Текст книги "Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820"

Императорская партия в вист

Новые балы – Смотр войскам – Голландские депутаты – Ставка – Наследник Баварского престола – Приближенные Наполеона – «Comte de Comminges» – Так называемые принцы крови – Гасконский акцент Мюрата – Его эффектные восклицания

За балом Талейрана последовали два других: у принца Боргезе и принца Мюрата. На первом балу я не была по болезни, что же касается второго, то, по мнению свекрови, мне следовало присутствовать на нем, дабы до конца выдержать принятую на себя роль и ничем не нарушить холодно-учтивых отношений между нами и нашим гостем.

Дороги продолжали оставаться непроходимыми, и император не покидал города, выходя из замка только для смотра войск на Саксонской площади. Хотя смотры происходили ежедневно, народ собирался всякий раз, как только показывался Наполеон. Его провожали до замка восторженными криками, ясно говорившими, насколько стали дороги нации его слава и наши надежды. Казалось, он совсем не тяготится этими овациями, хотя часто они оказывались причиной немалого беспорядка.

Кроме балов при дворе раз в неделю устраивались собрания. Вечер начинался прекрасным концертом и кончался партией виста. В замке никогда не танцевали.

Император привез с собой полный оркестр под управлением знаменитого композитора Паэра. Исполняли исключительно итальянскую музыку, которую Наполеон страстно любил. Во время игры он внимательно слушал, аплодировал с видом знатока, и, казалось, музыка имела могучее влияние на его душевный мир.

Однажды мы видели этому пример на одном из собраний.

Наполеону доложили, что генерал Виктор, посланный с необычайно важной депешей, захвачен пруссаками. Получив это известие, император вышел из себя. Ведь это была если не измена, то во всяком случае непростительная неосторожность!

В тот же день перед собранием императору должны были представиться к аудиенции голландские депутаты, чтобы поздравить его с Йенской победой. Было около десяти часов. Мы давно ждали императора и уже начинали подозревать, что происходит что-то неладное, как вдруг дверь с шумом открылась и толстые голландцы в своих ярко-красных мундирах скорее выкатились, чем вышли оттуда. Император подталкивал их, крича довольно громко: «Идите же, идите!»

Вероятно, в дверях произошло замешательство как раз в тот момент, когда император подошел к ним, так как он имел привычку ходить очень быстро. Бедные депутаты, потеряв головы, повалились один на другого.

Во всякое другое время эта сцена вызвала бы только смех, но в этот момент голос и выражение лица императора не обещали ничего хорошего, и, говоря правду, мы предпочли бы совсем не присутствовать при этой сцене. Но, к счастью, музыка быстро успокоила Наполеона, и по окончании концерта, прежде чем сесть за вист, он обошел всю залу и со своей обычной обворожительной улыбкой сказал несколько любезных слов дамам, которых особенно отличал.

Вечер, как я уже сказала, заканчивался обычно игрой в карты. Император сам назначал утром, кто из дам вечером составит с ним партию, причем выбирал обыкновенно одну старую и двух молодых. Я научилась кое-как играть, и в первый же раз, когда удостоилась чести быть приглашенной к императорскому висту, у меня вырвался очень смелый ответ, который, по-видимому, был принят благосклонно, так как с тех пор я неизменно занимала место за карточным столом императора. Когда сдавали карты, Наполеон повернулся ко мне и спросил:

– На что мы играем?

– Ну, конечно, государь, на какой-нибудь город, провинцию или королевство!

Он засмеялся.

– А если я проиграю? – спросил он, бросив на меня проницательный взгляд.

– О, ваше величество в таком выигрыше, что если даже я проиграю, то вам ничего не стоит заплатить и за меня.

Этот удачный ответ доставил мне неизменную милость императора: как в Польше, так и в Париже он оказывал мне исключительное внимание и любезность.

Все заметили, что графиня Валевская никогда не назначалась играть в карты с императором, и подобное соблюдение приличий всем импонировало.

Было очень интересно наблюдать, как мелкие немецкие принцы, следовавшие под разными предлогами за штабом, пресмыкались перед императором, когда он играл в карты. Между ними находился и предполагаемый наследник баварского престола, почтительно целовавший руку Наполеона всякий раз, когда ему удавалось ее поймать, и при всем этом дерзнувший быть влюбленным в графиню Валевскую. Разумеется, подобное соперничество только забавляло императора. Принц, и без того имевший убогий вид, был к тому же косноязычен и глух.

