Текст книги "Кровь и свет Галагара"

И в следующий лум под сводами тронного зала взревел нестройный хор подобострастных голосов:

– Долгих зим, великий царь Шан Цвар!

***

В крианском порту Эсба вечером того же дня было.

Войдя в город об руку с царевичем Ур Фтою, Трацар сразу заявил, что знает славное место, где никто не помешает их разговору и, к тому же, можно заказать отменный ужин из лучших приморских блюд. Этим хваленым местом, куда они добрались в итоге довольно долгих блужданий по эсбийским запутанным кварталам, оказалась небольшая харчевня, стоявшая у самой пристани и украшенная диковинным изображением безрукого агара с волосами дыбом и верхом на толстом голубом рузиаве.

– Харчевня «Зеленый рузиав» – вопреки вывеске, но в полном соответствии с истиной известил Трацар, вводя царевича в помещение с невысоким потолком и пятью добела выскобленными дощатыми столами в окружении здоровенных габалевых ослонов.

В этот нимех посетителей здесь оказалось немного: один безобидный пьяница, опустив голову на руки, дремал перед рофовой кружкой из глазурованного тайтлана, да двое почтенных агаров в распоясанных цадаловых диклотах и широкополых шляпах с кубообразными тульями вполголоса беседовали в углу, потягивая какой-то напиток из высоких и узких чарок.

Трацар повел царевича в противоположный угол, и, не успели они с удобством расположиться, как подбежал к ним проворный малый в складчатом лестерцовом переднике и с чистой цинволевой тряпицей на шее.

– О! Сам драгоценный Тэр Цат пожаловал! Внимательно жду ваших указаний.

– Приготовь, любезный, для нас с приятелем своего коронного рузиава, фаршированного распаренным корсом и кисленькой лирдой, а прежде подай красный бульон с арзатанами в раковинах и эсбийскую смесь для разгону, потом принесешь нам по большому бракрагу с жерфом и лиглоновым уксусом, по плошке инзужной икры и по хорошему куску печени букта в голечном масле.

– Значит, всего шесть блюд? А что будут пить драгоценные гости?

– Всего шесть? Нет, кажется, маловато. Знаешь, ты после принеси нам на сладкое по дюжине таргарских лацаев, чтобы вновь аппетит разгулялся – а там будет видно. А из питья подай-ка чего-нибудь помягче. Приятель мой крепкого не любит. Да вот, кстати, жив ли еще тот волшебный мирдрод стозимней выдержки, густой как смола мубигала и черный, как небо без звезд?

– Как не жив? Только для вас и берегу, драгоценный Тэр Цат? Прикажете сразу подать?

– Изволь, принеси кувшинчик рофа на полтора.

Расторопный малый умчался, через пару афусов возвратился со сказанным мирдродом и скрылся вновь, чтобы, как видно, похлопотать на кухне.

К тому времени, как на столе, одно за другим, стали являться изысканные эсбийские кушанья, царевич, не умолкавший и по дороге к «Зеленому рузиаву», успел завершить свой рассказ словами:

– Такова, дорогой Трацар, моя печальная история. Как видишь, я не сумел сберечь двоих верных слуг и обрек на страшную гибель невинное и слабое создание. Зрения при этом себе не вернул и к предназначенной цели ни на шаг не продвинулся. Что мне теперь делать, в отчаяньи даже не знаю!

– Как что? Для начала пособи мне управиться с этими великолепными яствами, а после подумаем вместе, что предпринять.

По прошествии нимеха они завершили трапезу, к которой сверх сказанного прибавили еще четыре блюда, и, потягивая мирдрод, в самом деле оказавшийся славным, закурили свои трубки.

– Не унывай, царевич! – с природной своей беспечностью заговорил Трацар. – Ведь единственная твоя невосполнимая потеря – царевна Шан Цот. Но ее ты уже довольно оплакал в каменном мешке Ог Мирга.

– А как же Кин Лакк? Да и витязь с посохом, где он теперь? Ведь Галагар велик, и всякое могло с ним случиться!

– Сперва о витязе с посохом. Поверь мне, благородный царевич, он жив. И если ты наберешься терпения, я в несколько афусов могу определить, где он теперь пребывает.

