Текст книги "За пределы атмосферы"

Глава 6. Беглец: главный конструктор назначает посла

Незнакомец был в спецовке, и лица его было не видно – нечто вроде щитка, с какими работают сварщики, загораживало. Только этот щиток и увидел Густав, когда смог оторваться от желоба с водой.

– Зрассте, – брякнул, утирая рукой губы. – А че, не питьевая?

Звуки проговаривались плохо. Вышло что-то похожее на «бидьевая».

– Большое количест-тво упот-требление вредно, – опять шипение и еле слышный щелчок на «т».

Нерусский, точно. Это для него квадратные буквы.

– Как пройти к механикам?

– Смотреть терминал.

– Да где он? – Густав чуть не сказал «дубина», но удержался. Сам заозирался вокруг. Та дверь, за которой был телевизор… правильно этот сказал – терминал, грамотно, не совсем чурка урючная, значит, та дверь была на шестеренках. Нету такой. Не видать. Одни ящики с зеленью. На подставках прямо из пола торчат длинные возвышения, облицованы шестиугольной матовой светло-коричневой плиткой, и вот на этом стоят ящики. Зелень высокая, сквозь нее вообще мало что разглядишь. Кивнул, вроде как поблагодарил или попрощался с этим, в спецовке, – пусть и он не думает, что Густав чурка. И поспешно пошел по проходу в противоположную сторону от него. Почему-то находиться рядом с типом в спецовке долго не моглось. Нудило, зудело – подальше! Зал с зеленью был огромный, зелень разная – и просто трава, и что-то вроде капусты, и высоченное, усаженное толстыми штуками, похожими на эскимо, но из желтых зерен. Типа, кукуруза? Вот, наконец, стенка. Пластиковая на вид, матовая, желто-коричневая. Телевизор-то был за дверью, а двери бывают в стенах. Пошел вдоль нее. Везде вдоль стены проход оставили – молодцы, удобно. Наконец в углу зала увидел знакомые шестеренки. Нажал на рычаг – вот и ниша с монитором. Терминалом.

Включиться должен сам – ведь тот, давешний, на посту номер четыре, включился сам. Подождал. Никак. Стал тыкать во все клавиши подряд – сначала те, которые не с буквами в виде скругленных квадратиков. Ага, вот оно, включение! Вертикальный штрих и маленькая дуга сверху.

Теперь… Место, где он стоит сейчас, – десятая точка. Еще он знает четвертую и первую. А те ребята, которые чертили на кульманах и возились с замасленной железкой, – вот их ему надо найти, их! Где они? Нажал две точки. Коридор, похожий на тот, через который он вошел сюда, тележка и на ней какой-то прибор – вертикально стоящий, серебристого металла цилиндр с полукруглой крышкой. Не то. Три точки. Такой же коридор, такой же цилиндр, только черный. Одно тире. О, вот это поинтереснее. Стена, вся в дырках. Кое-какие из них соединены перемычками в кембриках. Но никого, значит – дальше. Он много еще нажал клавиш, заглянул во многие странные помещения, пока не увидел то, что искал. Ага, три тире и две точки. По-здешнему – семнадцать. В комнате только один чертежник остался, орудует у кульмана, торопится – то к детали на столе подбежит, то обратно.

Дальше надо было нажать знак «мерседеса». Или идущего человека. Ой, запомнить бы все, что сейчас покажется! В животе булькало, да еще разыгралась икота. Мастерская-чертежная отодвинулась влево-вверх, «мерседес» замигал-заперебирал ногами, точки, тире, вращающийся круг, опять точки и тире, наконец – синий шестиугольник с тремя тире и двумя точками.

