Текст книги "За пределы атмосферы"

Вроде бы и узбекский, хотя, может, путал еще с каким-то урюцким. Сколько ни вслушивался – ни словечка понятного! Наконец посредник сунул руку, похожую на головку разводного ключа, под «крокодиловую» накидку. Куда-то за пазуху. Раздался тихий, уже знакомый Густаву, свист местной сервомеханики. Заговорил похоже. Когда закончил, мексиканец сказал, глядя на Густава:

– Прошью проходьить. Я Пумаль, отделение круговорот.

Подумав несколько секунд, Густав решился. С немалым трудом вытащил стул, на совесть вколоченный между кроватью и стеной. Саму кровать и стол передвинуть после этого в исходное труда не составило. Взял вещи. Заначенный ножик оставил на столе – зачем он, когда есть свой складной, с несколькими лезвиями? И – вперед, за Пумалем.

– Два днья санаторий, – сказал Пумаль, пока они шли по коридору, сопровождаемые неотступным посредником. Шли долго. Густав привык уже к дверям с бегущим по овальному контуру сине-лиловым мерцанием, к цилиндрическим лифтам, к кодовым замкам со странными пиктограммами. Пумаль молчал – за все время пути сказал еще:

– Извиньи, пльохо говори русски. Там, – показал вперед, и Густав понял: там, куда они идут, наконец что-то объяснится.

Попав в новое жилье, он вздохнул облегченно. Наконец-то не медкабина и не конура-изолятор. Общежитие. Как в техникуме, только лучше. Шесть кроватей в нишах. На одной, видно, кто-то отдыхает – забрано ширмой, вроде как у родителей была кухонная занавеска из бамбука. Какая-то губастая морда нарисована, цветы, что ли, или эскимо. Где не занавешено, видно, что в ногах каждой кровати – шкаф со сдвижной дверью. Дальняя от входа стена занята полукруглым столом. Прямая сторона примыкает к стене, а в комнату обращена полукруглая. Стол большой, человека четыре поместится свободно. Свет как будто весь над ним – в комнате полусумрак. На полу, вдоль кроватей, ковер. Или циновка. Плетеная. Из чего-то похожего на птичьи перья – ясно, синтетика, но стильно. У стола пол голый, плиточный. Табуретки-пуфики, мягкие и на колесах, как давешний столик. И столики такие есть, два.

А компьютер! Да какой! Монитор плоский, явно не кинескоп, а чем хвалились японцы – можно, дескать, будет телевизор в трубку свернуть. На рычаге – поверни, как тебе удобно. Кабель куда-то в стену уходит. Видимо, системник тоже в нише. Клава на кабеле, таскай ее по столу как угодно. И – лопни глаза! – вместо букв такие же квадратики, как там, в коридоре, на посту номер четыре.

Провожатый-мексиканец потыкал пальцем в вещи, показал на шкаф. Подождал, пока Густав управится, поманил рукой. Оказались в кабинете – поменьше, чем у главного конструктора, но тоже два стола, шкаф, телефон и комп. И еще один мексиканец. Встал и протянул Густаву руку через стол:

– Кеель Кинич. Начальник отделения круговорота.

– Густав Васильевич. Нореш. Лаборант, – добавил, подумав.

– Новый лаборант сектора двигателей? – спросил мексиканец. Почти без акцента. Так, слегка.

Первый вопрос вылетел сам собой, незначащий – что за квадратики вместо букв. Знаки языка науатль… Во какие языки бывают. «Язык майя, – пояснил мексиканец, – царство в Месоамерике». На длинных словах акцент у него прорывался. «А зачем, – продолжал он, – было изобретать что-то новое, когда сохранились образы для 3D-печати этих изделий?» Голова у бывшего фрезеровщика шла кругом, но тем важнее было не дать себя запутать. Кто, черт подери, сделал из него подопытную крысу?! Кинич с жаром ответил:

– Какой же вы крыса? Крыса никогда не сможет, что ждут от вас!

