Текст книги "Песчаная роза"

Глава 25

Когда назавтра после модного магазина и французского ресторана Ксения выразила намерение сходить на базар за провизией и что-нибудь приготовить, Сергей Васильевич сказал, что в этом нет необходимости, потому что он уже нанял женщину, которая этим займется.

– Ходить на базар одна вы здесь не сможете, – объяснил он. – А сопровождать вас туда у меня нет ни времени, ни, извините, желания.

Несколько раз он водил Ксению ужинать на набережную. Точнее, просто брал ее с собою, если шел в ресторан. О том, что вообще-то Сергей Васильевич не нуждается в ее обществе, красноречиво свидетельствовало то, что ни по дороге на набережную, ни за столом он ни о чем ее не расспрашивал и ничего не рассказывал о себе, ограничиваясь беседой о погоде, природе и городской архитектуре. В одном из ресторанов был дансинг, и Ксения всякий раз думала, что, может быть, они идут именно туда, но Сергей Васильевич, разумеется, проходил мимо.

По утрам являлась массивная арабка в чадре, приносила выстиранное белье, свежее мясо или рыбу, овощи и фрукты, споро утюжила одежду, готовила плов, или шурпу, или кус-кус, или еще что-нибудь на обед. Пока она этим занималась, приходил посыльный с коробкой, в которой был французский сыр, испанский хамон, крошечные сицилийские конолли или другие деликатесы. Всего этого было более чем достаточно, покупать что-либо еще, конечно, не требовалось.

Поэтому когда однажды Сергей Васильевич предложил Ксении пойти вместе на базар в Верхнем городе, она удивилась.

– Заодно осмотрим Касбу, – сказал он. – Если вам интересно.

Она не стала уточнять, что с ним ей интересно всё, а вернее, что это слово даже в малой мере не описывает того, что она испытывает от его приглашения.

Касба была похожа на любое старинное строение мусульманского Востока. Лишь память о Сервантесе, мужественном настолько, чтобы рисковать жизнью ради свободы, и чистом сердцем настолько, чтобы придумать Дон Кихота, придавала в глазах Ксении значительность этим камням. Восточных базаров она тоже навидалась предостаточно – и в Бизерте, и в оазисах, где останавливалась экспедиция, и в туарегской медине. Так что само по себе все это было ей безразлично.

– Надо что-то купить? – спросила она, когда вышли на базарную площадь, где гомонили на все лады, казалось, не только торговцы и покупатели, но сами фрукты, сладости, яркие ткани, блестящие украшения.

– Да в общем нет, – ответил Сергей Васильевич. – Выберите себе что-нибудь на память, если хотите.

«Вот и все. – Сердце ее упало в пустоту. – Значит, совсем скоро».

На память о пустыне ей не нужно было ничего – Ксения хотела ее забыть. А память о Сергее Васильевиче не могла быть связана с восточными безделушками, да и ни с чем материальным вообще.

Она шла вдоль ряда прилавков, на которых все эти безделушки были выложены, глядя на них и их не видя. И вдруг что-то остановило ее внимание – Ксения не сразу поняла, что именно. Она вернулась к прилавку, мимо которого только что прошла как сомнамбула.

На прилавке были разложены украшения из берберского серебра, точно такие, каких множество было у Дины. Та говорила, что из золота ничего делать нельзя, это дьявольский металл, но цвет у него красивый, поэтому в серебро при выплавке добавляют медь, и украшения приобретают золотистый оттенок.

Одно из таких украшений и было сейчас перед нею – трехгранное колье с черненым геометрическим орнаментом. Но внимание Ксении привлекло не само колье, а песчаная роза, служившая ему фермуаром. Она смотрела на эту розу в совершенной оторопи.

Роза была размером с монету и такой безупречной формы, какую редко принимает песок под воздействием влаги и жары. Большинство песчаных роз только назывались так, а представляли собою просто слепленные друг с другом кристаллы. Эта же в точности напоминала цветок, у которого один лепесток будто ветром отвернут.

– Вам нравится это колье? – спросил Сергей Васильевич.

– Мне… Я…

– После расскажете.

Он что-то сказал женщине, торгующей украшениями. Лицо у нее было по-туарегски открыто, на лбу, как у Дины, был вытатуирован крест. Сергей Васильевич спросил цену, та назвала. Он отрицательно покачал головой, назвал другую цену и достал из кармана монеты. Женщина недовольно цокнула языком, но кивнула, соглашаясь.

– Берберы хороши тем, что не разыгрывают восточный торговый спектакль, – услышала Ксения.

