Текст книги "За пределы атмосферы"

Трубка долго ныла «ы-ы-ы… ы-ы-ы… ы-ы-ы», прежде чем Марина наконец услышала:

– Ну, кто ‘ще не напр-р-раздн‘алсь?

– С Новым годом! Это Семён Изосимович? Здравствуйте!

– Зрраст‘й, до-рр-га душа!

– Меня зовут Марина Сергеевна, и у меня к вам не очень телефонный разговор.

– А-а, ну, пр-р‘зжай, пр-р‘зжай. На Гатчинской живу, на Гатчинской…

Дом и квартира были названы, и вскоре Марина уже звонила в дверь – что за ней коммуналка, было понятно по табличке «Голембиовские 2 зв., Дрягина 3 зв.». Фамилии Шматков не было, и Марина позвонила один раз, но долгий, четкий. За дверью раздался грузный топот, и она распахнулась. На пороге возвышался башней тип с синей от бритья физиономией, буквально цвета побежалости. Как обточенная поковка, корпусная деталь нехилого диаметра. Почти наголо бритая голова, лишь самый короткий бобрик того же иссиня-вороного цвета, такая же щетина на подбородке, маленькие, но очень заметные белые шрамы на щеке, черные глаза, похожие на жуков. У Марины само собой вырвалось:

– Так вот вы каков, Семён Изосимович…

– А-ха-ха! Т‘кой, т‘кой самый. После авар-рыи. Заходите!

Извинившись вскользь – получки не дали, угостить нечем, – Марина прошла за Семёном в комнатенку, казавшуюся поставленной на попа. Высота ее была больше длины и уж конечно, ширины. Одно окно удлиненных пропорций, вместо обоев газеты.

– Я те чайком-т‘ напою, чаек-т‘ есть. – Хозяин пихнул в розетку вилку жестяного, никелированного чайника, тот зашкворчал уютно, и под это пенье Марина и услышала историю знакомства механика с Густавом. И что Густав в двадцатых числах декабря еще нигде не работал, а домой гордо не приходил, бомжевал. И как он не в силах был оторваться от лапши «доширак». И как самого Семёна не сменяли две недели, а груз не бросишь:

– Они б, за-р-разы, стоим-сть на меня повесили, лихие мульены! Новыми! А уж он п‘д‘эр-рнулся, я без памяти довольный рванул. Ну, и влетел п‘д‘ыномар-рку. А там чудеса в р-р‘ш‘те. Только глаза откр-рылись – глядь, ангел, неначе. В белом вся сидит. И кор-рмит, и кор-рмит меня супч‘ком. И стало заживать. Прям по жилкам побежало, и заживать, заживать стало – погуд‘ват внутр-рэ и заживает. За тр-ры дня нога, р-рука, р-робры, а уж по мелочи… – он провел ладонью с хорошую миску размером по голове, по щеке со шрамами. – Пр‘ставал очень доктор: кто те чё давал? Кроме моих таблеток? Сказали потом, ыкспр‘р-ментальным чем-сь лечили, зачем нар-рушил, сказали, ыкспр-р‘мент, сам ногами пошел. Выпхнули. Пр-рхожу, этот Густав все обтяпал, документов цела книга амбар-рна. И мы сюдыть. Он тут р-работать будет, подал эту, анкету-изюмэ. Меня спраш‘вали, он, типа, как – а я, типа, самый он пор-ряд‘ш‘ный мужик, меня вырручил, груз спас. Будет р-работать. Должны р-р‘шить за январь. Я хоть оклемаюсь маленьк‘ после больнички-то.

Сели пить чай с сушками – больше ничего у Семёна не нашлось. Марина искоса смотрела на его шрамы и думала: выходит, Густав заработал тем, что сторожил вагон? Курей пас, сказал в депо рабочий – это что значит? В вагоне была курятина, «ножки Буша»? Вот, наверно, почему им заинтересовалась милиция. Приняли за жулика, который продал груз. А про взрыв приплели уже эти, с Литейного. Рассказывали, что раньше они ко всем цеплялись, у кого были хоть какие-то терки с милицией, с собственным начальством, с жэком даже – типа, прекратим любые неприятности в обмен на то, что будешь наш…

Нет. А при чем тогда взрывчатка? Или как говорил тот тип – высокотехнологичное?

