Текст книги "Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891"

О. Загородкин

Иерусалим. 21 ноября 1878 г.

Печатается по публикации: Гражданин. 19 декабря 1878. № 35–37. С. 635–638.

1879

Иерусалим, 24-го декабря 1878 года

Кому в поклонническом мире не известна и не памятна Вифания?[452]452
  В настоящее время в Вифании (совр. Аль-Азария) есть: могила Лазаря; «Источник Апостолов» (Айн Аль-Гауд); греческий Марфо-Мариинский монастырь (монастырь Встречи); католический храм Воскрешения Лазаря с развалинами византийской церкви во дворе; русский участок напротив греческого монастыря Встречи с четырьмя зданиями и «часовней Марфы» – над древним камнем с греческой надписью, рассказывающей о встрече на этом месте Христа с сестрами воскрешенного Лазаря Марфой и Марией. В 1937 г. здесь была основана доныне действующая русская школа для арабских девочек.


[Закрыть] Предметом благоговейного поклонения служит в ней главным образом могила Лазаря, друга Христова, находящаяся в северном конце нынешней деревни. Паломники средних веков знали кроме того дом Симона прокаженного. Можно думать, что главная теперь развалина Вифании, по которой так легко узнается это евангельское место, принадлежавшее вероятно христианскому храму, стоит именно там, где был дом Симона. По неопределенности предания, однако же, место то не посещается христолюбцами.

К юго-востоку от селения есть третье место, пользующееся честью и славой отдохновения на нем Спасителя и беседы Его с безутешною сестрою Лазаря. Оно находится при проезжей Бедуинской дороге, ведущей в великую пустыню Мертвого моря, отстоя от дороги на несколько саженей к северу. Означено оно природным камнем сероватого с черными жилами цвета, высунувшимся из земли в хребтовой части на пол-аршина, неправильной, но подходящей к овальной, фигуры. Вокруг него на расстоянии двух аршин положена линия камней, чем и облегчается труд отыскивания его между столькими другими каменными глыбами дикой местности.

По правую сторону дороги в нескольких десятках саженей от камня «Встречи» давно виделся неправильной фигуры холм, видимо насыпной. Им вообще не интересовались, так как он находился далее точки, привлекавшей к себе общее внимание посетителей Вифании. Однажды начальник нашей Иерусалимской Миссии поехал осматривать развалины, носящие название Расрас, виденные им многократно в трубу с нашего Елеонского места. Дорога туда лежала как раз мимо упомянутых камня и холма. Развалины по соседству с местом, ознаменованным евангельским преданием, естественно наводили мысль его на предположение о существующей между ними исторической связи. Археолог наш взъехал на вершину холма и долго рассматривал его и всю окрестность; случись на тот раз тут же и сам хозяин места, вифанский житель. К нему обращено было несколько вопросов, в числе их и тот, не пытался ли он когда-нибудь порыться в холме, – ответ был отрицательный. Путешественники поехали дальше своим путем, а феллаху (крестьянину) запала мысль в голову, нет ли тут какой задней мысли у елеонского абуны (отец наш). Недаром он приехал сюда и все осматривал. Чуть удосужился человек от работ, как взял заступ в руки и начал рыться на своем холму. Чуть он копнул, показалась стена с признаками обрушенного свода. Чем далее он рыл, тем лучшую открывал постройку, наконец, напал на стену из огромных правильно сеченых камней с горбинами посередине. Смотрела она лицом к востоку. За нею к западу открылась полукруглая площадка, за площадкой – площадь, идущая длинным параллелограммом. Оказалась христианская церковь с толстейшими (аршина в два) стенами, еще стоящими на одну треть – предположительно – бывшей высоты своей, без свода или потолка. О находке немедленно разнеслась молва в эль-Азирье (Вифании), Силуане (Силоаме) и Джебельтуре (на Елеоне). Припомнился феллаху-открывателю известный хаваджа Якуб[453]453
  Халеби Яков (Якуб) Егорович (1846—17.01.1901) – драгоман (переводчик) Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, верный друг и соратник о. Антонина.


