Текст книги "Кровь и свет Галагара"

Наместник изумленно взглянул на нее и вдруг расхохотался, а с ним и стражники, и толпа, все предались безудержному веселью. Но Цкул Хин оборвал всеобщий хохот, выпростав руку, и объявил:

– Твоя взяла, старая. Только гляди, еще раз появитесь в городе – велю укоротить обоих. Забирай своего муженька да не переусердствуй, забавляясь с ним в первую ночь. Эдакий тинтед – дай ему волю – раздерет тебя своей палицей, как чидъяровый мешочек!

Тут он захохотал пуще прежнего и удалился прочь сквозь поднявшуюся бурю радостного смеха и приветственных возгласов. А старуха схватила Нодаля за руку и потащила к городским воротам в сопровождении возбужденных горожан, готовых нести на руках обоих – и ее, и спасенного ею великана.

Славный витязь из всего происшедшего уразумел только то, что страшная петля перестала сдавливать ему шею и в третий раз чья-то неведомая добрая рука уводит его от смерти. И он не сопротивлялся. Он плелся следом, стараясь не наступать на пятки своему не слишком быстроногому спасителю, словно маленький мальчик, найденный матерью далеко от дома и стыдящийся перед нею за свои проказы.

На мосту толпа наконец отстала от них. И только какой-то плешивый мальчишка по-прежнему поспевал за старухой, уводившей Нодаля.

– Чего тебе? – спросила она, остановившись.

– Мы в Сарфо пришли вместе, – сказал Вац Ниул. – И я ни за что не оставлю моего товарища.

Старуха пожала плечами, и Нодаль с радостью узнал маленькую руку своего верного спутника, вцепившуюся в другую его шестерню.

Так, втроем, они и углубились в Асфорский лес, шагая по одной из его многочисленных тропок. А через сколько-то нимехов эта тропинка привела их к небольшой покосившейся хижине, чьи стены и кровля были сплетены из гибких габалевых прутьев.

К тому времени Нодаль уже знал о том, что случилось: на первом же привале, после того, как старуха накормила обоих пресными корсовыми лепешками, Вац Ниул «рассказал» обо всем его спине, и славный витязь, держа за руку добрую старуху, благодарно склонился перед ней. Смутная догадка о том, кем была его спасительница на самом деле, в тот же лум замерцала в его душе, но он старался не думать об этом, боясь ошибки и разочарования.

Однако стоило ему ступить под ветхую габалевую кровлю, как ноздри его вздрогнули и он жадно втянул в себя запах айоловых опилок, заставивший сердце его усиленно колотиться под бременем доброй, но беспощадной памяти. Вскоре к этому запаху добавился запах дыма. А затем добрые знакомые руки раздели Нодаля донага. Сверху полилась горячая вода. Он почувствовал, как саднит все тело, испещренное царапинами и коростами. А тут его еще принялись шоркать пучком колючей пакли. Но вовсе не от телесной боли – разве это была боль? – потекли по щекам его слезы, сливаясь с водой, то и дело струившейся сверху, а из богатырской груди вырвалось приглушенное рыдание. Нодаль узнал эти руки, он больше не сомневался и схватил их, покрывая поцелуями, и притянул к себе добрую свою рараву, мать и возлюбленную. Он гладил ей волосы, не ведая о том, что они совсем поседели. Он прижимал ее к груди и не догадывался о морщинах и пожелтевшей коже. Он слегка отстранил ее за плечи и крепко поцеловал со всею силою былой и первой в его жизни страсти.

В тот же лум к Нодалю вернулся слух. Он различил, как трещит огонь в очаге, воет за стенами ветер, и попытался сказать:

– Мать-рарава, любимая моя!

Не сразу, но все же, наконец, ему удалось отчетливо произнести эти простые слова. А в ответ он услышал:

– Нодаль, Нодаль, ты слишком долго не приходил. Я постарела и больше не гожусь тебе в возлюбленные. Если б ты мог, то увидел бы это своими глазами.