Густав двинулся в путь. Еле волок брюхо с булькающей в нем водой. Аж голова загудела от усилий. Казалось, что он весь распух – руки, ноги, губы. Надежда была только на то, что нужные двери будут открываться, а ненужные – нет, как в первый раз. Однако не сработало. Он заходил в помещения с непонятными машинами, выходил, еле нашел здешний странный лифт с зависающей в воздухе дверью, потом его занесло вовсе в непонятное место – похожее на плавательный бассейн, только огромный, противоположного края не видно, заросли какие-то висят. И там был человек! Голый, смуглый, красно-коричневый. Вскрикнул, шарахнулся, исчез, раздался лай, потом тонкий скрип не то писк – и все. Густав пробовал кричать, звать – благо теперь горло позволяло, ведь оно было влажным, унялся мучительный перхающий кашель. Ни регеге. Теперь он шел вообще наугад, и когда все-таки увидел за очередной дверью с мигающим сине-фиолетовым контуром комнату с кульманами, столом и железякой – облегчение было несказанным. Ноги уже никакими судьбами было не оторвать от пола, не перетащить через здешний высоченный порог – он споткнулся и растянулся на полу, покрытом чем-то теплым и шершавым на ощупь.

– Привет, – сказал, не оборачиваясь от кульмана, один из двух работавших. Чисто, без всяких посторонних призвуков, без акцента.

– Приземлился? – Другой, вымерявший ту самую железку микрометром, отложил его, подал Густаву руку и помог сесть на деревянный жесткий стул. – Ты живой или?

– Живой. – Бывший фрезеровщик никак не ожидал такого вопроса.

– Тогда ему жрать надо, – сказал тот, у кульмана. – Как раз десятый, сторонка заполнится.

– Набери, у меня руки в масле.

Тип оторвался от кульмана, засунул карандаш, которым чертил, за ухо – волосы у него были жесткие, черные, курчавые, карандаш надежно зафиксировался в завитках, – прошел в угол, открыл в стене дверку, больше всего похожую на счетчик у Густава дома. Ну да, и там терминал. Только не такой, как в коридорах. Круглое решетчатое окошко – видимо, динамик. И экран, который ожил сам, как только дверка открылась.

Курчавый дернул головой – «подойди», так понял Густав, кое-как поднялся со стула и подошел.

– Установочные скажи.

– Алик, ты невыносим! – подал голос тот, у стола. – Фамилию-имя-отчество он просит.

– Беса ми куло! – шепотом, но явственно сказал курчавый, обернувшись к деятелю за столом. Подвижное, узкое, острое его лицо с тонкими черными усиками заходило ходуном в презрительной гримасе.

– Густав Васильевич Нореш, – по возможности четко сказал бывший фрезеровщик. – Беса ме мучо? – спросил он у курчавого, непонятная фраза которого напомнила ему старую пластинку.

Тот отскочил от Густава и захохотал. Сочно, с удовольствием.

– А мы споемся! Кто тебя обидит, вэте аль инферно, все слышали? Число еще скажи сегодняшнее.

– Тридцатое… тридцать первое декабря.

– Ну, дальше!

– …тысяча девятьсот девяносто девятого года, – закончил Густав, поняв, что курчавый переходит на шепот или держится подальше от решетки, – наверное, для того, чтобы его реплики не записались. Значит, там микрофон, а не динамик. Выходит, Густав сам себя записал только что… на обед? На завтрак? На пожрать, как сказал курчавый Алик. Который час, он так и не знал – часы стояли, – а раз в подземелье он попал уже ближе к полуночи – вполне может быть действительно тридцать первое, ведь с утра точно было тридцатое. В окошке, на экране, возникали буквы и цифры, но в голове стучало и вращалось, Густав плохо понимал, что делает Алик, и поэтому вернулся к столу и сел рядом с деятелем, обмерявшим деталь. Тот, невозмутимо склонив над столом блестящую залысину, продолжал свое занятие, записывая цифры огрызком карандаша на замасленный клочок бумаги.

– Меня зовут Николай Несторович, а это Альваро, – обронил он как бы между прочим. – Ты меня очень обяжешь, если возьмешь на себя запись. – Пододвинул к Густаву карандаш, бумажку и продолжал: – Восемь и триста тридцать четыре…

Густав поспешно записал: 8,334, ниже уже имевшихся цифр. И спросил:

– Так я… что, зачислен к вам? Кем и на какую ставку?

– Алик из тех испанцев, отсидел у нас, отсюда его лексикон. Мне он сказал: поцелуй меня, – и Николай Несторович похлопал себя по пятой точке, – а восхищаясь тобой, послал несогласных в преисподнюю.

– А здесь… который час?

