Текст книги "Кровь и свет Галагара"

– «Луч», «лестница», «кочерга»! Разве плохо у меня получается? А поглядели бы, как я с топором обращаюсь! Тысячу раз уделывал на топорах моего братца, увальня косорукого! – Зи Аль в сердцах швырнул меч себе под ноги. – И вот он сегодня на празднике Золоват, а завтра его назовут воином – то-то он станет нос задирать! А разве это справедливо? Разве так уж важно, что он родился в одну зиму с наследником, а я на две зимы опоздал? Ведь я сильнее, и ловкости у меня на троих, как он, хватит!

Малыш словно поперхнулся последними своими словами и с ужасом уставился на царевича, выросшего вдруг перед ним и больно сжавшего ему плечо.

– Что ты сказал о празднике Золоват? – медленно проговорил царевич. – Повтори. Завтра станет воином тот, кто родился в одну зиму со мною?

– Высочество Фта, простите, – пролепетал Зи Аль и рухнул на колени. – Высочество Фта, я не должен был этого говорить.

– Ты ошибаешься, – возразил царевич. – Именно теперь тебя следовало бы наградить. А прощения просить ты должен вместе со всеми за то, что до сих пор ни словом не обмолвился об этом.

– Простите, простите, высочество Фта, – наперебой загалдели юные бражники.

– Великий царь под страхом смерти приказал нам молчать, – добавил Эф Тун, и все притихли.

– Хорошо. Я не выдам тебя, маленький Зи Аль, – сказал Ур Фта. – И я подумаю, что мне теперь делать.

Последним действием рабады всегда бывает крепкий сон, полный ярких заманчивых видений. Не прошло и рофа, как Ализандовый грот погрузился в сонную тишину. Два костра прогорели и гасли. У третьего сидел царевич и подбрасывал хворост в пламя – в пламя костра и в пламя своей беспощадной обиды. Верно, тогда он старался быть честным с собою и потеснить досаду раздумьем.

Готов ли он в самом деле быть воином, выдержит ли не потеху с мечами в ножнах, а смертельно опасный нескончаемый поединок, устоит ли перед множеством могущественных врагов и перед первым и самым могущественным, чье имя тысячу раз проклято каждым цлиянином, – перед чернородным двартом Ра Оном?

Верно, вспоминал царевич, сидя в ту ночь у костра, все, что с детства рассказывал и пересказывал ему отец, великий Син Ур, о своей встрече с благородным двартом Су Аном в предгорьях Ло, где тот и открыл царю все козни Ра Она, умертвившего Дан Бат, поведал и о своем поединке с ним, и о том, как исход схватки на Лиглонном лугу решил судьбу Ур Фты, и о великом жребии, выпавшем наследнику цлиянского престола – прежде прозреть, а уж прозрев, уничтожить злокозненного Ра Она. Не открыл благородный дварт Син Уру только одного – когда и при каком условии вернется свет в глаза его сына. Не открыл, да и не мог открыть: тайна – условие всех условий. Нарушить ее – значило бы обречь царевича на вечную слепоту. Так говорил Су Ан.

Царевич встал и насторожился. Ночь легко было отличить на слух. Вот сопят и постанывают во сне его спутники. Изредка фыркают и тихонько рычат гаварды. Шипит и потрескивает костер. Далеко-далеко захохотал хаци – видно, запустил когти в добычу. Но главное – тишина. Все обнимающая, все поглощающая.

Говорят, что ночью царит какая-то тьма, а днем какой-то свет. Но царевич не помнил света и тьмы.

– Тишина – вот моя тьма, – прошептал он себе и добавил: – А свет – это звук. Мой свет – это звук.

И в тот же лум он услышал его – тот звук, что воистину был светом и так поразил его накануне, во время потешного боя. Высокий, прерывистый, но яркий и сильный, он звал, он тянул к себе неодолимо. Ур Фта наклонился, отыскал свой меч, вынул его из ножен, высоко поднял над головой и спокойным уверенным шагом пошел навстречь своему свету.

