Текст книги "Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891"

1875

I

После печального 6 декабря 1872 г., когда по приказу Высокой Порты, переданному телеграфом палестинскому губернатору Назыфу-паше, Блаженнейший Кирилл, Патриарх Иерусалимский, с 7 ноября того же года уже не признаваемый за такового возмутившимся «С вятогробским братством» и даже синодальным актом объявленный раскольником, был схвачен и под конвоем отправлен в Яффу, а оттуда в Константинополь, в православном населении Иерусалима и всей Палестины не было покоя до самых дней наших. Правда, что 16 января 1873 г. тем же палестинским губернатором торжественно возведен был на престол Иерусалимский архиепископ города Газы Прокопи й, носивший при Кирилле звание патриаршего наместника, один из старейших и почетнейших членов братства, по своему простоумию послуживший центром, около которого группировалась пресловутая ученая коммуна, свергшая Кирилла; но от этого обстоятельства до восстановления мира в Патриархате было далеко.

По наружности, дела приняли старый вид. Привычные формы патриаршего управления, изгнанные на время «Священным Правительствующим Синодом общины св. Гроба», появились снова. Но заменить на патриаршем престоле одно имя другим для затейливой и предприимчивой коммуны значило не сделать ничего. Прокопий, конечно, не одарен был единовластительным духом Кирилла, ни его умом, ни его всеподавляющим авторитетом, но все же был Патриарх, которого сама вековая рутина дел и вся внешняя обстановка, так сказать, наталкивали невольно на следование по стопам своего предместника. А коноводам хотелось совсем иного. План их был ввести в своем микроскопическом царстве вместо неограниченной монархии конституционную, так чтобы делами (доходами) святогробскими заведовал не один Патриарх, а и всякий, у кого появится охота к тому. Вследствие сего признано было необходимым, прежде всего, порешить со старой системой наместничества при Патриархе. Прокопий во все свое двухлетнее патриаршество не имел при себе наместника. Взамен сего, при нем образовался триумвират правительственный, в члены которого попали, разумеется, самые бойкие из коноводов и один безгласный архиерей. Прокопий игнорировался триумвиратом и существовал только для подписей на его бумагах. Против такой олигархии, естественно, должна была образоваться оппозиция в «братстве». Вспомнили, что существует (или существовал когда-то) Синод патриарший, и подбили членов его искать своих законных прав против триумвирата. Произошла маленькая революция. Вместо директории образовался при Патриархе шестичленный совет.

Но и это была мера только паллиативная. Число правителей, правда, удвоилось, но оно могло утроиться и удесятериться и т. д. Да и Синод по-прежнему должен был стоять в стороне от дел, и канонически и исторически подведомых ему. Недовольство в братстве все росло и росло. Двое из архиереев (членов, значит, Синода), наиболее ратовавшие против триумвирата, добившись места в совете, сами стали предметом нападок со стороны других. В самом совете их трактовали как «вторгшихся» и чуждались. Дело дошло до того, что к началу сего года эфемерного совета практически не существовало. Зато существовали, уже резко различавшиеся, – две партии: патриаршая или Прокопиева, и недовольных, или иордано-тивериадская, – по имени своих вождей, архиепископов (in partibus, номинальных) Иорданского и Тивериадского. Кроме архиереев, в последней считалось до сорока архимандритов и простых монахов, да и из противоположного лагеря ей втихомолку сочувствовали два архиерея, несколько низших духовных сановников. В укоризну и посмеяние ее называли Кирилловскою. И точно, некоторые члены ее находились в переписке с Кириллом. Подобное lèse-majesté (оскорбление величества) превосходило меру терпения пришлых патриотов Палестины, спасавших под эгидою Прокопиева имени свою панэллиническую идею от славяно-арабского натиска и преобладания. Прокопия заставили требовать у Высокой Порты заточения возмутившихся (якобы) против предержащей власти архиереев Иорданского и Тивериадского.