И посыпалось. Заказчики – тут он пел в унисон с давешним громобоем из сектора химиков, – несмотря на всю свою власть над Космосом, на покорение пространства, тем не менее жалки и несчастны. Пройти по земле, по обыкновенной почве, съесть початок молодого маиса, надеть одежду из хлопка, шерсти или шелка – для них несет страдания и болезнь, возможно, смерть. Из генома выпали участки, ответственные за совместимость с природной органикой. Причиной этого была телепортация.

Что такое маис, Густав не знал. Начальник отделения круговорота открыл картинку на компьютере. Оказалась кукуруза.

Борясь за здоровье и комфорт лиц с такими свойствами организма, продолжал Кинич, они переработали – именно так он и выразился – всю свою родную планету. Начисто истребив на ней биоту. И оказалось, что организм представителя данной цивилизации жить без биосферы может, а вот психика не выдерживает. Смерть от того, что на Земле называют тоской, самоиндуцированный уход из жизни путем отказа от питания или воздуха – обычное для Заказчиков явление.

– Питаются они искусственной органической массой, воспроизводство новых поколений только экстракорпоральное. И они не говорят: «добровольный уход». Они знают, что это не по своей воле, а под тяжестью условий жизни, – уточнил Кинич.

Частично компенсировало страдания от невозможности соприкасаться с живой природой непрерывное путешествие, продолжал он. Отказ от оседлости, вечное кочевье в искусственных капсулах. Владея телепортацией, они побывали всюду в Метагалактике. Всюду, где нет жизни. Только там, где ее нет, их собственные организмы в безопасности. Могут поддерживать гомеостаз. «Биохимическое постоянство – подобие здоровья, – пояснил мексиканец под непонимающим взглядом Густава. – Но не здоровье, не самочувствие радости». (Так и сказал.) Неоднократно они пытались установить контакт с представителями самых разных цивилизаций, ведь их в Метагалактике немало, попросить о помощи. Было и непонимание, были и военные столкновения, были и отзывчивые партнеры – но даже искреннее желание помочь еще не гарантия успешного решения проблемы. Никому помочь несчастным не удалось.

– И вот, по вашему, ленинградскому счету времени, в девятьсот девятнадцатом году, а по нашему в Акбаль катун, Ушальтлака установил контакт с Заказчиками. Вначале посредством светового кода. Он передавал с храма Чааков в Циламе. Чааки – боги ветров, храм являлся метеостанцией и маяком. Передавал на малую искусственную планету, геостационарный спутник Земли, Заказчики телепортировали ее сюда…

Густав слушал со всевозрастающим смятением. То же самое говорил Тунка! Про дельфиньего тренера – дрессировщиком назвать его было нельзя. Обучить дельфинов водить суда на канатах через зону экваториальных штилей! Не для циркового пуделя задачка. Ушальтлаке – язык сломаешь! – удалось научить их и с Заказчиками общаться. Помогло природное умение этих животных издавать и слышать ультразвуки, понимать двоичный и троичный код. Похожий, как пояснял Кинич, на код Морзе: точки, тире и паузы. Тогда вблизи Цилама и была построена первая на Земле База. Без индекса. Оказалось, что телепортация дельфинов не повреждает их геном. Мореходы Ушальтлаки стали бывать на орбитальной станции у Заказчиков. Стали лечить от тоски. Тогда же было выяснено, что некоторые люди могут общаться с Заказчиками, не причиняя тем вреда.

– Ушальтлака пожимал руку, обнимал их.

– Так он… телепортировался? А вы видели… А… ведь сейчас двадцатый век! – теряя власть над собой, сдавленно и бессвязно палил в белый свет Густав.

– Да, телепортировался, но у него не родились потом дети, он вскоре погиб. Был убит за то, что отдавал морских помощников (так называли дельфинов) в посторонние руки. Это на первый твой вопрос. Я Заказчиков не видел, мне дельфины не дали оценку «возможно». Таких, кто может, и не повредит им, у нас трое, это на второй…

– И Тунка?

