы она забеременела не сейчас, а через год, был бы счастлив еще больше.

– Невозможно с тобой!

– А что такого? Через год будут по крайней мере вакцины.

– Где они будут! – вздохнула Соня.

– Через год – везде.

– Думаешь, из везде их привезут к нам?

– Все, что я знаю о родине, подсказывает мне, что к нам она их не пустит, – усмехнулся Женя. – Будем надеяться, что своя вакцина окажется эффективной. В любом случае вакцинируемся ею. Это лучше, чем ничего.

– Жень, – сказала Соня, выходя вслед за ним в прихожую, – надо вам квартиру купить наконец. Зачем снимать, если даже ипотеку выплачивать дешевле выйдет? Можно здесь же, в Сокольниках. Парк, гулять хорошо с ребенком. Да где угодно можно!

Дом и конный завод на Алтае продались, к Сониному удивлению, так дорого, что ипотеку Жене требовалось бы взять мизерную, да и то лишь потому, что квартира ему нужна большая, чтобы в ней было просторно троим. То есть теперь четверым уже.

«А может, у них двойняшки родятся! – подумала Соня. – Тогда вообще пятерым».

– Я не собираюсь покупать квартиру, – сказал Женя. – И тем более брать ипотеку.

– Почему? – удивилась она. И спросила с обидой: – Ты не хочешь со мной это обсуждать? Думаешь, я не пойму?

– Не хочу обсуждать, – кивнул он. – Но не потому, что ты не поймешь.

– А почему?

– Потому что сейчас тебе не стоит об этом думать.

– А яснее нельзя? – фыркнула Соня.

– Предпочел бы воздержаться, но можно и яснее. Я не хочу подвергать риску себя. И не вправе – Алесю и… детей.

– Какому риску? – не поняла она.

– Сонь, – вздохнул он, – мы сейчас, конечно, живем в замкнутом пространстве, с внешним миром почти не соприкасаемся. И начальство все это грёбаное так пере… испугалось пандемии, что дает работать тем, кто умеет. Во всяком случае, в Москве. Но на самом-то деле те, кто не умеют ничего, просто затаились. И не переменились нисколько. Сейчас вокруг меня на цырлах ходят, но скоро это кончится. И начнутся их любимые игры. Результатом которых может стать что угодно. Уголовное дело еще не самым гнусным вариантом покажется.

– Какое уголовное дело? – не поняла Соня. – Против тебя?!

– Сфабриковать уголовное дело против реаниматолога при желании проще простого.

Она так растерялась, что только и могла спросить:

– Что же тогда покажется самым гнусным?

– Помнишь, я в Кельн ездил по школьному обмену? – без всякой связи с ее вопросом сказал Женя.

– Ну, помню. Я как раз тогда ногу сломала и не смогла поехать.

– У меня там зуб заболел. Отвели к врачу. Пожилой такой был дядечка, разговорчивый. Обрадовался возможности поболтать по-русски. Оказалось, он в плену у нас был после войны. Я по своей тинейджерской бесцеремонности, конечно, сразу спросил: зачем же вы пошли воевать? И он мне грустно так ответил: меня никто не спрашивал, хочу я идти или не хочу, явился по повестке, потому что была мобилизация, а потом обнаружил себя уже в танке, который идет по Умани.

– Господи, но ты-то при чем! – воскликнула Соня. – Я вообще не понимаю… Каким образом ты можешь обнаружить себя в танке, который идет по Умани?

Она ожидала от него какого угодно объяснения, но это, про танк, показалось ей совершенно бессмысленным. Словно с Луны на нее свалилось!

– В танке вряд ли, но в полевом госпитале – вполне вероятно, – усмехнулся Женя. Глаза сделались ледяными, и он произнес, глядя ей в глаза: – Не говори, что такого не может быть. Слова «нельзя» для них не существует. Может быть все что угодно. Я это понимаю и не допущу, чтобы мы все стали заложниками их затей. Ты в том числе. – И добавил уже совсем другим, почти извиняющимся тоном: – Не надо мне было тебе это говорить.

– Ох, Жень… – Соня приложила руку ко лбу, словно проверяя, не жар ли у нее. – Все-таки я… Нет, я тебе верю, конечно, доверяю во всем! Но все равно не могу понять…

– И не надо. – Он быстро коснулся ее руки. – Ты все равно не сможешь это предотвратить.

– А кто сможет?

– Глобально – никто, к сожалению. А конкретно для нас… Я постараюсь, Сонь. Не думай об этом пока.

Ключ повернулся в замке, вошла Алеся.

– Не суждено мне встать перед тобой на одно колено в осеннем парке, – встретил ее Женя.

Она засмеялась, обняла его, сказала:

– Я закрою глаза и представлю, что ты встал на два! – И, обернувшись к Соне, спросила: – Ты правда не против поехать за Сережкой?

– Уже билет взяла, – ответила Соня. – И что вы оба взялись со мной деликатничать!

Женя снимал с Алеси пальто, потом подавал пальто сестре, бросая при этом на Алесю виноватые взгляды, та перечисляла Соне, что Сережка должен взять с собой в Москву, хотя сто раз уже было перечислено, потом зазвонил Женькин рабочий телефон – целых полчаса молчал в его выходной! – и он ушел в комнату давать указания…

– Женя очень на меня сердится? – спросила Алеся.

– Он за тебя волнуется, – ответила Соня. – С чего ему сердиться?

– Вдруг он думает, что я нарочно… Таблетки перестала принимать или что-нибудь такое.

– Ну что у тебя в голове! – рассердилась Соня. – Ты правда думаешь, что Женька может тебя в обмане подозревать?

– Нет, конечно, нет! Просто первый мой мужчина, Сережкин отец, так мне и сказал: ты нарочно забеременела, чтобы меня привязать. Я и подумала: вдруг Женя тоже… Извини, Сонь. Мне так страшно! – Голос у Алеси задрожал. – Как на ребенке скажется? Никто ведь ничего толком не понимает, достоверной статистики нет, я всю сеть облазила… Но английский плохо знаю, трудно искать. Может, ты посмотришь, что там пишут про беременность у переболевших?

– Женька все посмотрит, – уверенным тоном сказала Соня. – Он знает, где смотреть, и английский знает прекрасно. Даже не думай о плохом.

– Я стараюсь, – вздохнула Алеся. – Когда его вижу, то и не думаю. Но когда не вижу… Просто до идиотизма: сидела сейчас в парке, и так мне без Жени страшно стало. Даже стыдно.

– Ничего стыдного, – улыбнулась Соня. – Это артыновское свойство такое – внушать безопасность.

– И за маму очень волнуюсь, – добавила Алеся. – Конечно, стентирование уже рутинная вещь, и кардиоцентр в Минске хороший. Но все-таки… Спасибо, что ты с Сережкой выручаешь. Женя боится, чтобы я ехала, сам он не может, а…

– Да тут вообще говорить не о чем, – махнула рукой Соня. – Привезу и Сережку, и кота его обожаемого. Видно, этот Бентли – моя судьба.

Когда она вышла наконец на улицу, голова у нее гудела. Но все-таки разговор с Алесей подействовал умиротворяюще. Во всяком случае, вытеснил из ее сознания странные Женькины слова.

«Он ведь мне сказал пока об этом не думать, – решила она. – Значит, надо просто выспаться в поезде».