Этот шаг был началом падения Прокопия. То, что легко было сделать в 1872 г., оказалось неудобоисполнимым в 1875, – не потому только, что изменился состав чиновников Высокой Порты за это время, а и потому, что чувствительно изменился вес тех доводов, коими на них действовали в 1872 г. гонители и победители Кирилла. Вместо карательной меры, Порта посоветовала Прокопию сойтись с недовольными его управлением архиереями. Сойтись было уже невозможно. К ним, как гонимым и преследуемым, пристали еще два архиерея-прокописта. Коалиция образовалась сильная. На противоположной стороне остался собственно один архиерей – Лиддский (ибо три остальные жили вне Иерусалима – в Вифлееме, Назарете и Акре), без которого обошлись прочие, когда от имени Синода и большинства наличного братства потребовали у Порты низложения Прокопия, как человека неспособного к управлению делами патриаршего престола. Ввиду неизбежного падения, ревнители чести патриаршей посоветовали Прокопию упредить оное просьбою об отставке, мотивируемою тем, что Порта оставила без последствий его жалобу на бунтовщиков.

Итак, с началом марта в Иерусалиме вторично не стало Патриарха. Нельзя скрыть того, что много содействовало падению Прокопия поголовное желание зачинщиков и участников кирилловской истории самим воссесть на вакантном престоле. Нечто подобное проявило себя сейчас же по удалении бывшего Патриарха от дел, а именно при выборе местоблюстителя патриаршего престола. Ввиду стольких притязаний и на это призрачное подобие патриаршества, избиратели поставили местоблюстителем не одного из своей среды, а чужого, случайно прибывшего в Иерусалим для участия в крестном ходу в Неделю Православия Вифлеемского архиерея Иосафа. Ясно было, что когда настанет время выбора настоящего Патриарха, в Патриархии произойдут большие и, может быть, нескончаемые смуты.

Время это приближалось и многократно откладывалось. Для выбора присланы были правительством особые правила, составленные собственно для Константинопольского Патриархата и еще ни разу не приспособлявшиеся к делу в Иерусалиме. В силу этих правил, будущий Патриарх долженствовал быть не моложе 40 лет, иметь достаточное образование, знать языки (кроме греческого) турецкий и арабский и быть подданным турецким и даже сыном турецкого подданного. Несколько глуше говорилось о качестве и количестве избирателей. В этом пункте точное применение к Иерусалиму константинопольского регламента считалось невозможным, или, по крайней мере, неудобным (для кого?). Особым параграфом определялось участие народа в выборе Патриарха, но сведенное почти на ничтожество. По одному голосу от каждой епархии и два голоса – от города Иерусалима, всего 11 голосов, и те исключительно духовных лиц, зависящих, и административно и материально, от Святогробского (греческого) братства.

Пока избиратели народные выбирались сами, снабжались инструкциями и съезжались, вдруг огласилось в Иерусалиме, что выбор кандидатов на патриаршество уже сделан «монастырем», т. е. Святогробским братством, и что список их уже отослан в Порту. Достойных быть Патриархом оказалось 18 человек, а за исключением трех из них, уроженцев Эллады (в том числе и самого местоблюстителя патриаршего престола) 15, готовых занять престол св. Иакова, брата Господня[311]311
  Св. Иаков Брат Господень (f 63) считается, согласно церковному преданию, первым епископом Иерусалимским.


[Закрыть]. В числе их: 7 архиереев, 7 архимандритов и так называемый великий архидиакон патриаршего престола.

Говорят, на иноверное (турецкое) правительство произвело веселое впечатление такое обилие лиц, способных патриаршествовать в Иерусалиме. Почтенные педагоги Крестной школы (семинарии) почти все, разумеется, помещались в каталоге ищущих «Блаженства». Но почему-то Высокая Порта из 15 лиц признала кандидатуру только за 6-ю – четырьмя архиереями и двумя архимандритами. Вся ученая молодежь осталась «за хороводом», по греческой пословице. Это сильно огорчило ее, но делать было нечего. Небольшое, но весьма многозначительное поприще для ее деятельности оставалось еще при втором, и частью третьем, окончательном выборе Патриарха.