Отведя взгляд от песчаной розы, она увидела кругленького краснощекого мужчину в обычной для здешней осени одежде – европейских светлых брюках и светлой же рубашке. Необычным было лишь то, что он сказал о торговом спектакле не по-французски, а по-английски. Впрочем, обращался он не к ней, а к Сергею Васильевичу. Возможно, они были знакомы, а может быть, тот просто из вежливости согласился:

– Да, это удобно.

Торговка тем временем протянула Ксении колье, предлагая его надеть. Когда же та отрицательно покачала головой, сказала по-французски:

– Не бойся, носи. Потом от болезни не умрешь.

Ксения невесело усмехнулась. Что ж, быть может, в самом деле суждено умереть не от болезни, а от голода, или от жажды, или от пули, или бог весть от чего еще. Но зачем ей это знать?

Собеседник – по виду ровесник Сергея Васильевича – был, конечно, англичанином. Об этом свидетельствовало не только его произношение, но и то, как, стоя поодаль в ожидании, пока завершится покупка, они вели между собой тот мгновенно возникающий смолл-ток, которым лишь англичане владеют столь виртуозно, чтобы он был содержательным и необременительным одновременно.

Торговка положила колье в черную эбеновую шкатулку и отдала ее Ксении. Сергей Васильевич кивнул своему собеседнику, завершая разговор.

– Вы устали? – спросил он, идя рядом с Ксенией к выходу с базара. – Я не учел, что днем слишком жарко для прогулки.

– Нет, ничего. – Не могла же она сказать, что ее мучает не усталость, а мысль о скором расставании. – И ведь теперь уже вечер.

– Да, ложитесь спать.

Сергей Васильевич произнес это с рассеянностью человека, погруженного в собственные мысли. Он проводил Ксению до дома и ушел не зайдя.

Почему он привел шлюпку в этот, а не в другой какой-нибудь порт? Куда уходит на целые дни? Кому принадлежит дом, в котором они живут? Надолго ли еще останутся? Она ни разу за две недели не подумала обо всем этом… Но может и нет смысла думать. Расставание неизбежно, и песчаная роза, которую он купил ей на память, тому свидетельство.

Ксения достала колье из шкатулки и надела перед зеркалом. Роза лежала между ключицами, мерцая в полумраке. В отличие от растерянности, охватившей ее, когда она увидела этот песчаный цветок на прилавке, теперь и мерцание его, и прикосновение кристаллических лепестков казалось ободряющим и утешающим.

Она долго сидела на террасе в темноте и прислушивалась, не зашуршат ли сухие листья от шагов Сергея Васильевича. Крупные звезды сверкали, как небесные алмазы. Ксения подумала, что ему, быть может, покажется неприятным, что она сидит здесь, будто караулит его возвращение. Она ушла к себе в комнату, но приоткрыла окошко, выходящее на террасу, и продолжала прислушиваться, пока наконец не уснула.

Глава 26

Проснулась она от его голоса. То есть голосов было два, и они звучали попеременно, но Ксения проснулась именно от слов Сергея Васильевича:

– Я предпочел бы остаться в Алжире, – сказал он.

– Не припоминаю, чтобы ты выражал любовь к здешним местам, – заметил его собеседник. – Хотя у меня сложилось впечатление, что ты к ним вполне приспособился. Во всяком случае, мечом такуба владеешь эффектно. А главное, эффективно.

Ксения узнала и второй голос – это был тот самый человек, которого Сергей Васильевич встретил на базаре. Их близкое знакомство было теперь очевидно, и разговор ни тоном, ни смыслом уже не напоминал смолл-ток, хотя тоже шел по-английски.

– Приспособиться не значит полюбить, – ответил Сергей Васильевич. – Но в данном случае речь вообще не о любви. Я предпочел бы даже Алжир тому, что следует из твоих слов.

– Я всего лишь сообщил тебе, что мне случайно стало известно.

– Как ты думаешь, есть у меня хоть какая-то возможность остаться здесь? – спросил Сергей Васильевич, помолчав.

Его голос звучал с обычной холодностью. Но Ксения чувствовала, как сильно он взволнован.

– Даже при твоей способности существовать между дьяволом и глубоким синим морем – думаю, нет, – ответил его собеседник. – Если, конечно, ты не приобрел склонность к суициду. Но насколько я тебя знаю, этого не может быть. И уж точно не стоит твоей жизни сбор чертовых сведений о чертовых алжирских портах. Заметь, я не спрашиваю, почему они тебя вообще интересуют.

– Легко тебе это объясню. – Голос Сергея Васильевича звучал невозмутимо. – Интересуют потому, что в них может укрыться английский флот во время войны.

– Войны сейчас нет.