– Семён Изосимыч, а в вагоне куры были?

– Хо-хо-хо! – как в бочку, засмеялся он. – Мер-рзлые! Все депо ржало, куропас… Никак, голодная? – спохватился он. – То-то кур-рроч‘к вспомнила!

– Нет-нет, спасибо! – Марина даже замахала рукой, чтобы быть неопровержимо убедительной. Но, видно, что-то в ее лице проступило такое, что Семён вдруг притих, нахмурился, но не грозно, а жалостливо как-то.

– Дык я понял. Тот мильтон тя достал? Про курей спр-раш‘вал?

– Какой… мильтон? – Марина аж отшатнулась от неожиданности.

– Понял, понял, – тихо и сочувственно продолжал механик, – мой глаз ‘эрр-ный. Пр‘рходил, пр‘рходил. Что летало, спрраш‘вал сначала, а там, видать…

– То есть как – летало?

И дизелист рефсекции, порыкивая, побуркивая словно внутрь, в утробу, как будто в нем был большой пустой бочонок, рассказал о визите лейтенанта милиции. Которого интересовал «самолет не самолет, а мож, этот, дельтаплан», пролетавший над путями. Точного числа, когда это было, не сказал, «но, вр-родь, двацц-семого так».

– У него ышшо штучки какие-то были, полный кар-рман. Веселые т’кие, в руку бер-ррешь – к’р-ртинка пр-р’гляд’вает. Куда, зачем, я не спр-раш’вал, дак мож, потому мильтон приставал? Чо-т’такое, техниц’кое, с того самолета. Мож, б’тар-рейки, а мож, сухпай такой. Потому и спр-раш’вал, можа.

Марина аж сушкой поперхнулась. Оказывается, обыск был не первым действием милиции против Густава. Вот новость так новость! Видимо, все отразилось у нее на лице, как ни поспешно она спрятала его в кружку с чаем.

– Пр-ропал? – совсем уже шепотом спросил Семён. – То-то ты до меня и… А-а?

Она кивнула. Скрывать что-то больше не имело смысла. Раз этот добродушный медведь сам понял, что привело ее сюда. Этим все упрощалось: если говорить с ним откровенно – вдруг расскажет что-нибудь такое, чего ни милиция, ни на Литейном пока не знают? Что может помочь ей наконец очутиться рядом с Густавом.

– Его ищут. А вы последний, кто… Нет, он всегда говорил – крайний. Кто его видел.

Механик наморщил большой, плоский лоб, кожа собралась в складки с палец толщиной. Старательно моргал черными, щетинистыми ресницами. И вдруг:

– Го! Трыццатого! Мы в дяпе-то вместь! Изюмэ подал, да и поручкались!

– Распрощались? – переспросила Марина.

– А-а. Он ышшо потом в фир-рму каку-то собир-рался, «Юнона» – говорил.

Такое название Марина слыхивала. Что-то связанное с торговлей подержанными магнитофонами и прочим культурно-радиотехническим хламом.

– А больше к вам милиция не…

Она не закончила фразы. Семён горячо помотал головой. И добавил:

– И про седни не пр’г’ворюсь!

Для какой бы то ни было фирмы к семи вечера поздновато, а еще назад к Лидии Петровне с Афанасием Тихоновичем. Два часа на электричке. Саньке уже спать будет пора.

После Ленинского проспекта окликнули:

– Марин, привет!

Паша Резцов, с опытного производства бывший шофер. Не сокращали – сам ушел. К частникам – они хоть как-то платят. Ну все равно свой – вот же, здоровается.

– Привет.

Плюхнулся на лавку напротив.

– Чё смурная такая? Сократили?