Между тем, народ, не участвовавший в выборе 18 кандидатов, не хотел знать ни 15-ти, ни 6-ти, вообще никого, и требовал повторительного выбора их, совместно с монастырем. Больше месяца монастырь и местный паша старались уговорить его признать уже признанный, утвержденный и видоизмененный правительством список. В начале мая удалось, наконец, какими-то небывалыми (как говорят) телеграммами из Константинополя напугать арабов. Они приложили свои подписи к списку кандидатов, так как своих, отдельных от тех, не имели. Доля патриаршествовать осталась, таким образом, за архиепископами Лиддским, Севастийским <Никифором>, Иорданским и Тивериадским <Нектарием>, игуменом Святого Гроба и начальником Иерусалимского подворья в Смирне.

Чем ближе подходил термин окончательного выбора, тем усильнее велись всевозможные интриги в Патриархии. Из 6 кандидатов предстояло избрать только трех. Но тут оказалось, что измененный Портою список не имел характера неизменяемости. По-видимому, местный губернатор имел право изменять его по своему усмотрению… Вследствие чего почти ежедневно оглашались новые имена внесписочных кандидатов. Так, однажды считалось чуть не верным, что Патриархом будет известный кассир Патриархии. На другой день заговорили о патриаршестве пресловутого экс-митрополита Вифлеемского <Агапия>. Наконец, всплыло имя Назаретского митрополита Нифонта. Полагали окончательный выбор сделать 5 мая, в день памяти св. мученицы Ирины (что на греч. языке значит: мир), но целый день споривши, не пришли ни к какому результату. 6-го числа, в день Иова Многострадального, до того все разошлись в мнениях, что стали сомневаться уже в возможности поставить Патриарха собственными силами. Говорили, что предоставят назначить его или Вселенскому Патриарху, или самому турецкому правительству, и при этом всего проще – возвратить в Иерусалим Кирилла. Имя бедного Прокопия никому не приходило на память.

7-го мая празднуется явление знамения Креста в Иерусалиме. Все готовы были видеть в этом знамение свыше для дела иерусалимского. С раннего утра открылось заседание всех избирателей в большой зале Патриархии, в присутствии иерусалимского губернатора, имевшего бестактность (или макиавеллистический такт) объявить торжественно своим кандидатом митрополита Назаретского. За него же были все арабские голоса. Его же оглашали «русским кандидатом». Сего довольно было для прозорливого ума, чтобы считать кандидатуру его неудавшеюся. Как бы то ни было, в половине того же дня стали известны имена трех окончательных кандидатов. Преосвященный Нифонт получил 27 голосов, в том числе 11 арабских, архимандрит (Смирнский) Иерофей 19 голосов, и Преосвященный Никифор Севастийский 3 голоса.

В час пополудни должен был произойти в храме Воскресения из трех имен безвозвратный выбор преемника святым Кириллу, Софронию, Иоанну[312]312
  Имеются в виду Патриархи Иерусалимские свв. Кирилл (350–387) и Софроний (634–638). Относительно св. Иоанна о. Антонин, возможно, ошибся, имея в виду Патриарха Александрийского Иоанна Милостивого, современника Софрония.


[Закрыть] и стольким другим знаменитым иерархам иерусалимским. Этот последний акт шумного дела Кириллова имели право произвесть одни члены Иерусалимского Синода, т. е. все архиереи, 4 официала: сосудохранитель (он же игумен Святого Гроба), драгоман, кассир и камарас (мажордом) Патриархии, великий архидиакон и секретарь (бывшие профессора Крестной школы), два бездолжностных старейших архимандрита и ректор Крестной школы, которого только накануне пригласили членствовать в Синоде, по одной, плохо рассчитанной, надежде… Всех избирательных голосов было 16. В случае равенства их перевешивал голос местоблюстителя, имевший значение двух баллов. Сами избираемые не имели права вотировать.

Часов с 10-ти уже толпился на площади храма любопытный народ. Тут же стоял и небольшой отряд солдат. В самом храме были волнение и шум, напоминавшие Страстную неделю. Всех более сновали туда и сюда наши поклонницы, молившие Бога за «владыку Назаретского». В половине 1-го часа прибыл в храм паша. Его провели в алтарь и усадили на скамье против престола. Вслед затем раздался звон на колокольне, и торжественно вступили в храм глаголемые синодики, в первый раз, может быть, сознавшие важность своего звания. Между ними не было ни Назаретского, ни Севастийского архиерея.