– Пока нет.

– Спасай свою шкуру, Айсикл, – сказал собеседник Сергея Васильевича. – А эта юная леди с тобой…

– Случайная попутчица.

– Но смотрит на тебя неслучайными глазами. Впрочем, я не удивлен.

Ксения услышала, как двигаются кресла – разговор был окончен.

– Спасибо, Док, – сказал Сергей Васильевич. – Я перед тобой в долгу.

– Нисколько, – ответил тот. – Буллинг в Оксфорде был лютый, без тебя я с ним не справился бы.

– Давно пора забыть.

– Я так не думаю. А уж здесь… Меч такуба в твоих руках не забуду никогда. Уезжай, не мешкай.

Прошелестели опавшие листья, и стало тихо. Но Ксения знала, что Сергей Васильевич не ушел вместе со своим гостем. И еще вернее знала, что мысли его сейчас тяжелы.

Только выйдя на веранду она поняла, что забыла надеть обувь и набросить что-нибудь поверх ночной сорочки. Но волнение ее было столь сильным, что такая мелочь, как предутренняя прохлада, не имела значения.

Ничто не имело значения по сравнению с тем, как он взглянул на нее. Глаза у него были как бесконечно далекие звезды.

– Вы знаете английский? – спросил он.

– У меня была подружка в пансионе. Самая лучшая. Мэри Хэтфилд. Мы всегда болтали ночами в дортуаре. Она меня называла Кэсси. Ее отец приехал во Фрайбург из Оксфордшира. Он тоже был врач.

– Почему – тоже?

– Ну, как этот Док, наверное… Я слышала ваш разговор.

– Не трудно догадаться. Иначе не стояли бы здесь, трепетная и полная сострадания. В котором я не нуждаюсь.

Он произнес это резко, даже зло. Но в его резкости Ксения чувствовала смятение так же ясно, как пять минут назад в его холодном тоне.

При ее появлении на веранде Сергей Васильевич машинально поднялся из-за стола. Они стояли теперь в шаге друг от друга. Дрожь била Ксению, будто от лихорадки.

– Не оставляйте меня, – сказала она.

– Вы сами не понимаете, что говорите. – Он поморщился. – И я тоже хорош! Мог бы сообразить, к чему приведет… все это, – произнес он сквозь зубы и отвернулся.

– Это не потому, что я боюсь остаться одна! А потому что… Я люблю вас! – глядя ему в затылок, с отчаянием проговорила она. – Мне все равно, что со мной будет. Вообще, что будет… без вас…

Он никак не отозвался на ее слова, совсем никак, даже не обернулся. Теперь Ксения не чувствовала, что с ним происходит. Но что происходит с нею, не просто чувствовала, а знала наверняка.

Она сделала еще шаг вперед и, обняв его плечи, всем телом прижалась к нему. Ей не с чем было сравнить произошедшее при этом. Весь он словно влился в нее – с его холодностью, с его тревогой, с той силой, о существовании которой она до встречи с ним даже не догадывалась.

Ксения ожидала, что Сергей Васильевич сбросит ее руки со своих плеч, быть может, оттолкнет ее, уйдет – чего угодно она ожидала. Но не того, что он вдруг обернется, положит ладонь ей на затылок, рывком притянет к себе ее голову, и его губы ударятся о ее губы, едва их не разбив.

Она целовалась несколько раз в жизни. Однажды во Фрайбурге с Гюнтером из реальной школы. Он угощал ее мороженым, и целоваться с ним ей ужасно понравилось, потому что от него по-взрослому пахло кельнской водой. Еще – в Крыму, с юнкером Колей, которого ей было жалко до слез, потому что он уходил воевать с красными. Из-за жалости она даже не поняла тогда, что чувствует от прикосновения его мягких губ.

Поцелуй Сергея Васильевича показался Ксении яростным. От того, как он сжал ее плечи, у нее перехватило дыхание. Не говоря ни слова, он приподнял ее, посадил на ломберный стол перед собою. И замер, застыл, окаменел. Она поняла, почему, и проговорила задыхаясь, но ясно:

– Я сама этого хочу.

Он выдохнул резко, едва ли не зло, и стал расстегивать брюки. С бесстыдством, необъяснимым и жадным, Ксения обхватила ногами его бедра, словно опасаясь, что он передумает. Но этого не стоило опасаться – весь он был как натянутая струна, все его сильное гибкое тело рвалось в нее, и Ксения едва ли смогла бы это остановить, даже если бы хотела.