А он смеялся от радости и поначалу ни о чем не мог говорить – только твердил как безумный слова заветной саоры, наслаждаясь звуками собственного голоса и смыслом, отрадным смыслом этих звуков. Саора не солгала, первая часть ее предсказания сбылась – значит сбудется и вторая: он обязательно отыщет невинную крианку и прозреет с ее помощью.

И тут Нодаль заговорил по-настоящему. Он держал за руки верного Вац Ниула и добрую рараву и до глубокой ночи рассказывал им обо всем, что пережил в последнее время и о чем тебе напоминать было бы излишним. А если запамятовал, так перечитай эту книгу с начала, прежде чем двигаться дальше.

Наговорившись всласть, он улегся неподалеку от очага на свое детское ложе – большой тюфяк, набитый душистым сеном. Но, улегшись, никак не мог заснуть. Он лежал на спине и прислушивался к каждому шороху. Как преобразился мир, вырванный из лап тишины! Вот ветер, стихая, посвистывает в кровле. Вот шуршит сено. Вот дышит во сне рарава, размеренно, но тяжело, с хрипом. Она действительно постарела, и не мудрено – ведь минуло две дюжины зим с тех пор, как они расстались. Вот с легким плеском льется вода. Это Вац Ниул, бедняга. Только теперь он дорвался до котла и тайтланового кувшина и смывает с себя дорожную грязь.

Нодаль с удовольствием почувствовал, как на него наваливается долгожданная сладкая дрема, но в тот же лум вздрогнул и вновь пробудился. Маленькие легкие руки осторожно ласкали его обнаженную грудь, причем как-то совсем не по-братски. «А мальчишка-то не промах, – подумалось Нодалю. – И что это вдруг на него нашло?»

– Эй, Вац Ниул, это ты?

Вместо ответа он услыхал только жаркое дыхание, а легкие руки между тем потихоньку сползали вниз, подбираясь со своими нежностями к богатырскому лону.

– Послушай, дружище, – прошептал Нодаль, твердо перехватив его на опасном пути за запястья. – Я не люблю таких штук… Ну, ты понимаешь. С мальчишками я в эти игры не играю. Возможно, кому-то нравится, и я ничего не имею против. Но у самого сердце не лежит.

– У тебя одно сердце? А у меня два, и оба принадлежат тебе! – услыхал он ответный шепот и с изумлением обнаружил у себя на груди чью-то изящную головку с копною длинных шелковистых волос.

– Кто это? – едва ли не в голос вскрикнул он, обхватив незнакомую голову ладонями.

– Тебе нетрудно будет усвоить мое настоящее имя – стоит только смягчить окончание, вот так: Вац Ниуль.

– Вац Ниуль? Так ты значит не мальчишка? А где же твоя плешивая голова в коростах?

– Не спеши. Расскажу по порядку. Я действительно родилась в деревне Тахар четырнадцать зим назад и рано осиротела. А накануне свершения надо мною шаншарта, о чем я в ту пору, конечно, ничего не знала, меня похитил из деревни отшельник Дах Цаб. Остальное, как воспитал и чему научил он меня, тебе известно. Надобно только добавить, что наставник часто мне внушал и строго наказал перед смертью, чтобы я берегла свою невинность. Он говорил, что моему девству назначена важная роль в истории Крианского царства и всего Галагара, а какая именно – ему и самому неведомо.

Потом, когда я увидела тебя внизу, под скалой, и как ты голыми руками справился со свирепым кронгом – мне кажется, я сразу полюбила тебя обоими сердцами. Но сомнения также терзали меня с самого начала. Вот я и спрятала свои волосы под сухим чиюжим пузырем, чтобы оградить от тебя свою невинность. А когда мы начали переписываться, выдала себя за мальчишку.

– Хорош же я был! – вполголоса воскликнул Нодаль и рассмеялся в ладонь, живо припоминая некоторые подробности из истории их совместных скитаний.

– Так ведь и мне несколько раз стоило большого труда не открыться перед тобою!

– Но теперь-то, надеюсь, все твои сомнения рассеялись?

– Как дым! Лишь только я услыхала заветные слова твоего талисмана, – тут же решила, что мой лум настал. Твой рассказ о службе цлиянскому царевичу подкрепил мою уверенность. И вот я – твоя.

