Текст книги "Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820"

Часть пятая
Русские в Варшаве

Костюшко и Александр (1815)

Переписка Александра и Костюшко в 1814 году – Курган – Совет министров – Новосильцев – Чубук господина Ланского

Находясь у родителей мужа и занимаясь воспитанием троих детей, я снова, полная печали, принимаюсь за изложение событий, случившихся в Польше после отречения Наполеона.

Император Александр объявил, что принимает наше отечество под свое непосредственное покровительство. Во время пребывания в Париже он проявил по отношению к полякам самое лестное внимание.

Узнав об этом, генерал Костюшко счел своим долгом обратиться к русскому императору со следующим письмом:

«Государь! Если я из своего скромного убежища осмеливаюсь обратиться к великому монарху, объявившему себя покровителем человечества, то только потому, что мне хорошо известно его великодушие. Я начинаю с прошения у Вашего Величества трех милостей. Во-первых, даровать полякам общую амнистию без всяких ограничений и признать свободу за теми крестьянами, которые рассеяны в иностранных армиях, как только они возвратятся на родину. Во-вторых, провозгласить Ваше Величество королем польским, ввести конституцию, аналогичную той, которая существует в Англии, и учредить на казенный счет школы для образования крестьян. В-третьих, уничтожить крепостную зависимость крестьян в течение десяти лет и предоставить им права собственности на землю, которой они пользуются.

Если мои мольбы будут услышаны, я приду сам, несмотря на свою болезнь, с благодарностью броситься к ногам Вашего Величества и воздать почтение и преданность моему государю.

Если мои слабые способности могут еще принести некоторую пользу, я тотчас же отправлюсь к своим соотечественникам, дабы верно служить отечеству и моему государю.

Костюшко, Бервиль, 9 апреля 1814».

Александр ответил на это письмо 3 мая. Очень искусный в деле политического кокетства, он намеренно выбрал для ответа день, особый для поляков по воспоминаниям, дабы придать еще больше блеска своим обещаниям и овладеть личным расположением Костюшко. Вот его ответ:

«С чувством большого удовольствия отвечаю, генерал, на ваше письмо. Ваши самые заветные желания исполнены. С помощью Всемогущего я надеюсь восстановить храбрую и почтенную нацию, к которой вы принадлежите. Я дал в этом торжественное обязательство, и благосостояние вашей родины всегда занимало мои мысли: только одни политические обстоятельства препятствовали исполнению моих намерений. Этих препятствий более не существует: они устранены двумя годами страшной и славной борьбы. Еще немного времени, и поляки получат обратно свою родину, свое имя, а я буду иметь счастье доказать им, что тот, кого они считали своим врагом, предав забвению прошлое, теперь осуществит их желания. Как бы я был рад иметь вас, генерал, своим помощником. Ваше имя, характер, способности были бы моей лучшей поддержкой.

Примите, генерал, уверение в моем к вам уважении.

Александр».

Вышеприведенные слова не допускали сомнения в намерениях того, кто их написал и подписал. Очарованный и увлеченный Костюшко отправился в Париж с предложением своих услуг императору, который из особого уважения к защитнику всех свобод (Костюшко принимал участие в войне за освобождение Америки) приказал поставить почетный караул перед отелем, где жил генерал.

Хорошо понимая впечатление, которое произведет в Польше это высокочтимое имя, Александр с готовностью принял великодушное предложение благородного патриота, открыл ему свои планы и пригласил ехать с собой на Венский конгресс, где должна была окончательно решиться наша судьба.

Но, убедившись вскоре, что намерения императора Александра не соответствовали или не могли соответствовать его пылким патриотическим мечтам, Костюшко устранился и не захотел связать свое имя с теми призрачными обещаниями, которыми государь не переставал нас осыпать. С горечью в сердце он возвратился в Швейцарию, где спустя несколько лет умер на руках верных друзей, оставив после себя имя, вокруг которого никогда не исчезнет ореол любви и почтения.

Поляки добились у императора позволения перевезти останки Костюшко на родину, которую он нежно любил и защищал с таким жаром. Прах был погребен в Краковском соборе, рядом с могилой Понятовского.