[Закрыть], скупивший для Миссии русской чуть не пол-Елеона и годившийся бы ему теперь для переговоров в подобном же роде. Но хаваджа вместе «с абуной ршимадритом» был далеко на тот раз. Война выгнала «золотых» московов за море. Нечего было делать, надобно было искать охотников до старых находок в других местах.

Тем временем осведомилась о вновь открытой древней церкви православная Патриархия Иерусалима и немедленно отправила от себя людей сведущих на место раскопок. Съездил туда же и сам Патриарх, которому, как и многим другим, показалось, что церковь с признаками такого глубокого времени недаром находилась поблизости «Камня встречи», у которого не видно никаких следов какой бы то ни было постройки. Дело не долго стояло на этой точке. Несмотря на свое крайне затруднительное финансовое положение, святогробская община отыскала между членами своими одного (архимандрита Спиридона[454]454
  Спиридон (1839—?), архимандрит Святогробского братства. Уроженец о. Кипр. Привезенный в Иерусалим в возрасте 6 лет, учился под руководством своего дяди, митрополита Петро-Аравийского Мелетия. Служил в Иерусалимской Патриархии. Создатель монастыря «Встречи» в Вифании (1879). Архиепископ Фаворский (1884). Назначен управлять Птолемаидской (1885), затем Вифлеемской (1886) епархиями. Патриарх Антиохийский с 2.10.1891 г., низложен в 1898 г.


[Закрыть], племянника покойного митрополита Мелетия, или известнее «святого Петра»), который согласился заплатить счастливому владельцу холма 60 лир турецких. Новый хозяин немедленно повел работы в широких размерах, раскопал все развалины, расчистил место и обнес его четырехугольником высоких стен.

При очистке пола церковного найдена была у правой (южной) стены каменная плита, под которой оказалась могила в виде длинного ящика с каменными стенками, не содержавшая ничего, кроме малых останков костей. Вероятно, это ктиторская гробница. Но несравненно важнее сего было открытие в том же помосте церковном, у той же правой стены, аршина на два впереди могилы, камня серого цвета овальной фигуры с неровною поверхностью, сохраняющего на себе отчетливо видимые следы креста.

Ясно, таким образом, стало, что место встречи Иисуса Христа Марфою было у этого камня[455]455
  Камень этот, однако же, не есть природный, т. е. не составляет целокупную часть скалы, образующей общую почву места, что нисколько не отнимает силы у предположения, что он именно есть «камень встречи».


[Закрыть]. Предание об этом кем-то в древнейшие времена увековечено нерушимым (по рушимым понятиям человеческим) памятником – церковью. Изуверство сарацинское положило конец, вместе с несчастными другими, и сему храму, поставив на нем страх имени своего кровожадного пророка стражем-гонителем, как бы в своем роде херувимом с пламенным оружием. Но никакое запрещение и никакая боязнь не могли уничтожить из вековой памяти людской предания о Христовом камне. Из рода в род передавалось, что он там, в той стране при торной кочевнической дороге, небольшой и невысокий, овальной формы… Христолюбивое чувство по этим указаниям не затруднилось отыскать его и первый, похожий на них, нарекло дорогим именем. С тех пор и началось чествование упомянутого выше Камня встречи, продолжавшееся до самого сего 1878 года. Теперь, надобно думать, несправедливая честь эта отойдет от него. О. архимандрит Спиридон озабочен в настоящее время мыслью о возобновлении древнего святилища и, как слышно, обращается ко многим своим знакомым в России с просительными письмами о пособии. Бог – помочь!

Другое в подобном же роде, но еще более шумное и дорогое открытие палестинское, современное первому, произошло почти в той же местности, при обстоятельствах почти тожественных. Поклонникам, посещавшим Вифанию прямо после поклонения месту Вознесения Христова, хорошо известно, что дорога с Елеона к Вифании идет, сперва спускаясь, потом опять поднимаясь, с Елеонской горы на Вифанский пригорок. Местом соединения двух высот служит перемычка, довольно узкая, над которой господствуют русские елеонские владения с их изящным византийской архитектуры домом[456]456
  Пугливая и злостная католическая печать, Бога не боясь и человек не срамляясь, называет нашу елеонскую постройку: Castell.