– Ты – моя! – прошептал Нодаль. – Не будем теперь говорить о том, сколько раз на разные голоса извещали меня о подобном. Но никогда я от этого не испытывал такой бесконечной радости, как сегодня. Неужели я снова буду видеть?

– А ты попробуй! – шепнула Вац Ниуль ему в самое ухо, обвила его шею руками и прижалась к богатырскому стану всем своим хрупким тельцем.

– Попробую, пожалуй. Тем более, что ничего другого мне уже не остается, – сказал Нодаль и призвал на помощь всю свою нежность, все свое умение, дабы они слегка попридержали его любовный пыл и он ненароком не повредил самоотверженной девочке.

Случилось так, что, исполнив указание саоры, Нодаль прежде всего увидел огонь в очаге. Он зажмурился, как от полуденного солнца, а когда вновь открыл глаза, перед ними возникло лицо Вац Ниуль. Не отрываясь, глаза в глаза, глядели они друг на друга, и Нодаль примечал, как все его существо переполняется новым чувством. В нем слились новорожденная любовь, бесконечная благодарность и щемящая нежность, какую может испытывать громадная сила, опекающая трогательную слабость. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного, и теперь ему хотелось наглядеться на возлюбленную, постичь целиком, вобрать ее в себя – всю, до самой незаметной черточки, до пятнышка, до легчайшего и чистейшего движения души в этих огромных светлых глазах, наполненных слезами. Но он так и не смог наглядеться и, когда все же с усилием оторвал от нее взгляд, испытал почти что телесную боль. Тогда ему пришло в голову, что окинуть Галагар возрожденным взором он сумеет и не отдаляясь от возлюбленной ни на один гит. Он сорвал развешенное у очага чистое полотно из грубого лестерца, завернул в него Вац Ниуль, как младенца, и держа ее на руках, шагнул за порог хижины. О том, чтобы как-то прикрыть свою наготу, он и не подумал.

Между тем, щедрая осень была на излете. И надо же было такому случиться, что именно в эту ночь заросли Асфорского леса присыпало первым снегом. И Нодаль, ступив из полутемной кущи наружу, сперва опять зажмурился, ослепленный стеною белого света. Но, постепенно приподнимая ресницы, он напомнил глазам их волшебную работу, от которой они совсем было отвыкли за время пребывания во мраке.

И долго же он так стоял – нагой, как дерево или скала, но живой, как тысяча гавардов – и медленно обводил взором знакомую и любимую с детства картину, и время от времени глядел на свою возлюбленную, все крепче пленяясь простым и прекрасным ее лицом. Он не замечал ни холода, ни наготы своей, ни того, что стоит по щиколотку в снегу.

И только когда мать-рарава приблизилась к нему, погладила сухою рукой его богатырскую спину и потянула за локоть, – он покорился и вошел обратно в полумрак родного дома.

Об этом еще потом сложились великолепные строки, которые отрадно и полезно повторять про себя в унылые времена:

Пробыл Нодаль во мраке злосчастном до первого снега,

Но в душе не иссякло терпенье до первого снега,

И любовь во спасенье обрел он до первого снега,

Или сам он был найден любовью до первого снега.

Что, скажи, невозможно под небом до первого снега?

Может, злу и осталось – всего лишь до первого снега!

Даже если судьба нам погибнуть до первого снега,

Верь, что смерти назначено длиться до первого снега.

***

Нодаль не мог долго оставаться на месте и уже на следующий день объявил о своем решении идти в селенье Балсаган, лежавшее в нескольких аэталах от убежища доброй раравы.

– Ты правильно решил, сын мой, – сказала она. – Старый Цалпрак, верно, обрадуется встрече и заплатит тебе долг сполна.

– Да жив ли он, матушка?

– Третьего дня, накануне нашей встречи, я виделась с ним по дороге в Сарфо: он продал кое-какой товар и направлялся домой, в Балсаган.

– А Балсаган крианские порски не разорили?