Кинич кивнул и продолжал рассказ. Когда погиб Ушальтлака, Заказчики приняли решение телепортировать весь персонал Базы в режиме петли пространства-времени. Сам начальник круговоротчиков мало знал о принципах такого перемещения – смог лишь сказать, что при пересечении определенным образом искривленных областей пространства с последующим возвращением удается оказаться в точке, соответствующей далекому будущему. Собственное в смысле теории относительности, субъективное время при этом не тратится совсем. Или почти совсем.

– Цель петли – ускоренно преодолеть опасное время и выйти в безопасное.

Так он, Кеель Кинич, вместе с рукописями учителя и несколькими обученными дельфинами, оказался близ родного Цилама в тысяча девятьсот семьдесят третьем году.

– Они рассчитывали на тысячу земных лет.

Цилама не существовало. База была законсервирована, но вскрывать ее не имело смысла, так как исчезло искусство судовождения с помощью дельфинов. Однако в развалинах Цилама Кинич встретил необычного человека.

– Он говорил на моем языке, и от него я услышал: Россия, Москва, спутник.

Полет в космос без телепортации очень заинтересовал Заказчиков. Через этого человека, археолога из МГУ, Кинич вышел на Александра Александровича Меерова, старого сотрудника Королёва. И в семьдесят пятом тот дал согласие участвовать в строительстве космического корабля для них. Археолог навел их еще на одного своего коллегу:

– Это был ученик Чижевского, а Чижевский – ученик Фёдорова. Сохранились тетради. Там было описано, как восстановить человека. Генетический код.

Восстановить умершего человека по Фёдорову, продрало Густава по хребту, клоны, как в «Звездных войнах». Кинцо класс, но тут-то живьем… Мееров поставил первым условием восстановление Сергея Павловича Королёва. С помощью робота-исследователя, строившегося для Луны, тайно получив доступ к его праху, высеяли несколько мумифицировавшихся клеток – и восстановили. Так же были восстановлены еще несколько ближайших сотрудников главного конструктора. Георгия Эриховича (повествовал мексиканец) восстановили, когда в архиве в Москве нашли бумагу, на которой случайно оказались капли его крови, – ведь он был похоронен в общей могиле. А с помощью петли времени собрали и живых – тех, кто дал согласие уйти на Базу навсегда и не воспроизводить потомства, начиная с момента ухода. Так ушел и Александр Александрович, разыграв свою смерть.

– Видел кинохронику. Его оплакивали вашим обычаем. Без жертвы крови. Большая комната, люди рядами, красный стол, и за ним говорят те, у кого золотые медали, – сказал Кинич, и Густав подавил улыбку – хорошо помнил советские торжественные собрания.

– А плитки-то? – выдохнул он самое главное, когда в голове улеглись ответы на множество животрепещущих недоумений.

Кинич ответил вопросительным взглядом. Пришлось и ему рассказать про три десятка непонятных штучек в фантиках. И как нашел, и что было потом. Он перебил:

– А где точно? Как можно точнее!

И на свет явилась очень странная карта. Или план. Вроде бы план, строительный, такие бывший работник опытной промплощадки видел во всех ее зданиях, заверенные росписью пожарника. Только такого огромного в жизни не видал. Коридоры, линии каких-то коммуникаций, комнаты, бассейн. Двое ворот. Но поверх всего виднелась нанесенная тонкими зелеными линиями другая картинка. Очень знакомая. План местности, малой родины Густава. Окраина поселка, где находилось бывшее родное производство. Железка. Берег залива. Форт, морская учебка – никогда же, блин, не печатали таких карт, у них там секретность, а тут нате! Густав некоторое время стоял обалделый, а потом решительно ткнул пальцем в территорию станции, в то место, где стояла давешняя рефсекция:

– Вот здесь.

В руках собеседника появились линейка и транспортир.

– На поверхности земли? – переспросил, измеряя что-то на плане.

– Метр с лишним над ней. В вагоне.

Что-то посчитал на листке бумаги. Без цифр! Вместо цифр точки и горизонтальные штрихи! Если и оставались какие сомнения в его словах, то уж тут испарились последние.