Наблюдая за всеми, кто составлял свиту императора, я вынесла интересное и на первый взгляд странное заключение: с наибольшим достоинством держались и менее всех раболепствовали перед императором не знатные родовитые сановники, примкнувшие к нему ради его удач, и не иностранные принцы, выпрашивавшие у него короны, а как раз новоиспеченные вельможи: маршалы и сановники, выведенные им в люди. Только Савари, казалось, ловил его взгляд, все же остальные держали себя почтительно, но с достоинством и без низкопоклонства.

Кроме иностранных послов и некоторых высокопоставленных сановников, также игравших в карты, никто не садился в присутствии императора, даже его зятья. Это, по-видимому, нравилось Мюрату, который не терял случая порисоваться: он все время принимал красивые позы, желая этим еще более подчеркнуть стройность своей фигуры. Маленький Боргезе приходил в ярость, но сесть все же не осмеливался.

После игры в карты ужинали, причем Наполеон никогда не занимал места за столом, а ходил по залу, разговаривая с дамами, и забавлялся тем, что задавал им массу вопросов, которые подчас принимали щекотливый характер, так как он требовал необыкновенно точных ответов. Он хотел знать, что они делают, читают, о чем думают и что больше всего любят.

В один из таких вечеров, облокотившись на спинку моего стула, он задал мне несколько вопросов относительно моего чтения и, рассказывая о прочитанных им романах, заметил, что из всего, что ему попадалось, самое сильное впечатление на него произвел роман «Comte de Comminges»[26]26
  Имеется в виду роман Клодин де Тансен «Записки графа де Комменжа», 1735 года, который вышел анонимно.


[Закрыть]. Он читал его два раза и каждый раз оказывался растроган до слез. Я не была знакома с этой книгой и, понятно, что, вернувшись домой, первым же делом отправилась рыться в библиотеке свекра. К несчастью, этого романа там не оказалось, и только много лет спустя мне удалось достать его, и я также плакала над ним.

Моя свекровь единственная из всех варшавянок сохранила свой салон, и поэтому ей пришлось давать танцевальные вечера. Масса иностранцев, наводнивших Варшаву вслед за дипломатическим корпусом, жаждала развлечений. Принцы крови не пропускали ни одного собрания, но, чтобы не уронить своего достоинства, танцевали только на придворных балах.

Моя беременность не позволяла мне предаваться развлечениям этого рода, и поэтому я была вынуждена занимать самых неинтересных гостей – такова уж почти всегда судьба хозяек дома. Принц Мюрат, ничуть не сконфуженный неудачей своей глупой выходки, воспользовался этим и осыпал меня пошлыми любезностями. Я ничуть не пыталась скрыть скуки, одолевавшей меня во время его излияний, что, конечно, в конце концов не могло укрыться от него, и тогда, приняв мелодраматическую позу, он произнес следующую смешную фразу, еще более подчеркивающую его гасконский акцент: «Госпожа Александр! Вы не честолюбивы, вы не любите принцев».

Мои друзья много смеялись, когда я рассказывала им эту историю.

Потом, в Париже, мне рассказали о Мюрате еще нечто подобное. В тот день, когда Мюрат был провозглашен неаполитанским королем, какая-то красавица назначила ему свидание, а так как заботы о королевстве отнимали у него еще не очень много времени, то он пришел на свидание слишком рано. Наскучив ожиданием, он, схватив себя за голову, воскликнул: «Был ли когда-либо на свете такой несчастный государь?!»

Когда я думаю, насколько все эти принцы казались смешны и ничтожны в сравнении с колоссом, который затмевал их даже своей тенью, я повторяю вечную истину: быстрое возвышение оправдывается в глазах людей или могучим характером, или великими деяниями.

Эйлау

Розовая реликвия – Маре, герцог Бассано – Герцог Дальберг – Рождение Наталии Потоцкой – Графиня Валевская в главной квартире Остероде – Шали Жозефины – Отзыв Наполеона о «Коринне» – Битва при Эйлау – Отступление французов – Подвиг принца Боргезе

О войне больше не говорили. Большинство даже думало, что император решил подождать весны, чтобы начать военные действия, но быстрый в своих решениях не меньше, чем в поступках, он уехал внезапно 5 февраля, и армия получила приказ к выступлению.

Прощание – вещь весьма опасная, так как очень трудно не проявить чувства, которое все время тщательно скрывалось. К счастью, я была не одна!