На самом деле бывший работник наукоемкого производства хотел спросить не это. О, он задал бы десять, сто вопросов! Но это, самое простое, не требовавшее умственных усилий, выскочило первым.

– Восемь-десять ленинградского, – глянул на запястье Николай Несторович.

– А… почему он спросил насчет живого? А вы живой? А обед… А сторонка… А… чего сразу на «ты»?

Вопросы сжевывались, обгоняли друг друга. Николай Несторович улыбнулся. В серых глазах словно вызвездило – брызнули золотистые лучи. И морщинистые щеки, и клочковатые, с проседью, нависающие брови, и даже серо-седая шевелюра озарились золотым.

– Алик живой. Попал сюда живым – вот и живой. Он ходит в столовую, там хорошая компания, сам увидишь. За столами сидят по пятеро на сторонку, ну, и где-то не хватает человека. А я попал сюда уже неживым, я восстановленный по Фёдорову. Это вот все, – он провел рукой по высокому лбу, по впалому седому виску, по скуле, – кремнийорганика… Восемь и триста тридцать два, запиши, пожалуйста… Мы здесь очень разного фактического возраста, но для простоты считаемся все с девятьсот семнадцатого и все на «ты»…

Густав механически записал: 8,332, снова раскрыл было рот, но Альваро опередил:

– Ты уж сразу его… Завтрак стынет, миски брякают!

– Сам-то тоже до завтрака прибежал, – хмыкнул под нос за-лысый Николай Несторович. – Мне туда не надо, а тебе…

– Вэта а дьябло! – бросил Альваро, и Густав опять понял: к черту. – Салага, за мной! – И столько победительной силы было в его голосе и повадке, что Густав устремился за ним, стараясь не отставать. Это было невозможно. Из виду бы не потерять. Дверь, порог, коридор. Но теперь хоть не надо было решать головоломку. Его вели. Лифт.

– Впихнемся вместе, пор дьябло! – И Альваро приобнял Густава, притиснул его к себе. Ууух! – рухнули вниз, к тем самым «дьяблам», черт-те куда. «Пор дьябло», – отозвался Густав. Альваро снова захохотал, схватил Густава под руку, потащил. Вышли в коридор, где упоительно вкусно пахло. Свет другой – не тот почти чисто-белый, как на входе и в теплице, а желтоватый. Кофейные, с мраморными прожилками, стены и пол, материал похож на кафель, но сплошной. Дверь одна и открыта. Запах шел оттуда. Перевалив обычный здесь огромный порог, Густав очутился у длинного коричневого стола, за которым сидели люди. Много, сосчитал – восьмеро. Постарше и помоложе. Одна женщина. Примерно его ровесница, с хмурым лицом и толстой русой косой ниже лопаток. Пятеро, в том числе она, сидели по одну сторону стола на общей длинной лавке, трое по другую, и еще было место для двоих. На него оглядывались, кивали. Дальше были еще столы, такие же, и такие же лавки. И люди. Мужчины и женщины. Оттуда шел шум людской суеты и вкусный стук ложек.

Словно сами ноги сработали – Густав очутился у металлического прилавка, за которым из облака вкусного пара выдавался поварской колпак, и прямо в руки ему выдвинулась из паровых завихрений громадная кастрюля совершенно неподъемного веса. Горячая. Поварешка торчит. Пришлось хватать и тащить. Альваро тем временем нес стопку тарелок одной рукой и пучок ложек – другой. Уф! Стол. Стало легче: поставил кастрюлю на край.

– Эй, отставить кантоваться, наливай!

Тарелка уже колебалась перед носом Густава. Плюхнул в нее поварешку. Захлюпывая и шумно заглатывая слюну – голод сосал адский, нестерпимый. Альваро послал тарелку по столу в конец. Пожилой носатый дядька поймал и провозгласил:

– О-о, овсянка!

Предпоследняя тарелка – Альваро, последняя досталась самому Густаву. Овсянки наскреблись жалкие остатки, явно меньше, чем в первых порциях, и Альваро хохотнул:

– Сам-то себе что, штрафную положил, новый человек?

Женщина еще сильнее нахмурила свои черные, и без того сросшиеся брови, а из-за спины Густав услышал:

– Добавка будет от меня!