***

Царевич вышел на то самое место, где давеча резвились его захмелевшие спутники и где в первый раз услыхал он таинственный звук. Здесь тишина вновь навалилась и обложила его со всех сторон. Имей Ур Фта самое зоркое око – и тогда его ощущения не слишком отличались бы от того, что он переживал теперь, будучи совершенно слепым. Ибо луна спряталась за небольшую тучу, и в кромешной тьме над луговиной закружил редкий снег. Царевич почувствовал его прикосновения лицом и руками. Стало так холодно и одиноко, что он рассек воздух мечом, сделал несколько выпадов в разные стороны, словно пытался отогнать и холод, и одиночество и, не останавливаясь ни на лум, продолжал бой с невидимыми врагами.

Меж тем, полная луна вновь выглянула из-за тучи и осветила его, исполнявшего посреди заснеженной луговины свой смертоносный расчетливый танец. Конечно, царевич не мог об этом знать. Зато он вновь услыхал тот самый таинственный звук и от неожиданности замер. Звук замер вместе с ним на протяжной трепещущей ноте. Ур Фта растерянно опустил меч – и звук, будто привязанный к клинку, тоже опустился, не прерываясь. Ур Фта резко вскинул над головой мерцающее лунным бликом лезвие – и звук взлетел следом, легко и тонко зависнув над луговиной. Вниз и влево – понижение и дрожь. Вверх и вправо – повышение и твердость. Сделав еще сколько-то самых простых движений, слепой царевич убедился, что звук ему послушен. И так его это очаровало, что он, вовсе не чувствуя усталости, проделывал и повторял все новые и новые приемы, выстраивал разнообразные защиты, череду ударов и выпадов, быстрых прыжков, переходов и поворотов, и любовался в душе мелодиями, из неведомого источника звучавшими по мановению его меча. И – чудо! – не было среди этих мелодий ни одной по-настоящему незнакомой. Все они давно жили и двигались в нем, в его мышцах, суставах и сухожилиях. Но только сегодня, только теперь они зазвучали в прихотливых и быстрых изгибах, сливаясь в сплошную и грозную музыку боя.

Царевич не сразу заметил, как это произошло, и потому в первый лум вздрогнул, когда ощутил, что уже не он управляет звуком, но звук управляет им. Поднявшийся было страх обернулся наслаждением. Таким Ур Фта представлял себе наслаждение светом. Словно последняя цепь, сковавшая тело, со звоном лопнула и растаяла в заснеженном горном воздухе. Исчезло и самое чувство преодоления оков. Но и это последнее, легкое, как пух, ощущение свободы растворилось в движении, точном, летящем и непрерывном.

Ур Фта продолжал жонглировать мечом, перебрасывая его из одной – в другую, третью, четвертую руку, и, словно прокладывая коридор в невидимо атакующем войске, по мановению властного звука пересек луговину. Затем наощупь вскарабкался по скале, темной громадой возвышавшейся над ее северным краем, и очутился на ровной площадке выступа у входа в пещеру.

Звук оборвался, и слуха Ур Фты коснулся хриплый, изломанный временем голос:

– Я ждал тебя без малого сорок зим. Кто же ты? Назови твое имя!

– Ур Фта, сын великого царя Белобрового Син Ура, наследник цлиянского престола в Айзуре, – твердо и ясно ответил царевич незнакомцу.

– Как! Сам слепой царевич Ур Фта пожаловал! О, горе мне, глупцу из глупцов! Не однажды я слышал о тебе от пастухов, но мне и в голову не пришло разыскивать тебя вместо того, чтобы сидеть на месте, застыв в ожидании подобно толстокожему тинтеду, выслеживающему рыбу на речном берегу. А ведь не трудно, кажется, было догадаться, что именно слепой и только слепой может вот так, сразу почувствовать музыку боя!

С этими словами старик, – а то был крепкий крылатый старик, с головы до ног покрытый серебристыми перьями, – поднялся, вглядываясь в долгожданного пришельца парой круглых пронзительных глаз, обнял его своей единственной рукой и усадил рядом с собою. Ур Фта, как требовала учтивость, покорно и в то же время с достоинством, приличным его происхождению, опустился на травяную циновку, поджав под себя левую ногу, и в свой черед спросил незнакомца, кто он и как его имя.