[Закрыть]. На этой перемычке они могли заметить ямины и вынутые из ямин камни. Собственник места феллах джебельтурский, вспахивая землю свою, напал на большие тесаные камни, которые, выкапывая, продавал кому попало, и больше всего своему соседу «ршимадриту», отчего сей последний и имел случай познакомиться с местом ломки прежде многих других. Весной прошлого 1877 года в одно некрасивое своими бранными слухами утро начальнику Миссии нашей сообщено было доверенными людьми, что пониже русского места нашли книся (церковь, испорченное: έχχλησία) с иконами и надписями.

Немедленно оседланы были лошади, и ученая экспедиция отправилась к месту открытия. Оно было именно та самая перемычка, оказавшаяся изрытой гораздо глубже, чем было прежде. Спустившись в яму, исследователи нашли выходящий из векового мусора углом четырехугольный столб бывшей церкви, обе стороны которого, около метра в квадрате, исписаны священными изображениями довольно свежих цветов, и весьма не худой постановки. На одной стороне виделась толпа людей с финиковыми ветвями, а на другой, высоко поднятая из-за стены, голова осла. На втором же плане сего последнего изображения можно было различить апостолов и впереди их Иисуса Христа. Предметы, довольно общие в священной живописи всех времен и естественно встречаемые на подгорьях Елеонской горы, не представляли нашим археологам большого интереса, – тем более, что сопровождающая изображения надпись была латинская, след<овательно> выносила существовавшую тут церковь в эпоху крестоносцев. Буквы надписи до того были повреждены, что не давали никакого смысла. Хотя хозяину места внушено было при этом засыпать землею до времени открытую им, как по всему видно, малую молельню, но подслушанное им слово: латин… не дало ему покоя. Русские в апреле месяце оставили Иерусалим, а в июле того же года уже огласилось по всей Европе частными корреспонденциями, что найдено несомненно место евангельской Вифсфагии, подтверждаемое существованием столба из цельного камня, четыре стороны которого покрыты священными изображениями, относящимися к событию входа Господнего в Иерусалим. Действительно, расчистка места показала, что виденный нашими археологами столб не был кладен из обыкновенных строительных камней, а весь сам составлял отдельный камень (монолит), и вследствие сего самого наводил мысль на то, что он недаром очутился тут, окруженный, как полагают, отовсюду стеною, хотя и не составляющий часть природной скалы, и что он должен был служить приступком, с которого Господь всел на осла и направил путь свой в Иерусалим.

Появившиеся в европейских журналах статьи «о камне бетфагийском» раздули интерес открытия. Чуткое ко всему звучному, а особенно – звонкому, ухо арабское поняло интерес в прямом, денежном смысле. Гадая, что католики не отстанут от своих видов и притязаний на латинский памятник и не уступят его ни румам, ни московам, иерусалимские эфенди (отыскавшие в каких-то записях, что им, а не елеонским феллахам принадлежит святое место) подняли цену его до 800 и даже до 1000 лир, тогда как за несколько лет втихомолку его можно было приобресть за 25, или около того, полуимпериалов! Блюститель государственных интересов, местный кади (а либо и сам губернатор) нашел, что столь ценное место не может принадлежать никакому частному лицу, а есть общественное достояние. Так, говорили нам, решено было раз в главном городском меджлисе. Пронесся даже было слух, что и продать его никому нельзя. Но на днях отправилась на место предполагаемой Виффагии многолюдная комиссия из местных знаменитостей с самим пашою во главе ее, католическими депутациями и неизбежным французским консулом, затем должна была последовать передача развалин и окрестного места во владение «отцов Св<ятой> Земли»[457]457
  Т. е. францисканцев.


[Закрыть]. Что этим дело кончится, это несомненно. Может быть, местные власти повыжмут еще сотню-другую «наполеонов» из кассы св<ятого> отца, но Вифсфагия не минет рук его.

