Текст книги "Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891"

Отправляясь с ближайшим пароходом из Святой Земли в дальнейшие странствования по белу свету, спешу поделиться с читателями «Гражданина» вынесенными из нее впечатлениями, относящимися преимущественно к последним дням пребывания моего во Святом Граде. Начну природой и кончу (если Бог поможет) политическою невзгодой, приковавшей к себе всеобщее внимание искони разнородных и разноверных обывателей Обетованной Земли.

Минувшая зима палестинская была одна из самых теплых и сухих. Ни одной снежинки не упало с неба на каменистые горы Иудейские во все продолжение холодного сезона. После долговременной засухи осенней, грозившей неминуемой бедой краю, непогода несколько дней в конце января утешила перепуганных жителей. В давно сухих систернах городских оказалось аршина на два – на три живительной влаги. После одного сильного (но все-таки не проливного) дождя, к несказанной радости города, выступила вода в вещем колодце Иоавлевом, что находится на юго-востоке от Иерусалима при соединении глубоких дебрей Кедронской и Генномской (геенны). Выступ из-под земли воды в этом месте считается знамением грядущего урожая. Но радость края от кратковременной непогоды была непродолжительна. В феврале и марте опять подул сухой восточный ветер (хамсин), вытянувший из земли всю влагу. Надежда на наполнение систерн водой исчезла, и прежнее уныние охватило горемычных жителей бывшей столицы иудейской. Около Пасхи стали уже в городе продавать воду – что же будет в конце лета и особенно осенью до самого ноября месяца, т. е. до наступления дождливого сезона? Со страхом помышляют об этом иерусалимляне.

Самое оживленное время года в Иерусалиме – есть, конечно, Великий пост. Тогда стогны Святого Града непроходимо-полны народа, собравшегося от всех концов земли, а ближайшие окрестности его белеют кущами европейских и американских туристов-поклонников с водруженными на них разнонародными флагами. Церковные празднества (разумею наши православные) начинаются обыкновенно с первой Недели Великого поста, когда у Гроба Господня бывает литания (троекратное обхождение Часовни Гробовой) в честь и память соборно восстановленного иконопочитания. Подобная же литания бывает в Неделю крестопоклонную. Как тогда все священство, участвующее в деле, держит в руках малые иконы, так на этот раз вместо икон процессирует с крестами. Третья литания бывает в Неделю Ваий, когда все обходят Гроб Господень с пальмовыми ветвями.

Три литании совершаются <также> в три величайшие церковные дня: Великую Пятницу, при обношений плащаницы, Великую Субботу – при зажжении Святого огня и на Пасху – перед началом утрени. Неизменно, по установленному чину, правились все они и в этот год. Кроме них, в первые 4 недели Великого поста, по пятницам, бывает в храме Воскресения торжественное чтение Богородичного акафиста, разделяемого на 4 статьи, по примеру Похвальной субботы. Чтение кондаков и икосов бывает обыкновенно на трех языках – греческом, славянском и арабском.

Латинская Пасха в этом году предварила нашу целою неделею; оттого службы той и другой Церкви на последней неделе Великого поста не мешали одни другим, а в храме Воскресенском была желанная тишина, значительно способствовало ей и небольшое сравнительно на сей год количество поклонников. Обряд умовения ног в Великий Четверток совершался всенародно на площади, перед храмом Воскресения. Совершал его сам Патриарх с большим порядком и даже, как говорят очевидцы, с большим чувством и, как мне передавал один из «умовенных», даже с некоторым искусством, стараясь жестами и интонацией голоса действительно представить собою Христа.

В Великую Пятницу, как известно, припадало в этом году Благовещение. У нас, русских, оно праздновалось в самое число его, а греки перенесли его на первый день Пасхи, по новому типику константинопольскому. И так у нас в своей церкви с вечера на «страстях» читалось 13 евангелий, а в самый праздник совершалась литургия, после которой был тут же непосредственно и вынос плащаницы. Вечером в Великий Пяток в храме Воскресения, при обходе с плащаницей, произносимы были по обычаю и проповеди, на Святой Голгофе по-русски, у Камня Положения по-арабски и перед Гробом Господним по-гречески. Первую говорил наш отец архимандрит, вторую молодой питомец Крестной (закрытой теперь) семинарии, сын одного из городских священников, третью один из иеродиаконов Патриархии.

