Текст книги "Песчаная роза"

Глава 26

Степной май был красив, как жизнь. Именно так он думал, когда ехал из аэропорта в степь и смотрел в окно на яркие вспышки цветов в зеленой траве. Он любил раскопки в том числе и за это вот ощущение, которым они всегда начинались: предчувствие нового. И хотя давно уже не думал о своей работе как о непрерывной череде полевых открытий – собственно, им еще на первом курсе объяснили, что научное исследование и раскопки соотносятся в археологии как восемьдесят процентов к двадцати, – радость от возможности прямого соприкосновения с неизвестным и небывалым осталась неизменной. Возможно, эта радость и расцвечивала пейзаж. Хотя весенние астраханские степи были красивы и сами по себе.

Его командировали на раскопки в Богомольных песках, поскольку находки в этой курганной группе делались уникальные и Институт археологии включился в их исследование. Правда, Роман уже начал заниматься средневековыми городами, это увлекало его все сильнее и требовало все большего погружения. Но с раскопок в степях началось его давнее, еще школьное увлечение археологией, поэтому он относился к ним как к первой любви и командировке обрадовался.

В самих раскопках в общем-то не было ничего принципиально нового, алгоритм работы был Роману знаком еще с тех как раз пор, когда он в девятом классе впервые поехал в Ольвию со школьным историком Николаем Павловичем. Но потребность в небывалом все равно оставалась, несмотря на правило «приключений не будет», которым, как говорили, приветствовал неофитов великий археолог Толстов, заново открывший древнюю Хорезмскую цивилизацию.

Неизвестно, следовало ли считать приключением укус змеи, но именно он случился на следующий день после того, как Роман присоединился к экспедиции.

Крик раздался утром возле кухни, состоящей из палатки с продуктами и плиты, на которой готовилась еда. Роман уже не спал, а собирался поднимать студентов, которых пушками было не разбудить. Он успел даже умыться и как раз направлялся к кухне, чтобы проверить, готов ли завтрак. Готовность не сама собой разумелась – несколько дней назад, например, ничего оказалось не готово, потому что Аля Воротынская, дежурная студентка, не умела зажигать спички. Это выяснилось уже когда все проснулись и потянулись к столовой. Аля сказала, что дома у нее электрическая плита, спички она никогда в руках не держала и даже не видела, а зажигалка, когда ее наклоняешь, тут же гаснет, и зажигалкой она тоже никогда не пользовалась, потому что не курит.

«Может, она и кричит, – подумал Роман, подбегая к кухонной палатке. – Научилась спички зажигать».

Но возле палатки обнаружилась не Аля, а незнакомая девчонка. Она сидела на траве, схватившись обеими руками за собственную босую ногу, и уже не кричала, а только всхлипывала.

– Меня змея укусила! – воскликнула она, увидев Романа. – Я умру, да? Умру?

– Вот зачем ты босиком ходишь, а? – сердито сказал он. – Покажи, что там у тебя.

– Так ведь жарко… А на траве роса, – дрожа, ответила девчонка. – Я только до палатки дошла, стала продукты доставать, а тут… Вот такая! – Она раздвинула руки на всю ширину. – Серая! Прямо из-под ног выскочила. Я даже не сразу поняла, что случилось. А потом смотрю – кровь…

Все это она рассказывала, пока, присев рядом с ней, Роман рассматривал ее ногу. Указание на размер змеи можно было не принимать во внимание, учитывая, что у страха глаза велики, но на щиколотке действительно выступила кровь.

– Не ори, – приказал Роман. – Даже если это змеиный укус… Да не трясись ты! – прикрикнул он, так как при этих словах девчонка задрожала так, что зубы застучали. – Даже если, говорю. Уколем сыворотку, завтра все забудешь.

– Если доживу, – жалобно произнесла она.

На эту глупость он отвечать не стал, а, положив ее ногу себе на колено, стал отсасывать из ранки кровь. Делать это ему никогда не приходилось, но что сделать это нужно, он узнал еще на самом первом инструктаже по технике безопасности. Почему, кстати, из такого же инструктажа девчонка не узнала, что нельзя ходить босиком по степи? Выяснять это, присосавшись к ее щиколотке и то и дело сплевывая кровь, было несвоевременно.