– Мое имя, – отвечал тот, – Кин Лакк, я родом из племени форлов. Говорит ли тебе это что-нибудь?

– Я много слышал о твоем племени. И слышал, что все форлы погибли. Отец говорил мне, что, мужественно защищая свои земли, в последнем бою с крианами не уцелел ни один из них.

– Ни один из нас, благородный Ур Фта, ни один из нас, кроме несчастного Кин Лакка, сидящего рядом с тобой. В том последнем бою под стенами Корлогана я потерял правую руку и много нимехов пролежал без памяти на поле позора и смерти. А когда очнулся, тетивой затянул обрубок – и во мне достало крови на то, чтобы взлететь.

– Но как случилось, что столь могущественное племя, способное тучей подняться в небо и сверху обрушиться на врага, целиком погибло в одном-единственном сражении с крианскими воинами, искусными на воде и на суше, но бессильными в воздухе? Отчего спасся один почтенный Кин Лакк? Отчего не взлетели его сородичи над полем боя и не укрылись высоко в горах, дабы набраться сил и продолжить войну в лучшее время?

– Вопросы твои уместны, царевич, – сказал Кин Лакк, печально кивая, – изумление твое законно. И я надеюсь, ты не подозреваешь форлов ни в трусости, ни в недостатке разумения…

– Победы и поражения сменяют друг друга в жизни любого воителя, – сказал Ур Фта. – Уходить от верной гибели не позорно. Идти на верную смерть без надежды победить или хотя бы спасти сородичей – безумие. Но я не сомневаюсь ни в храбрости, ни в здравой рассудительности форлов. Если они погибли все разом, – верно, была тому неодолимая причина. О ней я и хотел тебя спросить.

– О ней и о чудесном звуке, услыхав который, ты вскарабкался по скале и пришел к пещере Кин Лакка?

Ур Фта кивнул и приготовился слушать.

– Я поведаю тебе историю гибели форлов, – продолжал Кин Лакк. – А заодно историю моей военной свирели, чей волшебный голос сегодня свел наши судьбы.

 
Неприступные горы – родина гордого племени форлов.
Там сотворил их Фа Эль, в тайном танце кружась.
Там среди скал раскатал он лазурную скатерть
И молотом белый валун, мощно ударив, разбил.
Женщина вышла на свет, Фа Элем желанная жарко.
Плохо умея летать, пылко умела любить.
Угодила Фа Элю она – год погодив, одарила
Голые веси его – с голову хрупким яйцом.
 

Кин Лакк пересказал царевичу общий смысл этой витволы, произнесенной на форлийском наречии, и продолжал рассказ по-цлиянски.

– Так исстари повествовали о сотворении форлов в своих витволах форлийские клйоклиды. И надо сказать, упомянутый благородный дварт Фа Эль во все времена оставался ласковым отцом и заботливым покровителем племени. В несчастьях взывали к нему с просьбами о помощи, в радости прославляли его и выражали сыновнюю любовь.

Форлы в прежнее время не часто спускались с гор, были миролюбивы и никогда не ссорились с племенами, населявшими цветущие берега Зеленого и Дымного морей и полноводного Кора. Оно и понятно: зачем отвечать враждебностью на враждебность, когда в любой лум ты способен оторваться от земли и унестись как ветер – неведомо куда и даже следов не оставляя?

Напротив, в мирных делах и случайных бедствиях мои крылатые предки стремились поддержать любого, кто в этом нуждался. И они не смотрели, кому помогают – среброкожему вицлу или волосатому сиприку, безносому болафу или большеухому кици. Тебе незнакомы эти слова? Неудивительно. Так назывались племена, населявшие землю Форлии до того, как она стала Форлией.

Так вот, поддерживали форлы всех без разбору, но ни с кем не сходились близко: не братались, не дружили, не менялись именами. Ни войны, ни союза – и никто не позволял себе поднять руку на форла. Их побаивались и уважали за непричастность к усобицам.