Пресловутый обряд Святого огня или Святого света, как он зовется по-гречески, и на этот раз имел ту же свою неизменную шумную обстановку.

В самую Пасху, по окончании литании вокруг Гроба Господня, духовенство наше отделилось, оставило храм Воскресения и у себя дома отправило службу Господню – к общему удовольствию совершенно по русскому чину и обычаю. В полдень того же всесветлого дня мы ходили снова в храм Воскресения на вечерню, которая зовется здесь вторым воскресением. Все духовенство облачалось в патриаршем доме и оттуда процессией направилось к храму. Евангелие на этой вечерне было читано на разных языках по отделам (что мы, русские, делаем на обедне), слышались языки: греческий, славянский, арабский, армянский, латинский, волошский и ироический, т. е. тот же греческий, но в пиитических оборотах, взятых у Гомера, у Пиндара и прочих. Соответственно словам и чтение было на манер итальянских речитативов. Этим «вторым воскресением» и завершился за сей час ряд торжественных служений при Гробе Господнем.

Все они, по крайней мере – последние из них, происходили под благими впечатлениями всеми чаемого мира. Большинство поклонников наших под ними и возвратились в отечество на самой Пасхальной неделе. Мы же, не спешившие возвратом, оказались осужденными испытать совсем другие впечатления.

В то время, как со всех сторон и на всяких языках напевалось тут слово мир, вдруг пронеслась оглушительным громом весть о разрыве. Как ни скрывало ее наше здешнее начальство, она вмиг облетела всех и навела несказанную тревогу на всех. Вскоре стало известно, что и консульство России и Миссия наша готовятся выехать из Иерусалима. А вслед за тем дан был приказ и поклонникам всем быть готовым к отъезду в четверток на сей неделе. Смятение вышло неописанное. Столько оказалось тут зажившихся поклонниц без копейки денег, что необходимо стало или снабдить их деньгами на проезд, или оставить в Иерусалиме на волю судьбы. Консульство наше кое-кому помогло, но большинство «неимущих» вынуждено было остаться в Иерусалиме. На беду, пароходы наши прекратили свой рейс александрийский, и путь на Одессу поклонникам нашим стал закрытым. Вчера утром выбыл из Иерусалима наш поклоннический караван, а сегодня в 8 часов отправился в Яффу и сам наш консул. Вслед за ним должна была выехать и наша Миссия. Еще 13-го числа русский флаг был снят с консульской квартиры, и теперь над нашими поклонническими приютами в Иерусалиме развевается принявшее их под свой покров германское знамя.

А. Камзолов

15 апреля

Печатается по публикации: Гражданин. 11 мая 1877. № 18. С. 447–448.

В газете «Русский Мир» от 22-го мая и в «Московских Ведомостях» от 24-го мая текущего года помещены известия из Иерусалима, настолько несогласные с истиной, что мы, знающие хорошо положение дел во Святом Граде, считаем долгом своим не оставить их без замечаний.

Наиболее умеренная и правдивая из них – «Русского Мира» – требует поправки только в двух пунктах. Во-первых, совершенно несправедливо, что «всякий, кто только может, покидает город» (Иерусалим). Такой паники совсем нет и не было до сих пор не только в Иерусалиме, но и во всех пределах Палестины. «Многие семейства (иерусалимские) уложили все свое имущество и готовы бежать каждую минуту», – продолжает корреспондент. Куда бежать? Иерусалим есть самое безопасное место в Палестине от множества (сравнительно) проживающих в нем европейцев и от сильного (тоже сравнительно) гарнизона, охраняющего его, а главное – от присутствия в нем центральной власти, которой, как мы слышали в свое время, даны строжайшие внушения из Константинополя относительно жизни и собственности иностранцев, которые в переводе на простой и точный язык значили, что губернатор отвечает головой за спокойствие в крае.