Все вошли в алтарь. Прежде всего, прочитан был из Царских врат во всеуслышание народа протокол утреннего заседания избирателей, сперва по-гречески, а потом по-арабски. Ровно в час пополудни местоблюститель надел на себя епитрахиль и омофорец и, покадивши престол и алтарь, произнес: Благословен Бог наш, и проч. После «Трисвятого» пропеты были тропарь и кондак Троице, стихира: Вся подает Дух Святый, слава и ныне, Царю небесный… Ектенией и отпустом закончилось молитвословие.

Затем перед престолом поставлен был письменный столик; за ним сел на стул, лицом к западу, секретарь Патриархии, архимандрит Герасим, и переписал поименно, на белом листе бумаги, всех избирателей, которых и стал потом выкликать одного за другим; каждый подходил к столику и клал в большую серебряную вазу наглухо заклеенный пакет одного формата, цвета и вида со всеми прочими. Не без некоторого смущения подходили вотировавшие, а стоявшие кругом зрители, и в особенности арабские священники, были в полном нетерпеливом волнении. Правда, что огромное большинство голосов было на стороне их кандидата, но мы хорошо понимали, что за исключением их собственных 11 голосов, у Нифонта оставалось их 16, а у Иерофея все-таки было 19. А что их 11 голосов на последней этой котировке не примутся совершенно в расчет, мы это знали очень хорошо. Между вотировавшими не было ни одного араба.

Итак, исход дела должен был казаться им сомнительным. Таким же он казался и постороннему безучастному зрителю, с другой точки зрения смотревшему на дело. Избиратели ставили себе Патриарха, одного из среды своей делали своим начальником… Не естественнее ли было думать, что они предпочтут поклониться (и на долгое время кланяться) лицу стороннему, многим из них совершенно незнакомому, не принимавшему никакого участия в недавних делах их, чем одному из среды своей? Я, по крайней мере, совершенно был уверен, что наш Нифонт, как говорится, провалится, – что и случилось. Когда все избиратели положили свои пакеты в классическую урну, местоблюститель начал один за другим открывать их. Произнося при этом громогласно читаемое в каждом имя. Нечего говорить, что внимание всех было напряжено в высшей степени, а в церкви между народом носился один неумолкающий слитный гул голосов. Первое имя вышло Иерофей. И второе тоже – Иерофей. И третье – тоже. В церкви, вместо неопределенного гула, послышались крики. Четвертое имя было: Нифонт, пятое опять – Иерофей. Шестое и седьмое – Нифонт! Очевидно, на чью сторону склонялись весы выбора. Еще раз имя Иерофея… Потом два раза сряду выходит имя Нифонта. Гул в церкви почти стих. Еще раз – Иерофей и раз Нифонт… Следующая минута должна решить все. Слышится в 8-й раз: Иерофей. Надежды нифонтовцев висят на волоске. Вскрывается 15-й пакет. Иерофей!.. – слышится, и тут же заглушается громом рукоплесканий… Да, в алтаре, кругом престола, раздались рукоплескания. Что делать? Так было. Не забудем, что мы имеем дело с Востоком и с потомками тех, которые изобрели и ввели в общественную жизнь потребность зрелищных удовольствий. Какое имя заключалось в последнем пакете, этим уже никто не интересовался. Патриарх был выбран, и он оказался Иерофей, в то время еще не имевший иной степени, кроме священства и занимавший скромное место настоятеля одного из многочисленных иноземельных владений (подворьев?) святогробских. Не знамение ли это, в самом деле, чего-то высшего, явившееся в тот день в Иерусалиме, в поучение и Кириллам и Прокопиям, и их защитникам и их гонителям, и ученой коммуне и неученой общине святогробцев, восемнадцати искателям патриаршего престола, и еще одному, смотревшему на этот престол просто как на доходную статью в силу своего неверия и властного положения в Иерусалиме?..