– Что вы делаете, Роман Николаевич?! – ахнула было кураторша студенческой группы, подбежавшая в числе первых.

Но когда он попросил ее принести сыворотку, перестала ужасаться интимности процесса. Хорошо еще, что сыворотка против яда гадюки имелась в экспедиционной аптечке – Роман краем уха слышал, что она есть не во всякой московской больнице. Он сам впрыснул девчонке подкожно небольшую порцию, убедился, что никакой опасной реакции нет, и вколол оставшуюся. Никакой реакции и вообще не было, место укуса лишь едва заметно припухло, может быть, потому что змея успела выпустить не очень много яда, он был сразу высосан, и сыворотка введена была сразу. Но бестолковую девчонку все равно надо было везти в районную больницу, чтобы во всем этом удостовериться.

Везти пришлось Роману. Кто бы сомневался! Студентам не поручишь, а из взрослых никому неохота тратить на это свою рабочую смену, проще свалить на заезжего москвича. Дали ключи от экспедиционной «буханки», и только в путь.

– На каком ты курсе? – сердито спросил Роман, когда выехали на яркую от солнца степную дорогу.

Девчонка лежала на заднем сидении. Он видел ее в водительское зеркальце.

– Я не на курсе. – Она шмыгнула носом. – Я работать устроилась. Поварихой.

Обычно во время раскопок еду поочередно готовили студенты, но хорошо, что наняли специального человека. По крайней мере, спички умеет зажигать.

– Что, и готовить умеешь? – все-таки усомнился Роман.

– Я все умею.

Она произнесла это уже без всхлипов. Но ее интонация насторожила.

Роман даже не сразу сообразил, почему. Но когда пригляделся к своей спутнице… В ней была безграничная уверенность в себе, которой она не могла, да наверняка и не хотела скрывать. Она действительно знала, что может все, и знала так твердо, что даже он подумал: наверное, так оно и есть.

От нее волнующе пахло солнцем и травой. Еще более волнующими были ее ноги, вытянутые во всю длину сидения, такие гладкие, как будто их изваял из мрамора античный скульптор. Только цвет у них был не мраморный, а совершенно живой. Они загорели по всей своей длине и там, где были едва прикрыты короткой пестрой юбочкой, тоже. Что там выше под юбочкой, Роман не видел, но не трудно было догадаться. От такой догадки у него во рту пересохло. Это было очень странно! Он был нормальным мужчиной тридцати лет, красивые женщины вызывали у него вполне естественные ощущения, но чтобы ему хотелось задрать какой-нибудь из них юбку, да еще в первые полчаса знакомства, такого все-таки не бывало. Да они и не знакомы, кстати.

– Я Ира.

Она словно подслушала его мысли. Хорошо, если не все.

– Роман Николаевич Бахтин, – представился он.

– Я же не студентка. – Она улыбнулась так, что его в пот бросило. – Можно без субординации.

Хорошо, что райцентр был рядом. Плохо, что ему пришлось нести ее в приемный покой на руках: в правилах техники безопасности было сказано, что при укусе змеи конечность должна оставаться неподвижной, чтобы яд не распространялся по телу. Тело у нее было такое, что доставка его до врачебного кабинета оказалась для Романа непростым испытанием.

Она была настоящей красавицей, просто голливудской. Это он разглядел уже после того как врач в приемном покое, неспешно осмотрев едва заметное место укуса, сказал:

– Ничего страшного. Сыворотку вкололи же? Ну и все, пройдет. Часок пусть на лавочке у входа посидит для перестраховки, и можете забирать.

Можно было, конечно, оставить ее на лавочке в одиночестве и вернуться через час. Но Роман остался с ней. И смотрел весь этот час на ее потрясающую красоту, о которой сама она, конечно, знала, а теперь знала, что и он знает, и потому улыбалась с торжеством, которого не могла скрыть. Он видел ее насквозь и не находил в этом никакой своей заслуги, потому что не было в ней никакой загадки. Если только не считать загадкой сексапил – его в ней был избыток.

