Текст книги "Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891"

Кто обзывает излишнею и подлежащею закрытию нашу Иерусалимскую Миссию, тот имеет дело со всем русским обществом. Чьими средствами она успела в такое короткое, и до 1874 г. для нее безвыходно-трудное, время сделать столько замечательных дел? Средствами сего самого русского общества, почтившего ее своим сочувствием, одобрением и полным доверием. Во главе сих доверителей, судя по «Отчету Миссии» 1875 г.[462]462
  Отчет напечатан в «Духовной беседе». См. 48-й номер «Церковной летописи» 1875 г.


[Закрыть], мы встречаем и ИМЯ, пред которым благоговеет вся Россия. Из того же отчета видно, что в распоряжение Миссии ежегодно высылаются по именным завещаниям тем же русским обществом значительные проценты с капиталов благотворительного назначения. Таких примеров оказывается числом 5. Что сделает с ними Палестинская Комиссия, добившись закрытия Миссии? Поручит ведать их консулу? А завещатели?.. Мы могли бы думать, что ни денежная эта статья, ни статья о недвижимостях Миссии не так-то легко подадутся на лелеемые иерусалимским консулом сладкие мечты, что, как легко угадать, составляет закулисную пружину всего ополчения «системы» против Миссии.

Прощаясь с читателями, мы просим их, по примеру нашему, беззадорно высказаться о предмете, которого мы сочли долгом совести и признательности к полезному учреждению коснуться пока вкратце. Дело имеет общий интерес. Общественный деятель подлежит общественной оценке. Мы открываем дорогу к тому.

Экс…[463]463
  Не напечатано и по требованию автора возвращено. – Примеч. о. Антонина красными чернилами.


[Закрыть]

Печатается впервые по рукописи-автографу: Архив Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Д. 597. Листы не нумерованы.

Пасха Христова, всегда с некоторым беспокойством ожидаемая и встречаемая населением Св<ятого> Града, пришла и прошла благополучно в этот год. Поклонников наших набралось, несмотря на все перевозочные и другие затруднения, человек до 500. В Заведениях наших здесь потому не было ни совсем пусто, ни очень шумно. На маслянке[464]464
  Имеется в виду Масленица.


[Закрыть] всего один был случай торжественного перенесения из города в приют обезноженного странника, тогда как в прежние времена случаи подобного «вино-умиления» насчитывались десятками.

На первой неделе Великого поста было по обычаю много говевших. Служба правилась, ради непогодного времени, до самого Вербного Воскресения в Крестовой церкви Миссии. По страху обид от черкесов, «пошаливающих» на дороге между Иерусалимом и Назаретом, не было на сей год дано позволения поклонникам идти караваном в Галилею, что немало огорчило люд наш, тем более, что о черкесах, поселившихся в такой близости к Палестине, совсем и не слышно было до сих пор[465]465
  Переселение черкесов на Ближний Восток происходило в период войн за покорение Кавказа в царствование Николая I.


[Закрыть].

11-го марта в Заведениях наших правилась заупокойная служба по Е. И. В. великом князе Вячеславе Константиновиче[466]466
  Вячеслав Константинович (01.06.1862—15.02.1879), великий князь. Сын первых августейших паломников в Святой Земле вел. кн. Константина Николаевича и вел. кн. Александры Иосифовны.


[Закрыть], которая повторена была потом Патриархом при Гробе Господнем в воскресенье 18-го числа, в коей принимали участие все местные архиереи.

12-го марта происходило редкое по своей праздничной обстановке зрелище: встреча именитого поклонника русского, адмирала графа Е.В. Путятина[467]467
  Путятин Евфимий Васильевич (08.11.1803—16.10.1883) – русский адмирал, государственный деятель и дипломат. В 1855 г. подписал первый договор о дружбе и торговле с Японией. Министр народного просвещения (1861–1862), член Государственного Совета. Покровитель Русской Палестины.