II

В то время как в алтаре храма Воскресения раздавались рукоплескания сочувствия и одобрения, по другую сторону иконостаса разносились крики и вопли негодования. Арабы подняли шум и заявляли на всю Церковь, что они не хотят Иерофея и стоят по-прежнему за Нифонта. Недовольный Мутте-Сариф (губернатор) иерусалимский поспешил уйти из Церкви. Мы, русские, потерпевшие поражение, тоже не находили удовольствия более оставаться там. Выбравшись из толпы на площадь храма, мы видели, как стремительно бежали внутрь церкви солдаты, чтобы подавить предполагаемое народное восстание. Такового, однако, не оказалось. Народ скоро успокоился на том, известном у нас основании, что «плетью обуха не перешибешь», а и того вернее, сообразивши, что Нифонт, хотя и угодный ему кандидат, но все же – грек, а не араб, и что следовательно стоять за него до крови – не стоит.

В тот же день полетели от стороны восторжествовавшей телеграммы – известительная в Константинополь, поздравительная в Смирну и, вероятно, немало других в другие стороны. Не дремали и побежденные. Арабы, с своей стороны, немедленно дали знать по телеграфу Иерофею, чтобы он и не думал патриаршествовать над ними, что они его не хотят и не примут. Вообще, день 7-го мая казался каким-то незаконченным и как бы оборванным. Ожидалось немедленное поздравление кого-нибудь с выбором, торжественное сопровождение его в Патриархию, обычное угощение там поздравителей вареньем, ликером и проч. Ничего подобного не вышло. Сухо разошлись все по домам. А в «монастыре», как слышно было, тотчас же возымели место взаимные укоризны, препирательства и чуть не ругательства. Предателями обзывались архиерей Агапий и архимандрит Епифаний[313]313
  Епифаний (Матеос; fl908) – святогробский архимандрит, впоследствии митрополит, известный деятель Иерусалимской Церкви кон. XIX – нач. XX в., церковный историк и археолог. В 1891 г. основал на Елеоне монастырь «Малая Галилея». В 1881 г. хиротонисан в митрополита Иорданского.


[Закрыть] – оба с оттенком русским[314]314
  Последний, племянник покойного митрополита Мелетия, был любимцем A.C. Норова и немало времени прожил в Петербурге.


[Закрыть], чем немало скандализировалось общественное мнение Иерусалима. Положение Нифонта становилось все более и более неловким в глазах его партии, и даже, как говорили, чем-то угрожало ему; вследствие чего он на третий же день после своей неудачной баллотировки должен был отправиться тихонько в свой мирный Назарет.

Дела в Патриархии приняли прежний вид. Всем управлял и заведовал местоблюститель. Стали ожидать решения Высокой Порты. Паша продолжал уверять народ, что дело Назаретского епископа еще не проиграно, и даже побуждал его к заявлению его неудовольствия пред правительством, по случаю «незаконного» выбора Иерофея. Вообще думали, что Иерофей, ввиду неприязненного к нему отношения арабов, откажется сам от выпавшей на его долю чести и что в подобном смысле будет советовать ему само правительство, после чего, естественно, место Патриарха достанется второму кандидату, т. е. Нифонту, – и все уладится. В этом убеждении умы местного населения поддерживала, по-видимому, и сама Высокая Порта, в течение трех недель не дававшая никакого отзыва на исход иерусалимского дела. Иерофей тоже с своей стороны молчал.

Опасаясь, вероятно, действительной нерешительности с его стороны, монастырь отправил к нему депутацию, приглашая его не медлить своим приездом в Иерусалим. Около праздника Троицы стало известно, по частным слухам, что Иерофей согласился на выбор его в Патриархи и что к неделе Всех Святых прибудет на свою кафедру. Наконец, в самую эту неделю получили верное известие, что он только в следующее воскресенье, т. е. 15 числа, сядет в Смирне на Ллойдов пароход и в Яффу прибудет в будущую субботу. Еще в среду отправились встречать его в Яффе два архиерея[315]315
  Севастийский и Иорданский, руководившие антипрокопистическим движением и сами метившие в Патриархи, особенно – первый. Третий деятель, Нектарий Тивериадский, не дождался вкусить от плода трудов своих и умер 7 июня. Заболел он, говорят, с самого дня выбора Иерофея, против которого подал свой голос, – кто говорит – от скорби, что не попал в Патриархи, кто – просто от сильного душевного волнения предшествовавших дней. Перед смертью он просил Патриарха Прокопия прийти к нему и прочитать над ним разрешительную молитву.