Чтобы увековечить драгоценную память об этом патриоте, решено было в его честь воздвигнуть памятник-курган, который постоянно напоминал бы грядущим поколениям о заслугах и самоотвержении народного героя. Для устройства памятника потребовались десять лет и огромные суммы денег. В подписке на памятник приняли участие все классы общества, и Александр первым подписался на листе пожертвований, внеся тем самым свою лепту. Не лишенный величия души, Александр обладал качеством, редко встречающимся у государей: он понимал возвышенные чувства и они не вызывали у него подозрений.

Как только судьба нашей страны решилась на Венском конгрессе, император Александр принял титул короля Польского. Желая придать правительству национальный характер, он назначил совет, в котором принимали участие трое самых безупречных его члена: князь Чарторижский (Адам), граф Вавржецкий и князь Любецкий, а в качестве председателя был назначен русский сенатор Ланской.

Новосильцев также принимал участие в этом совете. Природа не была щедра к этому человеку и, одарив его отталкивающей наружностью, как бы желала предупредить тех, кого могли ввести в заблуждение его хитрость и двуличность. Он был кос, но косил особенным образом: в то время как один его глаз льстил, другой старался прочитать в душе собеседника самые сокровенные мысли. Мне его представил князь Чарторижский, и в первое время его пребывания в Варшаве Новосильцев часто бывал у меня, желая, по-видимому, узнать, о чем думали и говорили собиравшееся у меня гости.

Признаюсь, в продолжение нескольких месяцев я находилась под его чарующим влиянием и верила, что он предан нашим интересам. И более опытные люди попались на эту удочку и не так скоро раскусили его. Побочный сын графа Строганова Новосильцев получил воспитание за границей на средства этого вельможи. Пребывание в Англии придало ему вид настоящего джентльмена.

Его отвратительное влияние продолжалось в Польше двадцать лет. Гнусный и корыстолюбивый доносчик, он постоянно изобретал заговоры, чтобы держать правительство в тревоге, и, компрометируя молодых студентов, заставлял несчастных матерей выкупать жизнь и свободу детей за свои жалкие сбережения.

Устроившись в Варшаве, Ланской вызвал сюда своих жену и детей, которые были, увы, уродливы, как патагонцы. Несмотря на монгольский тип – выдающиеся скулы и маленькие китайские глазки, – лицо Ланского излучало приветливость честного человека, и он принадлежал к небольшому числу русских, которые по справедливости считались вполне достойными людьми. Тем не менее его внешность была настолько грубой, что от самой его кожи, казалось, исходил медвежий запах.

Я вспоминаю теперь, как однажды, собираясь с визитом к госпоже Ланской, я была предупреждена, что Ланской, как настоящий сатрап, позволяет себе входить в салон с трубкой в зубах, рассчитывая на снисхождение находящихся там дам, и, во избежание этого, явившись туда, сразу напустила на себя чопорный тон. Комната, в которой находилась госпожа Ланская, была пропитана таким сильным запахом табака, что не оставалось ни малейшего сомнения в привычках Ланского.

Лакей поспешил доложить о моем приезде, и хозяин успел скрыться. Я застала в гостиной много народа, а также Новосильцева, у которого стала допытываться с несколько преувеличенной настойчивостью о причине отвратительного запаха, которым пропиталась вся гостиная. Я настаивала на внимательном осмотре каминных труб, причем высказала предположение, что запах мог проникнуть к ним из солдатской караульни, находящейся во дворе дворца Брюля, занимаемого президентом.

Имею основание думать, что меня поняли правильно, так как с тех пор Ланской больше не курил в гостиной, а меня потом не раз благодарили дамы, которые, не решаясь выразить своего неудовольствия, были вынуждены глотать бесконечные клубы дыма.

Венский конгресс (1816)

Князь Чарторижский на конгрессе – Переписка князя с лордом Греем и лордом Холландом – Князь Меттерних – Принц Талейран – Лорд Каслри – Конгресс танцует – Государи и женщины – Турнир – Известие о высадке Наполеона – Да здравствует польский король! – Новая конституция

Князь Чарторижский, ослепленный своими иллюзиями и думая, что уже достиг цели, к которой были направлены все его мысли и действия, последовал за императором Александром на Венский конгресс, где началась беспрерывная борьба между мечтами и действительностью.