Он (господин де Ф.) затем написал мне письмо, в котором просил сохранить его портфель, оставленный у нас в замке, чтобы не подвергать его всевозможным опасностям. В этом портфеле сохранялись письма его горячо любимой матери, написанные с необыкновенной нежностью. В конце письма он умолял меня не отказать ему в просьбе и во имя нашей святой дружбы подарить ему ту розовую ленту, которая была на мне накануне. «Эта лента, – писал он, – спасет меня от неприятельских пуль».

Под влиянием этих слов исчезли все мои колебания, и я послала ему розовую ленту. Тот, кто отправляется на войну, имеет право предъявлять подобные требования!..

Он просил позволения писать мне обо всем, что касается военных успехов, так как французы и мы боролись за одно дело, но, кроме того, просил меня хоть изредка отвечать на его письма. Мой муж не имел ничего против этой переписки, а так как в этом действительно не было ничего заслуживающего порицания, то я дала обещание. И он уехал. Дипломатический корпус во главе с Талейраном получил приказание оставаться в Варшаве.

Я забыла еще упомянуть о Маре, герцоге Бассано, государственном секретаре. Он принадлежал к числу тех, кто редко оставлял императора, но на этот раз вынужден был задержаться в ожидании событий.

Достигнув высокого положения в то время, когда карьеры делались с необычайной быстротой, герцог Бассано был, вероятно, единственным, в ком не осталось ничего, напоминавшего его скромное происхождение. С другой стороны, он ничуть не злоупотреблял своим высоким положением. Его манеры, костюм, речь, вообще всё, за исключением неимоверно толстых икр, носили отпечаток высшего общества. Правда, он не отличался широтой и тонкостью ума, подобно Талейрану, но, обладая удивительным тактом и редкой проницательностью, был вправе высоко держать голову среди окружавших Наполеона выдающихся людей. Кроме того, Маре был необыкновенно честным и прямым человеком.

У него были деловые отношения с моим свекром, поэтому он приходил иногда в гостиную немного поболтать с нами, называя эти редкие минуты своим отдыхом. Его доброта шла от сердца, и он никогда не упускал случая оказать кому-либо услугу. Его обвиняли в том, что он легко поддается лести и оказывает доверие недостойным людям, – возможно, это и было правдой, но истинная доброта имеет ту дурную сторону, что ей легко можно злоупотреблять.

Говоря о наших постоянных посетителях, я не могу не упомянуть о самом остроумном из них – герцоге Дальберге. Он был последним отпрыском знаменитого рода, который, казалось, должен был вот-вот угаснуть, так как уже не требовалось его присутствия на коронации германских императоров, чье могущество было сломлено, и оба этих блестящих воспоминания прошлых веков, казалось, должны были исчезнуть одновременно.

Удалившись во Францию, герцог женился на мадемуазель де Бриньоль, имел от нее единственную дочь, умершую в раннем возрасте. Во время своего пребывания в Польше он воспылал страстью к одной особе, которая, в силу своей ограниченной натуры, была не способна ни понять, ни оценить его. И даже в этом случае он показал себя экзальтированным, как немец, и деликатным, как француз. Я терпеливо выслушивала его излияния, в которые он вкладывал всю прелесть своего ума.

Это был необыкновенный человек, соединивший в себе и масона, и философа XVIII века, поддерживавший сношения со всеми наиболее известными, но в то же время и наиболее скомпрометировавшими себя лицами в Европе. В высшей степени неосторожный, он говорил все, что приходило ему в голову, не щадя никого, даже Наполеона, которого называл тираном и узурпатором. Его задача состояла в том, чтобы преследовать интересы Германии, но он занимался этим довольно небрежно, особенно с тех пор как любовь поглотила все его помыслы.

Будучи близким другом Талейрана, Дальберг часто вместе с ним сокрушался по поводу событий дня. Этот человек искренне, от всего сердца желал восстановления Польши, пламенно мечтая в то же время об освобождении Германии – согласовать эти желания, как вы понимаете, было весьма трудно, как и вообще все другие его чувства. Доказательством же того, что Наполеон вовсе не был жесток, может служить то обстоятельство, что он никогда не преследовал Дальберга, хотя, конечно, и говорить нечего: образ мыслей последнего был отлично известен императору.

* * *

Восемнадцатого марта 1807 года в три часа утра я родила прелестную дочку – и этим достигла вершины своих желаний. Я пишу эти записки, когда моей дочери исполнилось шесть лет. Она была очаровательна с самого дня своего рождения. Детские черты ее были правильны, как у античной статуи, и я уверена, что Елена при своем появлении на свет не была прекраснее ее.