– Прецессия больше расчетной. Я не такой математик, какой был Ушальтлака, и ваш язык не родной… Вихревые поля, какие появляются при поглощении универсальным источником даровой энергии и передаче ее, взаимодействуют с магнитным полем Земли, поэтому искривляется траектория. На пять тысяч вар, по-вашему четыре километра с небольшим, оказалось двадцать одна вара поправки… около пятнадцати метров, а не десять, как по расчетам. И не меньше плюс семьдесят кин… одна единица… семьдесят градусов угол, а не шестьдесят. И универсальный источник телепортировался вовне.

– Так эти плитки…

Мощь плиток не охватывалась никаким воображением. Плитка с «лежачей восьмеркой» – лента Мёбиуса, вот как, оказывается, называлась фигура, символизирующая бесконечный круговорот, – управляла остальными. Отвечала за перераспределение энергии, равномерное рассредоточение запаса всех ее видов. А также за связь с Базой. Те ячейки универсального источника, что несли символ молнии, действительно работали с электричеством. Могли служить зарядными устройствами, аккумуляторами, преобразовывать в электричество любые виды даровой энергии. Символ источника света отмечал элементы, преобразующие энергию света, а также рентгеновского и более жестких излучений. С удовлетворением услышал Густав, что правильно понял смысл частично зачерненного прямоугольника: он означал количество заряда. А ушастая пиктограмма из трех склеенных кружков, оказывается, изображала молекулу воды. Плитки с нею перенаправляли энергию воды. И могли перестроить ее кристаллическую решетку.

– Не исключительно льда, жидкой тоже. И в пище, и в реке, и в живой клетке. Если внести источник или отдельно водяную ячейку, то пойдет цепная реакция. Устранение дефектов. Усиление здоровья, физического и в области мышления.

– А раствориться может живое, если… – Густав замолк на полуфразе, и желая, и боясь дальнейшего. Последовало: да. Вдобавок живой организм, обработанный универсальным источником, и сам начинает придавать воде необычные свойства. Например, лечебные. Или просто очищать ее.

– Да, и морозить. Кристаллы, как иголки, у них большая проникающая сила, когда они образуются – воздух вихрем, как на моей родине в бурю. Растворять живую ткань? Интересно. И последующее восстановление. А рост? Нет, это другое, это свойства света, искривление луча. Вначале тебя нужно было Заказчикам только как носителя генетического материала. Генетический тест на совместимость. Первую, экспертную ступень ты прошел. Но вопросы, которые ты задаешь, – это следующая, чистая страница. Пойдешь дальше?

Этот бронеавтомобиль здесь хорошо знали. Он был один в стране. Заказной лимузин, способный без напряга, удобно вмещать погрузневшую к концу карьеры особу бывшего свердловского прораба. Но сейчас из него выскочила, как чертик из табакерки, шустрая спортивная фигурка исполняющего обязанности. Его, как автора известной на всю страну фразы «мочить террористов в сортире», интересовало, как идет этот процесс.

Процесс шел вовсю. Ковровые дорожки вычищены, форма выдана новая, все накрахмалено и стоит коробом. В коридорах никого, все заняты. Приказ гласил: непрерывно печатать, а экспертам – непрерывно смотреть в приборы. Но этим исполняющий обязанности не интересовался. Он приехал по делу о мегатонне. Ему представили Бабаева. И даже дали Бабаеву слово для рапорта.

Рапорт, как и подобает рапорту, был немногословен и сводился к одному: виновники предположительно известны – это внешние силы, связанные с мировой террористической закулисой, капитан Амелин ведет преследование. О Шилове и о том, что капитан Амелин подозревается в его убийстве, рапорт не говорил ни слова.

Магического слова «звание» не прозвучало. Зато прозвучало приблизительно: «а почему у руководителя следственной группы, ведущей столь масштабное дело, звезды не вполне масштабные?» «Годится, – щелкнуло в голове Бабаева, – синонимы». Ответил на автомате – служу Отечеству с какими есть. Удостоился кивка референту и строчки в его рефератах.