Видя, что намерения Александра совсем не соответствуют его мечтам, и страстно желая привлечь на сторону Польши Англию, князь возобновил частную переписку с лордом Греем и лордом Холландом, при этом задавшись целью доказать им, что для спокойствия Европы необходимо остановить поступательное движение России, восстановив независимую Польшу в качестве оплота европейской цивилизации.

Эти письма, которые я видела в копиях, князь имел неосторожность доверить своему секретарю, состоявшему при нем много лет. Поведение и характер этого человека не давали повода сомневаться в его преданности, а между тем письма были похищены и переданы Новосильцеву, который воспользовался ими как главным орудием обвинения, направленного против министра и друга, пользовавшегося полным доверием Александра.

Имея возможность в продолжение многих лет оценить достоинства и способности Чарторижского, император сделал его с самого начала открытия сейма участником всех трудов, имевших своей целью будущее устройство Польши. Чарторижский, вся жизнь которого была направлена на то, чтобы быть полезным своей родине и служить ей со всем пылом преданного сердца, напоминал античного героя, который пожертвовал родине всеми своими привязанностями: сильно ошибались те, кто подозревал в трудах князя какие-либо корыстные цели.

Между тем выяснилось, что планы собравшихся в Вене представителей европейских кабинетов резко отличаются от намерений русского императора. Все сходились во мнении о несправедливом разделе Польши и, считая совершенно недопустимым создавшееся за последние годы в Польше положение вещей, пришли к убеждению в необходимости восстановить свободную и независимую Польшу в ее прежних границах.

Князь Меттерних от имени своего государя торжественно заявил, что не остановится перед самыми серьезными жертвами, если в Польше не будет учреждено национальное правительство.

Со своей стороны Талейран от имени Франции настаивал на восстановлении Польши, доказывая, что разделение ее послужит прелюдией для всеевропейского переворота, и заявляя, что французский король, с таким трудом восстановленный в своих правах, может принять участие в этом деле только с правом совещательного голоса.

Так как в Англии общественное мнение всегда более или менее влияет на политику кабинета, то лорд Каслри, говоря о Польше, настаивал на необходимости загладить величайшее политическое преступление, когда-либо омрачавшее собой летописи цивилизованного мира. Благородный лорд требовал, чтобы участники конгресса приняли такую систему государственного устройства Польши, которая оказала бы им честь в глазах всего мира.

Между тем Пруссия, тесно связанная своими интересами с Россией, хранила молчание, счастливая уже тем, что избегла полного уничтожения, которым ей угрожал Наполеон.

Среди этих серьезных занятий конгресс, как тогда зло шутили, танцевал. Мы были осведомлены обо всем, что там происходило: каждый имел там друзей или знакомых, которые спешили сообщить нам всё до мельчайших подробностей.

Государи, как дети, впервые вырвавшиеся из-под надзора наставников, наслаждались, чувствуя себя наконец хозяевами в доме. Великан, так долго тревоживший их, более не существовал, и их некому было теперь сдерживать. Счастье их было полным, и они забавлялись, ничего не боясь.

Каждый государь выбрал себе даму сердца. Александр удостоил своим вниманием княгиню Аисперг, отличавшуюся всеми добродетелями; она была так благоразумна и так некрасива, что этот выбор удивил всех и многие посмеивались, вспоминая знаменитую мадемуазель Бургоэн, скомпрометировавшую императора во время его пребывания в Париже[47]47
  Мари-Тереза Бургоэн (1781–1833), знаменитая драматическая и комическая актриса; стала любовницей Александра после того, как он увидел ее игру в Эрфурте.


[Закрыть].

Прусский король влюбился в прелестную Юлию Зичи, все мелкие государи последовали его примеру, и вскоре конгресс превратился в собрание любовных интриг, с той только разницей, что каждое утро послы обменивались дипломатическими нотами, с которыми государи знакомились второпях, досадуя, что их отрывают от удовольствий. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах дела конгресса почти не двигались вперед.