– Умоляю тебя, сделай так, если можешь, – и я поклонюсь тебе как могущественному дварту!

Трацар отложил трубку, затем, отогнув большие пальцы своих тонких рук, соединил ладони и плотно приставил их к переносице наподобие перегородки. Но этого царевич, понятно, видеть не мог, равно как и того, что проделывал его новый приятель следом. Он только слышал какое-то невнятное бормотание, из которого не понял ни единого звука и вздрогнул, услыхав внезапное восклицание:

– Ах, дурная моя голова! Ключевое слово забыл. Не то «жедеш», не то «тешеж», а скорее всего ни то, ни другое. Да, верно, и порядок в заклинании перепутал. Ну ничего, я вспомню, обязательно вспомню!

И Трацар расхохотался над самим собой, еще обругав свою голову «дырявым коцкутом» и «прохудившейся черепушкой».

Но царевичу было не до смеха, и он уже без особого воодушевления произнес:

– Я рад уж тому, что славный Нодаль жив, и надеюсь, что рано или поздно, наша встреча случится. Но неужели же честный Дац Дар меня обманул и стрела не поразила Кин Лакка прямо в сердце?

– Что ты, царевич! Нет у тебя оснований сомневаться в правдивости этого доблестного миргальца! Кин Лакк и в самом деле сражен стрелою. Но это вовсе не значит, что он уж тебе не способен служить.

– Ты утверждаешь нечто, не доступное моему разумению, дорогой Трацар! – воскликнул изумленный царевич. – Или Кин Лакк только ранен и ранен не смертельно?

– Мне известно вернее, чем твоему Дац Дару, что последний из племени форлов сражен насмерть. Ну так, и что за беда? – весело отвечал Трацар.

– Довольно! Теперь у меня и вовсе ум за разум зашел. Или ты меня морочишь, или нарочно издеваешься над непоправимой бедою! – в сердцах воскликнул Ур Фта.

– Да нет же, милый царевич! Ты удивлен и растерян лишь оттого, что тебе никогда не приходила в голову одна не очень обычная, но вполне согласная действительности мысль: Кин Лакк – не простой агар.

– Кто же он? Всемогущий дварт? Но ведь и дварты смертны, хотя и не так уязвимы!

– Нет, не дварт.

– Так кто же?!

– Открою тебе великую тайну, царевич! – прошептал, наклонившись, Трацар. – Тайну, не доступную никому из агаров.

– Открой, пожалуй, – недоверчиво молвил Ур Фта. – Да только как же она тебе-то открылась? Или и ты – не простой агар?

– Об этом мы после поговорим. А теперь о Кин Лакке. Его настоящее имя не вылетело даже из этой худой головы, – он постучал себя пальцами по макушке, – благодаря тому, что рифмуется с моим собственным.

– Удивительное совпадение, – со все возрастающим сомнением заметил царевич. – И как же его зовут на самом деле?

– Он – не кто иной, как Дацар, один из воинов Астола!

– Дацар – Трацар… В самом деле созвучно. А что это еще за воины Астола?

– Как? Тебе и это неведомо? Впрочем, ничего удивительного. Ведь горы Ло высоки, и песни с берегов озера Ях редко долетают к айзурским стенам. Знай же, царевич. Когда круглоголовые мериды положили конец жестоким войнам и Великий Восточный Край объединился под легким бременем правления Нотроца Справедливого, единственным военным вождем, отказавшимся ему поклониться, был Астол. Проехав по берегу Зилабилы, он собрал войско из покорных ему итацов, издавна славившихся не только своим гончарным и кузнечным искусством, но и гордым воинственным нравом.

Войско Астола разгромило гарнизон Лифаста и дочиста разграбило этот несказанно прекрасный город. Самому великому Нотроцу пришлось тогда спасаться бегством. Вместе со своим многочисленным семейством он и еще несколько дюжин стариков, женщин и детей по настоянию доблестного коменданта Тафала погрузились в лодки, пересекли озеро Ях и укрылись в Хакоре.