А дальше исполняющий обязанности вопиющим образом нарушил протокол. Он потребовал показать ему – прямо-таки показать, пред взоры представить – вещественные доказательства, из которых явствовало бы насчет закулисы.

Переглядываться или еще каким-то образом выражать чувства и мысли было некогда. Протокол, не протокол… Это у них, у потенциального противника. Между своими какой протокол? Тем более что не бывало раньше ни исполняющего обязанности, ни избранного верховного, который бы именно в этом здании работал в прошлом. Блаженной памяти Юрий Владимирович был по службе сначала рыбинский, потом петрозаводский, а потом москвич. А нынешний – такой вот уникум. Да и вообще – хоть известный анекдот четко определяет, что именно быстрее мысли, тем не менее исполнение приказа должно происходить еще быстрее. Повели в лабораторию, куда успели перекочевать те самые плитки. И где давно находилось все остальное.

Видно, помнил еще исполняющий обязанности, как он исполнял совсем иные обязанности. Здесь, в этих стенах.

– А вот это что? Надеюсь, можно без нарушения интересов следствия?

Если бы кто-то опередил. Взял в руки сам и уже тогда вручил исполняющему обязанности. Да разве опередишь каратиста четвертого дана! Почти беззвучно – только шорох одежды и приглушенный звук падения тяжелого мягкого предмета – и все.

Само собой, началась суета. Врач, нашатырный спирт, просто спирт, уколы. Прилетела скорая из Джанелидзе. И само собой, бесполезно. Так же, как Шилов, убит наповал.

Экстренное совещание руководства Большого Дома на Литейном пришло к решению ни в коем случае не выпускать наружу ни бита информации о случившемся. Персонал приехавшей скорой был задержан. Отдано распоряжение подготовить сообщение о коммунальной аварии: люди провалились в горячую воду. Само собой, лаборанты, врач, младший офицерский состав – кто видел происшествие. Под подобные же распоряжения. Автокатастрофа, авария лифта, внезапная сердечная смерть. А что касается исполняющего обязанности – именно на такой случай существуют подобранные по внешности и специально обученные сотрудники. Находящиеся в постоянной готовности на «Даче Запаса». В данном случае, правда, был известный риск – обучение данной группы сотрудников не было закончено, приступили в августе, с назначением исполняющего обязанности, нормативный срок полгода. Но неужели советский чекист, он же российский сотрудник органов, не сможет добрать нужное по месту? Известен порядок приведения в действие плана «Омут», разработанного в видах такой возможности. Кодовое слово «Омут» было передано по спецсвязи – и все. В Москве никто ничего не должен был узнать.

Бронеавтомобиль с исполняющим обязанности выехал из ворот на Шпалерной – автоворота выходили туда. Исполняющий совершенно точно знал круг своих обязанностей: контакты с руководством Управления, публичное озвучивание полученных инструктивных материалов. Другие обязанности должны были исполняться другими исполняющими обязанности. Такими же, как он, с идеальной памятью и выносливостью, дисциплинированными, не склонными превышать полномочия. Например, интересоваться, кто, где и как исполняет эти самые другие. Такими же, как он. До последней бородавки.

Коршунов, к счастью для себя, находился в это время хоть и в Доме, но относительно далеко от места основных событий. Вскоре после того, как бронеавтомобиль пересек линию автоворот, до него неведомым путем дошел сигнал сродни строевой команде «вольно»: можно расслабить левую ногу. Выявить каналы, по которым подчиненные получают этот сигнал при отъезде руководства или иных проверяющих инстанций, – это была отдельная разработка еще семидесятых, чья-то диссертация, Коршунов узнал о ней на курсах повышения. До защиты тогда не дошло, кончилось пшиком, каналы передачи не дались в руки, но сам факт ее был подтвержден с высокой доверительной вероятностью. Итак, он знал: Самые Верхние уехали, можно прекратить печатать «фырщемпыщ» – так называли между собой ту бессмыслицу, которую печатали и на пишмашинках, и на компьютерах, если отдан приказ работать не разгибаясь. Чтобы руководство слышало: личный состав напряженно трудится. И позвонить по служебной мобиле Мише Амелину. В криминальные деяния которого он не верил. Просто непорядок: несколько дней сотрудника нет на месте, руководство найти не может, он ведет преследование. А должен быть порядок, и руководству надо помочь. Щадя его, руководства, самолюбие. То есть чтобы оно не знало, что это не оно такое всепредусмотрительное.