[Закрыть] и несколько архимандритов из Святогробского братства.

В срочный день Его Блаженство (уже он носил это титло) действительно достиг благополучно Святой Земли, которую он оставил около 10 лет назад тому. Там же, в Яффе, находился тогда по делам своего управления и палестинский губернатор, который и принял его с почестями, подобающими Патриарху. Местное (арабское) население также принимало участие во встрече, но довольно сдержанно. В тот же день, к вечеру, он отправился в Иерусалим, ночевал в Рамле и 22-го июня в воскресный день имел торжественный въезд во Святой Град. Между второю и третьею башней на придорожной высоте поставлена была для приема его большая палатка, в которой ожидали его Местоблюститель с прочими архиереями и почти всеми членами Святогробского братства.

Обыкновенно встреча (и проводы) знаменитостей, посещающих Святой Град, бывает в Колонии (может быть, евангельской веси Еммаусе). Но самым почетным лицам, в особенности – администраторам (в том и другом отношении) Иерусалима, предлагается, независимо от встречи, где-нибудь поблизости города, еще «прохладительное», состоящее из сиропа, варенья с водою и кофе. Так было поступлено и в настоящем случае. Прибытия высокого сановника церковного ожидали к 4-м часам вечера. Официально извещенные о том накануне, разные консульства выслали к нему около сего времени своих драгоманов (переводчиков) с кавасами, вооруженными булавами, когда-то имевшими свой смысл и значение, а подчас и – употребление, теперь же обратившимися в простой атрибут кавасовой службы.

Действительно, около 4-х часов вечера стали показываться по дороге от Колонии к иерусалимским высотам всадники, – то одиноко, то кучками. За ними, более сплошною массою, вдали, вытянувшиеся шпалерами по сторонам дороги, кавасы, непосредственно за коими тащилась непокрытая четырехместная немецкая бричка, запряженная двумя лошадьми. В ней помещались: нареченный Патриарх, два архиерея и игумен Яффского Святогробского подворья. По сторонам экипажа шел отряд солдат. Сзади его толпились верхами разные драгоманы, второстепенные члены Патриархии и пр. Виделись две жирные фигуры армянских вартабетов, одна русская камилавка, одна еврейская феска, повязанная черным платком, и пр. и пр. Поравнявшись с палаткою, Блаженнейший вышел из экипажа, поздоровался с Местоблюстителем и другими архиереями, с начальником нашей Миссии (троекратно облобызавшись, по русскому обычаю), с драгоманами и с иноверным духовенством и проч. и направился к палатке. Заняв приготовленное ему кресло, он снова приветствовал всю публику ручным жестом, по-турецки. Затем следовало «прохлаждение», длившееся около часа.

Смиренная фигура и доброе выражение лица будущего Патриарха, вместе с простыми, безыскусственными приемами его, невольно располагали к нему. На вид ему около 60 лет. Большая, почти седая борода благолепно покоилась на груди его, прикрывая собою наперсный крест, украшенный камнями. Это было все, чем он отличался от других сановников греческих, из коих только один Местоблюститель украшен был панагией. Митрополит Назаретский, недавний соперник его, сидел тут же, но как бы несколько дичился и старался отодвигаться на задний ряд стульев. Общее благодушное настроение публики, однако же, встревожено было дошедшею из города вестью, что там кончается досточтимейший и любимейший из членов Святогробской общины, о. Авраамий, второй сосудохранитель храма Воскресения, столько известный Иерусалиму, и в частности – нашему русскому обществу, своей ангелоподобной жизнью.