Сюда, повинуясь призыву Нотроца, пришла гавардерия славного города Мера, с гор спустились силины и сарты, еще не разучившиеся орудовать топорами и копьями, и, наконец, вооружились знаменитые скорняки Хакора. В нерушимом единстве, охваченное справедливым гневом, двинулось новое войско Нотроца числом составлявшее не менее восьми грозных дюжин, прямиком на Лифаст. С ходу взяли они штурмом город, действуя согласно лучезарному плану своего государя, выбили из него Астола и погнали его с остатками войска вверх по течению Зилабилы, в самую глубину Бурой чащобы. Много дней продолжалось это неотступное преследование. И только убедившись в том, что Астол со своим поредевшим войском навсегда канул в непроходимых трясинах Золотистого болота, Нотроц повернул своих и возвратился к делам вечного мира.

Но страшной гибелью не исчерпывалось назначенное непримиримым воинам Астола наказание. Доподлинно мне известно, что были они превращены в бесплотных призраков – лутаков. И с тех самых пор, не ведая покоя, каждую ночь под началом своего горделивого командира проносятся они по пути своего последнего отступления, вдоль темного течения Зилабилы и тают в рассветных лучах где-то над Золотистым болотом. Они не могут оставить Галагар до тех пор, пока здесь не прекратятся навсегда братоубийственные войны, пока все земли и племена не объединятся под властью единого доброго и могущественного государя.

– Когда же это произойдет? – спросил Ур Фта, невольно увлекшийся рассказом.

– Когда – даже всесильные дварты могут только догадываться. Но я полагаю, что это случится гораздо скорее, чем они думают. А теперь вернемся к последнему форлу. Сам о том не подозревая, он прожил вторую жизнь в Галагаре, будучи воплощением лутака, и настоящее его имя упоминается в древней величественной «Песни о призрачном войске», которую в Лифасте каждый мальчишка помнит наизусть. Там есть и такие строки:

 
Не помню, что-то делают… неумолимо твердые
Чернявый Кэх, свирепый Нор и Дацар молодой…
Чего-то там какие-то… гаварды тонкомордые
Рычат и вдаль уносят их неровной чередой.
 

«Каждый мальчишка помнит, а он и здесь ухитрился забыть», – отметил про себя царевич, а вслух спросил:

– Разве возможно, чтобы бесплотный лутак, обремененный тяжелым заклятием, воплотился в агара, после этого погиб, а затем воскрес и продолжил прижизненную службу?

– Погоди, погоди, ты даже меня запутал! – воскликнул Трацар, расхохотался и внезапно опять перешел на шепот: – Прежде всего, нет ничего невозможного даже вопреки тысяче заклятий, если вступают в действие те самые силы, на коих держится любое заклятие. Кроме того, погиб-то Кин Лакк, а лутака убить невозможно. И речь идет не о воскресении форла, а о том, чтобы привязать к тебе, и я могу это сделать, именно Дацара. Впрочем, ты можешь по-прежнему считать и называть его Кин Лакком. Он не обидится.

– Хорошо, – согласился царевич, – но если ты хочешь, чтобы я тебе окончательно поверил, сделай это поскорее, сделай это немедленно!

Трацар ничуть не смутился, но отрицательно покачал головой.

– Здесь и теперь? Ты ведь знаешь, что это действительно невозможно.

Царевич почувствовал, что это правда и что он знал о невозможности выполнения своей просьбы уже в тот лум, когда она сорвалась с его уст. Но почему?

– Но почему? Ты опять запамятовал нужное слово?

– Нет, помню. Помню все хорошо. Только время еще не пришло и обстоятельства, подходящие для успешного свершения этого дела еще не сложились.

– Тогда я не могу тебе верить! – воскликнул царевич. – Кто ты? Зачем рассказываешь мне о чудесах, которые осуществить не в силах? Впрочем, даже если ты объявишь себя всемогущим двартом, я нисколько не удивлюсь! Не удивлюсь и не поверю!

С этими словами он ухватился за коцкут, намереваясь закинуть его на плечо, но Трацар остановил его:

– Постой, благородный царевич. Тебе ведь известно, что я не дварт. И не завидую двартам! Их сила ограничена, их время истекает, их магия исчерпывается дешевыми фокусами по перемещению вещества. Я – частица иного, я служу гораздо более могущественному господину, тому, кто воистину вызвал всех нас из тьмы небытия, тому, кто внимательно следит за каждым шагом, твоим, моим и любого агара, и всех двартов в настоящем и прошлом, и в будущем!