– Меня-то нет. Это вот Густава…

– Ну я могу спросить… Он слесарь у тебя был? Ой, ведь фрезер – точно!

– Он, вообще-то, техник. Диплом техникума есть.

– А-а, кто теперь с этим… Я вот ездил – братану крышу починил. Он же инвалид, без меня на крышу ему никак. А вот теперь все, надолго. С хорошего дела год начал. И, слышь, у нас же главная новость – Хасанку-то выставили! И Пердяю, шестерке ихнему, накостыляли – он тоже куда-то свалил. Народ по всему Ужову, из конца в конец, гуляет, я впервые за сколько уж лет видал, что у нас, вообще-то, девушки есть! – И Паша сладко прижмурился, давая понять, какие в Ужове девушки.

Марина слушала, а в голове будто летала вверх-вниз игла швейной машинки, прочной нитью соединяя лоскутья событий, баек, рассказов и отдельных обрывочных слов разных людей. «Парикмахерша-то Наталья ведь Пашина жена!» – озарило вдруг ярким светом неопровержимости. А она про то же самое. Да неужели Густав замазался каким-то образом с этими азиатами, кавказцами… С Хасанкой? И потому от нее домогаются насчет взрыва?

– У нас слухи ходят, что там были эти… бандиты-ваххабиты. Аллах-акбар, джихад-газават. Хасанка-то ваш. И что взрыв – это они.

– Да ну? Ему и так хорошо было, безо взрывов, за него начальство мазу держало. Депутаны все эти, – смешал он в одно слово путан и депутатов. – Жрал жирно, катался на БМВ, телок и мальчиков сколько перетрахал. Все, оттрахался – теперь или на зону, или назад в кишлак, в ишачье дерьмо… Тебе мое сочувствие. Густав твой молодец, барахтается, даже на рынке грузить – и то ведь копеечка. Я про него поговорю. Техник, а? А какой?

– Что грузил? Густав грузил на рынке, у вас в Ужове?

– Ну говорили – видели. Кур мороженых.

Швейная машинка в Марининой голове заработала с удвоенной энергией. Кур! Помедлив, Марина решила подначить Пашу:

– Да быть не может! Это ж для бомжа работа.

– Ох ты, язва, – тихо сказал он. – Каково ему кажен раз домой, к такой… Ежели не веришь, то и Аржаниха видала, и Ромки-таксиста Гуля, Наталье моей она и сказала.

Не повысил, а понизил голос – значит, возмутился на самом деле. Значит, правда. Куры. Краденые, наверно. То есть вляпался в чью-то чужую аферу. Работал на мошенников. А у тех в наше время все бывает, вплоть до самолета. Но почему тогда взрыв? Потому что Хасанка кавказский бандит? И бандит, и мошенник – а что, так бывает, были же чеченские авизо – а потом началась чеченская война. Тогда хорошо, что Густава нет поблизости. Пусть где угодно, на краю света, но не в милицейских лапах и не на Литейном.

Тогда на нее, на Марину, ложится задача доказать, что он ни в чем не виноват.

А как доказать?

А только одним способом. Узнать, кто устроил взрыв.

Она снова посмотрела на Пашу.

– Ну ладно, ладно. Мужская солидарность. Это ж не в обиду Густаву. Он, что ли, виноват, что сократили? А если ты поспрашиваешь там, у себя, будет огромное спасибо.

Мимо окон электрички уже тянулся слева по ходу высокий древний берег залива, потом замелькали родные сосны – низкие, широковетвистые, и высокие, корабельные. В желтом электричечном свете их стволы пролетали оранжевыми колоннами. Паша кивнул – «пока» – и двинулся на выход. Ей ехать было еще пяток остановок. Народу осталось – от силы половина мест занято. Можно было думать без помех.

Когда Марина приехала, Санька уже клевала носом. Но была очень довольна, что бабушка с дедом выполнили обещание и не отправили в постель до приезда мамы. Прозаической причины этому ей, правда, не сказали: спать предстояло с мамой на одном диване.