Но она и не хотела! Боль, пронзившая ее, как только она почувствовала его в себе, была слишком малой платой за счастье. Это счастье не заключалось ни в чем телесном, нет, и в телесном тоже, но оно было больше тела, и больше души, и больше всего, что она до сих пор чувствовала и знала.

Дыхание его было прерывистым, руки грубо сжимали ее грудь, и она понимала: эта грубость от того, что он не может справиться с лихорадочностью своего желания. Его движения у нее внутри были как удары, которые он не в силах был сдержать. Но что-то другое пробивалось сквозь эту одержимость… Вдруг – быстрое прикосновение его ладоней к ее щекам, его виска к ее виску, и короткий, словно просящий о прощении поцелуй, которым он коснулся не губ ее, но лишь их уголка… И тут же – снова бешеное желание, вбивающее его в нее, разрывающее всю ее болью, от которой слезы выступали на глаза.

Ксения не сразу поняла, когда почувствовала вместо боли совсем другое: как будто внутри у нее электрический звонок, непрерывный звон которого пронизывает все тело. Она не знала, что это, не испытывала прежде ничего подобного. И вдруг вспыхнул свет – не перед глазами даже, не вне, а внутри нее! Вспыхнул, слился со звоном, заставил Ксению вскрикнуть и забиться в сжимающих ее руках. Ничего не видя из-за мгновенного ослепления, она расслышала стон, потом почувствовала, как голова Сергея Васильевича падает на ее плечо, как он судорожно вздрагивает вместе с ней – может быть, тоже охваченный светом и звоном, которые ею владели.

Он замер. Ксения слышала его частое дыхание. Потом перестала слышать. Как такое может быть, не умер же он? Но нет, конечно – поднял голову от ее плеча. Она коснулась ладонью его лба. Холодный и мокрый, словно залит талой водою. От ее прикосновения он сразу же отпрянул, высвобождаясь. Застегнул брюки. Повернулся. Шагнул с террасы. Скрылся во тьме.

Еще несколько минут она прислушивалась к отзвукам его тела в себе. Потом и отзвуки затихли.

До сих пор Ксении казалось, что отчаяние она испытала в тот момент, когда поняла, что Кабир продал ее в гарем или в портовый притон; это слилось в ее сознании. Но сейчас она понимала: тогда был просто страх, ужас, потрясение – неважно, как называть. Теперь же ее охватило самое настоящее отчаяние.

Его нет. Быть может, он больше не вернется. Бездна разверзлась перед нею. Ноги сделались легкими, будто исчезли совсем. Ксения опустилась на пол, согнулась, почувствовала щекой и виском глину террасы. Время остановилось.

– Вы простудитесь, – услышала она. – Пойдемте.

Ксения вздрогнула и порывисто села, вглядываясь в его силуэт на пробуждающемся небе.

– Простите меня, – сказал Сергей Васильевич. – Если можете.

– За что? – чуть слышно произнесла она.

– За мою осатанелость.

– Вам не следует просить…

– Почему по-английски?

– Что – по-английски? – не поняла Ксения.

– Вы говорите сейчас по-английски. Почему?

Из-за того, что ночные разговоры с Мэри были самыми доверительными разговорами ее детства, английский стал для Ксении самым доверительным языком. Прикровенным – так мама это называла.

– Я случайно, – проговорила она. – Наверное, потому что… Не могу на вы… теперь. Вы стали мне… все равно что я сама. А по-английски ведь непонятно, ты или вы.

Он наклонился и, подхватив подмышки, поднял ее на ноги.

– Я сейчас, – сказала она уже по-русски. – Сейчас уйду к себе.

– У тебя руки как ледышки, – сказал он. – И ноги тоже, думаю. Ты идти-то можешь?

– Да, конечно. Наверное, – все же уточнила она.

Он взял ее на руки и понес в дом. Она слышала, как с каждым шагом все ровнее бьется его сердце. Если бы можно было растянуть эту минуту до вечности!

– Тот человек, Док, назвал вас…

– Тебя. Говори как хочешь. Это не имеет значения.

– Тебя. Назвал тебя Айсикл. Это ведь Ледышка, да?

– Да.

Он внес Ксению в ее комнату и, посадив на кровать, одним быстрым движением завернул в одеяло, будто спеленал.

– Почему? – спросила она.

– Студенческое прозвище. Не знаю, почему.

– Но ты совсем не ледышка! – горячо проговорила она.

– Ксения, я тебя не люблю. Ты это понимаешь?

Он стоял над нею, его взгляд пронзал насквозь.

– Понимаю…

Она опустила голову. Он закутал ее в одеяло до шеи, поэтому слезы, скользнув по щекам, сразу впитались в ткань.

– Я повел себя как скотина. Этого нельзя извинить.