– Нет, не стали туда соваться. Слыхала я, что мудрый Цалпрак щедро заплатил за это Цкул Хину – поднес ему какой-то драгоценный зайгал собственной работы да подарил того самого гаварда, на коем наместник разъезжает с тех пор.

В хижине у раравы нашлось кое-какое платье для Вац Ниуль, а славному витязю пришлось обрядиться в свои лохмотья. Правда, у обоих появилась обнова: Нодаль с наслаждением сплел из гибких прутьев две пары остроносых огвонов, своими руками завернул ножки Вац Ниуль в лестерцовые обмотки и надел на них эту простую обувку тсаарнских крестьян. Другую пару он тем же порядком нацепил сам. Теперь они смело могли шагать заснеженною тропой: пары огвонов хватало до полного износа на две дюжины аэталов по самой трудной дороге.

Попрощавшись с раравой и пообещав скоро вернуться, Нодаль и Вац Ниуль отправились в путь и вскоре после полудня без особых приключений добрались до Балсагана.

Это было не очень большое по числу дворов, но богатое селенье, раскинувшееся на склонах холма посреди Асфорского леса. Над всеми кровлями Балсагана, округлыми и алыми, как фогораточьи гребни, в этот белоснежный день завивался теплый дым. А самый большой столб вздымался над кузницей, что стояла на краю селенья. Разведением гавардов и кузнечным ремеслом было как раз составлено основное богатство Балсагана.

Именно к кузнице в первую очередь и направился славный витязь со своей молодою супругой. Остановившись в распахнутых воротах, он ухватил за рукав пробегавшего мимо мальчишку с охапкой хвороста, и о чем-то вполголоса перекинулся с ним по-тсаарнски. Тот кивнул и скрылся за дверью кузницы. Вскоре оттуда вышел и стал на пороге коренастый широкоплечий агар в огромном и жестком кожаном фартуке. Сняв катанные рукавицы, он рассеянно поправил длинные седые космы, забранные веревкой и, прищурившись, поглядел в сторону пришельцев.

– Цалпракаданонамон Нартребириапсагал! – в полный голос закричал Нодаль. – Это я, ничтожный ваш подмастерье по имени Нодаль, пришел искать защиты и подмоги!

С этими словами он упал на колени и, не поднимаясь, с частыми поклонами ползком направился через двор. Он, несомненно, так бы и добрался до самого порога кузницы, но седовласый Цалпрак кинулся навстречь, остановил и поднял его, ласково обняв за плечи.

– Нодаль, сынок! Какие могут быть церемонии между нами? Ведь я – твой должник. Нет, не то! Ведь я люблю тебя пуще родных сыновей, а не видались мы столько зим, что и не сосчитать, да только я сосчитал, не сомневайся!

Он крепко обнял и расцеловал Нодаля.

– А что это за красавица переминается с ноги на ногу за твоей спиной? Нодаль, Нодаль, ты, как я погляжу, по-прежнему и шагу не можешь ступить, не стреножив по пути какого-нибудь нежного существа!

– Это Вац Ниуль, жена моя, учитель.

– Жена?! Ты сказал, жена? Я не ослышался? Ну, значит правду говорят честные агары, и со дня на день следует ожидать, что весь Галагар с ног на голову перевернется!

Цалпрак добродушно рассмеялся и пригласил обоих пройти к нему в дом, стоявший неподалеку от кузницы. Здесь он ненадолго оставил гостей в объятиях своей супруги. Дородную эту тсаарнку с широким лицом, еще в детстве на всю жизнь расплывшимся в мягкой младенческой улыбке, именовали здесь по-разному – Таной, Доной, Танадоной; ее полное имя было Танадоналагалад Одиаполабадар. Но за глаза ее чаще всего звали Хозяйкой Балсагана. И воистину она в Балсагане хозяйкой была. И стар, и млад обращались к Танадоне за помощью и советом, зазывали ее на угощенье и к ней наведывались по очереди. Вся молодежь и ребятишки почитали ее как мать, а кто постарше – в кумовьях да кумушках у нее ходили. Никому и ни в чем она не отказывала, но ведь никто и не просил без разумения и крайней нужды.