Царевич задохнулся от неожиданно охватившего душу чувства безопасности и легкого, как пена прибоя, восторга. Когда-то он уже испытал нечто подобное, но где и когда это было, вспомнить не чаял. А Трацар, меж тем, продолжал:

– Я понимаю, тебе нелегко принять все сказанное мною на веру. Ты хочешь побыть один, чтобы взвесить каждое слово и принять окончательное решение. Но для этого нам вовсе не нужно расставаться надолго. Побудь еще в этой славной харчевне, а я прогуляюсь немного вдоль пристани и постараюсь припомнить то слово, без которого нам не узнать, где нынче находится Нодаль. Ведь ты не уйдешь без меня и не станешь в мое отсутствие думать обо мне плохо.

И царевич кивнул, уверенный, что так оно и есть, что итог предстоящих раздумий почти уже предрешен и что ни шагу не ступит от теперь без удивительного Трацара. Разве что уволокут его силой.

А Трацар допил свой мирдрод и вышел на пристань невесомыми шагами. В лицо ему дунул настоящий ветер прилива, протяжный, холодный и горький. И он залюбовался огнями факелов, что покачивались, полыхая, на трех кораблях, стоявших у пристани на приколе. Думалось ему о тех увлекательных и опасных приключениях, которые еще доведется пережить, сопровождая слепого царевича. Действительно увлекательных, ибо далеко не все известно ему наперед. Действительно опасных, ибо здесь он оторван от вечной живительной силы Перекрестка Великих Ключей, а значит смертен, простому агару подобно. И еще мечтал он о многом. О чем и о ком, этого тебе при всей твоей проницательности до поры не открыть, тем более что ты никогда не бывал в Галагаре и не стоял подле Трацара на темной пристани Эсбы в тот лум, когда ее огласила веселыми воплями, смехом и пением нахлынувшая неведомо откуда пестрая толпа с факелами, пучками раскрашенных перьев, лент и надутых пузырей. Гудя в расстроенные бьолы, звеня колокольцами и приплясывая, толпа закружила и увлекла за собой Трацара, как речной водоворот.

Не зная, что ему делать, плакать или смеяться, он сперва пробовал отбиться от своевольных весельчаков, но скоро уразумел бесполезность этих попыток. Время от времени приподнимаясь на носки, он разобрал, что толпа продвигается по направлению к Главной площади. Когда же его вместе со всеми вынесло из темного квартала со стороны так называемой Красной Кровли, огромного дома, где обосновался правитель Эсбы, Трацар увидел, что Главная площадь уже полна народу и волнуется как море.

Внезапно раздался внушительный треск – и над площадью, освещая задранные кверху возбужденные лица, вспыхнули и повисли разноцветные грозди потешных огней. В тот же лум толпа вздрогнула и подалась вперед. Вновь приподнявшись на носки, Трацар увидел, как через балюстраду, отгородившую окна в первом этаже Красной Кровли, в толпу один за другим перекатываются крепкие бочонки, каждый нимеха в полтора-два. «Уж верно, в них не речная вода», – подумал Трацар и положил свою легкую руку на плечо какому-то горожанину в помятом колпаке с пучком ярко-синих листьев, чуть не плакавшему от невозможности пробраться к выпивке на дармовщинку.

– Ты ведь объяснишь мне, честной агар, какое событие здесь празднуется нынче, – сказал он ему отчетливо в самое ухо. Горожанин, на лум позабыв о привлекательных бочонках, оглянулся и, сам себе удивляясь, ответил спокойно и ясно:

– Нынче наследник Шан Цвар занял престол в Саркате и в ознаменование столь радостного события повелел во всех крианских городах запалить потешные огни, бесплатно раздавать народу выпивку, всем – петь, плясать и веселиться.

– Послушай-ка, любезный. Знаешь ли ты харчевню «Зеленый рузиав»?

– Как не знать!

– Вижу я, к царевым бочонкам тебе все равно не пробиться, а ведь и пробиться – не значит напиться. Наломают тебе бока, да не нальют ни глотка.