Во-вторых, утверждение корреспондента, что обе партии иерусалимских эфендиев примирились в последнее время, ни на чем не основано. Напротив, смена бывшего губернатора Файка была верхом торжества одной из партий. Из побежденной партии никто и не явился, по требованию местного этикета, приветствовать в Яффе нового губернатора Реуфа. Но, в каких бы отношениях усобных ни были та и другая партия, можем заверить кого угодно, что в них не преобладает не только «крайний», но и никакой фанатизм. Это все – люди, много уже десятков лет занимающие, как бы наследственно, все административные места в Иерусалиме (опричь должностей мутте-сарифа, т. е. губернатора, и кади, т. е. судьи, на которые правительство постоянно присылает непосредственно от себя чиновников, обыкновенно турецкого происхождения), по-своему весьма образованные, от постоянного обращения с европейцами приобретшие тонкие и мягкие манеры и по общности интересов поддерживающие наилучшие отношения к христианам всех исповеданий, а равно и к евреям. Если что может быть придано им в виде укора, то разве именно их податливость и изворотливость и желание служить «и нашим и вашим», по пословице. Но, при таких чертах характера и общественной деятельности иерусалимских эфендиев, приписывать им фанатизм, да еще крайний, было бы совсем неподходящим делом.

Коновод, так сказать, партии халдиев заседает теперь в турецком парламенте, где его не так давно назвали христианином, воспитывался в Мальте, профессорствовал в Вене, и т. д. Можно представить потому, какой это фанатик. Предводитель партии хусейнитов человек французского образования. Этого довольно, чтобы не считать его крайним фанатиком ислама. Мы вовсе не пишем апологию почтенных «эфендиев», но только не забываем старого урока: amicus Plato… etc[435]435
  Лат. Amicus Plato, sed magis arnica Veritas 'Платон мне друг, но истина дороже'.


[Закрыть]. Корреспондент полагает, что если султан развернет мифическое «зеленое» знамя, то и пойдет поголовное избиение христиан. Вот тут-то иерусалимские эфенди и показали себя совсем не такими, за каких выдает их корреспондент. Умные люди, чуть услышали, что падишах грозит выставить на потеху Европе «порты» пророка, выразились, что лучше бы его величество удержался от такого «крайнего» заявления своего бессилия, – потому что… но – очевидно, почему.

Кончая с корреспонденцией «Русского Мира», мы желали бы узнать от корреспондента, каким образом, пиша от 9-го мая, он мог сказать: «паша, сохранявший еще до сих пор некоторый порядок, сменен, а новый, назначенный на его место в Иерусалим, еще не прибыл». Новый паша прибыл в Яффу на ллойдовом пароходе «Марс» 1-го мая в воскресенье в 7 часов утра. Мы его видели своими глазами. А предместник его в то время был еще в Иерусалиме, дожидался его. Междувластия не было, таким образом, в Святой Земле ни на одну минуту. Хронологический этот промах корреспонденции проливает некоторый свет на ее происхождение…

Иерусалимская корреспонденция «Московских Ведомостей» чуть не вся состоит, к сожалению, из одних небылиц, не знаем каким образом нашедших место в таком солидном органе русской гласности. Первая – «приятная» половина ее еще кое-как сходит с рук. Патриарх Кирилл более не схизматик, по смыслу отправленного к нему 22-го числа апреля Иерусалимскою Патриархией примирительного письма. Но уничтожен ли формально, и так сказать актуально, печальный акт 7-го ноября 1872 года, объявивший его «схизматиком», этого не знаем. Полагаем, что не более нашего знает о том и корреспондент, очевидно пишущий в газету по слухам и по догадкам и, может быть, еще по воспоминаниям. Три депутата, ездившие к Кириллу для переговоров, о которых упоминается в корреспонденции, возвратились в Иерусалим, вовсе «не покончивши дела миром». Справедливо, что турецкое правительство не сочувствовало состоявшемуся теперь примирению, так как ему внушено было, что схизма Кирилла есть одно и то же со схизмой болгарской, но, к чести его надобно сказать, относилось к делу совершенно пассивно. Неверно и то в «приятной» половине известий, что Иерусалимский Синод сообщил 19-го апреля о своем решении «всей Православной Церкви». Он сообщил о том конфиденциально только одному Патриарху Константинопольскому Иоакиму[436]436
  Иоаким II – Патриарх Константинопольский в 1860–1863 и в 1873–1878 гг.