Около 5-ти часов Его Блаженство сел верхом на богато убранного коня и, в сопровождении не менее как 100 всадников, отправился далее в путь. У первой башни, где открывается Иерусалим, большая толпа народа встретила его радостными восклицаниями. Отсюда уже вся дорога до самых Построек наших обрамлена была любопытными всех возрастов, вер и народностей, населяющих бывшую столицу царства Иудейского. Под стенами русской странноприимницы сделалась такая теснота и давка народа, что с трудом можно было подвигаться вперед конным и пешим. Общий гул голосов людских и животных до того был силен, что заглушал собою совершенно колокольный звон, несшийся с башенок русского собора. Наши поклонники и поклонницы, столпившиеся огромной кучей перед воротами заведений наших, что-то вопили в привет «отцу Патриарху», махали платками, творили крестное знамение и кланялись в землю. Приветствуемый отвечал народу то простым помаванием руки, по турецкому обычаю, если видел перед собой большинство неверующих, то кланялся, приложивши руку к сердцу – особенно в виду европейцев, то благословлял одною рукою, когда различал в толпе своих, т. е. православных греков, арабов и наших русских.

Так он шумно и поистине торжественно следовал до самых ворот города, называемых то Яффскими, то Вифлеемскими, то Хевронскими, то Давидовыми (более, впрочем, по-ученому). Здесь новоизбранный, видимо, имел намерение сойти с коня и идти далее пешим, но не был допущен до сего своими. Сошел он уже у Патриаршей больницы – большого и прекрасного здания, воздвигнутого старанием все того же Патриарха Кирилла, теперь столько поносимого и ненавидимого неблагодарной общиной святогробцев. Спешились вместе с ним, разумеется, и все прочие. Чуть они сделали несколько шагов, как из-за угла искривленной улицы показалась процессия священников в облачении, – как святогробцев, так и разных, так называемых «игумeнов», т. е. временных арендаторов городских поклоннических приютов, величаемых монастырями. Ни одного арабского священника не было между ними. Оттого и пение слышалось при сем только греческое. Первенствующий из иеромонахов поднес новому владыке своему святое Евангелие для лобзания. Шествие отсюда по тесным проулкам было медленное, и, как следует ожидать на Востоке, беспорядочное, хотя солдаты продолжали идти шпалерами по сторонам Патриарха. Прошли, не останавливаясь, ворота патриаршего жилища и вошли в другие соседние ворота, по южную сторону улицы, так называемого – монастыря, в отличие от прочих лже-монастырей именуемого иногда великим, т. е. целой массы зданий разного времени, стиля, названия и назначения, в которых живет Святогробское братство, или по крайней мере – его представители, т. е. все архиереи, не имеющие епархий (in partibus), десятка два архимандритов, с десяток иеромонахов и толпа всяких прислужников и отчасти прислужниц, всего человек с 300, как обыкновенно полагают. Вся процессия направилась разными переходами к придельной церкви свв. Константина и Елены, зовомой по преимуществу Патриаршею; в ней из архиереев имеет право служить один Патриарх, а священник всякий может служить невозбранно. Здесь пропета была обыкновенная лития с ектенией, на которой после Местоблюстителя поминаем был и «избранный Патриарх Святого Града Иерусалима Иерофей». Затем он был введен в патриаршее жилище, где происходило обычное угощение. Конец всего последовал уже в сумерках.

Итак, с 22 июня православный Иерусалим снова получил себе Патриарха – того, о ком за полгода перед сим никто и думать не мог. Теперь у него стало даже три Патриарха: один низложенный, другой уволенный, а третий еще не поставленный. В течение двухлетнего искуса, которому подвергся первейший из престолов христианства, много кое-чего возникло около него, много распалось из созданного веками, многое темное выяснилось, многое покрылось, как говорится, мраком неизвестности, открылись помышления многих и скрылось – по-видимому, навсегда, – измышление немногих, что они безнаказанно могут с детским легкомыслием играть именем, достоинством и судьбой Иерусалимского престола…

И еще одно размышление, думаю, вошло в голову всех, а именно, что без России и помимо России, а тем менее – вопреки России, восточное Православие отселе существовать не может. Прокопия, клеветавшего на Россию, не стало. Выдвинувшая его еллинонеистовая коммуна рассеялась. Остатки ее, представляемые зилотом Епифанием с компанией, видимо, рассчитывающим прибрать будущего Патриарха к своим рукам, надеемся, рассыплются…