Но случилось, когда я был совсем еще мальчишкой, во главе нашего племени встал юный вождь, правнук легендарного Циг Цоха, внук доброго Цох Дьара и сын щедрого Дьар Таба – Таб Рах. Он нарушил древний обычай – сдружился с вицлами, и не просто сдружился, а взял себе в жены луноподобную вицлянку Фалику.

Разве плохо было приобрести друзей? – спросишь ты, быть может. И я отвечу: да, неплохо, но плохо то, что, приобретая друзей, наживаешь врагов.

Десять зим миновало после женитьбы Таб Раха – и форлы сделались воинами, грозными и беспощадными. Одно за другим, истребляли они племена, враждебные вицлам, и благодарили своего покровителя Фа Эля за каждую победу. А настало время – покончили и с вицлами, как, верно, ты, быстрый умом, уже догадался. Таб Рах поссорился со своей впервые за зимы замужества отяжелевшей супругой, подозревая ее в неверности, и – правда или нет – говорили, что сбросил прекрасную Фалику с наследником во чреве в бездонную пропасть. Войско вицлов было разбито в одном сражении и почти без потерь с нашей стороны. Пленные за две зимы сложили из желтого сафа стены Корлогана, где Таб Рах воссел на трон, объявил себя царем Форлии, простиравшейся за пределы горных областей от Дымного моря на западе до Зеленого моря на востоке, от гор Шо и Пограничной степи на юге до скрытых непроходимыми лесами низовий Кора на севере – воцарился и повел сородичей к верной гибели.

И вновь ты спросишь: отчего же на гибель повел тот, кто приводил только к победам? А я отвечу: погибает возгордившийся, в гордости же погрязает не знающий поражений. Вздумалось царю Таб Раху требовать себе таких же почестей, какие воздавались форлами дварту Фа Элю, а после не захотел он и с ним делить свою славу.

– Мы, форлы, сами добывали победу. Мы завоевали цветущий край и очистили его от неприятелей безо всякой сторонней подмоги! – Так возопил безумный правитель в тронном зале, а он умел составить в уме и внести в души внушительную речь. – Кто хоть раз видел призрачного Фа Эля на поле боя? Кто говорит, что он вообще существует? Только выжившие из ума старики да клйоклиды в придуманных витволах! Если бы у нас и в самом деле был такой могучий покровитель, он не позволил бы пролиться даже капле форлийской крови, он не дал бы смерти отнять у нас ни одного воина. Но кровь наша лилась на пути к победе, и смерть унесла в Бездвижный Пустой Океан немало достойных и крепких мужей. Вот вам доказательство того, что никакого Фа Эля в действительности не существует!

Немногочисленны были роптавшие, недолгим был ропот. Форлы приняли новую истину и стали поклоняться только своему царю. Стыдно вспоминать, но я и сам поверил, что Фа Эль – просто выдумка предков, и с восторгом внимал своему повелителю Таб Раху, звавшему в новую битву, в новый простор, обещавшему форлам богатства всего Галагара.

В ту пору Западный край уже полностью был завоеван крианами. На верфях Эсбы они построили могущественный флот. Тридцать два крианских корабля бороздили Дымное море, рассекая таранами волны – и велико было наше опасение, что криане, поднявшись вверх по течению Кора, подойдут к стенам Корлогана. Не имея своего флота, форлы все же могли отразить такое нападение, но для этого потребны были немалые силы. Вот почему, прежде чем уводить войска от столицы в поход на Цлиянское царство (увы, царевич, наши народы были тогда на волосок от смертельной вражды!) , – хитроумный Таб Рах решил заключить военный союз с крианским царем Цфанк Шаном. Начались долгие переговоры, и многие предполагали, что в случае их успешного завершения разразится война, причем наши союзники криане атакуют цлиянский флот в Зеленом море, а форлийские отряды лавиной обрушатся со склонов Шо на Айзур.

Наконец, Цфанк Шан (а вернее, тот, кого мы за него принимали) самолично прибыл в Корлоган в сопровождении небольшой флотилии. Когда четыре крианских корабля подходили к нашей столице, около черной дюжины форлов подняли в воздух множество громадных корзин, наполненных благоухающими цветами, и осыпали палубы крианских кораблей потоками белоснежных тиолей и багровых дазиар.