Венский двор блеснул такой роскошью, которой от него совсем не ожидали: казалось, еще недавно его гибель была близка и он исчерпал все свои сокровища, но выяснилось, что это совсем не так. Император Франц давал роскошные праздники, среди которых особенно запомнился турнир: знать соперничала на нем друг с другом в блеске и великолепии. Старинные доспехи, роскошное убранство лошадей, оружие, богато украшенное драгоценными каменьями, – все это при случае могло бы служить богатым выкупом за знатных пленников. Этот ослепительный праздник устроили в огромном императорском манеже. Публика получила билеты от двора, и красивейшие дамы в бриллиантах с ног до головы раздавали роскошные призы.

Среди этих забав и роскошных увеселений к Талейрану прибыл курьер с донесением: Наполеон высадился во Франции! Казалось, средь бела дня на безоблачном небе сверкнула молния и сразу уничтожила людей, совсем не ожидавших такого удара и уже успевших забыть свои неудачи и унижения.

Лев только притворился мертвым и теперь, грозно рыча, встал во всем своем великолепии! Всё пало ниц при его приближении. Прошло время дипломатических нот и переговоров – все потеряли головы и обратились в повальное бегство. Курьеры бросились по всем направлениям, чтобы задержать войска, направлявшиеся по домам. Можно без преувеличения сказать, что государи и послы спали в это время в шляпах и со шпагами – настолько все перепугались!..

Такова была развязка знаменитого конгресса, завершившегося появлением на свет трактата 1815 года, трактата, родившегося под впечатлением панического ужаса, вызванного неожиданным возвращением Наполеона. Этот трактат решил судьбу Польши.

Принимая во внимание затруднения, встретившиеся в начале заседаний конгресса, Александр и не мечтал о таком быстром и неожиданном повороте дел и сразу объявил себя королем страны, отданной ему без всяких оговорок и ограничений. Он создал большой шум вокруг предполагаемого восстановления Польши, делая при этом вид, будто считает этот акт главнейшим и прекраснейшим для того, чтобы обеспечить бессмертие своему имени, в сущности же весь конгресс закончился только еще одним разделом Польши. Увеличив свою империю четырьмя миллионами подданных, император Александр не стал затевать спор с участниками конгресса о свободном владении остальными областями, но так как необходимо было оправдаться перед теми, кому он много раз обещал больше того, что мог исполнить, император объявил, что в настоящий момент спокойствие Европы не позволяет ему соединить всех поляков в одно самостоятельное государство.

С этим важным известием тотчас же был отправлен курьер к президенту, в Сенат и к Новосильцеву. Он прибыл в Варшаву к вечеру. Начали обсуждать, каким образом опубликовать содержание этого важного послания с возможно большей торжественностью. Новосильцев, бравший на себя инициативу во всем, решил, что лучше всего сообщить об этом в театре во время антракта криками: «Да здравствует король Польский!» Это была странная выдумка…

Кроме того, такой способ извещения о столь важном событии произвел – и вполне заслуженно – впечатление какой-то насмешки, потому что, действительно, вся эта история представляла собой одну сплошною комедию. Но – с другой стороны – кто же мог предположить, что императорский комиссар позволит себе такую скверную шутку?

Все так и произошло, а так как в партере было много лиц подкупленных, а еще более – недалеких, то сообщение встретили неистовыми криками и аплодисментами, только в ложах публика оставалась безмолвной и равнодушной. В бурных манифестациях, разразившихся в партере, не принял участия никто из тех, кто пользовался влиянием в общественном мнении. Как ни старался Новосильцев, поощряя всех взглядами своих косых глаз, расточая улыбки и пожимая руки, все же в зале скоро водворилась тишина.

Некоторые из адъютантов императора, находившиеся в Варшаве, расхаживали по зале и заходили в ложи, но смущенные холодным приемом и не зная, как себя дальше держать, возвращались на свое место с чрезвычайно растерянным видом.

Вот каким образом узнали мы о событии огромной важности, увы, почти не изменившем нашего шаткого положения, если не считать того, что нам была обещана конституция, основанная на народном представительстве. Представительное правление, подобное тому, какое существовало в Англии, в то время было коньком Александра, и он играл в конституцию, как девочки играют в «леди».

Лица, преданные Александру, утверждали, что его намерения и планы простирались гораздо далее, чем обещания, но он должен быль действовать осторожно и медленно ввиду неудовольствия, которое зародилось в России в отношении его пристрастия к полякам.