– Ха-ха-ха! Ну и весельчак ты, как я погляжу! И язычок к зубам не липнет!

– Ну и ладно! Возьми вот золотой хардам. А ежели поработаешь хорошенько локтями да проведешь меня сквозь толпу к сказанной харчевне – будет тебе еще один. Вот и получишь, почитай, что даром – и бочонок рабады, и закуску к нему.

– Эх! Да ты держись только за пояс покрепче! – радостно заорал горожанин, сунул блестящий шарик за щеку, надвинул колпак на уши и так заработал локтями, что в три афуса выволок Трацара с площади. А затем кратчайшим путем привел к назначенной цели.

У входа в «Зеленый рузиав», получив обещанный второй хардам, он поклонился Трацару и в ответ на приглашение потратиться здесь же – весело возразил:

– Нет уж, позволь проститься. Здесь чересчур накладно будет, а нам ведомо, где подешевле!

С этим счастливый горожанин удалился, а Трацар вошел в харчевню. Вошел – и не увидел там ни одного посетителя. Только поворотливый малый в лестерцовом переднике протирал тряпицей столы, что-то насвистывая себе под нос.

– А! Это опять вы, почтенный Тэр Цат! Забыли что-нибудь?

– Как же, конечно, забыл! – простодушно воскликнул Трацар. – Забыл за ужин расплатиться. Сколько с меня?

– Э-э, драгоценный Тэр Цат, был бы я последним негодяем – так непременно содрал бы с вас плату за то, что уж с лихвой оплачено. Да только мое заведение и без обмана процветает. А потому честно отвечу: ничего вы мне не должны: ваш приятель опередил вас…

– И что же? Он так вот просто – заплатил и пошел прочь?

– Заплатить – заплатил, чего уж проще! А пошел не сразу, да и не совсем пошел, то есть как бы не совсем своими ногами.

– Ты ведь объяснишь попроще, а то я что-то ничего не пойму.

– Конечно, господин Тэр Цат. Скрывать тут нечего. Не успел ваш приятель отсчитать хардамы по моему скромному намеку, как вот те двое, ну, те, что сидели в противоположном углу, поднесли ему чарку вежества. А я его еще убедил, что по нашему обычаю не только выпить полагается, но и ответную поднести…

– Ну! Отчего же ты замолчал?

– Нет, нет, не молчу, почтенный Тэр Цат! Да как-то неловко все вышло. На какой-нибудь лум я тогда отвернулся. А глянул вновь – и вижу: сильно приятеля вашего развезло. Видать, лишней чарка вежества-то оказалась. Те двое, по всему люди благородные, осторожно взяли его под руки и мне еще говорят: мол, прогуляются с ним по пристани, по ветерку приливному – и допивать вернутся…

– И дальше что?

– Так и не вернулись. Хорошо, я догадался и с них взять, как положено…

Отвечая на расспросы Трацара, хозяин харчевни не оставлял своего занятия и работал тряпкой так тщательно, словно решил отполировать свои столы до зеркального блеска. И вдруг воскликнул:

– Гляньте-ка! А ведь под хмельком-то он и про коцкут свой забыл! Вот он, лежит себе под столом.

Трацар, приблизившись, заглянул под стол и вцепился обеими руками в ремень царевичева коцкута, но без помощи харчевника даже приподнять его не смог.

– Послушай-ка, – без тени тревоги сказал он тогда. – Ты ведь пособишь мне припрятать этот коцкут в каком-нибудь чулане и сохранишь его там, покуда мы с приятелем не явимся.

Нечего говорить, что хозяин «Зеленого рузиава» не стал возражать. И вскоре Трацар опять вышел на пристань, и хотя вышел он на сей раз не просто подышать морским воздухом, на лице его не появилось ни тени, глядел он по-прежнему чисто и бестревожно.

– Ага! Вот, вернее всего, и отгадка! – радостно сказал себе Трацар, приметив, что только два корабля из трех по-прежнему покачиваются у пристани в слабом сереньком свете осенней зари. А углядев на корме одного из них – коренастого агара, дымившего короткой и крепкой, подстать себе, трубкой, он окликнул его, как ни в чем не бывало:

– Эй, любезный! Ты ведь подскажешь мне, что это за судно только что вышло в море!