Звон посуды, возня – и в торце стола возник повар. Белый халат, округлая фигура, в руке огромный чайник, похожий на те, какие видывал Густав в школе и в техникуме. С крутыми боками, с изогнутым носом. Только не эмалированный, а металлического блеска. В другой руке – поднос с кружками, такими же металлическими. Буркнул Густаву:

– Не садись. Хлеб возьми. Горбушка тебе.

Густав оглянулся на прилавок. Ну да, он тут вроде раздачи, как в кафе самообслуживания. Поднос с нарезанным хлебом, но на каждом ломте еще лежит порцайка масла. Горбушка больше остальных ломтей, на ней лежит две порцайки.

Сразу схватил горбушку, запустил в нее зубы. Поднос послал по столу, стараясь, чтобы вышло так же лихо, как у Альваро. Кажется, получилось. Носатый ухмыльнулся:

– Бобров в раю кусает локти.

Наконец можно съесть овсянку. Заглотил – не заметил как. В кружке оказался как будто чай на травах. Чуть сладковатый – обычно Густав клал больше сахару, если только не надо было растягивать до неизвестно когда предполагаемой получки. Горбушка тоже исчезла слишком быстро, чтобы успеть это осознать. Зато всплыли на поверхность мозга другие желания. Тело пробрала дрожь. Густав ерзнул туда-сюда на жесткой лавке.

– Сейчас пойдем, покажу, – полушепотом шикнул зоркий Альваро.

Встали – Густав уже совершенно не чуял ног – и через бесконечность метров коридора очутились перед очередной дверью. На ней был странный иероглиф: сужающаяся стрела, на конце обрамленная чем-то похожим на лист. Дверь открылась. За ней была пустая кабина, стены которой в крупную клетку отсвечивали серебристым блеском.

– Жми человека, – раздалась из-за спины подсказка.

Ага, так все-таки этот не то перевернутый игрек, не то знак «Мерседеса» изображает человека. Густав нажал. Дверь закрылась, из стены со знакомым присвистом выдвинулась одна клетка – унитаз, из другой – умывальная раковина. Сделал свои дела. Дверь открылась сама, как только опустил лапу крана – тоже ведь задачка догадаться, как это работает, если барашков нет. По телевизору только видал похожие. Уф! Большое все-таки облегчение.

Как обычно после испытанного большого облегчения, с неодолимой силой навалилась усталость. Вот сейчас подогнутся ноги… Он прислонился к стене. Очнулся оттого, что Альваро безжалостно тряс его за плечо.

– Смену не отстоишь, доходяга? – раздалось над ухом насмешливое, но что-то и кроме насмешки было – свысока, но все-таки сочувствие. Ведя, или увлекая, или таща бывшего фрезеровщика по коридору, Альваро перевел дух у двери с лежачей римской единицей. Лежачей… – поплыло в голове у Густава. Можно будет лежать… Он оказался прав. За дверью открылась тоже очень тесная, почти как туалетная, кабина, где у стены против входа стояла несомненная койка. Кровать. Без постели в привычном виде, без подушки, простыни или матраца – просто натянутое на раму за крючья полотнище, похожее на брезент. Как раскладушка, только опоры помощнее.

– Раздевайся. Догола! Не фройлен какая! – и уже ничего не соображавший Густав все-таки спросил:

– А на фиг?

– Не-е, точно, споемся, – вдохновительно захохотал Альваро. – Доходяга, а возбухаешь, силен! Это медкабина. Автомат. Шмотки давай!

Дверь закрылась, Густав лег, яркий свет сменился колеблющимся, синеватым, потом погас, что-то зажужжало, зашуршало, бедняга вскрикнул было, но крик застрял в горле. Откуда-то взялись какие-то веревки, они сами обвили его тело, что-то укололо руку, он почувствовал, что летит и падает куда-то, – и все исчезло.