Но – довольно об открытиях. Скажем слова два и о некоторых закрытиях. Первым из таковых надобно считать закрытие моавитского вопроса. Нам припоминается статья одной немецкой газеты, озаглавленная: «Moabitisch oder Selimisch?» Теперь приходится утверждать без разделения: моавитское, т. е. селимово. Искусник Селим после долгих запирательств признался перед всем светом, что он заготовлял моавитские антики по заказу местного торговца Шапиры. Как на это открытие смотрит обманутое (на 24 000 талеров!) правительство прусское, неизвестно[458]458
  Речь идет о так называемом «Моавитском камне» или Стеле царя Меша, найденном в 1868 г. в Дибане на территории современной Иордании. На камне была надпись на моавитском языке, повествующая о древнем Израиле. Через год после открытия камня местные арабы разбили его на множество фрагментов, но Ш. Клермон-Ганно успел сделать слепок, что позволило позже восстановить значительную часть надписи. После этого в Иерусалиме стала появляться глиняная посуда с древнееврейскими надписями, аналогичными надписям на Моавитском камне. Прусское правительство решило купить всю посуду с надписями. Продавцом являлся антиквар Шапиро. Однако, Ш. Клермон-Ганно обнаружил орфографические ошибки в надписях на посуде, а затем нашел в Иерусалиме и гончарную мастерскую, в которой делались подделки. Сделка не состоялась.


[Закрыть].

Закрытым можно считать и дело католической чудотворицы, у которой от сильного воображения страданий Господа на Кресте истекала кровь из язв на обеих ладонях, что видели все сестры Вифлеемского кармелитского монастыря. Закрытым мы называем этот «факт» потому, что изъязвленные руки уже покрыты гробовой доской.

Закрытым можно разве еще назвать поучительное уличное явление иерусалимское, продолжавшееся несколько лет. Не стало подражателя Христова, одного американца (если не ошибаемся), старого и весьма почтенного человека, бродившего по стогнам Св<ятого> Града с большим крестом из некрашеного дерева, носимым им на спине. Ничто не смущало боголюбца, ни дивление, ни насмешки, ни расспросы встречных! Это не уступает нашим веригам, которые протестантство приписывает невежеству и изуверству.

Еще слышится одно, предполагаемое будто бы закрытие чего-то близкого нашему русскому мирку здешнему, но о нем мы подождем говорить.

Обзор странностей мы заключим сообщением ходячих сведений еще об одной личности, тоже уже давно превитающей в Иерусалиме. Какой-то англичанин или немец, только, несомненно, тоже протестант, считает тут своим призванием учить неосмотрительный и невоздержный Восток истинно уму и разуму, как привыкли выражаться мы. Он утверждает, что человек не может умереть. Даже допуская неспособность арабского языка передать в точности мысль философа, все же выйдет, что, по его мысли, человек может не умереть… Для этого надобно только есть умеренно, ходить медленно, говорить мало, не сердиться, вставать с восходом солнца и пр. Разнесся раз слух, что он получил из своего отечества мешки золота; как бы в подтверждение этого он купил далеко за городом, по Лерской дороге, землю и начал строить себе дом с образцовой сдержанностью во всех своих распоряжениях. Между прочим, уплачивал ежедневно работникам условленные деньги до захождения солнца, руководствуясь при этом, уж не знаем по какому выводу, изречением писания: Солнце да незайдет во гневе вашем[459]459
  В синодальном переводе: Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем (Эфес. 4, 26)


[Закрыть], но отличного тактика в одну фатальную ночь нашли избитым до полусмерти в возводимом им доме. Конечно, злодеи не отыскались. Теперь, говорят, он караулит свои владения с ружьем и стреляет по всякому, кто только подходит близко. Верим, что делает это, не спеша, не сердясь, не тревожась…

После двух дождливых зим Палестине грозит сухая и теплая зима. Уже 3 месяца кряду как дует сухой восточный ветер. Сегодня напр<имер> просто знойно в воздухе. Третьего дня пронеслась через город даже саранча. Боятся, как бы к весне не показалась какая-нибудь эпидемия. Больных множество и умирающих немало. Здешнее русское общество потеряло недавно двух давних обитательниц Св<ятого> Града, мать и дочь, Елену и Софью Сысоевых, из весьма известной русской фамилии, только что возвратившихся из Александрии в Иерусалим. Оставшиеся две дочери покойной – уже очень пожилые девицы – возбуждают глубокую жалость своим болезненным и оставленным положением. А они ли одни превитают у Гроба Господня, с которым не могут расстаться, положительно не имея дневного пропитания? Без преувеличения, надобно считать подобных соотечественниц тут десятками.