И услыхал в ответ:

– Отчего не подсказать? Двухмачтовый букталан «Соленая вейра», на Ачеду пошел.

Тут, ни с того, ни с сего, скрылся в волнах Дымного моря и десятый урпран книги «Кровь и свет Галагара».

ОДИННАДЦАТЫЙ УРПРАН

Пещера, где Нодаль укрылся, следуя за новым посланником своей счастливой судьбы, была пропитана теплой смесью простых ароматов: сырого песка, горьковатого дыма, осенней травы и чиюжего лелода, коего полную тайтлановую плошку сунули витязю под нос, прежде усадив его на примятую кучу сухой соломы. Нодаль, не раздумывая, выпил и ощутил, как по телу его разливается приятный гул успокоения.

Он не в силах был окинуть мысленным взором даже события последних дней; ему в тот лум вообще показалось невозможным делом – думать, припоминать, выбирать и решаться. Казалось, будто жизнь только что началась, будто лежит он в загадочной корзине с опилками на сарфоском базаре – и от теплого материнского лелода у него слиплись глаза, уши перестали слышать и звук в горле растаял. Сморило его богатырским сном, а сколько проспал он – день или нимех – неведомо.

Пробудившись, Нодаль сел, спиною почувствовал стену и в тревоге вытянул руки прямо перед собой. И тут же в руках у него оказалась давешняя плошка.

«Кормят, словно птенца», – с досадой подумал он и не спеша, по глотку выпил густую живительную влагу. Затем решил, что пора поближе узнать своего спасителя, с благодарностью прижал руку к груди, поклонился, протянул во тьму пустую плошку и стремительным броском поймал за щуплые плечи того, кто беспечно принял ее назад.

Легко приподняв и притянув к себе невесомое, как ему показалось, дрожащее тельце, Нодаль ощупью обнаружил над худыми плечами большую плешивую голову и оттопыренные уши. Не растерявший на Черных Копях своего быстроумия, он сразу смекнул, что перед ним мальчишка зим тринадцати от роду и от души пожалел беднягу: вся голова ото лба до затылка была у него покрыта сухими коростами, которые трудно было с чем-нибудь спутать – так метила оставшихся в живых жестокая игва.

Плешивый мальчишка исправно заботился о Нодале. Неведомо откуда, он раздобыл для него одежду: штаны, длиннополый чивек и плащ из грубой лестерцовой ткани. Все не по росту, но чистое и крепкое. Он натаскал и согрел достаточно воды, чтобы витязь мог омыть свое тело, без труда избавившись от жалких черных лохмотьев и не без труда – от обруча с цепью. И самое главное – не забывал о пище, простой, но сытной и прямо целебной. Нодалю и прежде доводилось испытывать на себе замечательные свойства чиюжего лелода, а ведь теперь он поглощал вдобавок то сладковатые клубни дикого реллихирда, то сушеную ломтями горную циуру.

Но по мере того, как силы его и здоровье прибывали, славный витязь, лишенный своего посоха, все глубже погружался в бездну тоски и растерянности. Все яснее рисовалась пред ним безвыходность положения, в котором он оказался. Все больше раздражало вынужденное прозябание в странном убежище, а упорство, с которым прислуживал ему его непрошеный спаситель, поддерживало в душе горестное изумление.

«Зачем он не бросит меня? – думалось Нодалю. – Зачем ухаживает за мною как за родным братом? Зачем он вообще приволок меня сюда, вырвав из когтей кронгов?»

«А как же перстень?» – придет тебе на ум. Но ты об этом узнаешь только теперь, а Нодаль в первый же день пребывания в пещере, ощупав пальцы обеих ног, обнаружил пропажу царевичева перстня. Так что полагать, будто он опять встретил верного айзурскому престолу цлиянина, у него не было никаких оснований. Да и сама по себе такая встреча, согласись, хоть ты и не бывал в Галагаре, была бы удивительна в этих местах!