[Закрыть]. Его сиятельство с неделю прожил предварительно в Яффе, выжидая, пока и на горах Иудеи разольется теплота весенняя, которою давно уже преизобиловало благодатное поморье филистимское. Утром в означенный день стало известно, что адмирал еще вчера оставил Яффу, что после обеда будет в Иерусалиме. Толпы поклонниц наших не замедлили при этой вести отправиться навстречу редкому гостю. Но только часов около 4-х показалась на высоте у 1-й башни давно ожидаемая коляска. Старец при виде Иерусалима долго молился коленопреклоненный, в сообществе двух своих дочерей-девиц, проливавших слезы. Затем до самых приютов наших все уже шли пешие. Образовавши не малочисленную толпу народа, откуда ни возьмись, толпа молодых арабов явилась приветствовать графа игрою на таких хананейской эпохи инструментах, каких без сомнения не пришлось ему видеть и слышать ни в Китае, ни в Японии. Перед Постройками нашими поклонницы толпами кидались к графиням, целуя их руки и говоря им самые сердечные приветствия, какие попадались на язык. Внутри Заведений все приняло уже вид одного торжественного шествия, при шуме восклицаний и колокольном звоне. Слезно помолившись на коленях в обеих церквах наших, их сиятельства водворились в Дворянском приюте[468]468
  Дворянский приют, который планировался, но так и не был построен в виде отдельного корпуса, располагался в здании Русской Духовной Миссии в Иерусалиме до постройки Сергиевского подворья ИППО в 1889 г.


[Закрыть].

Шум другого рода, с барабаном и военной музыкой, произвело прибытие во Св<ятой> Град военного паши (Джемиля, Намыкова сына), какого сановника давно уже не видел Иерусалим за незначительностью своего стратегического положения. Говорили, что человеку искали место почетной ссылки, на что и пригодился город наш. Дней через 10 паша получил перевод в Алеппо.

Вступлением в христианские праздники послужила отправка на 6-й неделе поклонников на Иордан и антифигурирующая ей таковая же магометанских поклонников в пустыню на гроб пророка Моисея. Последняя всегда имеет место (в пятницу, накануне Субботы Лазаревой), когда первая оканчивается. В Субботу воскресения Лазаря правилась архиерейская православная служба в ограде Вознесения Господня, после которой был крестный ход к гробнице друга Господня в Вифанию и даже к вновь означившемуся Камню встречи Господа сестрами Марфою и Мариею, на каменистом поле за Вифанией, – последнее в первый раз еще включено было в процессио-нальную программу. Почтенный о. арх<имандрит> Спиридон всячески старается придать сделанной находке значение святыни.

По памяти прошлогодних пасхальных свалок между греками и армянами, бродили и на этот год слухи о предстоявших схватках между двумя исповеданиями. Говорили даже, что будут осматривать в два последние дня недели входящих в храм Воскресения, не имеет ли кто при себе какого оружия, и что солдат будет введена в храм целая тысяча (столько не наберется и во всей Палестине). Все оказалось «бабьими баснями».

Несмотря на совпадение Пасхи всех трех исповеданий в одно и то же время, все обстояло благополучно. Умовение ног совершено было по обычаю на площади перед храмом. При обношений плащаницы вечером в Великий Пяток не слышалось на сей год на Св<ятой> Голгофе русской проповеди за болезнью нашего архимандрита[469]469
  При отбытии нашем из Иерусалима (2 апр.) еще лежал в постели, страдая от рожи.


[Закрыть]. Вместо него говорил сам Патриарх, конечно по-гречески.

Великосубботняя раздача Св<ятого> огня происходила заведенным порядком. Сопровождавшие ее сперва крик, потом рев, наконец один слитный гул и вой в старые времена знаменовали собою без сомнения разные степени молитвенного усилия и напряжения, направленного к вызову чуда. Теперь они, вместе с живыми пирамидами, служат просто народной потехой, которая местной церковной властью терпится пока еще. На самый праздник Пасхи обхождение Гроба Господня началось в половине 12-го, и немного спустя после полуночи мы в радости уже христосовались, ввиду просиявшего и приукрашенного чертога Преславного Воскресения Христова. Затем большинство нас устремилось домой в свои Заведения, где Миссией совершена была пасхальная служба все по русскому чину и порядку. У Гроба же Господня Божественная литургия совершалась не в храме Воскресения, как это бывало прежде, а в самой погребальной пещере; с Патриархом служили, разумеется, все архиереи. Просился вместе служить с ними, в качестве органа славянского элемента, и иеромонах нашей Миссии, но позволения ему на то от Его Блаженства не было дано. При всем известной уступчивости и снисходительности Патриарха Иерофея, подобный отказ объяснялся различно в кругу наших политиканов. Так как недели за две до Пасхи слух прошел в Иерусалиме о состоявшемся уже декрете закрытия Миссии, то всего более объяснение сказанного случая сводилось к этому обстоятельству. В нем усматривалась первая попытка Патриархии обойтись «без чужих» (русских), заменивши их целым десятком «своих», изучивших славянский язык, и это согласно будто бы намерению самого русского правительства, нашедшего излишнею свою Миссию в Иерусалиме. Пусть судит всякий, как кто хочет.

«Вторым воскресеньем» пасхального дня окончились все наши праздники. Не пропускал ни одной службы, торжественно правимой, ни у Гроба Господня, ни у себя дома благоговейнейший и христолюбивейший наш граф-адмирал, служа поистине примером для всех теплейшей и глубочайшей молитвы. Патриарх был полон самого предупредительного внимания к нему. Нельзя того же сказать о нашей русской власти здесь. На всех немалочисленных представлениях Патриарху, следующих тут обыкновенно за торжественными служениями Его Блаженства, все одно и то же виделось странное и неприятное зрелище – близ самого Патриарха шеперящуюся фигурку его высокоблагородия г. консула и затем смиренно укрывающегося, престарелого и презаслуженного члена Государственного Совета, бывшего посланника и министра!.. Как достало не скажем духа, но простого смысла у человека перепрыгнуть официально через такую, так сказать, монументальную личность? Если присовокупим к тому, что его высокоблагородие усильно настаивал и, наконец, настоял, чтобы адмирал первый явился к нему с визитом по приезде в Иерусалим, то, полагаем, пьеса получит надлежащий финал.

Неизвестно, по чьей инициативе, втихомолку снова затрагивается вопрос о Мамврийском Дубе. По запросу великого визиря, местный паша требовал от Хевронского меджида сведений, каким обр<азом> Chêne d'Abraham перешел в собственность Я. Халеби[470]470
  По турецким законам иностранным подданным нельзя было владеть земельной собственностью. Поэтому Я. Халеби приобретал землю на свое имя, а уже затем переводил ее на своего начальника – под видом фиктивного долга, в возмещение которого он был якобы вынужден отдать ему свой участок.


[Закрыть] и затем как был переуступлен России? В конце концов, составилось решение, что Дуб вовсе не принадлежит России, а есть только собственность русского архимандрита. Что все это значит, неизвестно. Но очевидно, что Хередин-паша что-то замечает. Теперь, после такой победоносной войны нашей, нам дозволить, чтобы что-нибудь копошилось против нас в темных лабораториях ислама… не моги сего быть!

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 19. С. 3–4.

Начинаем с того, что служит концом корреспонденции. Почтенная редакция газеты, напечатав корреспонденцию, сочла нужным сделать оговорку и сложить с себя всякую ответственность за содержащиеся в корреспонденции указания, оставив их на совести корреспондента. Это конечно самое справедливое, что она могла сделать. «Душа – потемки», говорит русская пословица, а совесть в душе, пожалуй, и настоящая тьма.

Было ясное (хотя и не очень светлое) обстоятельство в Св<ятом> Граде, свидетелем которого вместе с другими был и пишущий эти строки. На виду у всех, 12-го марта 1879 г., прибыл в Иерусалим поклонником член Государственного Совета, адмирал граф Е.В. Путятин, сопровождаемый своим семейством[471]471
  Прежнее сообщение мое о сем см. в № 19 «Церковн<ого> Вестн<ика>»


[Закрыть]. Соответственно имени и значению высокого посетителя, пребывающие в Иерусалиме поклонники наши сделали ему восторженную встречу, вышедши за ворота Заведений наших и проводивши его внутрь соборной церкви и далее – до самого Дворянского приюта, где его сиятельство поместился. Происходило это около 4-х час. дня. Оставалось, таким образом, еще не менее 5-ти часов времени, удобного для консульского визита именитому сановнику. Г. консул наш был дома во все это время и не мог пожаловаться ни на недосуг, ни на нездоровье. Расстояние консульской квартиры от помещения графа, как говорится, рукой подать. Погода стояла отличная… Несмотря на все это, Его высокоблагородие не счел нужным засвидетельствовать свое почтение Его сиятельству, хотя и «известен, по словам корреспонденции „Востока“, своею утонченною вежливостью». Могло быть, что по тонкости своего чувства он знал, что «престарелый» адмирал с дороги имеет нужду в покое, и потому сам отклонил от себя честь представиться ему в течение вечера.

Между тем из упомянутых выше потемок возникло нечто, как бы несоответствующее сему. Раза три в течение вечера заявило себя со стороны (тонкость дипломатическая!) осведомление о том, не думает ли граф быть у консула? Толстый намек этот прошел однако же не замеченным бывшим послом и министром… Наследующий день, по сделанному еще с вечера распоряжению, Его сиятельство в 9 часов имел отправиться на поклонение ко Гробу Господнему, но по обстоятельствам момент отправки был замедлен целым часом. Утонченной вежливости представлялся еще раз случай доказать себя, но… В сопровождении начальника Миссии арх. Антонина Его сиятельство посетил храм Воскресения Христова, поклонился св<ятым> местам и представился Его Блаженству Патриарху Иерусалимскому. Возвращаясь на свою квартиру, граф по пути изъявил желание быть и у консула и просил о. архимандрита провесть его туда, что и было сделано.

Вот тут-то и усмотрела корреспонденция «из Иерусалима» неловкое поведение арх. Антонина! Просим всякого, имеющего здравый смысл, отыскать тут самую микроскопическую долю неловкости. Ловчее было бы, может быть, предоставить «престарелому адмиралу» одному идти на поклон юному «представителю своего Отечества», но, как видно, архимандрит не хотел уступить консулу в утонченной вежливости и представил Его высокоблагородию почтенного гостя по всем принятым для подобных случаев правилам. Надобно же было, однако, случиться, что представление это совершилось именно в ту минуту[472]472
  В ту самую минуту, выражает корреспондент. Курьезна эта «та самая минута»! Как у больших дипломатов играет типическую роль une légère indisposition, так мелкие любят выезжать на «минуте». Нам припоминается, как тоже один консул наш, находившийся во время известного побоища в Салонике, совсем был готов бежать на выручку консулов французского и английского, да в ту самую минуту пропала его треуголка (или просто – фуражка)! Тем только и спасена была Россия от позора и от новых политических компликаций!


[Закрыть], когда консул отправлялся спешно приветствовать представляемого (не говорится: куда, но предположительно в его квартиру)! Поди же ты… ни позже ни раньше, а именно: тогда, когда… и пр.!

Еще наивнее дальнейшее содержание корреспонденции. В Иерусалимской православной Патриархии есть обычай – после торжественных богослужений в храме Воскресения быть приему у Патриарха. На приемах этих обыкновенно бывают консулы русский и греческий и случающиеся именитые поклонники. Патриарх, сидящий в своем кресле, имеет с левой стороны себя по диванам все почетное духовенство, а с правой тоже по диванам светских лиц, между коими ближе всех к Его Блаженству помещаются, конечно, консулы, а если при них есть и консульши, то первые места остаются за сими последними. Когда здесь бывали именитости наши вроде Норова, Муравьева, Погодина и пр., то им предоставлялась честь сидеть возле Патриарха или его наместника.

Нерасчетливо опозоренные[473]473
  См. «Новое Время». № 1167 от 31 мая 1879 г.


[Закрыть] иерусалимскими корреспондентами вроде Э. А. М., предместники нынешнего консула г. Иларионова имели такт выставлять напоказ перед единоверным миром то, чем гордится Россия, и свою личность на тот раз прятали, насколько это могли сделать. Г. Иларионов, держащийся принципа, что он «такой же полновластный чиновник, как и все его предшественники», не находит нужным следовать примеру их и особенно своего непосредственного предместника г. Кожевникова. Оттого он и не усумнился в данном случае поставить в тень члена Государственного Совета, бывшего посла и министра и славного адмирала славного флота русского! Ему представлялся напрашивающийся случай отрекомендовать греческому миру участника славного Наваринского дела, каких осталось уже очень немного, и при этом воспользоваться возможностью выставить в блестящем свете русское сочувствие к грекам, так упорно забываемое и отрицаемое в последнее время эллинской печатью. Ничего не бывало! Человек поспешил воспользоваться истинно тонким и высоко-христианским признанием адмирала, что он тут простой поклонник св<ятых> мест, и оттеснил его собою от общего внимания.

Наивнее всего при этом оказавшаяся надобность корреспонденту сослаться на приказ самого Патриарха – консулу сидеть возле него. Снилось ли бедному Иерофею, что он разыграет роль начальника перед русским консулом? Верх же курьеза – признание корреспонденции, что консул «почитает в Патриархе особу несравненно выше поставленную, нежели адмирал гр<аф> Путятин»… Такое доверительное сообщение доставляет нам случай восхвалить патриотизм своего иерусалимского дипломата.

До минувшей войны Турция запружена была такими патриотами нашими (особенно в землях славянских), которые призванием и священным долгом своим считали ладить, прежде всего, с местным пашою, а потом со владыкою (обыкновенно греком), и затем благоденствовать во славу русского имени и на пользу Православия в пределах того или другого «консульского района». Что укажет паша или владыка, то и должно быть… Отличный принцип, особенно после победоносной войны нашей в Турции! А ведь не дальше как через строку тот же почитатель особы патриаршей паче адмиральской[474]474
  Да и к чему тут сопоставление Патриарха с адмиралом? Разве последний чего-нибудь требовал несогласного с требованием первого? Он смиренно признавал себя простым поклонником и ни малейшим образом не ставил консула в трудное положение выбирать между ним и Патриархом. Корреспондент от усердия защитить консула, кажется, заговорился немного.


[Закрыть] не церемонится величать себя «официальным представителем державы, покровительствующей его (Патриарха) Церкви». То-то и есть, что Церкви, а не той или другой личности, в свою очередь покровительствующей, или по крайней мере благоприятствующей, представителю!

Можно ли подумать, что вся правительственная забота наша о Востоке сводится к тому, чтобы только ладить с тем или другим из наличных начальников (все еще более или менее – тиранчиков) того или другого места, учреждения, сословия и пр.? Далеки мы от мысли видеть или отыскивать какое-нибудь пятно в правлении какого бы то ни было Патриарха, в том числе и доброго и глубоко симпатичного Иерофея Иерусалимского, умеющего между прочим «назначать русскому консулу неизменно первое место»[475]475
  С неменьшим (если еще не с большим) постоянным и неизменным вниманием Его Блаженство относится и к начальнику нашей Миссии в Иерусалиме. Это его административный принцип, в основе коего лежит – доброе сердце.


[Закрыть]. Мы только боимся, как бы эта честь первенства не сделала из консула нашего послушный орган чужой воли, не обратила его в сотрудника и поборника некоторых идей, не признаваемых Россиею полезными для Востока, как бы не поставила его, неведомо ему самому, в фалангу ожесточенных истребителей Православия в Палестине, тоже готовых поддерживать «личности», даже самые враждебные, по-видимому, им, лишь бы только общее дело Православия гибло.

Мы бы попросили г. Э. А. М. исторгнуть у защищаемого им консула еще одно признание: при том почете, который он имеет к особе Патриарха, намекнул ли он Его Блаженству хотя раз о том, что латинство и протестантство истребляют Православие в его Патриархате со дня на день, что Патриархия никакого внимания не обращает ни на положение местного духовенства, ни на состояние церквей, школ и пр. и пр.?.. Мы уверены, что нет. Ибо это не его, не консульское дело. Его дело только получить из России деньги и передать по адресу. Затем – хоть трава не расти! Он первый будет настаивать перед правительством, чтобы всякая мысль о «контроле русском» в делах Палестины была оставлена, подавлена, погребена навеки; ибо с нею вместе осложнится и без того трудное (с боку на бок) положение иерусалимского консульства, да пожалуй и самого константинопольского посольства.

Мы спрашивали в день Пасхи, отчего никто из русских не служил в тот день на Гробе Господнем с Патриархом. Ответ был, что один из иеромонахов Миссии (другой служил у себя на Постройках) предложил было свое участие в богослужении, но ему было сказано, что «места нет, что, впрочем, между служащими есть люди, читающие и по-славянски»… Во всем этом есть доля «вымышленного», да еще «злонамеренно и безрассудно вымышленного». Это тоже преобладающая на Востоке влаственная тенденция – вместо живой народной речи давать людям слышать в их церкви заученные слова попугая. Что дивного, что она же практикуется и в Иерусалиме. Факта не уничтожишь таким бессодержательным аргументом, какой выставляет корреспонденция, говоря, что «греческое духовенство не только старается быть, но и находится ныне с русскими в наилучших отношениях». Что ж из того, что «старается» и «находится»? Все-таки не считает нужным, чтобы по-славянски служил русский священник. По мнению ее, довольно того, что русские слышат славянские возгласы у Гроба Господня. Чего же еще более? Надобно исследовать, было или нет заявлено в сказанное время нашим иеромонахом желание отслужить и последовал ли на заявленное желание отказ или нет, а не выдумывать доказательства ab impossibili[476]476
  Лат. 'ввиду невозможного'.


[Закрыть], да еще так слабо составленного. Сознавая слабость эту, корреспондент совершенно даром бросает при этом в лицо Миссии укор, что она «добровольно уклоняется от всякого, даже обязательного, для нее труда»! Выше ставилось в вину начальнику ее его неловкое поведение (!). Теперь отвергнутое желание одного из иеромонахов ее – служить в Пасху на Гробе Господнем – вызывает тоже желчь в корреспонденте. Но чем же виновата в обоих случаях, как видно, очень недолюбливаемая г. Э. А. М-ом Миссия? По крайней мере, нам кажется, что оба те случая говорят именно не то, что ни к селу ни к городу утверждает корреспондент, напротив, то, что Миссия скорее навязывается даже на необязательный для нее труд, чем уклоняется от труда. Что Миссия трудится и обязательно и необязательно – это, по пословице, и слепой видит.

В иерусалимском письме «Церковного Вестника» (№ 19-й 1879 г.), под-вигшем г. Э. А. М. на защиту нашего консула во Св<ятом> Граде, передано известие (документальное) о том, что между Хевроном, Иерусалимом и Константинополем шел втихомолку переговор о Мамврийском Дубе, и именно о процессе поступления его в русскую собственность. Чтобы сколько можно ослабить значение совершившегося факта (так мы думаем), измышлено было хевронскими судебными местами постановление, что свящ. древо есть собственность частного лица (арх. Антонина), а вовсе не есть принадлежность России. Так нам было передано. Так мы и напечатали, внушая a qui doit[477]477
  Фр. 'кому должно'.


[Закрыть], что в Порте что-то затевается насчет нас, достойное внимания. Кажется, следовало бы сказать нам за это спасибо и затем держать ухо остро.

Что же делает корреспондент «Востока»? Ограничившись ничего не стоящим уверением, что все считали и продолжают считать Дуб этот принадлежащим России, он вдруг делает ничем не оправдываемый прыжок к личности арх<имандрита> Антонина и на 10 строках говорит столько обидного для человека, которому именно обязана Россия немыслимым при других обстоятельствах приобретением этой пресловутой святыни, что не находишь, чем объяснить такую бешеную выходку писателя против лица, ничем ее не заслужившего. О. Антонин своими действительными неусыпными и бескорыстными трудами в Св<ятой> Земле на пользу поклонни-ческого дела и в честь имени русского стал известен в самых отдаленных углах Отечества и настолько пользуется общим доверием, что мы не имеем нужды писать ему апологию. Но спрашиваем только г. Э. А. М-а, отчего он поминутно в своей корреспонденции перескакивает от дела к личностям? Дела-то самого он совсем не знает и не понимает как видно, оттого и обходит его банальностями, а к схватке с личностями имеет, по-видимому, неудержимую, чуть ли не прирожденную наклонность. Мы бы потому посоветовали ему, соответственнее его природе или воспитанию, оставить широкое поприще печатного слова и выбирать узкие теснины, в тени за углом где-нибудь поджидая своей жертвы…

Ал. Вв.

Б. Могила, 25-го июля 1879 г.

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 35. С. 5–7.