[Закрыть].

«Неприятная» половина поистине «печальной» корреспонденции начинается таким искажением бывшего в Лидде случая, которому трудно приискать вполне подходящее название. Магометане лиддские вовсе не врывались в храм Великомученика <Георгия>, и ни малейшим образом не осквернили его, не уничтожали и разных церковных украшений, и положительно никого не избили из христиан. Дело все ограничилось следующим: несколько мальчишек магометан, собравшись, пели какой-то гимн султану. Повстречавшись с мальчиками христианскими, стали дразнить их. Те, конечно, не молчали с своей стороны. К мальчикам присоединились молодые парни, и вышел шум. Проходя мимо церкви св. Георгия, энтузиасты стали бросать камешками в окна ее и действительно разбили несколько стекол. Тем все и кончилось. Старшины селения поспешили разогнать толпу и восстановили порядок. Надобно заметить, что все это происходило в довольно многолюдном селении, где нет ни одного солдата для охранения порядка. О случае в ту же ночь известился австрийский консул[437]437
  Кабога-Черва Бернгард (1823–1882) – граф, австрийский дипломат. В 1866–1882 гг. консул в Иерусалиме.


[Закрыть], проживавший поблизости в Яффе. Он телеграфировал паше в Иерусалим, требуя, чтобы приняты были меры безопасности. Паша немедленно отправил в Лидду солдат с делегатом от Патриархии. Те нашли на месте полнейшее спокойствие, поели, попили и покурили на счет жителей и мирно возвратились восвояси. Вот вся история «неистовств и варварских деяний» магометан в Лидде.

Вторая «печальная» история совершенных арабами (какими? ведь множество арабов есть христиане православные, паписты, протестанты) «над Гробом Господним всяческих поруганий и бесчинств», не скроем, возбуждает в нас действительную и глубокую печаль. Кому у нас приходит охота шутить печатным словом и издеваться над общественным доверием в такой степени. Припомним, что уже была раз чья-то проделка (нам говорили, что «с Дону»), передававшая в печать, что раз во время патриаршего служения в храме Гроба Господня, или крестного хода, арабы напали на Патриарха, разорвали на нем ризы и проч. Оказалось, что все это происходило только в голове какого-то поклонника. В чьей голове создалась эта вторичная сказка о небывалом событии, необдуманно направленная к возмущению покоя стольких в России чтителей святыни иерусалимской, о том знает одна редакция «Московских Ведомостей». 29-го апреля мы были в Иерусалиме. Патриаршего служения в тот день совсем не было. Ничего сколько-нибудь выходящего из ряда обыденных явлений жизни в Иерусалиме в тот день не произошло. И «арабы», «и консулы всех христианских держав», и «местные власти»… все это, с позволения сказать: ложь на лжи едет и ложью погоняет. Турки, конечно, теперь враги наши, и сочувствовать им нельзя, но налыгать на них и ругать их, если и не прямо стыдно нам – великой нации, то по меньшей мере… не стоит труда.

Иерусалимский Старожил

10-го июня 1877 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1877. № 25. С. 11–12.

1878

Побывавшего раз в Святом Граде Иерусалиме поклонника «тянет опять туда как магнитом». Это ходячее выражение тем вернее и точнее передает суть дела, чем более в ком видится и сознается поклоннического характера. Так и должно быть. Магнит притягивает к себе только сродное ему железо. Разные туристы, аферисты и досужие моралисты в этом случае относятся к Святому Граду, как дерево к магниту. Деревянный характер их дел и мыслей, хотя бы прикрывался патетическими цитатами из Евангелия, или проникался духом ученого исследования, или даже оперялся поэзией до стихотворного слова, чуткому уху настоящего поклонника всегда заметен. Говорим мы это без всякого намека на что бы то и на кого бы то ни было, а просто под влиянием одних впечатлений от чтения находящихся при нас описаний Святой Земли – как русских, так и иноязычных. Скуку и тесноту морского путешествия мы разбавляем этим занятием, столько естественным в нашем положении.