Телефон вызывал до одури: пи-ип… пи-ип… пи-ип… Потом пошли другие звуки. Музыка. Мелодии Коршунов узнать не мог, как ни пытался. Она была сложна, прихотлива и не похожа ни на знакомые песни, ни на просто музыку. Оркестровую, или народную, или какую угодно известную ему. К ней примешивалось тяжелое дыхание. И как будто мерный отсчет ритма: тук… тук… или, скорее, так – шлеп… шлеп… И больше ничего. Трубку Амелин не брал. Странные звуки пробивались только как помехи.

По спине пробежали мурашки. А если его собственный телефон отключился, как только он набрал номер того, кто заподозрен в… Нет, тогда бы не было сигнала станции. Вот этого «пи-и-и… пи-и-и…». Или – а если не отключился, а переадресовался в те недра, о которых Коршунов имел определенное представление, – сам сколько раз организовывал слежку и подслушку. Мурашки побежали гуще, но он успокоил сам себя: ведь он-то ничего предосудительного не сказал. Не дозвонился.

«Шлеп… шлеп…» было капаньем воды. Музыкой звучавшим в ушах Амелина. Жить! Не загнуться! Еще сколько-то продержаться! А там хватятся, а там… Что «там», он пока не мог придумать.

Капало далеко. Он один, без Марины, сходил по тоннелю в сторону завала – капало там. Из трещин в бетоне свода, возникших, очевидно, при взрыве. Получилось даже смочить губы, подставив ладонь. И даже в ссохшееся нутро что-то попало. Нирвана… Но на полу теперь было сыро. Стояли лужи, текли ручейки. Сидеть стало нельзя. Тонкий слой воды разлился уже во всю ширину коридора. Они оба напились этой воды, макая туда клочки носового платка, разорванного на полоски-веревочки, – дернуть спусковой крючок. Макали и сосали. Так удавалось собрать воду почище, без пыли и песка. Отойти, вернуться к завалу? Не хотелось уходить от гладкой стенки – почему-то казалось, что именно отсюда должна прийти подмога. Там, откуда пришли, – уж точно никого живого, а здесь… Плита – не одно целое с остальной бетонировкой тоннеля, не монолит. Есть щель. Значит – сооружение. Постройка. Может быть, ворота. Один шанс на тысячу, на миллион, но хотелось в него верить. Аккумулятор в мобиле сел окончательно и бесповоротно – подать о себе весть нечего было и думать. Фонарик тоже садился, тускнел. Но идиотская надежда тлела.

Воды набралось по щиколотку, и Марина старалась встать на цыпочки, чтобы не залилось через молнию в сапоги. Однако ее все прибывало и прибывало. Медленно, по миллиметру, но ползло и ползло. Стали искать что-нибудь вроде кочки, хотя бы незаметного на глаз поднятия на полу, – но нет, пол был гладким. Бродя от стенки к стенке, они только поднимали волну и промачивали ноги все выше и выше. Сапоги промокли. У Амелина ботинки тоже наполнились ледяной водой. Уровень ее подбирался к коленям. Марина надела куртку, но с мокрыми ногами все равно было холодно – она уже мелко лязгала зубами.

Амелин попытался было двинуться назад, к трещине от взрыва. Поздно! Оказалось, что пол в ту сторону понижается. Слабо, но явственно. Отойдя шагов на двести от тупика, они погрузились по середину бедер. Холод бил судорогами, чугунным обручем сковало дыхание – не лучше, чем лежать похороненным заживо под взорванной землей. Он развернулся – идти обратно в тупик. Но тут по глазам ударил свет, а по ушам – крик Марины.