Очнулся оттого, что над ним ходила, билась в стены кабины, плескалась вокруг цветомузыка. Мелодии он не знал, но она была прекрасна. При том, что к музыке он был равнодушен, она заполняла паузы в жизни, ничем не занятые, кроме работы или перемещения из точки А в точку Б. Знал названия модных поп-групп, и только. А это было другое. Тело расправлялось, оживало изнутри, светлело в голове. Наконец он вскочил, не в силах более лежать киселем – настоятельно требовалось действовать. Сполохи алого, золотого, зеленого исчезли, загорелся неяркий желтоватый свет, шедший, как здесь везде, прямо от потолка. И при этом свете он увидел сваленные прямо на полу его вещи. Кроме верхней куртки, шарфа, шапки и ботинок. Вместо ботинок была обувка вроде летних туфель. Увидел сам себя голого. «Кажется, забыл, каков я есть, промелькнуло в голове, – был же шрам на коленке, а теперь нету».

Оделся – поразило непривычное ощущение: ничто не задевает по ребрам, ведь обычно карманы ой как нагружены. Похлопал. Пусто. Открылась дверь. Как в туалете. За ней все тот же коридор. Нерешительно сказал «гм, гм» – никто не отозвался. Пошел наугад. Коридор был нескончаем, но вот за спиной раздалось пыхтенье, шаги, он обернулся – точно, Альваро.

– Зрассте!

– Привыкай на «ты». Пошли на склад!

– Какой склад, нахрен! Куртка моя где? И ботинки? И что в куртке было?

– В спальне. Пошли, пошли, это ж долго, пор дьябло!

– Придуриваться кончай, понял? Веди, где мои вещи, а потом на выход!

– Ты, мальдито… Прокля… Грмм! – яростно оборвал сам себя, недоговорив, должно быть, какое-то оскорбление. – Не до трепа, завтрак прохлопаем! Пошли!

– На выход веди, гад! – выкрикнул Густав уже с нешуточной злобой и замахнулся.

– В-вылечили на свою голову! Баб-босо! – Альваро отступил на шаг и вдруг заухмылялся коварно. – Ну давай, бей!

Всю силу застылого разочарования, горечь застойной безработной тоски вложил Густав в удар. Даже моторный и, видимо, опытный Альваро не успел защититься. Плюха вышла звучной, по коридору пошло гулять многократное эхо. Альваро отбросило к стене – он оказался легче Густава, даже отощавшего от безработицы. С шуршащим мягким «пум» ударился он о стену, тело спружинило, выпрямился.

– Локо, – помотал головой, перевел дух, – псих по-вашему. Д-духарной. Только там таких видал, – мотнул головой куда-то назад. – Пор дьябло! Нет, ты не дурак… не бабосо.

– С бодуна? – спросил Густав. – Выпей рассолу. И веди на выход!

– Сначала завтрак. Н-новый человек, нашелся тоже.

Пощупал скулу. Повернулся. И зашагал по коридору. Главное опять было не отстать. Еще раз пожрать на халяву – почему бы нет? Появление Густава в столовой вызвало одобрительные улыбки. А потом появился повар с многоэтажным подносом. Каждому причиталось по две тарелки – одна с холодцом, прозрачным, подобно лупе увеличивающим все волоконца мяса, хрящики, колечки лука и чеснока. А другая с запеканкой – что-то вроде творожника с изюмом, политого сладкой подливой на основе клубничного варенья.

Завершился этот завтрак кружкой какао, к которому повар вынес кексы. И провозгласил:

– С Новым годом, товарищи!

Пожилой носатый тип, сидевший дальше всего от Густава – через весь стол по диагонали, – взмахнул руками, седая шевелюра при этом тоже взлетела, и:

– Три-четыре!

И все проскандировали:

– Спа-си-бо!

Густав тоже выкрикнул «…и-бо!» – что успел подхватить. А потом вразнобой раздалось несколько «с Новым годом» и «с новым счастьем». Женщина с косой улыбнулась, и стало видно, что глаза под черными бровями – лучисто-карие. Альваро толкнул его локтем:

– Ты в лабораторию-то сходи, Несторыча и прочих поздравь.

– С тобой потом разберусь, – прошипел Густав. На них смотрели, он ловил неодобрительные, вопросительные, растерянные взгляды. Встал и пошел. Как ни странно, помнил, куда надо сворачивать, – не сознательной памятью, а чутьем, просто верно выбирал на каждом повороте. Вот и комната с кульманами и лабораторным столом. Там работали трое. Давешний Николай Несторович, круглолицый юноша в очках заметно моложе Густава и седой, кряжистый, с короткими, но мощными руками.