Таб Рах с пышной свитой вышел на временную пристань, возведенную по такому случаю из айоловых бревен и обтянутую голубым цадалом, встретил Цфанк Шана на сходнях и заключил в объятия у всех на виду. Цари (а вернее царь и тот, кого принимали за крианского царя легковерные форлы) побратались, поднесли друг другу по чаше изысканной циды и открыли праздничный пир, продолжавшийся семь дней и ночей. Веселью, играм, ласкам свободных красавиц, неслыханно щедрым дарам на улицах Корлогана, казалось, не будет конца! На восьмой день Таб Рах предложил гостю насладиться зрелищем военных игрищ. При этом тайный замысел нашего повелителя, понятно, заключался не в том, чтобы доставить удовольствие своему временному союзнику, а в том, чтобы внушить ему почтение и страх перед могуществом крылатого форлийского воинства. Именно с этой целью в окрестностях Корлогана были собраны главные силы, почти все форлийское войско, за исключением разве пограничных отрядов и личной охраны Таб Раха, в числе которой в те дни находился и я. По условному знаку царя вспорхнули по цепочке круглые сигнальные флажки – и тучи наших воинов в блеске отборного оружия и кольчатых панцирей взмыли в воздух, заслонив собою свет солнца.

В тот лум я оказался неподалеку от царского навеса и хорошо видел, как лицо Таб Раха засияло злым превосходством, а в глазах седовласого крианского раба, наряженного в царские одежды и изображавшего Цфанк Шана, качнулся непередаваемый ужас.

И тогда, в самый разгар торжества, откуда ни возьмись, вырос перед Таб Рахом разжалованный советник Су Зул. Мужеством он обладал беспримерным, честностью кристальной, вера его была нерушима, как сталь, закаленная в скарельном масле. И он возвысил голос, не дрогнув:

– Радуйся, царь крылатого племени, щедротам завоеванной земли, упивайся могуществом твоего небесного войска, насмехайся над врагом, притворившимся другом, читая в глазах его бессильную ярость и страх! Но знай, что двадцать крианских кораблей на всех парусах приближаются к Корлогану и несут на борту щедрые дары для тех, кто беспечно глядит в Бездвижный Пустой Океан и не видит опасности. Катапульты, сети, арканы, стальные петли, парные ядра, копья, стрелы, зайгалы, мечи, топоры – вот их ответ на твое гостеприимство. Ты погибнешь, нечестивый Таб Рах, и погубишь всех своих сородичей, если теперь же не опомнишься и не призовешь на помощь великого отца и покровителя форлов, щедрорукого и длиннокрылого Фа Эля!

Драгоценная чаша затряслась в руке побагровевшего Таб Раха, и он прохрипел, задыхаясь от гнева:

– Ты оскорбил подозрением нашего величественного гостя и моего названого брата! Мало того, ты упомянул при этом проклятый призрак, от коего я освободил свой народ навсегда! Ты сам себя выдал, грязный Су Зул, да поразит игва весь твой род и потомков до шестого колена! Ты – последний из форлов, кто верит еще в пустоту и смущает храбрые души, призывая поклониться зияющей пропасти вместо того, чтобы идти за своим царем к сияющей вершине!

С последними словами Таб Рах размахнулся и швырнул массивную чашу, усыпанную отборными лоэрагдами, прямо в голову своему бывшему советнику и другу. Су Зул вскрикнул и пошатнулся. Из глубокой раны по лицу его хлынула кровь.

– Опомнись, форл, сын форла! – простонал он, вытягивая дрожащую руку в сторону царя, а тот взревел в ответ:

– Излишняя просьба, вонючий шерпал! Великий царь уже опомнился и сожалеет, что прежде не приказал тебя уничтожить! Эй, форлы! Кто первым успеет навсегда заткнуть глотку Су Зулу, пускай возьмет себе царскую чашу!