Я не берусь оспаривать этого мнения, но полагаю, что если бы Александр искренне хотел восстановить Польшу, он прежде всего не вручил бы власть своему брату Константину, прекрасно зная, что тот будет злоупотреблять ею и что его характер и идеи противоречат великодушным и либеральным намерениям императора.

Тринадцатого мая 1815 года Александр подписал основы конституции, по которой должно было управляться наше королевство. В этом акте мы не без удивления обнаружили лестные обещания, сближавшие, насколько это было возможно, содержание этого трактата с содержанием Конституции 3 мая 1791 года – предметом глубокого уважения каждого польского патриота. Но уже следующий параграф рассеял все наши надежды. Он гласил, что конституция представляет собой священные узы, навсегда связующие королевство Польское с Российской империей!

При всем том, если бы эта конституция применялась вполне добросовестно, поляки были бы удовлетворены, но когда в день опубликования мы заметили, что некоторые параграфы ее искажены, а другие – совсем исчезли, наше неудовольствие достигло высшей степени (Хартия прошла через руки Новосильцева).

Пребывание императора Александра в Варшаве (1815)

Прибытие императора – Церемониал – Бал в Ассамблее – Великий князь Константин – Русская дисциплина – Образование нового министерства – Князь Адам Чарторижский – Зайончек – Госпожа Зайончек – Любовница великого князя – Месть Константина

Александр вступил в Варшаву в двойном ореоле великодушного миротворца и милостивого восстановителя Польши. Самоуверенность, которая дается счастьем, и грация манер еще более увеличивали обаяние императора.

Перед нами был не юный и доверчивый принц, так недавно стремившийся навстречу опасности, а монарх в расцвете лет, испытанный несчастьем и осыпаемый теперь милостями судьбы.

Его приняли с почтительной и спокойной приветливостью, не имевшей ничего общего с энтузиазмом, который возбуждал Наполеон.

До того времени долго обсуждали вопрос, как чествовать прибытие Александра. Одни предлагали, чтобы дамы в нарядах славянских богинь встретили его с хлебом и солью в знак мира и союза двух северных народов, но этот способ нашли чересчур театральным и отклонили его. Другие хотели воскресить в честь императора старинные церемонии, которыми некогда сопровождалось избрание королей, но Новосильцев отверг этот план, так как, по его мнению, не следовало смешивать воспоминания с надеждами. Решили тогда остановиться на обычных формах торжества, то есть на иллюминации с транспарантами и даровых зрелищах.

Город устроил великолепный бал в танцевальных залах Большого театра, убранного по этому случаю с необыкновенным вкусом и изяществом. Император приехал со своим штабом польских генералов, в польском мундире и совсем без орденов, только в одной ленте Белого Орла, как бы заставляя этим забыть, что он царствовал и над другими народами, и желая возбудить в нас любовь и доверие к себе. Его обворожительные манеры, мягкое и приветливое выражение лица произвели на всех неизгладимое впечатление, и, будем откровенны, легкость, с которой мы, поляки, поддались очарованию, довершила остальное. Я думаю, что в тот день Александр, увлеченный силой произведенного им впечатления, сам искренне мечтал о свободной и независимой Польше, в которой он нашел верных подданных.

На этом балу мы впервые увидали великого князя Константина, исполнявшего обязанности флигель-адъютанта при своем августейшем брате. При шпаге, в узком, наглухо застегнутом мундире, он не спускал глаз с императора, выжидая его приказаний; казалось, ему нравилась чопорная, напыщенная осанка, которая создается привычкой к военной службе. Оттого он никогда и не уклонялся от исполнения этой обязанности, и каждый раз, когда император приезжал в Варшаву, великий князь никому не уступал своего места, называя это «своим долгом», доставлявшим ему «величайшее наслаждение». Поэтому же он никогда не танцевал, постоянно находясь у дверей зала, чтобы не пропустить выхода своего повелителя.

Проходя мимо, я позволила себе подшутить над ним, и он ответил мне невозмутимо серьезным тоном: «Служба прежде всего, и даже сам император не заставит меня нарушить долг службы».