Камзолов

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 1. С. 8—10.

Для «Гражданина», 8 февраля 1879 г.

М<илостивый> Г<осударь>,

В № 23–25 газеты «Гражданин» (также в одном из последних номеров «Нового Времени») за прошлый год сообщено было известие о происходившем где-то рассуждении, касавшемся нашей Духовной Миссии в Иерусалиме и остановившемся на решении закрыть ее или, точнее выражаясь, уничтожить (abolir). Там прямо выражена надежда, что Св. Синод заступится за свое учреждение и не допустит, чтобы оно, Высочайше утвержденное и неоднократно подтвержденное, было, помимо его, предметом рассуждений, клонящихся к его уничтожению или, по меньшей мере, коренному преобразованию, не вызываемому никакою нуждою. Надежду все мы сохраняем и по сие время. Между тем, не перестают разноситься слухи, что упомянутое рассуждение начинает переходить в дело и что в известном ведомстве серьезно думают о закрытии Миссии, как излишней!), или (по известиям из Константинополя), по кр<айней> мере, об ограничении прав ее.

Начнем с последнего обстоятельства как более носящего в себе характер официальности. Для всякого, не посвященного в закулисные тайны представительства нашего в чужих землях, с первого же раза может показаться странным, зачем нам самим принижать свои собственные права, столько ценимые и охраняемые всеми нациями в подобных положениях? Что раз когда-либо приобретено кем бы то ни было русским за границей, а особенно в Турции – как право или преимущество, наше достоинство и наша польза требуют не только оберегать его, но не поступаться им ни за что. Разве тот или другой русский за границей не составляет одно с нами, перестает быть равноправным подданным того же царя, равночестным членом того же общества? Но, кроме этого общего основания, его права ненарушимо должны быть охраняемы и защищаемы еще и потому, что он и связанное с ним русское имя находятся в чужом месте, на любовь и расположение которого ни один дипломат не посоветует, думаем, рассчитывать, а на подозрительность, пересудливость и самомнительность которого, напротив, всякий, живший за границей, всеми перстами руки укажет. Но то, что может относиться к одному русскому за границей, получает в 10 и более раз важности, когда дело идет о целом учреждении русском там.

А такое учреждение, как Русская Духовная Миссия, да еще в Турции, да еще при Гробе Господнем, в центре вековых интриг иноверия, под зорким наблюдением всего христианского и неверного мира, со своим значительным минувшим, при своем, счастливо утвердившемся влиянии на местное – всех оттенков – население и пр., требует со стороны всех слоев православного общества русского единодушного охранения его прав, потому что ее достоинство – его достоинство, а ее непредусмотренный или умышленный позор (таким неизбежно должно казаться злорадующемуся иноверию всякое посягательство на ее права и на все ее, уже ярко обозначившееся положение) непременно отразится на нем, и всего чувствительнее на той части его, которая посещает Иерусалим.

И какие же это права Миссии, которые стали кому-то поперек горла, по присловию русскому? Достоверно [зачеркнуто: положительно] мы не знаем, о чем идет дело. Но в общих чертах их нетрудно обозначить выражением самостоятельность, то есть неподчиненность консульству. Миссия имеет свое содержание, свое помещение, свою свободу сношений с местною Православною Церковью, с представителями иноверных Церквей, консулами, губернатором, кади, меджлисами, имеет своего переводчика, своего каваса, свою прислугу. Что <нрзб.> всего этого? Но не так смотрит на дело там свой русский консул. По кр<айней> мере не так смотрит теперешний наш иерусалимский консул. Держась тесных понятий о консульской власти, на основании вообще положения консульств наших в Турции, он воображает, что все русское в его консульском районе должно быть подчинено ему, след<овательно>, и Духовная Миссия. Подобное утверждение вполне поддерживает то случайное обстоятельство, что Палестинскою Комиссиею ему поручено смотрение за нашими поклонническими приютами, внутри которых в особенном доме помещается Дух<овная> Миссия. Выходит так<им> обр<азом>, что Миссия только как бы на постое находится у консульства. Как нам думается, это-то обстоятельство главным образом и служит яблоком если не раздора, то ревнования между двумя ведомствами. Не раз со стороны Миссии заявлено было по начальству желание узнать свои пределы и иметь клочок земли собственной в Заведениях. Опять скажут: что естественнее этого, и что целесообразнее для утверждения и сохранения мира в Приюте? Но идеалисты петербургские, которым нет дела до жизни, как она есть, бывает и проявляется, сочли подобное заявление незаконным преступлением Миссии, которой и объявлено было от ее начальства, что начальство другой стороны считает подобное территориальное выделение Миссии в Заведениях клонящимся к упадку веса в них консула. Очевидно, что забота тех, кому вверено наше Палестинское дело, сосредотачивается не на мире многих, а на весе одного – никем не оспариваемом, как видно из существа дела. Что же? А начальник Миссии должен или нет иметь вес в Русских приютах наших в Иерусалиме? Кому нужнее вес – тому ли, кто и без того официально облечен властию, или тому, кому вверен правительством надзор за поклонниками и на кого народ <нрзб.> идет жаловаться консулу? Что хочешь, то и получишь, когда имеешь силу. Вес и остался весом, а мира не водворилось. Кто виноват?