Когда девчушка уже надежно спала, Лидия Петровна спросила:

– Нашелся?

Марина сделала отрицательный жест. И после паузы:

– Но я знаю, где искать дальше.

Где помещается неведомая «Юнона», Марина догадалась расспросить заранее, еще накануне в Питере, по пути на электричку. Выяснилось, что прекрасно ведомая. В соответствующих кругах. Рынок. Попросту – толкучка. Следы взрыва там еще не все убрали, сдвинутые с места и валяющиеся навесы – были. Но в уцелевших ларьках торговля продолжалась.

«ЭЛЕМЕНТЫ ПИТАНИЯ – БАТАРЕИ – АККУМУЛЯТОРЫ» сразу бросились в глаза Марине. Семён как раз про батарейки говорил. Похожие на «сухпай». Сухой паек? То есть плоские, как шоколадка или плитка «быстролапши»?

Продавец высокомерно бросил:

– Вы же тип не можете указать? Что значит плоские?

– Ну прямоугольные, как плитка.

– Есть – вот, смотрите на витрине. Мы ничего не прячем, не при советской власти.

Марина посмотрела-посмотрела на витрину и вдруг вспомнила, что еще говорил Семён. Картинка проглядывает. Что это могло бы значить? Те, мильтон и двое штатских, искали высокотехнологическое. Такое, не такое, взрывчатое или нет… Батарейки у взрывников, наверно, бывают – Марина слышала краем уха о взрывной электрической машинке «магнето», о радиоподрыве, по телевизору так и трындят: не трогайте предметы, из которых торчат провода, они взрывоопасные. А эти штуки – что, с бывшей Густавовой работы? Если бы точно знать, что там таких не бывает…

– Нет, не такие. С картинкой.

– В упаковке, что ль?

Марина кивнула, продолжая смотреть. Должны быть, наверно, необычные, раз Семён обратил внимание. А эти – да во всех хозяйственных ларьках такие. Значит, надо дальше. Кивком поблагодарила и пошла дальше. «Энерджайзер». «Гальванический». «На зарядку!» «Правильное питание». Она обращала внимание только на такие вывески, которые хоть как-то были связаны с батарейками и аккумуляторами. Как только не назовут! Везде спрашивала плоские элементы. Нарываясь на встречные вопросы: какого типа, какой марки, а главное – для чего, для какого устройства? Невнятица про картинку, которая проглядывает, вызывала только смешки. Типа, не знаете точно, чего вам надо, – ну и нечего чушь молоть. Марина усмехалась про себя, но не оставляла мысли найти, ухватиться за странные плитки. Кто ищет, тот всегда найдет – в ларьке под корявым «Батарея, пли!» продавец задумался:

– Как-как? Проявляется, вы сказали?

– Ну да, проглядывает.

– Вы вторая про такое. Сроду про такие не слыхивал, а вот…

– Может, вы нас сведете, я у него и куплю… – опустила глаза Марина, чтобы не выдать, как перехватило дыхание.

– Вы почем знаете, что он продавал, может, просто интересовался…

– Дак еще и продавал, что ль? – Теперь Марина вскинула голову, будто удивившись.

– Продавал, ага.

– А вы не купили?

– Да мне-то зачем.

– На комиссию. Кабы вы купили, то я бы у вас купила.

– А они от чего? Я тот раз так и не усек.

– Эх, вот вы не усекли, и вещь ушла. А кто их купил?

– Да тут… в «Повергуте». – Продавец ткнул пальцем куда-то в сторону, Марина проследила за его движением и увидела вывеску «POWER GUT». Витрина ларька забрана железным ставнем с замком. Было похоже, что после праздников еще не открывали.