Любовь великого князя к дисциплине доходила до того, что он счел бы преступлением хоть на минуту покинуть свой пост, даже по просьбе брата. Смотр войскам равнялся для него битве, и, не отличаясь храбростью, он любил в этом опасном деле только то, что в некоторой степени напоминало сражения. Его необычайная строгость к солдатам происходила не только от природной жестокости, но и от того, что он придавал огромное значение всем мелочам.

Если бы Константин обладал характером Александра, он все-таки сумел бы примирить с собой поляков. Возможно даже, что горячий патриотизм, который мы вносили во все отважные и безрассудно смелые предприятия, с течением времени потерял бы свою остроту, если бы наше правительство не применяло по отношению к нам такого произвола, а относилось бы с большим сочувствием к тем установлениям, которые нам были обещаны.

Будем надеться, что Провидение в своих неисповедимых путях сохранит нас от непредвиденных опасностей и воздаст нам сторицей за все перенесенные мучения.

Первое пребывание императора в Варшаве внесло значительные изменения в администрацию королевства. Временное правительство заменили постоянным. Ланской удалился, будучи назначен губернатором одной из провинций обширной империи – я не знаю точно, куда именно, – и, наверное, был там более на месте, чем у нас в Варшаве.

Армия имела начальника в лице великого князя, оставалось только назначить наместника королевства и сформировать Совет министров. Император назначил почти всех тех, кто исполнял обязанности министров во время краткого существования Великого герцогства Варшавского: Игнатий Соболевский стал государственным секретарем, Матусевич – министром финансов, Мостовский – военным, граф Станислав Потоцкий, мой свекор, – министром народного просвещения, министерство юстиции было поручено человеку (Вавржецкому), который до сих пор не принимал никакого участия в делах Польши, так как находился на службе в России и приехал в Варшаву, когда Александр организовывал временное правительство. К нему относились не особенно дружелюбно, хотя его благородный характер и заслуги, оказанные отечеству во время войны 1794 года, должны были бы примирить с ним общество и заставить забыть о том положении, которое он до этого времени вынужден был занимать.

Все остальные министры были людьми выдающегося ума и серьезного образования, а их патриотизм и незапятнанное прошлое вызывали самые радужные надежды во всей нации, которая могла лишь приветствовать выбор Александра. Но, к несчастью, подобно Наполеону, он нашел необходимым назначить для наблюдения за действиями польского правительства своего представителя под именем императорского комиссара и, что хуже всего, назначил на этот важный пост Новосильцева.

Его роль, в сущности, сводилась к тому, чтобы облегчить сношения между Польшей и Россией, но благодаря своей хитрости и ловкости он втерся в Совет и знал все, что там происходило.

Как ни была ничтожна та свобода, которой добилась Польша, все же русская партия питала к ней скрытую зависть, и Новосильцев, тайный агент этой партии, поставил себе задачу подготовить разрыв между императором и Польшей.

Назначение наместника стало первым актом, задевшим общественное мнение. Трудно было найти на этот пост более достойного человека, чем князь Чарторижский. Близкий друг императора, посвященный во все политические тайны, известный своими гражданскими добродетелями, обширным образованием и бескорыстием, князь Чарторижский соединял в своем лице все качества достойного представителя государя. Вероятно, таково и было первоначальное намерение Александра, но, поддавшись с первого же дня гибельному влиянию, он пожертвовал другом предубеждениям своего брата. Само собой разумеется, что Чарторижский никогда не сделался бы орудием в руках деспотической власти и не действовал бы как великий князь, который не подчинялся тому или другому порядку вещей только потому, что не понимал его.

Князь Чарторижский сохранил за собой только место в Сенате, потеряв всякое непосредственное влияние на дела. Кроме того, он остался попечителем Виленского университета, и этот незначительный пост сделал его arbitre suprem народного просвещения: восемь миллионов поляков и русских в продолжение многих лет были обязаны ему самым тщательным воспитанием, основанным на развитии благороднейших чувств.

Константин с подозрением относился к тем, кто своей знатностью был обязан исключительно времени. Он никогда не мог скрыть своей неприязни к знатным польским фамилиям и потому внушил императору, что на пост наместника необходимо выбрать преданного России скромного военного, который беспрекословно исполнял бы все отданные ему приказания.