На основании признания одного из консулов, мы должны отвечать: виновата система. Что же это за система, управляющая людьми так, что у них кроме веса или перевеса ничего другого нет в виду? И как такая система считается не только пригодною, но и необходимою для учреждения с духовным храктером, каков наш поклоннический приют Иерусалимский? Так как дело идет, насколько верны известия (об ограничении прав Миссии или, прямее, о ее полной бесправности и парализации ее деятельности), то мы желаем указать на один прецедент подобного же отказа ей в правах ее, которым, надеемся, ясно обозначится и характер сказаемой «системы». Когда водворялся медик в госпитале наших Иерусалимских Заведений, в числе внушений начальственных ему последовало и такое: «Подальше держите попов», т<о> е<сть> Миссию. В то время, при самом начале правильно сформировавшей нашей деятельности в Заведениях, такого рода проповеданный принцип произвел в стенах их (да и далеко за пределами их) достойное себя впечатление… Когда вслед за тем приехавший, как архитектор Заведений, смотря на дом Миссии, качает головою и говорит: «Выстроили же ненужный дом!», то уже не требуем комментария на слова его. Для православного «попы» только терпимы в поклонническом приюте, а для протестанта – совсем не нужны! Что же? Эту самую разве систему имеет в виду христолюбивый народ наш, с такою любовью откликнувшийся на инициативу заботливого правительства, вознамерившегося строить в Иерусалиме для своих поклонников приют? Он – который и теперь, прибывая из России в приют, не может представить себе, чтобы за все, сущее и содержащееся в нем, не был ответствен начальник Миссии?[460]460
  Об этой, qui pro quo ответственности, немало ходит скандалов. При случае мы сообщим их.


[Закрыть] Ему, болящему, не желаемо посещение духовного лица, со словом веры, молитвы и всякого духовного утешения? Ему неприятно было бы обходить святые места в сопровождении духовного путеводителя, совершающего свое дело с благословением своего начальства и отдающего каждый раз отчет в нем? Между тем, дело доходит до того, что и вождение поклонников по святым местам отчислено было от Миссии и перешло в ведение консульства! Самый кавас Миссии, служащий ей уже 20 лет, рисковал всякий раз натолкнуться на последнюю грубость со стороны консульских кавасов, когда кто-нибудь из значительных поклонников приглашал его ехать с собою на Иордан или в другие места. Одним словом, система требовала, чтобы Миссия мало-помалу отстранена была от поклоннического дела и чтобы наконец можно было заявить торжественно, что она излишня]