Разговаривать с Ирой было приятно. Не то чтобы она была умна, но легко схватывала сказанное и сразу улавливала его смысл. Впоследствии ему не раз пришлось убедиться, что именно и только основной смысл – она отметала все, с помощью чего говорящий пытался его нюансировать, приукрасить или скрыть.

За час разговора Роман узнал, что ей девятнадцать лет, что после школы она поступала во ВГИК на артистку, но в первый год не поступила, а потом уже не стала и работала в Астрахани кем придется, потому что в принципе все умеет. За два года ей это надоело, и нынешним летом она решила поступать снова, только еще не решила куда, и уже уволилась с последней своей работы, чтобы готовиться, но деньги все-таки нужны, и тут предложили поработать в экспедиции, и она согласилась. Кто ей это предложил и почему, Роман уточнять не стал. Скорее всего, какой-нибудь мужчина, офонаревший от нее так же, как он. Что он именно офонарел, было Роману уже понятно.

Через час он позвал врача, тот удостоверился, что Ирина нога не опухла, и отпустил их восвояси.

– Ну, пойдем, – сказал Роман, кивнув на припаркованную у входа «буханку».

– А яд? – Ира посмотрела на него сквозь серебряные пряди упавших на глаза волос. – Вдруг растечется по организму?

Такая откровенность была в ее взгляде и голосе, что он молча взял ее на руки и понес в машину. Она обнимала его за шею и дышала ему в плечо. Уже открыв дверцу машины, Роман еще несколько секунд стоял неподвижно, прислушиваясь к ее прекрасному телу.

«Надо было не разговоры на лавочке разговаривать, а в аптеку заскочить», – подумал он.

Отсутствие презервативов – это была последняя внятная мысль, которая его посетила. Когда за городом свернул с шоссе на грунтовку, мыслей не было уже никаких.

– Раздену тебя? – спросила Ира, когда он остановил «буханку» и перебрался к ней на заднее сидение.

И, не дожидаясь ответа, проделала это так, что еще немного, и ему одного процесса раздевания хватило бы, тем более когда она разделась сама, проигнорировав его попытки ей помочь.

Сладостная – это слово характеризовало ее исчерпывающе. Роману показалось, что все произошло во мгновенье ока, ему было бы за это даже неловко, если бы он не ощутил внутри нее, что такого краткого времени ей тоже хватило для удовольствия.

– Ну мы с тобой и орали! – засмеялась она, когда замерли наконец друг у друга в объятиях. – Хорошо, что степь.

Хорошо, что степь, хорошо, что Ира так безоглядна, хорошо, что впереди бесконечный месяц с нею, и все это повторится снова! Роман думал об этом, одеваясь, целуя и одевая ее, и садясь за руль, думал тоже.

Уже через полчаса пришлось остановиться снова: Ира обняла сзади и, покусывая его ухо, сказала:

– Еще хочу. А ты?

Конечно, он хотел. Он уже ясно понял, какой убогой была до сих пор эта сторона его жизни – и первая неразделенная любовь со всеми ее школьными страданиями, и вторая, разделенная, но быстро прошедшая, и несколько связей разной длительности, которые случились потом. Все, что он знал об отношениях мужчины и женщины, что считал правильным – необходимость любви, привязанности, совпадения характеров, – не то что оказалось неправильным, но отступило на задний план. Для того сладостного месяца, который расстилался перед ним, как цветущая степь, все это не имело решающего значения.

Даже сделанные во время раскопок находки, действительно неординарные, запомнились ему в самой большой мере потому, что они вызвали восторг у Иры. Особенно понравилась ей золотая пряжка в виде головки верблюда с каплевидными бирюзовыми вставками.

– Как они умели… – проговорила она, разглядывая лежащую на его ладони тусклую золотую головку. – А мы еще думаем, что до нас ничего стоящего и на свете не было!

Роман так, конечно, не думал, но объяснять это Ире не стал. Другое его заботило в связи с ней: что время раскопок подходило к концу. Надо было решать, что дальше. Он понял это довольно быстро – что не хочет с ней расставаться, а значит, не должен увиливать от решения, чтобы потом не жалеть о не сделанном.