И вот однажды Нодаль, потерявший счет времени и отчаявшийся найти ответ на вопрос, что ему делать, лежал на своем месте, повернувшись к холодной стене лицом и упираясь в нее ладонями. Он пытался воскресить в памяти какое-нибудь из своих многочисленных чудесных приключений, но мысль о тупике, в котором он очутился, отгоняла воспоминания и жгла его сердце без перерыва и пощады.

И тут он вздрогнул и, потрясенный, долго не мог сосредоточиться. А в тот лум ему это было необходимо, ибо плешивый мальчишка, то есть наверно он – больше-то некому, принялся водить пальцем по его богатырской спине, вычерчивая какие-то знаки. Наконец, Нодаль успокоился и понял, что это было. Понял так, словно на спине его писали раскаленным угольком: листва! Букву за буквой его неведомый друг старательно чертил всего лишь два слова, легонько ударял кулачком вместо вопросительного знака и повторял все сначала. Так что получалась длинная отчаянная вереница:

– Кто ты? Кто ты? Кто ты?..

Нодаль резко повернулся и сел, вероятно, испугав мальчишку, отскочившего во внешнюю тьму. Затем он, склонившись, разгладил перед собой влажный песок и задумался. Что было ему отвечать? Кто он на самом-то деле? Витязь с посохом, но без посоха? Любовник, искуснейший в Галагаре, но беспомощный, как младенец? Верный слуга цлиянского царевича, но царевича мертвого? В три лума отбросив сколько-то пришедших на ум ответов как неподходящих по той либо иной причине, он быстро начертал на песке указательным пальцем:

– Жертва злых чар по имени Нодаль.

Мальчишка без промедления воспользовался его спиной:

– Да. Понял.

А Нодаль в свой черед спросил:

– Кто ты?

– Вац Ниул из Тахара, – был ответ. И удивительные «переговоры» спины и песка продолжались. Нодаль ставил вопрос за вопросом и всякий раз получал краткий и точный ответ. Его переполнял восторг. Он чувствовал, как восстанавливаются опоры, казалось, потерянные навсегда, как разрастается и крепнет связь, протянувшаяся в другую живую душу, в Галагар, в небо над головой и в землю под ногами, в явь. И сокровенное желание, в котором он не решался признаться даже самому себе, вырвалось в беглую надпись:

– Я должен уйти отсюда!

– Куда? – вопросила спина, и Нодаль словно бы опять лицом угодил в холодную стену тупика.

В мыслях своих он давно уже перебрал все возможные ответы на этот вопрос. И первым из того, что он взвесил, а взвесив – отбросил, было продолжение пути к подножию айзурского престола. Правду ему сказал Ра Он о гибели царевича и Кин Лакка или обморочил ложью – все едино: ему теперь неизвестно, что произошло в Галагаре за то время, пока он надрывался на Черных Копях. Принести Син Уру известие о смерти царевича он почитал бы своим горестным долгом, и в том никакие чары не помешали бы ему. Но разве он может вполне полагаться на слова чернородного дварта? И что, если царевич жив? Что, если он нуждается в помощи? Но какую помощь способен ему теперь оказать Нодаль, слепой и глухой?

Нет, как бы там ни было, в одном проклятый Ра Он прав: теперь славному витязю предстоит позаботиться о самом себе. Давно уж он уразумел, что слова, заключенные в его чудесной саоре, раскрывают тайну его же собственной судьбы. И то, что талисман пропал, Нодалю большой бедой не мнилось. Он по-прежнему держал в памяти и частенько повторял про себя:

 
«Речи вернет себе дар
Вместе со звуками слуху,
Если возлюбит агар
И поцелует старуху.
В зрение дверь отворит
Взявший невинность крианки,
Если глаза окропит
Кровью из девичьей ранки «.
 

Но где же ему теперь отыскать старуху, способную разжечь страсть в его груди? Ведь Нодаль хорошо понимал, что даже если он перецелует всех старух в Галагаре, толку от этого не будет: саора ясно требовала прежде любви, а уж потом поцелуя.

Еще хуже выходило с невинной крианкой. Здесь пути к спасению отрезал ненавистный шаншарт, а единственная крианская девственница, о которой ему было ведомо, уже принесена в жертву царевичу, и притом безо всякой пользы.