Не отрицая за собою известной доли действительного поклонничества и даже как бы гордясь не очень жалуемым в печати нашей именем старого «поклонника», я с истинным влечением стремился, «по замирении (?) дел на Востоке», узреть опять свою любимую и дорогую Обетованную Землю. Когда с знакомым нашим случится какой-нибудь нежданный переворот, чувствуешь сугубый позыв видеть его. А с приснопамятной и приснооплаки-ваемой Восточной империей недавно случилось нечто такое, что знакомый-то чуть не отправился совсем на тот свет. Как не пожелать было взглянуть на него после такого удара судьбы?

И вот я опять в пределах Турции или, по Мидгадовой конституции[438]438
  Мидгад – Ахмед Шефик Мидхат-паша (18.10.1822—8.05.1884) – турецкий государственный деятель. Активный сторонник реформ, организатор государственного переворота в мае 1876. См. коммент. 201.


[Закрыть], в земле оттоманов… Додумался же, гениальный будто бы, человек до наилучшего способа сплотить и объединить свое расклеившееся царство, изгнавши из официального языка раздорные имена: турка, грека, славянина, армянина и т. д. и заменивши их вырытым из могилы оттоманом! Вот так реформатор sui generis[439]439
  Лат. 'своего рода'.


[Закрыть]! Оттоман – Вселенский Патриарх! Оттоманы – греческий паликар[440]440
  Паликар – 1) не несущие постоянной службы (иррегулярные) войска; 2) наемное турецкое войско, состоявшее из греков и албанцев; во время борьбы Греции за независимость – повстанцы.


[Закрыть], сербский юнак[441]441
  Юнак – 'богатырь, молодец'.


[Закрыть], албанский головорез, да даже и мой старый знакомый заиорданский бедуин, едва переваривающий в своей мысли, а еще более – в сердце, имя турка[442]442
  Не только бедуины, но и вообще арабы, несмотря на свое магометанство, считают турок чужими себе, пришельцами и угнетателями своего рода. Не стесняясь говорят теперь, что минуло время султанов и наступает снова золотой век халифов??? – настоящих верующих.


[Закрыть], а теперь наряжаемый оттоманом! Конечно, после случившегося с Турцией разгрома, и оттоманы, и конституции Мидгадо-Эллиотов[443]443
  Элиот Генри Джордж (Sir Henry George Elliot-Murray-Kynynmound, 30.07.1817—30-.03.1907) – британский дипломат, посол в Константинополе в 1867–1876 гг.


[Закрыть] – все давно предано забвению.

Но нельзя сказать, чтобы все в ней пошло опять так, как шло прежде. По наглядности судя, действительно как будто все в том или другом турецком городе, виденном нами на пути, вошло в прежнюю колею. Но чуется как-то безотчетно, что подул уже другой политический и социальный ветер повсюду, – по крайней мере на широком пути «идей, желудка и прибытка», которым шел наш пароход. Самым резким порывом этот новый ветер встретил нас там, где предположительно должно было существовать полное затишье, у острова Кипра. Где происходила страшная кровавая драма из-за прекращения господства меньшинства над большинством, неверия над правоверием, варварства над образованием и где, чуть ли не прежде всего, отозвались последствия ее, в форме законного политического акта освобождения! Не чудно ли и не поучительно ли? Каким-то сновидением казался мне английский флаг на турецком острове. Любопытно бы знать, как будут именоваться официально обитатели его, греками, турками или объединен-но – англичанами, т. е. оттоманами в новом роде.

Но вот мы и у берегов Сирии. Тут все остается как было, по-прежнему. Никаких следов жестокой политической передряги не видно. Если бы вместо австрийского парохода мы сидели на русском, можно б было совсем забыться и думать, что мы благополучно переживаем осень какого-нибудь 1875 года. Излишне говорить, что в Яффе мы нашли все в том же виде, в каком давно знаем ее. «Драствуй» и «хорош» также приветствовали нас дико и вместе дружелюбно и на пароходе лодочники, и на пристани носильщики, и в монастыре прислужники, как это было много лет перед этим. Одна перемена в городе против прежнего, это распространение его за высившиеся еще недавно стены, от которых не осталось и следа по направлению к востоку, т. е. к садам, так что городу открылась возможность слиться с сими последними.