Может, если бы Ира хотя бы намеками давала ему понять, что имеет на него какие-то виды, он насторожился бы. Но она была так же беспечно страстна, как в первый день, и так же готова отвечать на его желание, и собственное ее удовольствие от всего этого было так же очевидно, как тогда в степи.

– Куда ты все-таки решила поступать? – спросил Роман однажды ночью.

Что Ира не студентка, а он не преподаватель, сильно обегчало их жизнь. Днем они свою связь не афишировали, да и работа у каждого была своя, но ночами она приходила к нему в палатку или они уходили вдвоем подальше в степь. Второе было приятнее, потому что вдалеке от лагеря можно было не сдерживаться в моменты самого острого наслаждения. Но в эту ночь, предпоследнюю, в степь не пошли. Наслаждение, впрочем, все равно было таким сильным, что наполняло Романа и после того, как секс был окончен.

– Поступать? Никуда, наверное, – ответила Ира. – Я здесь как-то расслабилась, и ничего мне уже не хочется. Пусть все идет, как идет.

– Все – это что? – поинтересовался он.

– Устроюсь в Астрахани кем-нибудь.

Роман уже знал, что она живет с мамой, как и он, что отца нет и не было – это отличалось, что занимается танцами соло-латина, но не профессионально, а так, в свое удовольствие, что любит путешествовать, то есть не любит, а мечтает, потому что путешествовать пока не приходилось… Она ничего от него не скрывала. Может, потому, что скрывать было нечего, а может, потому что была безоглядна вообще, не только в сексе.

– Ты хочешь устроиться кем-нибудь в Астрахани? – спросил он.

– Ну что значит – хочешь? – Ира засмеялась. – Хочу я тебя. А то – просто жизнь.

В доказательство своих слов она быстро перевернулась на живот и стала целовать его плечи. Ему стоило усилия отстраниться. Но он считал необходимым поговорить сейчас, некуда было откладывать.

– Поедешь со мной в Москву? – спросил Роман.

Вообще-то он был уверен, что она ответит «да» сразу, без размышлений. Роман вовсе не считал себя безусловным подарком судьбы, но, будь он Ирой, согласился бы, и именно сразу. Из безоглядности, из любви, из сексуального влечения, да просто из любопытства – все это в ней было, и все это должно было предопределить ее согласие.

Но она ответила совсем другое.

– Ох, Ром… – В ее голосе послышалась серьезность, которой прежде не было. – Я боюсь.

– Чего боишься? – удивился он. – Что я маньяк?

По всему его поведению в этот месяц, кстати, похоже. Но ведь и по ее – тоже. Да ну, что за ерунда! Конечно, она не этого боится. А чего?

– Привязаться боюсь, – ответила Ира. – Я тебе скоро надоем, потому что кто ты, а кто я, понятно же. И что тогда? Так-то я не пропаду, конечно, и в Москве тоже. Но мне больно будет. А зачем мне это?

По какому-то болезненному отзвуку, мелькнувшему при этих словах в ее голосе, Роман понял, что она исходит из имеющегося опыта. Он обнял Иру, поцеловал в губы, уже и так припухшие от поцелуев этой ночи, и сказал:

– Давай попробуем, а? Я тебя не обижу.

Вместо ответа она потерлась щекой о его плечо с такой доверчивостью, от которой у него сжалось сердце. Он не понял, что это означает, да или нет. Но через два дня они уехали в Москву вдвоем.

Конечно, Роман предвидел, что появление Иры приведет маму в недоумение. Мама была умна и не говорила банальностей о том, что в тридцать лет пора подумать о женитьбе или по крайней мере иметь постоянную спутницу, но он понимал, что ей с ее ясными представлениями о норме этого хочется. И точно так же понимал, как она отнесется к его выбору. Что ж, придется позаботиться об отдельном жилье. До сих пор в этом не было необходимости: папа после инсульта нуждался в их с мамой общей заботе, а после его смерти Роман просто не ощутил потребности что-то менять. Жизнь в одной квартире с мамой его не тяготила, потому что квартира была просторна, а мама деликатна. Вместе с тем роль вечного мальчика, до седых волос держащегося при взрослых, ему явно не подходила. Так что квартиру он намеревался снять сразу по возвращении в Москву.