Бетонная плита, замыкавшая коридор, озарилась по краям зелено-голубыми проблесками, бежавшими вдоль потолка, вдоль стен и уходившими в воду. Сквозь воду мигало тоже. Более голубым, почти без зеленого оттенка. Раздалось негромкое «у-уу», напоминающее вой вентилятора в компьютере. Только мощнее, ниже. Он побежал, насколько можно было бежать выше колена в воде. Марина, шедшая за ним, сейчас оказалась впереди, и было видно, что она тоже старается прибавить ходу, и ей это даже лучше удается. Она подбежала к плите и заколотила по ней ладонями. Громко и мокро шлепая, крича при этом «эй!», «откройте», «помогите».

Вой, похожий на вентиляторный, достигнув апогея, некоторое время продолжался на одной ноте, а потом завибрировал гибко, задрожал, словно посыпался. Вместо однообразия прорезалось разнообразие. Вот уже не вой, а мелодия. Прихотливая – повторить ее Амелин не смог бы. Но от нее разомкнуло дыхание. И по-другому засветилась дорожка огней. Стала лиловеть. Зеленое исчезло вовсе, теперь проносились фиолетовые сгустки, мигая в тяжелом, давящем на глаза ритме, вызывающем желание зажмуриться и почему-то заткнуть уши. Марина уступила этому желанию. Прекратила звать на помощь. Резкий взмах руки – закрыла лицо сгибом локтя. Шатнулась и стала отступать. Михаилу пришлось тоже сдать назад: в ноги ударило такое мощное течение, что он еле устоял. И увидел: перед плитой уровень воды явно понижается. Мелодию вытеснил режущий уши яростный скрежет, будто вдалеке старались во всю мочь, во весь электронный «дисторшн» сразу несколько рок-групп. В лицо ударил поток нагретого воздуха невероятной силы, перехватило дух, легкие словно надулись до состояния воздушного шара, почти до предела, за которым уже только разрыв. В глазах потемнело, но он еще успел увидеть несколько сантиметров голого бетона пола возле самой стены тупика, ставшее желтым сияние бегущих огней – и ледяной водой захлестнуло память.

– На хрена я здесь сижу? Когда домой, блин?

Густав задавал этот вопрос пятый или шестой раз. Начиная с него каждое утро. Часы так и не пошли, поэтому утро определялось сигналом к завтраку. Мелодией местного будильника. Той, которую он слышал в медкабине.

– Вы там меж себя решите: посол или мосол? Чё играться-то в бирюльки?

И каждый раз отвечали одно и то же: подождем результатов генетического теста. Обычно начальник круговоротчиков, Кеель Кинич. Вместе с Густавом их в отделении теперь было пятеро живых, нуждающихся в завтраках, обедах и ужинах. Включая Тунку. Почему-то это давало облегчение. Как и то, что Густав таки не допустил до себя посредника с медтележкой. Уперся: был, дескать, уже в вашей медкабине, все справки там, я вам не футбольный мяч – гонять меня от эксперта к эксперту. Прогнулся посредник-то! Можно с ними спорить, можно. Может, и сбежать можно.

То, что ели Кеель Кинич, Тунка и остальные, было непривычно. Состояло в основном из кукурузы и овощей, иногда с индюшатиной. Кукуруза восторга не вызывала, а без молочного было и вовсе скучно. Ну, на халяву и уксус сладок. Самым вкусным был напиток, похожий на кисловатую медовуху. Пробовал нарушить время завтрака или обеда. Оказалось практически бесполезно. Повар спросил:

– Так ты с кем обэдаэшь, э?