Другая, против старых времен, новинка, это ежедневное экипажное сообщение с Святым Градом, поддерживаемое немцами-колонистами, умеющими говорить и по-русски. Я, конечно, воспользовался этим случаем избежать тягостной верховой езды и, отправившись из Яффы на рессорной тележке в 4 часа вечера, утром на другой день уже был в Иерусалиме. Плата за переезд сравнительно умеренная – около двух с половиною рублей (металлических) с человека, если наберется полное число пассажиров. Нанять отдельно для себя экипаж, конечно, стоит в 5 и 6 раз дороже. Дорогою похвалиться нельзя. Хороша она только от Яффы до Ремли, сносна затем до Баб-эль-уади, т. е. до гор, а потом большею частью весьма плоха. Порядочною становится уже опять перед самым городом версты за две – за три, т. е. от третьей башни вплоть до наших Построек.

Город, когда-то, несмотря на свое высокорадующее значение, казавшийся таким печальным с первого вида, теперь уже весело встречает поклонника широко раскинувшимся предместьем с белеющими огромными домами и немалочисленными садами, вечно зеленеющими. Темная городская стена с выступающими бойницами, за которою собственно начинается Иерусалим, кажется теперь как бы пределом его с востока, причем совершенно незнакомый с местностью глаз новоприбывшего рискует смешать наши громадные заведения, венчаемые пятиглавым собором, с самым храмом Воскресения Христова. Кроме этого, западного, предместья, как бы нового Иерусалима, есть еще к северу еврейский поселок и далеко к югу возле Вифлеемской дороги немецкий поселок Виртембергской религиозной общины: Tempel[444]444
  В Иерусалиме верят, что в общине этой «причащаются пивом».


[Закрыть]. Да немало есть там и сям и отдельных загородных домов с виноградниками при них. В близком будущем преславный и преименитый Град Царя Великого обещает быть достойным своей исторической славы. Помоги ему Бог в этом.

Все в наших поклоннических приютах мы нашли в прежнем, столько знакомом нам, порядке. Соборная церковь перекрашивалась снаружи и внутри, и служба Божия правилась в Крестовой церкви св. мученицы Александры. Звон громкий и стройный (спасибо Москве белокаменной и веропламенной!) восторгал душу, говоря нам собою о великой Земле Русской, денно и нощно хвалящей Бога на всех пределах своих в кимвалех доброгласных. Еще бы ей в Иерусалиме не заявить себя заветною для сердца русского «хвалою Божией», как зовется в Малороссии колокол?

Русское пение в Иерусалиме негромкое, но прекрасное и глубоко умиляющее. Напевы литургийные собраны, кажется, со всех концов России. В числе их нам удалось слышать даже т<ак> наз<ываемый> запорожский, чудный, с неожиданными переходами, действительно как бы характеризующими пресловутую Сечь, насколько можно представить ее, и вместе глубоко трогательными. На праздник св. <Иоанна> Златоуста Миссия наша служила в городе в Архангельском монастыре, где есть придел Святителя, выстроенный, как полагают, нашим царем Иоанном Грозным в память убитого им царевича того же имени. При этом молящаяся публика имела утешение слышать почти всю службу, петую по-гречески настоящими греческими напевами, но симфоническим пением. Присутствовал при том и Блаженнейший Патриарх Иерофей, облеченный в мантию, весьма благолепный, смиренный и глубоко благоговейный старец. Пение наше умиляло его до сердечных воздыханий.

Греческому пению хор наш учился, как нам передавали, в Греции, во время недавней гостьбы там Миссии[445]445
  Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме была эвакуирована в Афины, откуда вернулась летом 1878 г.