– Если уж вам так до зарезу они нужны… Может, этого барыжку встретите, продавана-то. Куртка желтая такая, как деревяшка некрашеная. С капюшоном. Из себя щуплый. Волосы, брови белявые. Нос так вперед, как клюв утиный. Он, поди, здесь-то бывает, я и раньше его вроде видал, кто здесь пасется – уж они завсегда. Это как курево или эти, игральные автоматы. Затягивает…

Сомнений не оставалось. Белявый, щуплый, с утиным носом. Густав.

Марина на автомате поблагодарила и побрела куда глаза глядят, еле двигая ногами.

Три акта экспертизы лежали перед Амелиным, как три карты. Тройка, семерка, туз. Три карты, бьющие все теории на свете, включая теорию вероятности. В двух образцах воды – без осадка и с осадком – имелись ионы редкоземельных элементов, включая прометий. Который, видимо, и определял слабо, но все-таки отличающуюся от естественной радиоактивность проб. Естественный фон в Гусятине и окрестностях – двенадцать – пятнадцать микрорентген в час, а вода – двадцать восемь. Прозрачная. Та, что с осадком, – тридцать два, и концентрация ионов там тоже больше. А еще в осадке обнаружилась органика типа ионообменных смол. И это водичка, которую налили ему в Гусятине первые встречные. Так и возникают мифы. О святой воде, о русском радушии, о деревенской наивности. О лженауке. Прометий – элемент, не встречающийся в природе. До сих пор не встречавшийся.

У третьего образца оказался электрический заряд. Вода речки Оя была заряжена. Акт экспертизы этого образца содержал примечание: прибор показывает наличие электрического заряда, но обычных для электрического заряда действий в макромасштабе он не оказывает. Притяжения взвешенных частиц, например, не происходит. Ни разрядов с образованием искр, ничего подобного. Радиоактивности нет тоже.

А еще была выписка из лабораторного журнала, из Института гриппа. Удалось-таки разыскать эту самую Мусеньку – Марианну Оскаровну Озолину. Просто удача. Если девушку или даму называют Мусенькой, то как будет полное имя? Марья, Марионелла, Марианна, Мариам… Или, скажем, Муза. Кто с таким именем имеет доступ к хроматографу? Старший научный, кандидат химических Озолина. Прекрасно! Привет от Олега и Валерия. Был бульончик? Ну, и что та м с бульончиком? Оказалось, очень интересно – бульон обнаружил наличие кристаллической решетки, как у твердых веществ. Оставаясь жидким. Нет, вы не так поняли. Не жидкие кристаллы, как в часах или другом индикаторе. Простите, вы не химик? И не физик? Ах, биолого-почвенный, вечные предметные стекла, проклятие специализации… (Михаил Степанович ляпнул первое, что в голову пришло.) Ну, значит, сделаю выписку, специалист должен понять. И сделала.

Амелин, конечно, не специалист. Но запомнил: «кристаллоподобная решетка воды, составляющей девяносто два и три десятых процента образца, способна создавать или перестраивать в соответствии со своей сингонией микроструктуру решетки любой жидкости, приходящей в контакт с образцом». Вот так. И еще – «биомембраны не препятствуют перестройке решетки». Сингония – пришлось уточнять в учебнике кристаллографии – это тип кристаллической решетки. А мембраны – это уже из учебника биологии – в частности, оболочки клеток. Остальные – грубо – восемь процентов образца составляли органические вещества. «Экстрактивные», – сказала Марианна Оскаровна, щуря твердые светло-серые глаза, привыкшие разглядывать графики и ленты самописцев, под тонкими русыми бровями. Узкие и сухие ее губы четко выговаривали столь же сухие формулировки. Химия – наука точная. Рискнул спросить: а как вы представляете себе биологическое действие такого раствора? Задумалась. Ах, как она красиво размышляла! Именно красиво. Лицо начинало напоминать мрамор. Твердостью, окончательностью всех обводов, что ли. Немудрено, что тот врач, тогда, в ресторане – «я тебе муськну», действительно – здоровый мужчина мимо не пройдет, не взглянув, а то какой же он здоровый! Поразмыслила и сказала, медленно, будто врезая слова тоже в мрамор: видимо, ликвидация всех случайных отклонений структуры.