Немедленно какой-то юный красавчик из свиты, спеша выслужиться, выхватил из ножен сверкающий парадный меч и попытался снести разжалованному советнику голову, но ударил плохо, неумело – даже до половины шею не разрубил. Советник рухнул, как подкошенный, и, перевернувшись на спину забился в предсмертных судорогах. Я склонился над ним и хорошо слышал, как несколько раз имя Фа Эля вышло из уст его с кровавыми пузырями – словно кипело напоследок.

В тот же лум к подножию царского трона опустился командир одного из трех немногочисленных отрядов, следивших за спокойствием в пригородах столицы. Он был ранен и, у всех на глазах выдернув из своего бедра крианскую стрелу с желтым оперением, положил ее к ногам Таб Раха. Донесение этого отважного воина полностью подтвердило правоту Су Зула: на берега полноводного Кора высадились вооруженные до зубов криане. Они заполоняют нашу землю, жгут наши дома и беспощадно уничтожают всех форлов, в том числе и наших бескрылых женщин. Ужасная весть ураганом понеслась от царского трона в толпу. Черные дюжины крылатых воинов, увидев всеобщую сумятицу, ринулись на землю, готовые немедленно вступить в сражение с вероломным противником. Из общего гвалта поднялся и повис над головами чей-то отчаянный вопль: «Фа Эль мертв! Су Зул говорил правду!»

Воспользовавшись невообразимой суматохой, крианский раб, изображавший царя, кинулся на Таб Раха, ударил его кинжалом в горло и сам тут же погиб от моей руки.

На следующий день, собрав под стенами Корлогана все свои силы, мы были готовы сражаться не на жизнь, а на смерть. Но как только приблизилось крианское войско и наши полководцы отдали приказ к наступлению выстроившимся на желтых зубчатых стенах воинам, – случилось самое страшное. Лучшие мужи Форлии, цвет и гордость ее воинства, они расправили крылья и храбро ринулись со стен вниз на врага, но так и не долетев до своей цели, один за другим попадали, будто сложив крылья, и разбились о землю в десятке уктасов от первых рядов крианского войска. Что произошло с форлами в тот лум – трудно сказать. Может быть, просто изменило мужество, во что не могу я поверить, а может, сбылось пророчество Су Зула и крылатое племя, лишенное покровительства Фа Эля, разучилось летать. Но никто не отважился подняться в воздух после этого страшного падения и гибели храбрейших из нас. И хотя сражались мы самоотверженно и дорого встала врагу победа, она была предрешена вопиющим его превосходством. И теперь тебе ведомо, царевич, почему форлы не взлетели над полем боя, почему не скрылись в горах и приняли смерть все как один.

– Да, все как один, исключая одного! – сказал Ур Фта. – И теперь мне непонятно, отчего это один все же сумел улететь от смерти, а может статься, и по сей день умеет летать?

– Ты прав, царевич, я прекрасно летаю и достаточно долго, хотя и не так долго, как в былые времена, могу продержаться в воздухе. Что же до твоего последнего вопроса, – он мучает меня с тех самых пор, но разгадать эту тайну я не в силах. Конечно, я поклоняюсь Фа Элю и за чудесное спасение благодарю только его. А все же в толк не возьму, почему именно на мне явил свою милость благородный дварт, если он не умер, а просто решил наказать непокорное племя? Ведь несомненно, в тот страшный день многие мои сородичи в отчаянии призывали его на помощь и умоляли о прощении за свое отступничество.

Но, как бы там ни было, поднялся в воздух только счастливчик Кин Лакк. Да и то, уже после сражения, лишенный руки, крови и сил, едва живой и не способный мстить за себя и своих сородичей. Взлетая, опускаясь и снова взлетая, устремился я неведомо, куда и нечаянно оказался за пределами Форлии, объятой пламенем нашествия коварных и злобных врагов.