[Закрыть]. Вот бы случай отлично способному регенту нашему переложить все осмигласовое пение греческое на наши ноты и приспособить его к симфоническому пению. То, что в наших «Обиходах» надписывается: «Греческого распева», знатоки дела находят совершенно не похожим ни на что греческое. Сказать что-нибудь в похвалу греческого пения, как и вообще греческих (а за ними и арабских) порядков при богослужении я очень желал бы, но, к сожалению, вынесенные мною из церкви св. апостола Иакова Брата Господня в храмовый праздник его (23 октября) одуряющие (без преувеличения) впечатления невообразимого шума, гама, крика и, наконец, одного слитного, все заглушающего воя целой сотни арабских мальчишек, никем не унимаемых, заставляют прильнуть язык мой к гортани моей. Заговорил я кое с кем тут о подобном вопиющем безобразии, прикрываемом все-таки именем молитвы, но в ответ услышал, что с народом этим (арабами) ничего не поделаешь, что крик и гам – их родная стихия, без которой они, как рыба без воды, жить не могут. Пожалуй, на правду похоже. Но как же те же самые арабы в руках католиков делаются и тихими, и чинными, и послушными? Не оправдывается ли тут греческая пословица: по мастеру и инструменты его?..

От малого числа поклонников наших пустеют и Постройки наши, и городские монастыри, служащие почти все поклонническими приютами. В Патриархии все жалуются на материальное оскудение. Многое и на разные лады распевается при этом. Замечается общее несочувствие – чтоб не сказать более – Святогробского братства к своему Первостоятелю, которого укоряют в таком же абсолютизме, каким будто бы отличался блаженной памяти Патриарх Кирилл. Но этот негласный внутренний разлад в Патриархии не бросается особенно в глаза посторонним. По внешности, дело представляется в добром и желанном порядке.

Давно уже тут поговаривают о необходимости якобы Патриарху съездить в Константинополь на поклон сильным мира, а вместе для обсуждения там с другими «кириархами» великого вопроса о святогробских имениях в Придунайских княжествах. Но Его Блаженство по-видимому не убежден в подобной необходимости. Кроме того, что она будет стоить общественной кассе огромных затрат, Патриарх может прозревать в ней еще какой-нибудь кроющийся новый coup d'état[446]446
  Фр. 'государственный переворот'.


[Закрыть] партии домашних прогрессистов, похожий на историю с Кириллом… Непосредственный предшественник Патриарха Иерофея, Прокопий, получивший некоторую известность по Кирилловскому делу, мирно пребывает на покое, не вмешиваясь ни во что и разыгрывая в некотором роде роль Пия IX, самовольного узника[447]447
  Имеется в виду Пий IX, римский папа в 1846–1878 гг. После ликвидации Папской области (1870) отказался признать объединённое итальянское государство и, добровольно заточив себя в ватиканском дворце, провозгласил себя узником и осудил «святотатственное нарушение границ папского государства».


[Закрыть]. Никуда, даже в церковь, не выходит из своих комнат, занимаясь, как говорят, пересчитыванием, при всяком удобном случае, своих «гонителей» (свергших его с престола), наказанных за то Божиим правосудием. В числе таковых стоит и сам султан Абд уль-Азис. Из других коноводов антикирилловцев остается в наличности в Иерусалиме только один, и тот сидит без дела. Все дело памятной ученой «коммуны» здешней так<им> обр<азом> разлетелось, как говорится, в прах. Пожалеть при сем можно только о том, что вместе с нею целая сотня тысяч золотых[448]448
  См.: L'église Orthodoxe, le schisme et le patriarche Cyrille. Constantinople, 1878, page 46.


[Закрыть], как все уверяют, стала тоже прахом в казнохранилище святогробском.

О делах других вероисповеданий в Иерусалиме не поднимается писать рука слово. Столько слышится и говорится о пропагандистской деятельности папства и протестантства в многострадальной Земле Обетованной, что тошно становится повторять одно и то же. Пора бы нам уже приняться за дело и показать Европе, что Православие, где бы оно ни существовало на земле, дорого сердцу нашему по крайней мере столько же, сколько самому плохому католику дорого его латинство, а пожалуй и все папство. Отчего бы не пожелать какого-нибудь нового Берлинского конгресса великих и малых держав, на котором постановлено б было противодействовать общими силами всякой попытке на Востоке папства и протестантства «обращать православных в христианство»? Ведь если еще сколько-нибудь дорого христианской Европе дело Христово, как же не подумать ей, что она своими пропагандами истребляет в самой, так сказать, колыбели святой веры нашей последний остаток религиозного чувства в людях?