– Но я правда хотела… быть твоею.

Она подняла голову, взглянула в его глаза.

– Возможно. Но ты заслуживаешь, чтобы твой первый мужчина тебя любил. Или хотя бы заботился о тебе.

– Никто не заботился обо мне так, как ты! Только…

– Только твой отец, понимаю. Но я тебе ни в отцы не гожусь, ни в мужья.

– Я не требую, чтобы ты на мне женился.

– А логично было бы потребовать. Послушай меня, пожалуйста. – Он присел на край кровати рядом с нею. – Я тебя не люблю и полюбить не смогу. В этом у меня нет ни тени сомнения. Если бы я мог предложить тебе что-то вместо этого, хотя бы, к примеру, то, что предлагал тебе Ахмед…

Ксения жалко улыбнулась.

– Ахмед ничего мне не предлагал. Я его и видела-то всего однажды и мельком.

– Предлагал или нет, но дал бы тебе довольство и покой. Это не так мало, как тебе кажется по неопытности. А моя жизнь далека от того и другого.

– Тебе придется сейчас уехать, бежать? – перебила она. – Но я…

– Но ты ничего не боишься и пойдешь за мной в огонь и воду. – Глаза у него сделались совсем ледяные. – В этом нет ни малейшей необходимости. Такие порывы от не любимой женщины только обременяют. Лучше если ты не станешь питать пустых иллюзий на мой счет. Бросить тебя на произвол судьбы мне не позволяют…

– Синеглазые ангелы?

Она улыбнулась еще более жалкой улыбкой.

– Я доставлю тебя в Европу, – сказал он. – Возможно, паромом. Если пойму, что паромом слишком рискованно, то как-нибудь иначе. В Аликанте или в Марсель. Оттуда поедешь куда хочешь.

– Я хочу с тобой. – Ксения удивилась тому, как твердо звучит ее голос. – Куда – не имеет значения.

– Да черт тебя возьми! – Он резко поднялся с кровати, заходил по комнате. – Имеет это для тебя значение! Имеет! Мои перспективы самые мрачные, пойми же! Ты ведь сама слышала.

– Ага, – кивнула она. – Твой Док сказал, чтобы ты спасал свою шкуру.

– Что я и собираюсь сделать. В очень узком коридоре возможностей. И вот только тебя мне при этом недоставало.

– Ты уедешь прямо сейчас? – спросила Ксения.

– Да.

Он сказал, что доставит ее в Европу. Он уезжает прямо сейчас. Значит, сейчас они уезжают вместе. Господи, какое счастье!

– Тогда пойдем, – сказала она. – Мне собраться – только подпоясаться.

– Ты не должна так ко мне относиться. – В его голосе мелькнула тревога. – После того, что я сделал…

– Не тревожься, – сказала Ксения. – Когда придет время, ты меня просто прогонишь. Но ведь оно еще не пришло?

Он молчал, глядя в светлеющее окно. Она смотрела ему в спину, затаив дыхание.

– Что за воспоминания у тебя связаны с песчаной розой? – спросил он, обернувшись.

Голос его звучал с обычной бесстрастностью. Ксения вздохнула с облегчением.

– Папа для меня нашел такую, – ответила она. – Точно такую, правда. И лепесток так же был отвернут. Я ее положила на его могилу. Она в песок ушла прямо у меня на глазах, исчезла. И вдруг ты мне ее вернул. Я не знаю, что это значит.

Он пожал плечами.

– Значит то, что значит для тебя.

– Берберка на базаре сказала, что я теперь от болезней не умру, – вспомнила Ксения.

– Однако же входить в чумной лазарет в надежде на берберские амулеты не стоит. Собери, пожалуйста, свои вещи. Я вернусь через час. – Он пошел к выходу из комнаты, у двери обернулся. – Заберу твои документы, они готовы.

– Спасибо.

– Я записал тебя своей женой, – с той же бесстрастностью сказал он.

– К-кем? – От неожиданности у нее клацнули зубы. – Но… почему?!

– Не почему, а зачем. Это упрощает совместные передвижения.

– Но ведь никаких документов… Ведь ты просто сказал… Разве этого достаточно?.. – пролепетала Ксения.

– В Алжире для всего достаточно денег.

Он открыл дверь.

– Может быть, уйдем сразу вместе? – попросила она. – Я очень-очень быстро соберусь! За десять минут. Даже за пять!

– У тебя часы внутри, я помню. – Впервые за эту ночь он улыбнулся той краткой улыбкой, которую Ксения видела лишь однажды и за которую жизнь была готова отдать. – Вернусь за тобой через час. Не бойся, Кэсси.