С маминой стороны возражений этому его намерению не последовало.

– Рома, вы с Ирой самостоятельные молодые люди и должны жить самостоятельно, я прекрасно это понимаю, – сказала она в первый же вечер, когда Ира ушла спать и они остались вдвоем за чайным столом. – Давай разменяем квартиру, это же вполне возможно.

Он как раз считал, что это невозможно. То есть количество квадратных метров и локация в Сокольниках, конечно, позволяли произвести неплохой размен. Но Роман ощущал эту квартиру домом, причем общение с друзьями, которые у него появились среди итальянских и немецких коллег, позволило ему понять, что именно домом, сродни тому, в которых люди из поколения в поколение живут где-нибудь в асконской или вестфальской деревне. Конечно, череда его родных, живших в Сокольниках, не была по-европейски длинна, но все-таки это были его дед и прадед, квартира была наполнена книгами, которые остались после них, и книгами, которые добавили в семейную библиотеку его родители, а теперь добавлял уже и он сам. Все это, безусловно, не подлежало размену.

Но Ира, живая, страстная, любящая, была дорога ему никак не меньше, чем семейная библиотека. Он не ошибся: она оказалась несоединима даже не с мамой, а со всей жизнью, которую та вела. Маме было пятьдесят семь лет, она преподавала в Высшей школе экономики, писала статьи по социологии, и каждая минута ее жизни была наполнена чем-нибудь созидательным. Даже то, что она называла блаженной праздностью и время от времени себе позволяла, было частью созидательности тоже. Ирина жизнь с работой «кем-нибудь» – в Москве она сразу устроилась рецепционисткой в спа-центр – танцами соло-латина и выходными в торговых центрах не совпадала со всем этим жизнеустройством совершенно. А жить бок о бок с человеком, с которым у тебя нет ни одной точки соприкосновения, тяжело, даже если вы оба люди не скандальные. Это Роман понимал и поисками съемной квартиры занялся незамедлительно.

Квартира нашлась здесь же, в Сокольниках, и вещи в нее он перевозил постепенно. Даже не то чтобы перевозил, просто заходил раз в несколько дней домой и брал свои осенние туфли и куртку или необходимую для работы книгу.

– Мам, ну какая альтернатива? – сказал он однажды, заметив, с какой печалью она смотрит на эти его сборы. – Всю жизнь при тебе оставаться?

– Это так себе альтернатива. – Она невесело улыбнулась. – Ты прав.

– Тогда почему ты?..

– Потому что понимаю, что всю жизнь ты с Ирой не проживешь, – ответила она. – Ты и сам это понимаешь.

– Я как раз не понимаю, – ответил Роман. – Вернее, не знаю.

«И кто вообще может такое знать?» – подумал он при этом.

– Ромка, не хочу тебя на что-то программировать, но это очевидно, – сказала мама. – Я понимаю, что тебя привлекает в Ире. В этом нет ничего удивительного или неприемлемого, да и человек она неплохой. Но времени твоей жизни мне жаль. По-моему, в семейных отношениях должно быть заложено развитие. Как в профессии. А ваши отношения находятся в единственной возможной точке. Но ведь это не бывает надолго. И когда закончится, и чем? Потому мне и жаль времени твоей жизни. Но все-таки правильно, что ты честен в своих действиях, – добавила она.

У нее был аналитический ум, и она никогда не высказывала необдуманных суждений. В чем заключаются его отношения с Ирой, он понимал и сам, но вот сожаление о времени жизни… Это ему в голову не приходило, и это его смутило.

Однако зацикливаться на этом Роман все же не стал. Во-первых, он действительно вел себя по отношению к Ире единственно возможным для себя образом, мама не ошиблась насчет честности его действий. Во-вторых же, а вернее, в-главных, в его профессии было заложено столько возможностей развития, что жизни не хватило бы для реализации даже половины из них.