Но если уже политика признаёт себя некомпетентной в деле веры, нельзя ли б было нам добиться своего другим путем, намеченным отчасти в Книге царственной премудрости, – отвечать безумному по безумию его[449]449
  В синодальном переводе: Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему (Притч. 26, 4).


[Закрыть], а мы прибавим: бесстыдному по бесстыдству его. Упомянутые пропаганды располагают миллионными средствами, оттого и успевают. Отчего бы нам не посвятить на свое дело православной пропаганды хотя один контрибуционный миллион? Посмотрели бы досточтимые апостолы разбавленного Евангелия и упрощенного христианства, на какой мели оказались бы со своей рыболовной лодкой, если бы подул в лицо им миллионный ветер. Но… pia desideria[450]450
  Лат. 'благие пожелания'.


[Закрыть]! Ждали же в Иерусалиме ультрамонтаны протестантские после Франко-прусской войны подачки из 5 миллиардов в миллион талеров на возведение зданий Иоаннитского ордена и даже не раз заверяли, что отчисление миллиона уже дело решенное. Но, кажется, ни один талер миллиардный не попал в Иерусалим. То же должно случиться и с нашими надеждами.

Итак, ни мытьем ни катаньем не возьмет здесь Православие, по пословице. Оно могло бы взять вместо того и другого, добротою самой материи, подлежащей операции мытья и катанья. Но тут дело уже совсем «усложняется», по любимому выражению дипломации. Требуется долговременная подготовка и тщательный выбор деятелей. Перед глазами нашими тут недавний пример местной расправы, весьма поучительный. В селении Айн-Карем (по-нашему в Горней) поссорились двое мальчиков: мусульманин и католик. Разнимать их кинулись матери, за матерями родственники, за родственниками соседи. Произошла свалка. Оказалось несколько раненых. Католики обратились за предстательством в местный монастырь. Монастырь пожаловался французскому консулу, защитнику всех католиков в Палестине. Назавтра же 36 человек из жителей-магометан селения угодили в иерусалимскую тюрьму – и ни один католик! Это получше мытья и катанья. А если сравнить с этим фактом то, как тоже один местный консул другой великой державы сам усильно добивается в настоящее время обвинения перед турецкими властями своего собственного служащего, православного христианина, и, осведомившись о решении меджлиса в пользу сего последнего, требует от паши нового суда над ним, потому только, что се personage nous deplait[451]451
  Фр. 'этот персонаж нам не нравится'.


[Закрыть], то едва ли что останется сказать в утешение Православию.

Зато католицизм тут утешен из ряда вон событием. Недавно скончалась сестра Тереза в новоустроенном близ Вифлеема Кармелитском монастыре, имевшая на руках своих Христовы раны. При жизни она всех уверяла, что и сердце ее также прободено копьем. По смерти ее действительно оказалось, что сердце ее пронжено как бы стрелой. Факт подтвержден свидетельством медика Кустодии Святой Земли. В восхищении от такого чуда решено было даже сфотографировать уязвленное сердце, что и было сделано в фотографическом заведении Армянского монастыря. Но чуть это огласилось, как немалочисленные скептики пожелали видеть фотограмму. И вдруг – о чудеса! – в мастерской не оказалось ни одного оттиска, ни самого клише. Все забрало «начальство» (какое? – не нужно объяснять). Сердце отослано во Францию. При погребении усопшей тоже последовало чудо. По рассказам, она умерла от падения, причем оказалась вывихнутою рука, которая так и окоченела. При положении тела во гроб мать-супериора приказала усопшей поджать руку. Усердная послушница немедленно исполнила приказ. По наведении справок оказалось, однако, что подобное обстоятельство вычитано из одного жития… Когда только еще полагались основания обители, кто-то проявил сомнение в том, что дело пойдет успешно. Блаженная Тереза сорвала с дерева листок и воткнула в землю, сказав, что если листок примется, то и монастырь выстроится. Теперь листок чудотворный стал уже деревом… Один местный superior на днях высказался конфиденциально, что из всего рассказываемого о сестре Терезе он верит только язвам на руках, которые сам видел. Да послужит этот разочаровывающий финал истории финалом и нашей корреспонденции, в которой также весьма немного очаровательного.