Чем более она развивалась, тем более черты ее лица приобретали классическую правильность, что я всецело приписывала своей страстной любви к произведениям искусства. Будучи постоянно окружена чудными художественными образцами, я с наслаждением погружалась в созерцание великолепных картин, находившихся в замке моего свекра, поэтому нет ничего удивительного в том, что мое увлечение искусством отразилось на моей дочери. Ее восприемницей была моя мать. Я дала ей имя Наталия, которое мне очень нравилось и как нельзя лучше подходило к ее крошечному, классически правильному личику.

Я не понимаю, как случилось, что я забыла упомянуть о крещении моего сына, которое мы отпраздновали со всей пышностью, сопровождающей крещение мальчиков, а тем более первенца. Его восприемниками были князь Юзеф Понятовский и маршал Потоцкий, брат моего свекра, а восприемницами – прелестная графиня Замойская и графиня Тышкевич – сестра князя Понятовского. Князь Иосиф сделал моему сыну чудесный подарок, который мы бережно храним и который, я надеюсь, навсегда останется в нашем роду: это сабля короля Сигизмунда I, использовавшаяся при короновании наших государей.

С самой колыбели, казалось, женщины не удостаивались пышности и блеска: Наталию крестили в моей комнате, без всякой торжественности, и если когда-нибудь она почувствует себя обиженной этим, то пусть ей послужит утешением та огромная радость, которую доставило мне ее появление на свет, и то восхищение, которое вызывает в окружающих ее красота.

* * *

Устроив свою главную квартиру в Остероде, император вызвал туда герцога Бассано, а через несколько дней и Талейрана, так что в Варшаве остался лишь дипломатический корпус вместе с турецким и персидским послами. Эти восточные вельможи возбуждали у всех любопытство своей манерой есть, курить и молиться.

Само собой разумеется, что известия с театра войны приходили очень часто.

Неприятель удалился, чтобы сконцентрировать свои силы, а император, вполне уверенный в победе, ничуть этим не тревожился и, по-видимому, ждал, когда на него нападут.

Погода была по-прежнему очень суровая, и Наполеон, не зная, как убить время, послал за графиней Валевской. Брат красавицы, неожиданно превратившийся из лейтенанта в полковника, поспешил привезти ее в главную квартиру с соблюдением строгой тайны, но разве возможно скрыть что-либо там, где столько праздных людей, которые хотят всё знать, чтобы потом иметь возможность разболтать? И почти тотчас же стало известно, что ночью приехала карета с тщательно опущенными шторами, а об остальном уже нетрудно было догадаться.

Единственное, что еще оставалось тайной, это местопребывание прелестной путешественницы. Вот что потом рассказывала мне одна из приятельниц графини Валевской. Император приказал приготовить для нее комнату рядом со своим кабинетом, причем графиня большую часть времени проводила в печальном одиночестве, за исключением тех коротких минут, которые император посвящал ей. К ней никого не допускали. Один только принц Невшательский видел ее однажды, когда она убегала из кабинета Наполеона, где они завтракали.

Увидев на подносе две чашки, Бертье позволил себе улыбнуться. «Что такое?» – произнес Наполеон с таким видом, который ясно говорил – не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются. И тотчас же военный министр заговорил о важном деле, по поводу которого пришел, дав себе слово впредь осторожнее пользоваться своим правом входить к императору без доклада.

Если случалось, что графиня Валевская не была готова к завтраку, она просила Наполеона не входить к ней, и тогда он, приоткрыв немного дверь и не смея заглянуть в комнату, передавал ей чашку шоколада на подносе.

Во время пребывания графини в Остероде персидский посланник передал императору подарки от шаха. Там, между прочими прекрасными вещами, было много шалей для императрицы Жозефины. Неверный супруг настаивал, чтобы его возлюбленная выбрала себе самые лучшие из них, но все было напрасно. Она упорно отказывалась, однако наконец, заметив, что он обижен ее упрямством, взяла самую простую и наименее ценную голубую шаль, говоря, что по возвращении подарит ее своей подруге, которая очень любит голубой цвет.

Это бескорыстие понравилось Наполеону.

– Ваши мужчины храбры и преданны, – сказал он со своей прелестной улыбкой, – а женщины – очаровательны и бескорыстны. Это прекрасная нация, и рано или поздно я обещаю вам восстановить Польшу.

Она бросилась перед ним на колени и стала горячо его благодарить.