Археологией он увлекся, как многие, посмотрев в детстве фильм про Индиану Джонса. Но, в отличие от многих, увлечение не оказалось мимолетным. В этом была заслуга учителя истории Николая Павловича. Каждое лето он ездил в Украину на раскопки Ольвии и охотно брал с собой тех старшеклассников, которые этим интересовались.

Ольвия потрясла Романа сразу, как только он ее увидел, и потрясение это было таким сильным, что и теперь, после всех античных поселений, которые узнал в Европе, после всех раскопок, в которых принимал участие, он помнил чувство, с которым впервые смотрел на руины ольвийских крепостных стен, на агору и ворота. Они даже цвет имели такой, что сразу становилось понятно: это настоящий греческий город. Солнце не просто освещало Ольвию, а заливало ее сплошным сиянием, и голубая вода лимана оттеняла совершенство ее камней. Точно так же, навсегда, Роман запомнил счастье, охватившее его, когда во время раскопок он нашел свою первую античную монетку в виде крошечного дельфина. Потом увидел такую же в Николаеве, в краеведческом музее, куда Николай Павлович возил своих учеников по выходным, и преисполнился гордости за то, что приобщился к важному делу, которым занимается так много людей и здесь, в Украине, и в России, и во всем мире. Его воображение было разбужено, будущее сделалось ясным, как светлая ольвийская дорога.

В дальнейшем это ощущение лишь усиливалось – и когда учился в МГУ, и когда стал работать в Институте археологии, и во время раскопок на Авентинском холме в первую свою итальянскую командировку. Средневековые города – вот что интересовало его сейчас, а совсем не анализ отношений с женщиной, тем более что они и без анализа были ясны как белый день. Роман работал по совместной германо-российской программе, ездил то в Берлин, то в Кельн, не вылезал из библиотек и архивов, писал статьи – в общем, был занят и счастлив. Всегда желанная женщина лишь усиливала ощущение полноты жизни.

Ирина жизнь шла неплохо, во всяком случае, так ему казалось. Однажды он даже сходил на какой-то конкурс, где она танцевала самбу; это было приятное и возбуждающее зрелище. Когда предложил ей поехать с ним в Германию, она обрадовалась и поехала, но вышло для нее раздражающе и разочаровывающе: Ира не знала ни немецкого, ни английского, да если бы и знала, говорить с его коллегами ей было не о чем. На дружеских вечеринках она чувствовала себя поэтому так же нервно, как на большом приеме в Кельнской ратуше. И вообще, Германия ей не понравилась – показалась скучной. Это было Роману понятно: он и сам, наверное, чувствовал бы себя не в своей тарелке, оказавшись в положении никому не нужного глухонемого в чужой стране и без всякого дела.

Когда сразу после этой неудачной поездки Ира захотела отдохнуть в турецком спа-отеле, он согласился с ней в том, что путешествовать им лучше по отдельности. Роман воспринимал спа-процедуры как пустую и скучную трату времени, поэтому ему было не сложно согласиться с женой. Да, они расписались, прожив вместе год. Он сам предложил Ире это сделать – она удивилась, даже спросила, зачем ему это нужно. Внятного объяснения у него не было, он просто знал, что совместная жизнь предполагает обязательства и брак является тому подтверждением; этого ему было достаточно.

Через месяц выяснилось, что Ира беременна. Точнее, для Романа это выяснилось уже после того, как она сделала аборт. Ее поступок привел его в такую ярость, какой он не только никогда в жизни не испытывал, но и не предполагал, что может испытывать вообще.

– Почему ты мне даже не сказала?! – орал он, стоя над лежащей на диване Ирой.

Она что-то лепетала, всхлипывала, в ее голосе звучали оправдывающиеся интонации… И вдруг они сменились совсем другими, ему не знакомыми.

– Можно подумать, ты хочешь со мной детей, – глядя ему в глаза своими огромными серыми глазами, усмехнулась она. – Сам процесс – да, а дети – нет. Скажешь, не так?

Роман молчал. Он не мог сказать, что это не так, потому что это именно так и было. И, кстати, он совершенно не понимал, как ее угораздило забеременеть, ведь она предохранялась.