– С Новым годом, коллеги! – сказал Густав. Так говорили научники из бывшего родного института.

Старики заулыбались. Молодой продолжал сосредоточенно чертить. Густав глянул мельком – даже не деталь, не сборка, строит какую-то кривую, в механизм кульмана зажат драненький листок с цифрами!

– Да, с Новым годом, ты ж его проболел. Теперь долго ничем не захвораешь, если уж сразу с доктора-автомата начал, – сказал Николай Несторович. – Давай для разнообразия спальню я покажу, Алик слегка нетерпелив…

В коридоре Густав наконец перевел дух. Не бежать. Как здорово! И можно расспросить обо всем культурного человека.

– Куда меня хоть оформили? И… здесь что, и в Новый год работают? И где мои вещи? И куда…

– Понимаю, – кивнул Николай Несторович. – По порядку. Ты, кажется, Густав Васильевич – не переврал? (Густав кивнул.) Так вот, Густав Васильич, ты работаешь лаборантом в секторе двигателей, отделение полетов, земная станция. Если интересно полное наименование.

– В космос, что ли? Полетов? – У бывшего работника полунаучного производства захватило дух. – Московская, поди, контора?

– Бери выше.

– Международная? – И впрямь засосало под ложечкой, как будто при взлете.

– Выше бери. – В глазах Николая Несторовича пробежала лукавинка. – Догадался ведь уже.

Догадался. Уже. В мозгу будто бухал по наковальне молот, выковывая догадку. Не может быть таких плиток, таких ворот, такой пневмопочты, зависающих без опоры дверей. На Земле – не может. Да ну. Неужели…

– Ну, раз земная, – медленно, стараясь быть как можно внушительней, проговорил он, – то земным законам подчиняется? КЗоТу, например? Зарплата у меня какая будет, если я лаборантом оформлен?

– А зачем зарплата? Ты же всем обеспечен. Здесь замечательные условия.

– Я, между прочим, живой, – вспомнил Густав недавний разговор. – И семейный.

– Но ты же… Минуту… Ничего не понимаю. Как же ты согласие давал?

– Не спр-рашивали ни хрена моего согласия! – взорвался Густав.

Немое изумление Николая Несторовича было столь красноречиво, что он рассказал все от начала до конца. Рефсекция, груз мороженой курятины, среди которого затесались непонятные плитки. Оплата натурой. Частью съел, частью продал. Любопытство – небескорыстное: а вдруг и плитки дадут навар? Радиорынок. Возвращение. По пути – попытка устроиться работать на железную дорогу. А потом толпа с попом во главе, драка – элементарная самозащита, погоня, яма и подземный ход, приведший в комфортабельный, но плен.

– Мне ж только-только пруха пошла. Ревизор, наверно, в поезде счастливый оказался – как я его прогнул, так и все путем стало. На железке взяли резюме, на «Юноне» купили эти аккумы, поп когда на меня попер – и то все обошлось, только я на него глянул – он так и сник. Там уж монтировками махали – ан нет, не тронули. И менты не догнали. А тут – куртку отобрали, ботинки, деньги, между прочим! Это что за тюряга?

– Наверно, Алик прав, споетесь, – задумчиво протянул Николай Несторович. – И у тебя тот же несчастный опыт…

– Обошелся, знаете ли. Но положенное по за-ко-ну, – выдохнул размеренно, – буду требовать, пока не получу.

– Погоди, – спохватился Николай Несторович, – как так плитки? Тогда мы идем не в спальню. Мы идем к посреднику.

Густав не двигался с места.

– Нет, пускай сюда идет ваш поср-редник, наваляю ему в пер-редник! Без булды. Альваро тоже ходит… несимметр-ричный!