– А! – сказал он. – Этот подарок, как я вижу, вы примете без церемоний… Но подождите, требуется немного терпения, политические события не совершаются так быстро, как выигрываются сражения, это не так легко и требует больше времени.

Как только начались военные действия, Наполеон тот час же отправил графиню Валевскую домой, и она уехала тем же путем, как и приехала: ее брат с той же таинственностью отвез ее в имение. По-видимому, император так и остался в уверенности, что никто ничего не узнал об этом визите.

Особа, рассказывавшая мне эти интересные подробности, обладала письмом, написанным императором графине Валевской позже, когда он понял, что скоро станет отцом. В этом письме он называет ее то «милой Марией», то «мадам» и советует ей беречь себя тоном более повелительным, чем нежным. Видно, что он больше думает о ребенке, чем о матери. Не таков был тон писем, которые он когда-то писал Жозефине.

В это время только появился роман «Коринна»; он наделал много шума, и его прислали из Парижа в Главную квартиру. Книга прибыла ночью вместе с депешами, и ее тотчас же передали императору.

Пробежав самые важные из присланных бумаг, Наполеон взглянул на роман и приказал разбудить Талейрана, чтобы заставить его читать.

– Вы любите эту женщину, – сказал он, – посмотрим, есть ли у нее здравый смысл.

С полчаса он слушал внимательно, но затем у него не хватило терпения.

– Тут нет ни капли чувства, а просто какое-то нагромождение фраз… У нее голова не в порядке!.. Она, видите ли, хочет нас уверить, что любит этого англичанина, потому что он держит себя с ней холодно и равнодушно.

Идите спать. Читать эту книгу – потерянное время! И всегда, если автор выводит себя в своем произведении, оно никуда не годится. Покойной ночи!

На другой день он отдал «Коринну» герцогу Бассано, который прислал ее мне, думая, что этой книги еще нет в Варшаве. Я сохранила ее как историческую реликвию.

Через несколько дней после моих родов курьер привез известие о битве при Эйлау. Французы отслужили благодарственный молебен, хотя у них убили тридцать тысяч человек. В Петербурге русские тоже воссылали благодарность Провидению за то, что поле битвы отдали не сразу, а после долгого и кровопролитного боя. И все это сошло за победу!..

Я получила письмо, которое успокоило меня относительно участи тех, о ком я сильно тревожилась, и в котором было больше вопросов о моем здоровье, чем подробностей о сражении. Сообщалось только, что битва была жаркая, неприятель оказал упорное сопротивление и лишь необыкновенное счастье спасло его от пуль и ядер, сыпавшихся в продолжение нескольких часов.

Это необыкновенное счастье он приписывал розовой ленте, которая обладала счастливой способностью охранять его от всевозможных опасностей. Он даже советовал мне одевать мою дочь во все розовое, так как этот цвет приносит счастье, но цвет моей Наталии был и остался голубым.

Во время короткого перемирия, последовавшего за битвой при Эйлау, в Варшаву из главной квартиры прибыли под различными предлогами множество французских офицеров: одни – чтобы отдохнуть, другие – чтобы повидать своих возлюбленных, так как почти все они уже имели подруг.

К сожалению, я вынуждена сознаться, что немногие из французских офицеров встретили отпор со стороны полек, но зато те из дам, кто устоял перед соблазном, внушили своим воздыхателям любовь самую продолжительную и полную рыцарского поклонения. Случилось даже несколько браков, но мало: французы того времени почти не имели времени обзаводиться семьями.

Среди знакомых, вернувшихся в Варшаву, был и принц Боргезе, упоенный своими военными успехами. Так как он состоял еще в чине полковника, император хотел дать ему повышение: для вида сохранив приличия, он отправил принца с полком в такое место, где тот подвергся легкому обстрелу и скорее добыл себе немного славы, чем ощутил настоящую опасность. Полковник страшно гордился, пустив в дело в первый раз свою саблю, и, встретив у нас господина де Вожирона, с серьезным видом обратился к нему: «Скажите же графине, как я действовал саблей!»

Этот громкий военный подвиг был отмечен в военных бюллетенях в необыкновенно пышных выражениях, и спустя некоторое время его императорское высочество, в воздаяние за заслуги и проявленную храбрость, был назначен губернатором Турина, где мог бы отдыхать затем в продолжение всей своей жизни от военных трудов, если бы не супруга, доставлявшая ему немало забот и неприятностей[27]27
  Речь о Полине Боргезе, сестре императора, ведущей самый расточительный и богемный образ жизни.


[Закрыть].