– Да не переживай ты. – Ира правильно поняла его молчание. – Я тоже детей не хочу. Ни от тебя, ни в принципе. Ну, от тебя когда-нибудь потом, может, – уточнила она. – Хотя в целом это не мое. Мать меня в семнадцать лет родила, а спроси зачем, и сейчас не скажет. И я туда же, что ли?

– Тебе двадцать два, – машинально ответил он.

Как будто в этом дело!

– Самое время, ага! – фыркнула Ира. – Ну всё, брось глупости говорить, зая. Нам с тобой хорошо, у других такого нету. Иди ко мне…

При этих последних словах ее голос переменился снова – сделался тем самым, от которого у него огонь пробегал по телу. Огонь пробежал и сейчас, но впервые это вызвало у Романа отвращение к себе самому. Что, впрочем, не помешало ему, помедлив лишь несколько секунд, сделать шаг к дивану. Ира тут же взялась за ремень его джинсов и с придыханием проговорила:

– Врач мне пока запретил, но я что-нибудь придумаю…

И, глядя на ее приоткрывшиеся губы, он забыл обо всем и отдался ее сногсшибательным выдумкам.

В этот день Роман наконец осознал то, что поразило его своей очевидностью. Что он живет с женщиной, с которой у него нет ничего общего. Что взаимное влечение в этом смысле ничего не значит, а вернее, значит что-то смутное, тягостное, нелепое. От того, что Ира сама по себе, по-человечески, вызывала у него все более стойкое отторжение, сексуальная тяга к ней все яснее воспринималась как нечто болезненное.

Слово «зависимость» сначала лишь мелькнуло в его сознании, но с каждым днем укреплялось в нем, пугающе укреплялось. Видимо, от этого для него стало остро значимо все, не связанное с Ирой: работа, командировки, книги, разговоры с мамой…

Мама и сообщила новость, которая выбила у него почву из-под ног.

– Ромка, вы скоро сможете переехать сюда, – сказала она однажды вечером.

Ира была на своих танцах или где-то еще – Роман перестал ее об этом спрашивать, чтобы не делать вид, будто это имеет для него значение, – и он остался у мамы поужинать.

– Куда – сюда? – не понял он.

– В эту квартиру. Я… В общем, я выхожу замуж.

Она смотрела с такой странной, совершенно ему в ней не знакомой робостью, от которой у него сжалось сердце. Папа умер семь лет назад, и в последние три года своей жизни, после инсульта, с недоумением глядя на книги, жену и сына, был уже не тем человеком, которого они оба знали. Мамина любовь к нему еще тогда превратилась в сострадание, это Роман понимал и вовсе не считал, что она должна всю оставшуюся жизнь хранить верность умершему мужу. Точнее, он об этом просто не думал.

Когда прошло первое изумление от сообщенной ею новости, он спросил:

– А почему ты говоришь про наш переезд?

– Потому что я уезжаю, – ответила она. – В Канаду. К Дэниэлу.

– Ого! – Роман постарался, чтобы его голос звучал весело. И все-таки спросил: – Ты уверена, что… Да ну, мам! – тут же оборвал он себя. – Конечно, раз ты решила, значит, уверена.

– Да. – Робость сменилась в ее глазах чистой, какой-то совсем молодой радостью. – Мы познакомились на конференции – помнишь, я ездила в Торонто два года назад? – потом Дэн приезжал в Москву, работал здесь по гранту. В общем, у нас было время проверить свои чувства.

Роман засмеялся этим словам, мама тоже. Она была счастлива, а он чувствовал, как ложится на сердце невыносимая тоска. Остаться без единственного близкого человека именно сейчас… Но, конечно, лучше язык проглотить, чем сказать ей об этом.

Мама заплакала только в аэропорту, когда Роман обнял ее, прощаясь.

– Звони мне каждый день, Ромочка, прошу тебя! – повторяла и повторяла она сквозь слезы. – Я должна тебя видеть хотя бы на экране! И если… Если вдруг… Мало ли какие могут сложиться обстоятельства… Ведь ты понимаешь, что мы с Дэном всегда будем тебе рады?

Он целовал маму, уверял, что, конечно, это понимает… И, глядя ей вслед, привыкал к неизбывному своему одиночеству. И не мог привыкнуть.