– Ты… учинил рукоприкладство? – нахмурился Николай Несторович. – Тогда… приношу извинения…

Взял Густава за руку выше локтя, и тот почувствовал, что ноги его отделяются от пола. Размахивал руками и ногами, пытался оттолкнуть Николая Несторовича, освободиться от его хватки, но каждый толчок только отбрасывал реактивной силой его самого. Болтаясь в пожилых и спокойных руках, он двигался по коридору, влекомый в неизвестном направлении. Наконец очутились в помещении, занятом одним огромным столом дугообразной формы, на котором стояло много мониторов, а к ним лицом, ко входящему спиной сидел кто-то в темно-синем. Сидящий обернулся, и Густав со смятением узнал встречного нерусского из теплицы. Тот же крой спецовки, тот же щиток вроде сварочного. Ниже щитка спускался на шею ячеистый, напоминающий портфель под крокодилову кожу, материал стального блеска. На руках перчатки из него же. Весь в защите, напрочь непробойный.

– Вот… товарищ посредник, – перевел дух Николай Несторович, и тотчас Густав неудобно рухнул на край стола. Кое-как удалось встать на ноги, не упав, хотя довольно больно приложился ляжкой. Тот кивнул, и Николай Несторович отпустил руку Густава. Тут же Густав обеими руками вцепился в своего спутника и выкрикнул:

– Требую задержать его, он отнял мои вещи!

Силушка у Николая Несторовича оказалась совершенно нечеловеческая. От захвата он освободился легко, пальцы у Густава аж заныли – и исчез за дверью. Герметичный чмок – и Густав остался наедине с незнакомцем в сварочной спецовке.

– Абиогенный материя, – раздалось из-под щитка. Голос тоже был знакомый. Точнее, акцент. С присвистом и прищелкиванием на «т».

– Н-ну, так как насчет вещей? – Густав решил переть напролом. Ишь, абиогенный! То есть робот? Тогда должен отвести к хозяину.

– Вещи личный собственность ваш находятся спальня сектор двигателей, – все с той же запинкой на «т» сказал посредник. – Известен ли вы какое дело доставлен сюда.

Именно так прозвучало, утвердительно. Хотя, несомненно, содержало вопрос. Что же – и этот неживой? Абиогенный. Робот. Известен ли Густав… Кому? Нет, наверно – известно ли ему что-то… какое-то дело… а пуще всего возмутило – доставлен сюда!

– Никто меня не доставлял! – рявкнул он. – Т-ты, железка говорящая! Твой напарничек про согласие плел – так вот, не согласен, живых сюда давай, пусть разбираются!

– Ошибка. Доставлен конструктором сектора двигателей причина разрушение универсальный источник.

– С тобой ваще слова больше не скажу! Адвоката давай! – вспомнил Густав.

– Адвокат нет в тезаурус, – отпарировал козырек, похожий на сварного.

Такого термина бывший работник полунаучного производства не знал. Слыхивал боком – что-то компьютерное вроде. Адвоката нет – это было понятно.

– Ну так достань, балда транзисторная! Без него слова не скажу.

– Что известно о универсальный источник, – невозмутимо продолжал робот.

– Вот и расскажи, что тебе известно про этот источник, – злорадно брякнул Густав. Лучшего способа затянуть время и не придумаешь. А если эта дубина еще и что-нибудь полезное скажет… Полезное. О! И поспешно добавил: – А в теплице… точка десять, зелень где и вода, тоже ты был?

– Помещение десять момент проникновение вы обходил посредник номер пять.

Ого! Их по крайней мере пятеро. Но здорово, что здесь можно задавать вопросы.

– А в помещении номер один? – вспомнил он стену, увешанную мониторами, которую увидел, нажав «одну точку» на клавиатуре.

– Информация для программист, – безжизненно проскрипел посредник. – Что известно о универсальный источник.

– Веди к программисту, – решительно потребовал Густав.

– Требуется информация для программист. Что известно о универсальный источник.

– Вед-ди к программисту, кому говорят!