Выбор пал на дряхлого бесхарактерного старика, лишенного всякого понятия об управлении, но зато его преданность заранее обеспечивала беспрекословное послушание династии: вполне заслуженно говорили, что полученный пост выше его способностей, но как награда – ниже его заслуг.

Выскочка из солдат, выведенный в люди бесчестным Браницким, Зайончек последовал за Бонапартом в Египет, но ничем не выделился среди других офицеров. Вернувшись в Польшу, он снова вступил в армию, преобразованную Наполеоном; при отступлении из Москвы лишился ноги, и это несколько смягчило оскорбительные слухи о его двуличном поведении во время Войны за независимость.

Его жена заслуживает занять место в моих воспоминаниях, и если история не занесет ее на свои страницы, то все, кто знали ее близко, подобно мне, должны по справедливости упомянуть о достоинстве, с которым она держалась на своем высоком посту.

Она оказывала на своего мужа огромное влияние, постоянно борясь с раболепством, с которым он исполнял самые незаконные распоряжения, нарушая при всяком случае конституцию и открыто заявляя, что всем обязан императору Александру и служит теперь ему с тем же усердием и преданностью, с какой раньше служил Наполеону.

Эта беспрерывная борьба часто разражалась жестокими семейными бурями. Госпожа Зайончек, изгнанная в одну дверь, врывалась в другую и говорила мужу слова, которых никто другой не решился бы сказать и которые не всегда оставались без внимания.

Отличаясь тактом и развитым чувством меры, она держала себя знатной дамой со знатными, с нами же была очень скромна. Внезапное возвышение ни в чем не изменило ее привычек и отношения к людям. Происходя из простой семьи, она сохранила связи со своими родственниками; не отказываясь от них, она тем не менее никогда не выдвигала их.

Благородная и бескорыстная, госпожа Зайончек гораздо более заботилась о репутации своего мужа, чем о личных выгодах, которые в ее положении были столь соблазнительны. Легкомысленная в своих склонностях, стойкая в чувствах и мнениях, она представляла странную смесь женской пустоты и кокетства с необычайной твердостью и благородством характера.

Наполовину министр, наполовину Нинон (но без ее известности), она с увлечением занималась туалетами и, несмотря на свои шестьдесят лет, нередко заводила любовные интрижки, никогда, однако, не упуская случая оказать услугу своему мужу.

Вдовствующая императрица, чрезвычайно строгая в соблюдении приличий, во время пребывания в Варшаве приняла ее чрезвычайно милостиво и даже благодарила за то, что она воспротивилась настояниям великого князя и отказалась ввести в свет его любовницу-француженку, которая по своему происхождению не могла рассчитывать на благосклонный прием в салонах.

Вот как все это произошло.

У наместника назначен был большой бал, и Новосильцев, всегда очень любезный, взялся достать пригласительный билет для любовницы великого князя госпожи Фридрихе. К счастью, госпожа Зайончек вошла в кабинет мужа как раз в тот момент, когда они обсуждали этот вопрос, и, видя, что муж склоняется к доводам Новосильцева, заявила, что если он исполнит подобную неприличную просьбу, то она скажется больной и не придет на бал, разве что великий князь пошлет ей письменный приказ с собственноручной подписью, дабы она могла потом оправдаться на балу перед дамами.

Галантный Меркурий ретировался ни с чем, а госпожа Зайончек выслушала все упреки мужа, предсказывавшего ей всевозможные несчастья, но оказалось совсем наоборот: ее настойчивость в этом деле скоро стала известна не только в Варшаве, но и в Петербурге, и доставила ей всеобщее уважение.

Великий князь не без досады подчинился, так как прекрасно понимал все неприличие своего намерения. Он сильнее, чем кто-либо другой, чувствовал, на чьей стороне правда, но слишком слабохарактерный, чтобы отказать в чем-либо своей любовнице, рассчитывал на трусливую снисходительность наместника и совсем не предвидел, что его жена выставит такое непреодолимое препятствие. Слишком хитрый, чтобы сразу проявить свое злопамятство, он стал готовить свою месть медленно.

Спустя некоторое время после вышеописанного случая город давал в честь Константина бал, на котором госпожа Зайончек должна была принимать гостей. Как и следовало ожидать, госпожа Фридрихе не была приглашена.