Сегодня похоронили о. Авраамия. Это был благоуханный цвет всего Святогробского братства. Вместе с блаженной памяти о. Иоасафом (и еще одним, остающимся в живых, высоким подвижником, – несколько, впрочем, приувядшим под дуновением последних происшествий и запутанностей патриаршего вопроса), покойный составлял всем известную здесь триаду рабов Божий х, коими поистине могла гордиться Святая Земля, далеко не убогая в праведниках. Около 40 лет почти безвыходно пребывал он во храме Воскресения, ежедневно приобщался Святых Тайн на Гробе Господнем, не приставал ни к каким партиям, ничего не имел и ни к чему земному привязан не был, всем служил и всех любил как братьев, и своим прекрасным лицом как бы сиял постоянно. Сегодня мы видели его простертым на полу в церкви Авраамова монастыря, обернутым и зашитым в мантию. Чья-то умная рука, водимая чутким сердцем, осыпала тело его цветами. Отпевали его пять архиереев со всем священством греческим, арабским и русским. Несли его по улицам, как покойного «святого Петра» (митрополита Мелетия)[316]316
  См. некролог о. Антонина в настоящем издании.


[Закрыть], все множество православных Святого Града, с печальным торжеством, какого давно уже не бывало в Иерусалиме. Похоронили его, как и всех других, на Святом Сионе. «Не замечательно ли, – сказал мне один пустынник иорданский, – в самый тот день, как приехал Иерофей, умер Авраамий?» Что же тут замечательного? – возразил я. «А, значит, на его место». Дай-то Бог!

III

Добродетель есть магнит духовный, привлекающий к себе сродный ему металл – человеческое сердце. Добрый и смиренный экс-игумен Святогробского подворья в Смирне и архимандрит (каких в общине святогробской есть до 40 человек), Иерофей в два-три дня пребывания своего в Иерусалиме сумел привлечь к себе почти весь «монастырь», в котором, в течение двухлетних смут, дух раздора внедрился до того, что друзья порядка и доброжелатели престола Иерусалимского теряли всякую надежду на улучшение дел. 17 кандидатов патриаршества забыли про свою неудачную кандидатуру и, под благий час, трунили над нею. Невольный соперник Иерофея, митрополит Назаретский, поначалу несколько дичившийся его, вдруг сошелся с ним, под влиянием, конечно, обоюдной простоты обращения, столько свойственной греческому характеру. Молодые «хартисты»[317]317
  От 40 до 45 лет. В недавних №№ константинопольской газеты Courier d'orient, сообщавшей краткие сведения обо всех влиятельных святогробцах, о всех молодых говорится как du parti rouge (партии красных).


[Закрыть] увивались около него, в чаянии взять его в свои руки. Старики жались к нему, по естественному нерасположению к молодым и по прямому сочувствию к нему, как свои к своему; одним словом, в Патриархии начинал водворяться мир.

Но за стенами ее его не было, по крайней мере – формально. Народ арабский держался в стороне от нового владыки своего. Иерусалимское духовенство не встретило его и не пришло к нему с поздравлением. «Пускай он даст нам наши права, тогда мы признаем его за Патриарха». Так говорили уже несколько попривыкшие к безначалию духовному православные иерусалимляне. Им возражали, что от одного лица не зависит дать им права, что Иерофей даже еще и не Патриарх в церковном смысле, но что в глазах правительства он есть окончательно признанный Патриарх Иерусалимский, выбранный законно, с участием самого народа, и что чуждаться его было бы непоследовательностью, – переводя же на арабские понятия – глупостью, со стороны народа. Но у упорных была поддержка из Константинополя. Оттуда кто-то телеграфировал в Иерусалим, что Иерофей снабжен от правительства одним везирияльным письмом, а не бератом[318]318
  Берат – документ, удостоверяющий право архиерея на служение в Оттоманской Турции, содержащий перечень его прав и обязанностей.


[Закрыть] султанским, и что ему внушено, по прибытии в Иерусалим, сперва уладить дело с народом, а потом уже мечтать о берате. Одна французская газета цареградская, как говорили, действительно имела в себе подобное известие. Знатоки дела, в том числе и местный паша – с другими некоторыми, – утверждали противное, но напрасно.