Велел подождать, выставил жидковатый суп. Второго не дал. Ладно. Чего скандалить по мелочам! Главное, как смыться. Исходил много километров коридоров, некоторые двери открывались просто при приближении, но не большинство. Видимо, сказывалось отсутствие универсального источника. Этих долбаных плиток. Значит, точно – они и открывали. Работало и правило, подмеченное в первый раз: если на терминале в коридоре построить маршрут в какую-нибудь точку, будут открываться двери на пути туда. Но не все маршруты строились. Без чертова источника не всюду соглашался местный компьютер Густава пустить. Разик удалось пристроиться за спиной посредника и проделать с ним весь обход. Посредник даже слова не проронил. Он прошел – и Густав за его спиной просочился – через некоторые двери, куда одному было не попасть, но там ничего полезного не оказалось. Такие же коридоры. Тоже двери. Разве что – удалось увидеть химлабораторию и испытательные стенды сектора энергетики. Впечатляло, конечно, размеры хотя бы. А приборов, приборов! Но Густав ничего в них не понимал. Усвоил только: секретность тут похлеще, чем в родном наукоемком, секторы обособлены, без посредника не в свой не просочишься. А местные работники, похоже, и не шибко интересуются – знают, что надо особо ловчиться, да и то не вдруг получится – вот и не лезут. И у Королёва, говорили, больше десяти лет никого новеньких… это что ж, столько лет под замком? Ничего себе! Тюряга, и только. Даже на прогулки не ходят, размяться на воздухе. Ради этого своего проекта.

Познакомиться с девушкой, которую давеча видел в столовой, удалось – то есть удалось узнать, что ее зовут Вилена. И что она инженер-механик первой категории. Но не более. Разговорить ее не удалось. И сесть с ней рядом не удалось. Не пустили. Внушительный дядька с тяжелым подбородком сказал: у всех свои места, нечего, мол, вносить энтропию. Ну и словечко! Ученые-моченые! Недотроги. Второй раз она просто не заговорила с ним – кивнула в ответ на «здрасте», и все. Ну, в ее положении можно – вон сколько вокруг кавалеров. Опять же – не стал скандалить.

Куда интереснее были фильмы, снятые Заказчиками. Чисто видовые, ни одного Заказчика углядеть не вышло (а как Густав надеялся!), но извержение вулкана, снятое в непосредственной близи, – это зрелище. Или падение метеорита в замедленной съемке. Медленный сминающий удар, торжественно возносящаяся туча пыли, образование трещин в земной коре – с мельчайшими подробностями. Не в земной. Как называлась планета, не въехал. Номер с буквами какой-то. Этих… майя. После метеорита от нее осталось две трети. Огрызок неправильной формы. Даже то, что сполохи, взрывы, лава – все это было в сине-зеленых оттенках, даже это не мешало понимать: ну и моща.

Но в это утро что-то случилось. После окончания завтрака Густав наметил себе добраться до здешней медчасти и глянуть самому: делают там анализ или сачкуют? Однако даже те двери, что открывались раньше, в этот раз не открылись. Кинич сказал:

– Опасность первой степени. Четвертый монитор дал сигнал.

– А что стряслось?

– Автоматически сработали ворота.

– Милос-цэгэздарь Кеель Кинич! (Так говорил один научный деятель в разных ехидных случаях.) Пропустите меня туда, я и сам там вошел, и уж я знаю, как там и что!

Морду лопатой. Только так. Вроде даже удалось стать повыше, как тогда на «Юноне». Мексиканец смутился… и открыл заблокированную дверь! Теперь по коридору, во все лопатки, но не бежать. На каком-то по счету повороте понял, что спешил не зря: впереди торопился посредник. Пристроиться сзади. Вот и ниша, запертая на шестерни, – посредник ее открывает, что-то нажимает на клавишах, отсвечивает лиловым щиток, это он так соединение устанавливает. А у ворот-то! Лужа во весь коридор, и навзничь – Маринка! Страшная, землей вся измазана, руки в ссадинах. И рядом какой-то незнакомый тип.

– Марина! Мариночка!

Какие-то, кажется, еще глупости кричал. Дул в лицо, трепал по щечке, поцеловал даже. Холодная, и ни звука. Выпрямился: