Текст книги "Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891"

Памятные статьи о нашем поклонническом деле в Палестине, печатавшиеся не так давно в «Церковно-Общественном Вестнике» и отзывающиеся (для знатоков дела) немного курением сильному и помыканием слабого, в ряду «безобразий», усмотренных им между нашим иерусалимским простолюдьем, поклоняющимся «земному пупу» и эксплуатируемым разными проходимцами, шатающимися по свету в образе послушников, единоплеменных и иноплеменных, пропустили один отдел их, заслуживающий иметь всеобщую известность. Мы постараемся, насколько нам доступно, восполнить пробел этот.

Кроме саранчи проходимцев, налетающих на Иерусалим ежегодно с севера и отчасти устроивших в нем оседлое пребывание, Святой Град служит сборищем и личностей высшего полета, частью водворившихся в нем даже давно и «на веки», частью избравших его пунктом частовременных (грозящих быть ежегодными) посещений. Побуждений, которыми люди водятся при этом, мы не беремся разбирать здесь. Верим, что они хорошие и душеспасительные, но не погрешим, думаем, если назовем их вместе с тем и несколько односторонними, во всяком случае – более или менее самолюбивыми. Человек думает: отправлюсь в Иерусалим, и там, под непрестающим благим внушением святой местности, проведу несколько месяцев (или остальные дни жизни) в тишине, удалении от суеты мирской и душевном спокойствии. Прекрасно, что и говорить! Но, нам кажется, весьма односторонне, простовато и самолюбиво.

Читали мы когда-то одну старую непригожую басню о том, как ворона, оставив свое гнездо, искала себе другого места, жалуясь встретившей ее ласточке на то, что прежнее гнездо… совсем загажено. Ответ ласточки известен. Мы не повторяем потому его. Но не знаем, известен ли он нашим пустынолюбивым горлицам, устремляющимся в Иерусалим для спасения души? Оставляют они свои обсиженные гнезда в родной земле и с радостью летят на чужбину – светлую, теплую, чистую, благоуханную. Душа их полна самых сладких чувств и веселящих надежд при этом, недостает ей только одного – смиренного, справедливого и совершенно естественного вопроса: та прекрасная и желанная чужбина, в свою очередь, рада ли им? Не скажет ли она им вместе с ласточкой, гнездо-то вы там оставили, да… но мы обещались не повторять слов беззастенчивой птички. Не задавшись же столько необходимым (и поистине – душеспасительным) вопросом, наши перелетные пташки прибывают в Иерусалим со всем скарбом своих застарелых привычек, местных влияний, сословных воззрений и с прибавком ко всему этому какой-то черескрайней восторженности, при первой возможности переходящей в бестактность или безалаберность, характеризующую вообще русских туристов за границей.

«Заграница», конечно, широка и в общей сложности русское безалаберс-тво и бывает в ней, как капля в море. Совсем иначе дело видится и бывает на тесном и узком, но, к сожалению, слишком видном пространстве заграничном, именуемом Палестиной.

Иерусалим, несмотря на свою всесветную славу, есть весьма необширный город, вроде наших из больших губернских городов, и, подобно им, имеет все условия (даже несравненно большие) к образованию своего «провинциального» духа со всеми его чадами и исчадиями, известными под именем слухов, вестей, пересудов, сплетней, распрей, сцен, историй и прямых безобразий. Под этот-то недушеспасительный дух и попадают наши добрые богомолицы, ступающие на Святую Землю с полной, но, конечно, ошибочной надеждой, что там уже ничто не напомнит им их оставленное гнездо… Увы! Очень скоро они устрояются совершенно по-домашнему на чужбине до того, что чужбина чурается их, открещивается от них и не знает, как избыть их. Непроходимое самолюбие, большею частью смешное и жалкое, разносится во все стороны и от их кельи, и от их обстановки, и от их беседы, и от их молитвы… Над их неловкостью, тупостью, неприложимыми к краю понятиями и требованиями, заносчивостью, обидчивостью, ревнованием, податливостью и проч. смеются туземцы – даже те самые голодраные арабы, на которых они с высоты своих замкнутых понятий смотрят как на скотов.

Вот тут-то и видится нам, во всей своей непроглядной наготе, упомянутое выше одностороннее самолюбие русское, слепое и, так сказать, беспардонное, которое ничем не меньше «безобразит» нас в Палестине, как и пресловутое поклонение пресловутому пупу земли. О нем, как о пробеле, и собрались мы поговорить. Но, признаемся, уже и не хочется налагать на него руку. Отчего? – спросит читатель. Да хотя оттого, что sui sumus[346]346
  Лат. 'свое лучше'.


[Закрыть].

Не редкость, говорят, встретить в Иерусалиме русскую поклонницу, которая в течение десяти лет успела побывать в Святой Земле три, четыре и больше того раза. Что-то неудержимо влекущее она имеет в себе для наших бывалиц – до того, что некоторые решаются и совсем оставить родину, поселившись навсегда в Иерусалиме, – благо теперь там есть русское начальство, русское духовенство, русская служба и русская земля. Нам указывали в Иерусалиме русскую «генеральшу» и «генеральскую дочь», «полковницу» и «дочь полковника», «дочь бригадира» (откуда взялся в наше время этот чин?), «советницу», «поручицу» и других многих чиновниц, безвыездно проживающих во Святом Граде.

Не скажем, что всем им полезно было бы встретиться на горах Иудейских с вещуньей-ласточкой, но совершенно убеждены, что паче иных пресловутой «капитанше» было бы весьма полезно усесться на своем старом гнезде и уже не прилетать более в Палестину. Имя этой поклонницы стало славно в Иерусалиме до того, что о нем надлежало дать сведение в отечество. В первый раз она последовала в Иерусалим в 1868 г. на целый поклоннический сезон, т. е. от Рождества до Пасхи. Своими воинственными наклонностями она еще тогда получила громкую известность в Женском приюте Заведений наших. Тогдашняя смотрительница приюта (мать Магдалина)[347]347
  См. некролог о. Антонина в настоящем издании.


[Закрыть], сама отличавшаяся сильным влаственным характером, с ужасом рассказывала раз (лицу, от которого мы из уст слышали это), как благородная дама, во гневе на какую-то соседку по комнате, схватила ее, приперла к стене, пальцами раскрыла ей рот и харкнула в него… Эпизод, избавляющий нас от дальнейшей характеристики человека.

В 1870 г. снова воссияла на иерусалимском горизонте эта русская звезда первой величины. Она привезла с собой разные (сборные) приношения для церквей и целый магазин соленой рыбы, грибов, окороков для собственного прокормления, а равно и для открытия русской торговли в Иерусалиме. Ее ежедневные схватки с поклонницами, иски и взыски по делам с местными жителями, участие в контрабандной продаже саванов, ссора и чуть не драка с пономарем в церкви из-за места и прочие подвиги еще долго памятны были на Постройках по ее благополучном отбытии восвояси.

В минувшем 1874 г. в третий раз показалась в Иерусалиме славная «капитанша», но уже не в качестве поклонницы только, а в достоинстве «начальницы Женского приюта». Еще плывя на пароходе в Палестину, она распоряжалась ехавшими с нею туда же поклонницами, как уже своими подручными, говоря, что она царской бумагой назначена управлять ими. По прежнему примеру, она привезла с собой с десяток бочонков соленой рыбы и других съестных припасов, сотни аршин холста и Бог весть чего еще. Оказалось, что она действительно подавала на Высочайшее имя прошение о назначении ее в должность смотрительницы Женского приюта нашего в Иерусалиме и что ее прошение осталось без последствий. Неудача эта разъярила почтенную «чиновницу» донельзя. Ее схватки с смотрительницей и со всеми окружавшими ее вынудили консула переместить ее в Мужской дом. Кроме бешеной сварливости, героине навязывали недобросовестность в торговых сделках и даже воровство[348]348
  Сплетни разносили слухи о покраже рогож, восковых свечей, акафистника…


[Закрыть]… Дошло до того, что на Постройках стали бояться капитанши, как чумы. Никто не заговаривал с нею и даже избегал встречи с нею, боясь как бы экс-начальница не вцепилась в него. В церкви – Боже сохрани, если бы кто стал впереди ее! У себя ли на Постройках или у Гроба Господня и вообще где бы то ни было на святых местах, везде она готова была сцепиться с кем попало.

Рассказывали, в праздник Вознесения, на Елеоне, при архиерейской службе, капитанша, готовившаяся к причастию (разумеется – первая), когда увидела, что архиерей подозвал впереди ее какую-то другую госпожу, закричала: «як своих знакомек, так умиешь позваты!..» А какую-то нашу же поклонницу, проторившуюся к святой чаше, схватила за горло и чуть не задушила. И можно ли поверить? Эта же самая «скаженная», как звали ее землячки, женщина, в латинский праздник Тела Господня, вся одетая в белый флер и кисею, вдруг очутилась в католической процессии, и непременно вслед за самим Патриархом! С какой стати? Русская, Православная, благородная! И где? В Иерусалиме, у самого Гроба Господня! В объяснение своего фанфаронства она говорила, что они все, еще будучи детьми, так делали в латинское «Божье цало»[349]349
  Польск. 'Божие Тело'.


[Закрыть] в своем городе. От часу не легче!

Вышла особая история у сей капитанши. Еще в первое пребывание свое в Иерусалиме она заняла у начальника Миссии под расписку 100 двугривенных, обещаясь возвратить их, чуть получит деньги из дома. Вместо того, в день отъезда выпросила у него же еще 20 франков на дорогу, давая клятву, что чуть возвратится домой, вышлет долг свой с благодарностью. Ничего подобного не случилось.

В бытность свою в другой раз в Иерусалиме, она и не заикнулась о своем долге, уповая на то, что некоторые сделанные ею для церкви Миссии пожертвования заставят кого следует не вспомнить о нем. Убралась почтенная дама из Иерусалима таким образом с спокойной совестью. Но в третье (ужели не последнее?) путешествие ее ко святым местам ее совесть была жестоко возмущена. Начальник Миссии, видя, что должница и еще раз намерена улизнуть от него, после праздника Пасхи текущего года заявил в консульство, что поклонница X. должна ему около 25 рублей и что он просит консульство удержать при отъезде ее депозитованные ею деньги… Можно представить, в какой раж пришла боголюбивая торговка-поклонница, когда узнала о таковом «насилии». «Нехай вин мене убье, а не заплачу!» – это были ее первые слова человеку, который одолжил ее в нужде. «Вин продал мою завису[350]350
  Завеса оказалась длинноватой для крестовой церкви Миссии и ее оставили для соборной. Когда эта была освящена, завеса оказалась короткой для ее Царских врат. Ее надставили подходившей материей почти на аршин снизу. Она в 4 полотнища. Стоимость ее около 20 рублей.


[Закрыть]. Я ее не бачу у церкви. Нехай вин возворотит ее мини преж!» Надобно знать, что в числе пожертвованных ею для церкви вещей была и завеса к Царским вратам из зеленого штофа.

Еще прежде у капитанши была история с гефсиманским игуменом. Она пожертвовала для церкви Божией Матери шелковую пелену. Так как пелена оказалась старой, то святогробское начальство, отправляя какие-то священные облачения в Афины для церкви тамошнего Иерусалимского подворья, завернуло их в капитаншину пелену. Жертвовательница, в последний приезд свой в Иерусалим, не видя своей пелены в Гефсимании, беззазорно взвела клевету на игумена, что он или продал ее куда-нибудь, или употребил на что-нибудь нецерковное… Чтобы отвязаться от новой «мегеры», потомки Иона вытребовали из славных Афин пресловутую пелену и тем только оправдались пред ее ареопагом.

Такую же историю храбрая воительница затеяла и в Миссии. Не замечая в церкви своей завесы, она подняла шум, крича, что ее пожертвование пошло Бог знает куда. В первое же за тем служение ее завеса была придета к Царским вратам. Что же вышло? «То не моя зависа! – объявила смелая женщина. – Моя була с билыми квитками. А сея – ни! не моя!» В Миссии сперва не могли объяснить такого ее изворота. Но вскоре дело объяснилось. Начальник Миссии получил следующее письмо от ее благородия: «Ваше благословение. Бывши сколько раз у вашего высокоблагословения, я не могла видеть вас и переговорить с вами лично насчет привезенной мною завесы зеленого атласа с набивными цветами в 7 полос для царских врат, которая стоит 70 руб. сер., и митру, жертвованные братом моим, служащим в министерстве финансов. Я, к сожалению моему, занавесь у царских врат не вижу, и получила очень верные сведения, где находится жертвованная занавесь. Почему, не доводя вас до неприятности, я прошу ваше высокоблагословение причесть мои сто двугривенных к 45 р. и отдать мне деньгами за занавесь. В противном случае я передам брату, и вам будет неприятно, если брат мой вытребует ее в Петербург к себе. Прошу вас успокоить меня, дабы я не высказала обо всем своему брату. Прошу вас с получением сего письма уведомить меня. N. N. капитанша»[351]351
  У меня есть точная копия письма.


[Закрыть].

Итак, найти способ не заплатить своего долга, да еще и получить 45 рублей! Афера – хоть куда! Для вящшаго успеха пушен в ход и аргумент застращивания. Нет, это поступок не «скаженной», а очень смышленой коммерсан-тки. Когда ей заметили после сего, что в Миссии составят акт о подлинности завесы, она спокойно отвечала: «А я присягну». Между тем, пришло время отправляться христолюбивой поклоннице восвояси. Ей объявили, что есть денежный иск на нее со стороны Миссии и что до окончания дела консульство находит нужным, чтобы она оставалась в Иерусалиме. Передать нельзя неистовых криков ее в доме Миссии по поводу сего «арестования» ее, за которое все уйдут под суд и пр. Когда ей заметили, что бесполезно и неприлично кричать, что дело весьма простое: пусть она уплатит свой долг и едет, куда хочет, ту же минуту. «Давайте ж мини мою роспыську», – заговорила она решительно, точно собираясь наконец уплатить свой долг. «Но ведь вы признали за собою долг ваш, так что ж тут поможет ваша расписка?» – На это замечание она отвечала настойчивым требованием расписки. Дело в том, что кто-то ей сказал, что расписка ее затеряна. Ей представили и ее расписку. Чуть она ее увидела, упала на колена, подняла руки к небу и начала просить, чтобы ей провалиться сквозь землю, если это ее расписка, что она совсем и писать не умеет[352]352
  Дочь, по словам ее, городского протоиерея. А, между тем, писать не умеет!


[Закрыть], что она готова присягнуть и пр. После такого оборота дела ясно становилось, что бесстрашная женщина не отступит ни перед чем. Но так как отречение ее от своей расписки равносильным могло казаться обвинению начальника Миссии в подлоге, то потребованы были сим последним объяснения от нее в присутствии г. консула. Консул начал с того, что спросил, признает ли она за собою свой долг? Ответ: «признаю». Отчего вы не хотите уплатить его? Ответ: «Нехай вин мини уплотит за мою занавису». – Это другое дело. Вы уплатите свой долг, а потом будем разбирать дело о занавесе. «Не вплачу, – бо він мини должен 75 карбованцив за мою занавису». – Вы писали, что вам известно… Ответ: «Я вже казала им, що пысаты не вмію. То пысала одна афицерша з Москвы». – Все равно, кто бы ни писал. Вы отвечаете за письмо. Ответ: «Ни! Хто пысав, той и отвичае. Эге! Я законы знаю…» – Все равно. Вы утверждаете, что вам известно, где находится занавесь. Ответ: «Эге! Ну!» – Так я вас приглашаю сказать теперь же, где именно она находится. Ответ: «Не скажу». – Как же вы можете не сказать? В противном случае вы клевещете, а на клевету – да еще на служебное лицо – вы знаете, люди и в тюрьму, и в Сибирь идут. Ответ: «Не скажу и не скажу! Зарижьте мене, коли хотите, а не скажу». (При сем падает на колени и бьет головой о пол.) – Но, послушайте же. Вы должны сказать. Ответ: «Скажу, та не здесь. Я не вашего ведомства. Я военная. Эге! я знаю законы. Скажу усе, усе, та не здесь, а у министерстви, у Сыноду… Эге!» – Но вы еще и другую клевету взводите, отрицаясь от своей расписки. Ответ: «Вже ж! то не моя роспыська. Там подписано мое имя, а я пысати не вмію. На моей роспыське були поставлены три хрестики». – Да чем же вы докажете, что это не ваша расписка и что на вашей стояли три крестика? Ответ: «А я прысягну»… – А я бы советовал вам, без дальних околичностей, уплатить долг ваш, который вы признаете за собой, и ехать с Богом. Ответ: «Не буду платити. Зарижьте мене, я в ваших руках. Вы усе можете зробити со мною, а не буду!» Тем и кончилось иерусалимское судопроизводство наше. И что поделаешь, в самом деле, с такой законоведицей, которая не подлежит ничьему суду за границей и которая, в то же время, готова присягать ежеминутно – в оправдание себя и в обвинение другого?

Но довольно. Я уже чересчур продлил свое повествование об одном из русско-иерусалимских курьезов[353]353
  Да не подумает читатель, что мы исчерпали весь «сюжет» о капитанше. Из множества многое нам и не могло быть известно. Да и из известного мы многое опустили. Кому, например, в православном Иерусалиме неизвестно ее предложение святогробскому начальству уплатить за разрешительную обедню (разумеется, по заказу от доброхотных дателей) половину причитающейся цены «рибочкой», которой никто уже не покупал у нее по ее негодности? Или кто не восхищался рассказом о том, как она по приезде своем (во второй, должно быть, раз) в Иерусалим навязала в подарок одному служащему в русских заведениях окорок, и как потом при отъезде, когда какие-то обидчики потребовали с нее уплаты долга, а служащий оный имел неосторожность поддерживать законность их требования, она, обратившись к нему, с достоинством римлянки сказала: «Чого ж вы за них стоите? А ще узяли мій окорок! Ну, и заплатите им, чего він стоит». Окорок оказался, по ее словам («А я прысягну»…), чуть ли не весче, чем обыкновенно бывает животное, из которых он приготовляется. И чиновник должен был заплатить, чтобы только избавиться от нежданной напасти.


[Закрыть]. И в Миссии и в консульстве мне в один голос говорили, что явления нашего мира, подобные «капитанше», только перефразируемые на тысячу ладов, охлаждают в заведующих делами тамошними доброе расположение к поклонникам вообще. А между тем большинство поклонников – и особенно поклонниц – имеют настоятельную нужду в самом близком, как бы родственном, участии наших иерусалимских властей. Об этом, конечно, следует пожалеть.

Солодянский

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1875. № 33. С. 4–6.

Лестное сочувствие, которым пользуется в среде русского общества наша Иерусалимская Миссия и которого доказательств, надеемся, нет нужды представлять – особенно для тех, кто бывал в Иерусалиме и видел обстановку Миссии, – давно и неоднократно побуждало нас взять на себя смелость обратиться печатно с словом благодарности к тем, кто удостаивает нас своим поощрительным вниманием и драгоценным доверием; ожидался только приличный повод к тому. Первым, какой представился, мы спешим воспользоваться, потому что и без него нудимся высказать то, что имеем на душе. Не считая особенно важным чередование десятичного числа в «летнем обхождении» человека и особенно в его духовной деятельности, мы тем не менее не видим, почему бы не отнестись с большим увлечением к возвращающейся после значительного промежутка времени летосчислительной цифре, с которой связаны дорогие воспоминания первого водворения нашего на Св. Земле.

Одиннадцатое сентября 1865 г. составило микроскопическую эпоху в микроскопической службе нашей и естественно являлось потому на призыв памяти всегда в особенных исключительных очертаниях, напоминающих незабвенный годичный экзамен давно минувших дней и вносящих неминуемо в душу заботу о чем-то вроде отчета и пересмотра прожитого времени. Украшаясь и прежде того именем миссионера уже в течение целых 15 лет, мы однако же только с этого дня приняли на себя официально дело Миссии.

Не имеем притязания и действительно думать о себе как о миссионере, в общеупотребительном (тесном) смысле. По роду деятельности нашей, мы не пропагандируем своих убеждений тому, у кого их нет и кому отсутствие их можно бы вменить в недостаток; мы до того не Миссионеры, что еще недавно за присоединение к православию одного монофизита получили, откуда (не) следовало, возбранительные внушения. Мы только смотрим за пропагандистами и, насколько можем, мешаем им – из людей доброй веры делать сынов геенны, сугубейших их. Зато, в тесных пределах своего поклоннического миссионерства, мы старались, насколько умели и смели, не сидеть даром в течение минувшего десятилетия. И, прежде всего, свой угол мы считали своим первым долгом держать в порядке и возможном благолепии, столько нужном в Иерусалиме при соперничестве разных вер и вероисповеданий, по руководству более или менее тонкого духовного вкуса устрояющих свои богоугодные учреждения, в том числе и поклоннические приюты.

К сожалению, Миссия до сих пор не имела утешения назвать что-нибудь в Русских Заведениях иерусалимских – своим. Оттого поражающий всякого, вступающего в Заведения с Яффской дороги, пустырь, прилегающий к дому Миссии и к собору, не должен подавать никому повода к заключению о нашем или неумении, или нехотении обратить его во что-нибудь более приглядное для глаза и отрадное для сердца[354]354
  То же отчасти можно заметить и относительно внутреннего вида соборной церкви, которая до сих пор не передана еще ведомству Миссии, хотя Миссия и служит в ней уже 3 года! Радости служить в ней мы дожидались 7 лет, а радости заботиться о ее украшении еще не дождались.


[Закрыть]. Переходя из вещественного к невещественному, мы еще более затруднимся в приискании вещам их прямых и собственных имен. Славная задача Миссии (случайная или преднамеренная – не беремся судить), с которой в таком блеске выступил на первохристианском Востоке блаженной памяти предместник наш, Преосв<ященный> Кирилл Мелитопольский[355]355
  Кирилл (Наумов, 1823–1866), епископ Мелитопольский, начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме (1857–1863).


[Закрыть], в 1865 г. была уже достоянием архивов, и всякая попытка возвратиться к ней имела бы своим последствием повторение древней палестинской поговорки, засвидетельствованной божественными устами: Жестоко ти есть противу рожну прати, – особенно жестоко тому, кто сам столько лет составлял в некотором смысле одно целое с рожнами и привык их силою жить и хвалиться.

Но эти «столько лет» также прошли для нас не даром. Целую четверть столетия наблюдая и из близи Восток и дела его, мы научились думать, что назначенное для всякой вещи под небесем время не может не быть назначено и для нашего суждения о Востоке. Вещее слово 1854—55 годов: Не постыдимся во веки, – при разительном факте постыждения, должно иметь тот смысл, что в следующий за минувшим и минующим век нам необходимо изменить свое положение на Востоке. Тот конь, на котором мы уже около 200 лет выезжаем туда, успел постареть за это время до того, что не целесообразно, да, пожалуй, и небезопасно, нам сидеть более на нем. Шумя и гремя, по крайней мере, парадируя перед Востоком издали и не иначе дотрагиваясь до него, как только сокрушая, подобно баснословному Геркулесу, мы как будто забываем, что франки вошли во все жизненные поры Востока еще со времен Крестовых походов, – что армяне и даже копты (напр. в Египте), едва ведомые нам географически, составляют силу несокрушимую на Востоке, – что проповедники немецкого «евангельствования» пожирают всеми усты Нового Израиля, продолжающего и после печального урока 1453 г. свою неуместную борьбус Богом (только не из-за благословения), – что, наконец, Святая Земля нечувствительно снова переходит в обладание Ветхому Израилю! Шестьдесят миллионов православных, – сидим и смотрим, как заветный край, по любимому выражению современному, стушевывается воочию у всех до того, что скоро ни на каком коне не окажется возможности выехать в него.

Помышление, – больше – сокрушение обо всем этом и заставили нас прокладывать себе «дорогу будущего» на Востоке, которого давно ждут, а именно занимая в нем оседлое положение, никому из населителей Европы столько не пригодное, как нам, которых она не обинуясь именует азиатам и. Будем отвечать умнику по уму его, во исполнение слов Премудрого. Если мы – азиаты, то нам и думать и тужить и радеть об Азии, особенно этой исторической «передней» Азии, духом которой мы живем от купели крещения и о духе которой так мало помышляет Европа, гоняясь совсем за другими приманками азиатской мысли и жизни. Если мы – азиаты, то нам, а не европейцам, сподручнее и жить в Азии, особенно – если эта Азия – Палестина, библейскими преданиями которой отцы наши любили руководствоваться до мелочей.

Смело было бы похвалиться нам, что дорога, на которую мы вступили, представила нам все удобства современных путей передвижения. Даже тех роз, которыми древняя поэзия обставляла известные ей широкие и удобные пути, нам не иначе удавалось видеть на своем, как только под образом давно отцветших. Но благодаря Богу и ни на минуту не перестававшее сочувствие христолюбцев, которыми переполнена дорогая отчизна, мы ни разу не поддавались безвременному малодушию. Высокое правительство, через посредство весьма зоркого и не дремлющего приставника своего на Востоке, не замедлило подать нам свою крепкую руку помощи и одним мановением пера вывело нас, поистине можно сказать, из тьмы на свет Божий. С приобретенным нами правом покупать недвижимую собственность в пределах Турции, мы выведены были на широту и свободу, о которых и мечтать не могли прежде.

Пять лет робкого, связанного, приниженного перед своими и чужими, ложного положения Миссии – собственницы в Св<ятой> Земле, разумеется, скоро сгладились в памяти нашей; но счетные записи той премрачной эпохи не перестают свидетельствовать памятниками нерушимыми о неровной, беззащитной и подчас безвыходной деятельности нашей в минувшем. Кто видит теперь благополучно существующие и даже цветущие территории русские с воздвигнутыми на них зданиями при Мамврийском Дубе, в Эвфрафе, в Горней, на Элеоне и пр., тот затруднится представить, сколько и каких преткновений уложено, так сказать, под основания каждой из них. Но доверие соотечественников было равно нашему терпению, и доброе дело шло почти не останавливаясь, обыкновенно без напрасного шума и без неуместной огласки. Столь естественные в подобных случаях между невегласью пересуды и наговоры, можно сказать, совсем не имели места в деле нашем, по крайней мере, никогда не принимали таких размеров, чтобы заставить нас задуматься или попятиться.

Оканчивая свой «пролог», мы поистине «священны м» долгом считаем исповедать, что, кроме крепкой руки правительства и щедрой руки христолюбивого общества русского, нам постоянно, и как бы ощутительно, помогала невидимая рука Божественного Промысла, – как, когда и при каких условиях или обстоятельствах, – об этом было бы долго и не совсем уместно рассказывать. Мы часто повторяли себе и другим, себе – в утешение, другим – в назидание, премудрое рассуждение Гамалиилово, не стесняясь прилагать великое к малому, и верим, что предместник наш по жительству и по образу мыслей (Гамалиил) не только здраво судил, но и помог нам своим суждением, как, без сомнения, помог некогда преславному ученику своему, выступившему на борьбу с целым миром (Ап. Павлу)[356]356
  См.: Деян. 5, 34–39.


[Закрыть].

Мы просим снисхождения у боголюбцев, коих имена приводим ниже, в том, что позволили себе огласить их доброе дело, веря, что у них, кроме благотворения нам, еще много творит такого десница[357]357
  Ц.-сл. 'правая рука'.


[Закрыть], чего не весть шуйца[358]358
  Ц.-сл. 'левая рука'.


[Закрыть].

Вот список денежных пожертвований на благотворительные дела Миссии, прошедших чрез наши руки с сентября 1865 по сентябрь 1875 года.

Примеч. В числе этих приношений нет тех, которые имеют в виду временное поминовение в церкви известных имен, поступают в кружку и идут в раздел служащим, на общих положениях. Помечены же только те, которые обращены на устройство поклоннических приютов и по которым записываемые для поминовения имена вносятся в так называемый «Вечный» синодик Миссии.

Кроме пожертвований деньгами, мы имели удовольствие в течение упомянутого периода времени получить множество пожертвований и вещами. О наиболее ценных также считаем непременным долгом своим сообщить к общему сведению, вот они:

Как о редкости, можно упомянуть еще о выносном сребропозлащенном кресте, присланном нам (начальнику Миссии) в дар Абиссинским императором Иоанном[359]359
  Имеется в виду Иоханныс IV (1872–1889), император Эфиопии.


[Закрыть] и отчисленном нами к церковному имуществу.

Кроме всех перечисленных пожертвований деньгами и вещами, мы находим себя обязанными упомянуть еще о ежегодно поступающих в ведение и распоряжение наше суммах, частью сборных, какова так наз<ываемая> «благотворительная» сумма, идущая от неистощимых щедрот Августейшей Монархини[360]360
  Императрица Мария Александровна. См. коммент. 27.


[Закрыть], частью процентных с капиталов, завещанных боголюбивыми душами во благо Св<ятой> Земли. Последние возымели свое начало также в десятилетний период стояния нашего во главе Миссии. Их – 4. Первая – с капитала 25 000 рублей, пожертвованного ст. советницей Марией Михайловной Киселевой[361]361
  Киселева Мария Михайловна (1798 – 06.12.1887) – выдающаяся общественная деятельница и благотворительница. Уроженка Самары, дочь князя М.Н. Чегодаева. После смерти мужа, статского советника А.Г. Киселева (fl847), Мария Михайловна полностью предалась делам милосердия и храмостроительства. В Святой Земле на ее средства были построены храм св. пророка Елисея в Иерихоне (совместно с А.Д. Богдановой) и храм Спасителя на горе Свержения в Назарете (освящен митрополитом Назаретским Нифонтом 15 мая 1880 г.). Завещала 50 тыс. рублей Православному Палестинскому Обществу, 25 тыс. рублей Русской Духовной Миссии в Иерусалиме и капитал в 100 тыс. рублей для помощи православным бедным в Болгарии, Греции, Палестине.


[Закрыть], вторая – с капитала 10 000 рублей, завещанного в Бозе почившим поручиком Е. Беспаловым, третья – с капитала в 5000 р., завещанного купеческой вдовой Н. Быковой, и четвертая – с капитала тоже 5000 р., собранного е. с. графом Адлербергом, каждая из них имеет свое особое назначение, не имеющее никакого отношения к материальным пользам или нуждам Миссии.

В заключение всего в число пожертвований – и самых важных – мы с глубокой признательностью включаем ежегодное пособие церковной сумме, определенной штатом, образующееся из отчисления на нужды Миссии тремя членами ее известной части своего содержания.

Равно пожертвованием можно бы назвать и тот, полный трудов и вместе плодов, подвиг, который несли или продолжают несть в пределах Отечества усердные христолюбцы, сочувствующие делу Миссии, изыскивая средства пособить ей, если не путем прямых и открытых сборов, как это делают пропаганды латинская, протестантская, то путем дружеских рекомендаций и приглашений. В этом отношении, не затрагивая глубокой скромности двух-трех тружеников – радетелей Миссии перед высшим наслоением русского общества, обнародованием их досточтимых имен, мы ограничиваемся изъявлением им своей бесконечной благодарности, веря, что их и без того знает Россия, по крайней мере та, которая знает и хочет знать Иерусалим.

Архимандрит Антонин

Иерусалим, 26 сентября 1875 г.

Печатается по публикации: Церковная летопись. 1875. № 48. С. 340–352.