Расцеловав Нодаля, Хозяйка Балсагана приласкала Вац Ниуль, разглядела ее хорошенько и похвалила выбор:

– Хорошая девочка, сразу вижу. Наградил тебя Фламор! Ну, гляди же, не вздумай ее обидеть, а не то я до тебя доберусь! А давно ли вы женаты?

– Второй день.

– Что такое? Да где же вы свадьбу-то сыграли?

– Да не было у нас никакой свадьбы, тетушка Танадона, – отвечал Нодаль, потупившись, как провинившийся мальчуган.

– Как же это? Как же так можно? – запричитала она и кинулась навстречь появившемуся в дверях нарядному хозяину. – Ты погляди на своего ученичка! Хорош! Таскает девочку по дорогам в лохмотьях и грубых огвонах, называет ее женой, и уж верно неспроста – ты ж его знаешь! А о свадьбе-то и не подумал! Какая же она жена? Невеста – и только!

– Да я ведь не против, тетушка Тана! Только где ж мне было… – начал оправдываться Нодаль, но не выдержал и рассмеялся, обнимая свою Вац Ниуль.

– Смейся, смейся, паренек разгульный, – сказала хозяйка, пытаясь напустить на себя строгий вид. – Только на сей раз тебе не выкрутиться! Эй, Цалпрак, собери-ка людей и распорядись, чтобы завтра же все было готово к свадьбе. А я пойду подыщу молодым что-нибудь из одежды – доколе же им в отрепье-то щеголять?

– Ну вот, видите? Недаром ее называют Хозяйкой Балсагана, – сказал Цалпрак, улыбаясь во весь рот.

К столу Нодаль и Вац Ниуль вышли принаряженными в добротную одежду, какую носят по всей Тсаарнии небедные деревенские жители. Но мы не станем к ней приглядываться – ведь куда замечательнее были свадебные наряды, в которые им еще предстояло облачиться!

После славной балсаганской трапезы хозяйка увела невесту на свою половину, а почтенный Цалпрак предложил своему гостю поговорить о деле. Из кованого железного сундучка, где хранились деньги и иные сокровища, он извлек гладкую айоловую дощечку и положил ее перед Нодалем.

– Вот мои расчеты. Когда ты так внезапно и так надолго покинул Балсаган двенадцать зим назад, я остался должен тебе за работу в кузнице четырнадцать золотых хардамов. Вот они, видишь, в первом столбце, обозначены одной большой и двумя малыми зарубками. На эти деньги я закупил железо и пустил его в работу. Зиму спустя, после получения прибыли за вычетом всех платежей каждый твой хардам удвоился. Тогда я завел эту дощечку и во втором столбце, посмотри, сделал две большие и четыре малые зарубки. Затем в каждую зиму твоего отсутствия здесь прибавлялся новый столбец. Правда, не всякая зима была такой удачной, как первая, но не было случая, чтобы твои деньги не выросли хоть немного и чтобы в каком-либо из столбцов мне пришлось сделать меньше зарубок, чем в предыдущем. Итог на сегодня – тысяча четыреста шестнадцать золотых хардамов.

– Да ведь это целое состояние! – воскликнул Нодаль. – И с помощью этой дощечки вы, почтенный Цалпрак, хотите меня убедить в том, что я заработал эту сумму, пробыв вашим подмастерьем каких-нибудь несколько лун?

– Если быть точным, ты проработал у меня целую зиму и еще три луны. И я считал тебя очень смышленым малым. Отчего же теперь ты задаешь бессмысленные вопросы? Разве не ясно тебе, что эти деньги ты получаешь за то, что дюжину зим был моим товарищем в деле и соучастником доходов? Правда, сам того не подозревая. Но ведь ты исчез неожиданно и не оставил никаких распоряжений. Так скажи мне по совести, неужели ты считаешь, что я не лучшим образом обошелся с теми четырнадцатью хардамами?

– Что вы, что вы, учитель! Допустить такую мысль хотя бы на четверть лума было бы черной неблагодарностью с моей стороны! И если говорить по совести, я должен просить вас оставить себе хотя бы половину от названной вами суммы за все хлопоты, что вы взвалили на себя.