Ликвидация случайных отклонений. То есть примесей, нарушений состава… Состава и структуры организма. То есть попросту здоровья. Мы-то тоже из воды. Телевизионные гипнотизеры – что они заряжают? Ее, воду. И сколько этот эффект продержится? Этого Марианна Оскаровна сказать не могла. Теоретически, возможно, неограниченно долго. Но нужны наблюдения. По вашей части, биолого-почвенной – тут она прищурилась уже задорно, жестковато, но весело. На этом и распрощались.

Значит, в воде Оя что-то находится. Что-то, от чего исходят такие странные эффекты. На заднем сиденье машины трясся, подпрыгивая, гидрокостюм, выбитый у молодцов Замчевского. И две пары болотных сапог выше колена. Если этого окажется достаточно. Назвались спасателями – спасайте.

Сначала Амелин увидел мотоцикл характерной служебной раскраски. Возле хлипкого деревянного мостика, перила у которого уцелели только с одной стороны, а с другой остались две стойки из четырех, отсутствовала и перекладина. И лишь выйдя из машины и заглянув с мостика вниз, увидел милиционеров. Двое.

Лед разбивал рыжий, плотный, длиннорукий милиционер – представляясь, он лишь буркнул: Геннадий… Кулаков. А второй, потоньше и пошустрее, протянул ладонь:

– Сергей Томилин.

Влез в сапоги, опередив даже Михаила Степановича, взял грабли и сунулся в речку. Еще не окрепший как следует лед легко поддавался дворницкому лому с наваренным на конце топором. В двое грабель Амелин с милиционером тащили и тащили на берег всякую дрянь. Железяки, бутылки и осколки бутылок, ветки, пропитавшиеся водой древесные обломки, покрышки и прочая резина. Все неуклюжее, горбатое, осклизлое, на глазах покрывавшееся изморозью, ледком.

– Что ищем, шеф? – окликнул его Кулаков. – Или секрет?

– Не секрет, – пропыхтел Амелин, – обломки, могущие… хых… иметь отношение к сверхлегкому летательному… пффф… аппарату!

Полчаса еще не проработал – но что делать, в среднем весь рабочий день за столом.

– Вот это имеет? – Томилин выбросил на берег очередную ржавую раскоряку.

– Нет, нет… оно будет… пхх… серебристого металла… или совсем маленькое, но не ржавое! Уф…

Напрямик – плитка – он не сказал. Хотя очень надеялся именно на нее.

– Маленькое, ишь! Как мы его такими граблями достанем? Это надо просеивать… чуть не процеживать, – опер тоже делал паузы, прерываясь на особо неудобный мусор. – Это вы все про похищение? Там же… пшиком кончилось, дела даже не возбуждали!

Они уже отошли от моста вниз по течению, уже сделали перерыв после полутора часов работы – Кулаков запросил перекура – уже и после перерыва поработали еще и еще отдохнули. Михаил Степанович был мокрый, как мышь, пропотела насквозь даже спецовка, руки отваливались, а ноги в сапогах застыли до нечувствительности, несмотря на толстые носки. Безносовские помощники то бросали на него насмешливые взгляды, то приглушенно матюгались. Как вдруг в очередном навильнике гнили мелькнуло что-то прямоугольное. С придушенным криком «ааа, вот ты…!» Амелин кинулся было, отпрянул, отдернул руку, выхватил из кармана приготовленный целлофановый мешочек и схватил мешочком. На ощупь первое впечатление было – ошибся. Не плитка. А что-то вроде спичечного коробка. Пустое. С помятыми боками.

Томилин посмотрел озадаченно:

– Оно?