Вот оттого-то и вздрогнул он, будто уткнулся в стену, когда разобрал у себя на спине это неразрешимое «куда?», и сам удивился тому, что именно вывел в тот же лум на песке перед собою. Это было то слово, которое он горячо шептал про себя, еще будучи шести зим от роду, когда за полночь продирался сквозь чащу Асфорского леса, чудом выбравшись из тинтедной ямы:

– Домой.

– Где твой дом? – сразу же вопросила спина.

– Сарфо, – ответил песок.

– Хорошо, завтра идем в Сарфо, – разобрал Нодаль и в порыве благодарности заключил плешивого мальчишку в объятья.

Утром следующего дня выступили в поход. Нодаль следовал позади с огромным мешком провизии, а впереди шел его поводырь, связавший себя с витязем ременным жгутом, таким прочным, что мог выдержать любую тяжесть и даже матерому цери не под силу было бы разгрызть его своими каменными зубами. На такой же привязи тащил он за собой вместе с Нодалем трехлетнюю дойную чиюгу, этот неиссякаемый запас целебного и сытного лелода.

Нодалю ведомо было, где они находятся и какой трудный путь им предстоит: сначала они спустятся с Галузских гор и, миновав редколесье предгорья, должны будут переправиться через полноводную Зиару, затем придется пройти Хабрейский лес, пересечь обширные степи западнее Зима и выйти к океанскому побережью, где стоит веселый и шумный Набир. А уж из Набира до Сарфо по прямой дороге останется не больше трехсот аэталов.

Но славный витязь не сомневался в том, что путь этот должен быть пройден, и только дивился преданности своего спасителя, без колебаний ответившего согласием на его просьбу. Теперь, благодаря спине и песку, он кое-что знал и о нем. Вац Ниулу от роду было четырнадцать зим. Десять из них он прожил с отшельником-неклотом по имени Дах Цаб в пещере возле Долины Кронгов. Сперва Дах Цаб вырастил и обучил листве и иным премудростям сироту Вац Ниула, а потом Вац Ниул ухаживал за смертельно больным стариком Дах Цабом и похоронил его подле пещеры, согласно одному из лапсагов, добровольно принимаемых неклотами. Какой случай соединил их под сводами пещеры в том месте, куда и на выстрел боялись приближаться жители Тахара, Вац Ниулу самому было неведомо, но он не сетовал на судьбу и неизменно добавлял к имени своего покойного наставника слова «почтенный» или «светлоумный».

В конце первого дня они спустились к подножию гор и остановились на ночлег, когда им стали попадаться первые деревья. И вновь листва помогла им объясниться; только теперь, поскольку песка под рукой не оказалось, Нодаль, как и его спутник, чертил свои слова прямо у того на спине.

По просьбе витязя Вац Ниул подвел его к вековой айоле и протянул свое единственное оружие – небольшой нож с широким, неумело заточенным лезвием. Нодаль попробовал лезвие пальцем и с невольной улыбкой вернул нож владельцу. Затем он смело вскарабкался на нижние ветви дерева и, ощупав их основания, выбрал из них наиболее подходящую по толщине. Крепко обхватив ствол и уцепившись за ветви повыше, он согнул в колене правую ногу и резко выпрямил, направляя стопу в основание избранной ветки. Вековая айола даже не пошатнулась, но ветка, по которой пришелся удар богатырской ноги, упала на землю, словно срезанная железной пилой.

Вслед за нею спустился Нодаль, в считанные афусы очистил толстую ветку от мягких иголок и хрупких сучков, обломил, отмерив необходимую длину, тонкий конец и таким образом изготовил увесистую айоловую дубину.

Жестом показав Вац Ниулу, чтобы тот удалился на безопасное расстояние, славный витязь с наслаждением начал жонглировать вновь изготовленным оружием. Дубина в его руках вращалась и порхала, как леверка над цветком, все легче, все быстрее – и в какой-то лум Вац Ниул, с восхищением наблюдавший за этим богатырским развлечением, ахнул, отступив на шаг, запнулся за колючий кустик лаплаха и повалился навзничь. Такого ему никогда прежде видеть не приходилось: Нодаль вовсе исчез на четверть лума, а на его месте явился сплошной темный шар, образованный вращающейся дубиной.