Но никаким напором не удавалось поколебать злокозненную машинку. Тупую, дурацкую, идиотскую машинку! И никакие формулировки, на которые был способен еще вялый после всех передряг ум техника по диплому, не помогали. Автомат отвечал на маловажные с точки зрения его программы, вопросы, но неукоснительно хранил то, что программа считала тайной. Он любезно сообщил, что место это называется база шестьдесят-тридцать. Что «на данная планета» такая одна, была другая, но свернута. А здесь идут опытно-конструкторские работы с целью постройки межпланетного корабля. И работы по «организация биогенный круговорот вещества» – вот тут Густав не понял, а чего ж его организовывать, круговорот, – он и сам успешно вертится. Что этим занимаются специалисты с той, второй базы, переброшенные сюда. Их «двадцать три абиогенный человек и четыре биогенный человек». А космическим кораблем занимаются «девятнадцать абиогенный человек и с тридцать первое декабря тысяча девятьсот девяносто девять восемьдесят семь биогенный человек».

Тут-то бывшего оборонпромовца и осенило:

– К начальству меня веди. Я ж зачислен в эти… двигатели. Лаборант! А ну веди к начальнику сектора двигателей, положено лично ему вначале дать объяснения!

– Выход блокирован до получения информация для программист.

– Ну так по телику! Для чего тебе, тупырю пластмассовому, все эти мониторы? Вызывай начальство! – вспомнил он телевизор на посту номер четыре.

Сработало! Черт возьми, сработало! Посредник отвернулся к своим мониторам. Третий слева. Комната вроде той лаборатории, в которой Густав уже был, только меньше, стол один, кульман один. За столом дядька лет так пятидесяти. Или малость за. Телекамере он виден чуть сверху. На темечке не то намечающаяся плешь, не то шрам, чуть прикрытый почти черными, с проседью, волосами, широкий лоб и скулы, круглоголов, плечист. Пишет. Размашисто, сильно черкая. Строчки все разные, не сплошной текст, букв не разглядеть. Что-то над чертой и под чертой. Так это ж дробь. Формулы пишет. Перед ним такая штука, как была у начальника в опытном производстве – ручки торчат, бумага, и вделана настоящая чернильница, какую только у деда, при жизни его еще, в сарае среди хлама видал. А под левую руку – телефон с диском и тучей кнопок переключения связи. За спиной доска, как в школе, только меньше, на ней остатки написанного и стертого. В углу еще столик, на нем компьютер – то есть только монитор и такая же клава покатая, как у всех здешних. Вот экран монитора, засветился, из динамика донеслась, будто очень издалека, музыкальная фраза – в кабинете прозвучал вызов. Густав даже узнал мелодию – старую песенку про «на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». Дядька взял трубку.

– Главный конструктор слушает, – донесся уверенный, слегка нетерпеливый голос.

– Сергей Павлович, здравствуйте, посредник номер два.

– Что у вас?

– Принять объяснение новый сотрудник разрушение универсальный источник.

– Что еще за ерунда? – загремел в хлипком динамике голос главного конструктора. Динамику явно приходилось трудно пропускать такую мощь, он хрипел и свиристел. – Сегодня меня по пустякам не дергать! Отмечаю с коллективом Новый год! А ваши объяснения отдайте круговоротчикам на удобрение!

Шмяк по кнопке – громкий щелчок – экран потух.

– Объяснение для начальник зафиксировать, – снова заговорил робот. – Крайний правый монитор. Включаю.

И действительно, на крайнем справа мониторе отобразились белое поле, рамка и какая-то служебная строка внизу. Набирать на ЭВМ программы и прочее Густав учился только в техникуме, с тех пор не сталкивался.

– Текст набрать, что ли? А клава, русские буквы?

И тут же сам заметил, что на всю тучу мониторов в комнате только две клавиатуры. Одна перед посредником, с давешними квадратиками. А другая, возле крайнего монитора, – чисто русская, даже не русско-английская. «Йцукен», как говорили компьютерщики. Как у пишмашинки.

Как сохранить набранное, робот объяснил. Даже обходительно уступил свое кресло. Густав тянул время. Эта гнусная машинка упоминала про обход. Такой же, как он, что-то там обходит. Физически. Если этот тоже – это шанс. Стал печатать шапку: я, такой-то, лаборант – кажется, такую должность ему придумали? Будучи зачислен. Имею сообщить. Куртка, все такое, отобрали, применили силу. Раздухарился, колотил и колотил по клавишам, спрашивал у робота, как стереть, как перенести строку, стирал и писал снова. Потребовал, чтобы его отвели в туалет. Посредник отказал.