– Плохим бы я был хозяином, если бы сам себе вовремя не уплатил за труды! – рассмеялся Цалпрак. – Я же тебе сказал: все вычеты уже сделаны. Эти тысяча четыреста шестнадцать хардамов – твои. Бери их смело, а распоряжайся ими с умом.

Нодаль еще и еще раз поблагодарил своего мудрого учителя и заверил его, что хорошенько подумает над тем, как употребить эти деньги. Затем Цалпрак спрятал свою дощечку, казавшуюся айоловой, а оказавшуюся для Нодаля золотой, и они принялись беседовать запросто.

Цалпрак поведал Нодалю о последних событиях в Галагаре то, что ему самому было известно, не преминув высказать свое суждение и о завершении недолгой крианско-цлиянской войны, и о восшествии на саркатский престол наследника Шан Цвара, и о прочих, менее важных делах. А Нодаль, в свою очередь, рассказал о приключениях, какие пришлось ему испытать за минувшие двенадцать зим и особенно в последние луны.

Выслушав его, Цалпрак покачал головой и задумчиво произнес:

– Ох, сынок, на твоем месте я бы не очень-то доверял зловредному дварту…

– Что же мне делать, учитель? Я готов в точности следовать вашим мудрым указаниям.

– Ну что же, от свадьбы тебе не отвертеться. Ты же знаешь мою – если ей что-то пришло в голову, она добьется своего, и лучше не становиться у нее на дороге. А значит, три дня и три ночи тебе предстоит пировать и веселиться. Ничего не поделаешь, придется потерпеть. Но наутро четвертого дня, послушайся моего совета, отправляйся-ка ты в путь. Обыщи хоть весь Галагар и найди царевича Ур Фту, а если он и в самом деле погиб, убедись в его смерти, прежде чем успокаивать свою совесть. И перво-наперво поезжай в Восемь Башен, наверняка отыщешь там его следы.

– Благодарю, почтенный Цалпрак! Я-то думал, что прозрел еще вчерашним утром, и вот оказывается, вы только теперь вернули мне истинное зрение. И только теперь я вижу, как следует мне поступить. Открылось моему разумению и то, как наилучшим образом распорядиться деньгами. Ведь мне понадобится хороший гавард, мало-мальские доспехи и самое главное – точно такой посох – помните, учитель? – какой был изготовлен в вашей кузнице двенадцать зим назад.

– Гаварда я тебе подберу такого, что лучше не бывает. Мало-мальские доспехи найдутся. А посох мои молодцы за три дня сработают. И все это встанет тебе сотни в три-четыре. Но вот что ты мне скажи: как быть с твоею красавицей?

– Она поедет со мной, учитель! Нам и дня не прожить друг без друга!

– Ну, так послушайся и в этом меня. Сынок, ты ведь не по околице прогуляться намерен. А бедняжка и без того уж натерпелась, пока тебя к свету выводила. Оставь ее в нашем доме. Хозяйка Балсагана позаботится о ней как о родной дочери. Да ты и сам видишь: здесь покойно и безопасно. Головорезов Цкул Хина в нашем селении не было и не будет. Я за это головой ручаюсь.

– Не смею вам возражать, учитель, – тихо сказал Нодаль. – Хоть и больно мне думать о разлуке с любимой.

– А ты не думай о разлуке, ты думай о свадьбе.

– Скрепя сердце, повинуюсь. Но что еще скажет Вац Ниуль? Согласится ли остаться?

– Согласится, если ты сумеешь убедить. А если ты не сумеешь, предоставим это Хозяйке Балсагана.

– Но коли так, пусть мои деньги остаются у вас, жене моей на прожитье.

– Хорошо, согласен. Но подобно тебе – скрепя сердце. Твою жену мы бы и так прокормили, – проворчал мудрый Цалпрак.

И еще они о многом говорили, да только всего не перескажешь, и к тому же здесь пора завершить двенадцатый урпран книги «Кровь и свет Галагара».