Перейдем теперь к первому слуху, подавшему повод к настоящей статье нашей. «Миссия излишня, а потому предстоит уничтожить ее». Так решает Палестинская называемая Комиссия. А не излишня ли она сама, решающая подобным образом? Что ее вызвало к бытию? Затеянные нами Постройки наши в Иерусалиме. Постройки эти уже лет 15, как окончены совсем! Отчего же не кончается и вызванная ими Комиссия? Мы говорим это по одному логическому соображению, не касаясь нисколько состава или другого чего почтенного учреждения. Разве Палестинское дело наше не могло бы обойтись без нее, прямо исходя, где и насколько оно нужно, из Императорского Министерства Ин<остранных> Дел и пр<авительствующего> Святейшего Синода к своим делегатам в Палестине, т<о> е<сть> к консульству и Миссии? И проще, и естественней, и по форме законнее, и даже экономнее такая процедура дел. Мы позволяем себе прожектировать подобным образом, потому что не раз слышали от компетентных лиц обеих сторон, что Палестинская Комиссия служит только тормозом им в делах их в Палестине. Нас уверяли, что сама она тяготится своим «неизвестно каким» положением и чуть ли большею частию не существует только номинально. Нам, впрочем, это все равно. Если она никому не мешает, то пусть живет и процветает. Но она мешает нашей Иерусалимской Духовной Миссии, которая и старее ее, и известнее, и, так сказать, реальнее в своем положении. Ей даже совсем не под руку и как бы не к лицу обращать Духовную Миссию в предмет своих совещаний, еще менее – определений, и уж, конечно, совсем некстати произносить смертный приговор Миссии. Если она, за неимением, вероятно, чего-нибудь более собственного, хвалится тем, что Высочайше утверждена, то и Иерусалимская Д<уховная> Миссия тоже Высочайше сформирована и командирована в Палестину, да еще блаженной памяти Государем Николаем I, которого мудрость, и боголюбие, и дела так свято чтит настоящее славное царствование!

Обратимся теперь к излишней и недостойной прав своих нашей Духовной Миссии в Иерусалиме. Мы ее изучали много лет и не ошибемся, сказавши, что знаем всю суть дела, ведомого уже целый десяток лет ее недоброжелателями. В 60-х годах один секретарь одного посольства, узнавши о воздвигнутом на Пр<еосвященного> Кирилла Мелитопольского (тогдашнего начальника Миссии) гонений, имел благородство приписать причину его тому, что человек имеет… мы лучше приведем выражения в подлиннике: parle qu'ila sa tête. Знает ли русская публика, какую отличную услугу оказала эта «загнанная голова» всему христианскому миру? Она, если не спасла от разрушения святыню из святынь – Гроб Христов, то предотвратила грозившее неотразимое несчастье падения над ним и на него полусогнившего громадного купола. Как произошло это? При всеобщем ревнивом взаимопротивостоянии трех (и преимущественно двух: православного и католического) исповеданий в Иерусалиме, владеющих Гробом Господним, оказывалась невозможною ничья инициатива в поправке или перестройке купола. Начальник нашей Миссии, однако же, нашел, как устроить дело. Делая однажды визит французскому консулу в Иерусалиме, он предложил ему: «Не могли ль бы взять лично на себя это нерешимое дело два Государя – французский и русский?» Собеседник в восторге зарукоплескал от блестящей идеи и немедленно обратился с проектом прямо к министру иностранных дел императора Наполеона III. Дело загорелось и, после неизбежных в подобном важнейшем деле зигзагов и перипетий, получило вожделенный исход. Вот что сделал один из начальников «излишней» Миссии! Приснилось ли что подобное не скажу консулам, а самой Палестинской Комиссии или еще повыше кому? Спешим оговориться: при сказаемой системе «поповства», пожалуй, славное дело Кириллово может казаться кому-нибудь и не имеющим придаваемого ему нами характера. Даже более. В свое время оно могло быть истолковано как незаконное вмешательство Миссии в политику, как допущенное начальником ее превышение прав своего положения, достойное заточения его в монастырь и замещения его уже простым архимандритом (все же ближе к излюбленным «попам»)! Мы не утверждаем, что так и потому именно было, но гадать всяко можно.

От блестящего факта этого переходим прямо к делам наших дней. Нынешний начальник Миссии (да позволит он нам говорить за себя!), имевший случай изучить развитие «системы» с принципами и без оных, конечно, сразу понял, какой и откуда дует ветер на униженное и опозоренное учреждение, вверенное ему Божественным Промыслом. Да и много ли нужно было труда, чтобы уяснить тот рычаг, которым движется система? Он вес видел в другом, подобном общественному, внушении: даю вам carte blanche, говорит палестинский деловод своему противнику в Палестине, делайте там, что хотите, только не касайтесь приютов в К* и Н*[461]461
  В К* никогда не бывает поклонников. Для кого тогда содержать приют? В Н* раз в году приходит до 1000 и более поклонников на один угол, только малейшая доля помещается в приюте. Для кого же эти помещения здесь? [Имеются в виду Хайфа (К*) и Назарет (Н*). – Примеч. Р. Б.]