– Да… Не совсем, но, может…

Амелин снова шарил по карманам. Рулетка. Последнее время носил не вынимая. Размеры плитки помнил до миллиметра. Сорок один на двадцать девять на одиннадцать. Некруглых, в акте указано точнее, эксперты измеряли настоящим инструментом, но с собой рулетка, и только. Измерил. Сорок два на тридцать… или тридцать один по сохранившейся бочине? Торцевые грани были как обгрызены, но десять-одиннадцать миллиметров угадывались. А материал? Жесть? Нет. Пластик… Там определят. Совпадение – это падение сов. Не бывает их, совпадений, просто так, без причины.

– Так чего – отбой, старшой?

Амелин постоял молча, подумал, потер горевшее от работы и мороза лицо. И выдохнул решительно:

– Да!

И – протокол, неизбежный протокол. Где нашли, точно, в скольких метрах откуда, что именно нашли. Почему находку нужно считать тождественной вещдоку такой-то инв.№. Размеры в миллиметрах. Почему только оболочка от вещдока такой-то инв.№ – смотри выписку из…, предоставленную безносовским РОВД, уголовное дело не возбуждалось.

Только оболочка. Остальное вылетело… съелось… употребилось в процессе взлета неизвестного летательного аппарата.

Подписал. Милиционеры тоже. И только тогда Амелин почувствовал, как устал.

– В машину давайте. Есть еще вопросы…

Сидя даже думалось проще. И рассказ Томилина – сел в машину только он – плотнее, целесообразнее укладывался в голове. Где был колодец, в который провалился мопед? Томилин взялся показать, и шофер дал газ. Выехали от моста на шоссе, по нему проехали сквозь все Гусятино, пересекли колею железной дороги и свернули вдоль нее прямо на снег, на целину. Машину раскачивало и трясло, но шофер на малой скорости уверенно преодолевал бездорожье. Естественно, никаких следов уже не было – снег скрыл все. Вот и лес. Сначала можно было проехать между сосен – подлеска никакого, мороз-строитель заровнял кочки, если они и были. Вскоре, однако, деревья обступили машину столь густо, что пришлось выйти и идти дальше пешком. Сергей шел быстро, хотя снежная целина была выше щиколоток, Амелин отставал. Здесь в снегу угадывалось что-то вроде тропы. Кто-то прошел, даже не один, а потом снова запорошило.

– Это меня когда из ямы вынимали, – кивнул Сергей. – По мобильному телефону связался. Мы тут шли. Уже снегу с тех пор натрясло.

– Мопед тоже вынули, Конс’тиныч? Хорошо осмотрели? У вас в рапорте насчет сумки с инструментом, так вот там… ничего странного?

– Нет. Никаких… коробков.

Амелин не видел лица Томилина, шедшего впереди, но чувствовал, что тот улыбается. Вот и яма. Круглый колодец. Сверху был дерн – частью провалился, лежит на дне, частью сгребли. В одном месте виден бетонный край. Сдвинул снег ногой. Толщина бетона была больше метра. Михаил Степанович достал рулетку – метр шестьдесят два. Опустил в глубину. Пришлось вытравить больше четырех метров, пока металлическая лента уперлась в грунт. Четыре пятнадцать. Заглянул. Два входа в вогнутой стене, точно друг против друга. Низкие, сводчатые. Впрочем, если смотреть сверху, любая вещь кажется ниже, чем есть.

– Целое метро, – опять кивнул Сергей. – Тут же рядом форт, учебка флотская.

– Ну и для какой это учебы, по-вашему?

– А не всегда ж была учебка. В войну оттуда орудия били. Морские. До сих пор треплются – типа, ядерные снаряды для них подвозили прямо из Питера. Вот по этой штуке.

– Так вы знали, что здесь есть…?

– Ну, у них же карты – это самое секретное. Карт не видал. А так все знают.

Амелин опять потер руками лицо. Любой посторонний, выходит, может проникнуть под землей на территорию воинской части. И, возможно, воспользоваться техникой, находящейся в распоряжении военных. Вот и ответ на все вопросы. Утечка. Обыкновенная утечка. Домой, обедать, отдыхать, потом можно и рапорт. А прямо сейчас – позвонить по служебному мобильному в управление, чтобы колодец оцепили.