[Закрыть], parle que c'est mon idée! Кто же это во имя своей идеи считает возможным распоряжаться и не своим достоянием? И откуда эти: mon, moi, etc. в деле более чем общественном, а для зоркого ума – прямо государственного значения! Мы не указываем на него. Всякий видит, что он-то и есть излишний в Палестинском деле нашем. Итак, убедившись, что ни чисто миссионерское, ни поклонническое дело наше в Палестине не может ожидать много от Палестинской Комиссии, начальник Миссии обратился к изысканию частных средств для того и другого, и в течение 15 лет своего стояния во главе Миссии успел сделать столько, сколько дай Бог сделать 15 консулам в… неизвестный срок времени. В данной ему из Св. Синода инструкции ему внушалось озаботиться устройством при Миссии мужской православной школы на неуказанные средства. Он очень надеялся долгом своим выполнить человеколюбивое желание Отечественной Церкви. По особенным местным обстоятельствам оказалось невозможным открыть школу в самом Иерусалиме, да еще «при Миссии» (сделай он это, Миссия уже в 1867 г. оказалась бы излишнею). Он предпочел устроить русскую школу в самом сердце папской пропаганды в Палестине близ Вифлеема, и притом не мужскую, а женскую, чтобы воспитывать утвержденными в Православной вере будущих матерей совращаемого поголовно в латинство местного населения. Школой этой можно нам хвалиться и утешаться теперь. Полагаем, что никто после сего не откажет нашей Миссии Иерусалимской в ее чисто миссионерской деятельности. Ту же антипропагандическую цель частью случайно, частью намеренно начальник Миссии достигал и другими своими предприятиями в наветуемой Обетованной Земле, клонившимися к удовлетворению нужд наших поклонников. 3 или 4 раза в разные времена ему даваемо было знать из Кустодии Св<ятой> Земли, что в Айн-Кареме (по-нашему в Горней) поклонницы наши, не имеющие пристанища, в непогодное время толкутся в латинский монастырь (не впускающий женщин по своему уставу) и ночуют под стенами монастыря в самом бедственном положении, что Кустодия не может помочь им и чтобы Миссия приняла свои меры. Почтенные отцы минориты разделяют (со всеми другими) убеждение, что на Миссии лежит долг заботиться о поклонниках… На вопиющий зов поклонников Бог послал в Иерусалим, совершенно неожиданно для Миссии, такого усердного помощника св<ятому> делу, что в течение одного года устроился превосходный русский поклоннический приют в Горней, возбудивший зависть и страх во всех трех фракциях местной папской пропаганды. Кому в России не известно совершенное Миссией приобретение свящ<енного> Мамврийского Дуба? Чего он стоил начальнику Миссии, один он да Бог ведают… Теперь там возвышается великолепный (в виде дворца) приют поклоннический, и уже более не возобновится конечно горестный случай 1868 (если не ошибаемся) года, когда из партии поклонников, возвращавшихся от М<амврийского> Дуба в феврале месяце, замерзли три русские женщины! Такой же приют, как мы имеем точные сведения, <нрзб.> к концу тою же Миссией и в Иерихоне, на равнине Иорданской, где тоже, припоминают нам, от недостатка пристанища раз вышел такой горький случай с одной поклонницей нашей, что долго никто не мог равнодушно вспомнить про Иордан… И только ли это сделано попечительною Миссиею нашею для своих соотечественников? И только ли этим родом деятельности сделал известным и честным свое имя теперешний начальник Миссии? [При всем том ничего не сделавший и всему миру безвестный консул иерусалимский поднял на него руку и в бытность свою в Петербурге не устыдился распространять о нем (под рукою, конечно) клеветы самого неподобающего свойства, с тем, конечно, чтобы дискредитировать в лице его перед правительством всю Миссию! – текст зачеркнут]