Я упал в Пограничной степи, ко всем прочим бедам и мукам вдобавок – сломав себе ногу, и приготовился к смерти. Здесь-то меня и подобрали цлиянские пастухи. Добрые агары, они выходили меня как недоношенного младенца. Они вернули мне жизнь, но никто не мог вновь наполнить ее смыслом, никто не мог вернуть мне мою доблесть, мое умение сражаться. Что способен предпринять одинокий безрукий калека, хотя бы и способный подняться в воздух на собственных крыльях, против огромной силы крианского воинства? А в том, что я одинок и в живых, кроме меня, не осталось ни одного форла, я с каждой зимой убеждался все тверже.

Я не остался со своими спасителями и, как только раны мои затянулись, улетел от них навсегда, твердо решив, что одинокому пристало жить в одиночестве. Жажда мести, жажда сражения не угасала во мне, как бы я ни уверял себя в невозможности ее утолить.

И вот, наконец, во время своих скитаний в горах я вздумал смастерить из ветвей дерева ави эту свирель. (Кин Лакк что-то протянул Ур Фте, и тот ощутил в пальцах три связанные между собой полые трубки со множеством отверстий.) В детстве научил меня делать такие отец моего отца. Тоскуя по былому, вспомнил я это искусство и с великим трудом, пуская в ход и ноги, и зубы, сумел-таки изготовить свирель одной рукой.

То, что случилось потом, вроде бы вовсе и не зависело от меня: стоило прижать к губам эту мертвую деревяшку и выдуть из нее первые звуки, как в груди у меня забурлила, сливаясь с ними, все та же жажда – сражаться и мстить! Я играл на свирели, а перед моим мысленным взором неизменно вставали крианские воины. Число их росло день ото дня, они нападали, а я убивал, убивал их звуком моей свирели. Каждый прием, – а я когда-то прекрасно владел множеством видов оружия, – превращался в неповторимую мелодию, каждое движение ноги, руки, головы, всего тела находило в ней отражение. Я сразу представлял себя четырехруким воином, в умениях подобным цлиянину, и потому, что, живя в цлиянском поселке, а затем наблюдая за лучшими вашими воинами в битве на Плаунном лугу, хорошо изучил приемы боя на четыре руки, и потому, что так уж, верно, мечталось мне, однорукому – иметь бы рук побольше, хотя и при паре крыльев. Я снова обрел и даже приумножил однажды утерянное искусство, я снова стал воином, но воином звука. Всего лишь воином звука. Я сражался с призраками. Поначалу и этого было довольно, и это казалось верхом блаженства. Но вскоре первая радость сменилась горечью и досадой. Жажда мести пробудила во мне и стала питать безумные мечты. Почти сорок зим я жил надеждой на то, что встречу великого воина, врага крианам, способного понять мою музыку и превратить сражение с бесплотными тенями в битву с настоящим и грозным противником. И вот я встретил тебя. Ты услышал, ты понял и ты вернешь смысл моей затухающей жизни.

– Твоя история поистине удивительна. Но прошу тебя, сыграй мне еще на твоем чудесном инструменте, – сказал Ур Фта и протянул свирель старому форлу. Недолго думая, Кин Лакк прижал ее ладонью к груди, наклонил голову и заиграл, ловко перебирая отверстия пальцами. Ур Фта вздрогнул, как натянутая тетива, но поборол себя и продолжал сидеть неподвижно, одной парой рук обхватив свои плечи, а другой – опираясь на правое колено.

– Что это значит, благородный Ур Фта? – спросил удивленный Кин Лакк, прервавшись. – Почему ты не двигаешься?

– Это значит, – ответил Ур Фта, гордо вскинув слепое лицо и положив ладонь на рукоять меча, – что наследник Син Ура сам выбирает свою дорогу. Никогда и никому не удастся подчинить себе его волю.

– Ты настоящий воин, – произнес Кин Лакк, придав твердости своему хриплому голосу. – Ты сын своего отца. Поверь, я и не думал подчинить твою волю себе. Да ты и сам теперь доказал, что это невозможно. Напротив, я готов тебе подчиняться. Я стану служить тебе глазами в любом сражении, да так, что ты, слепой воин, станешь непобедимым.

– Хорошо. Но как быть с твоею ненавистью к крианам? Ведь я не собираюсь сражаться с ними. Между нашими царствами давно установился мир.

– Сегодня мир – завтра война. Я потерплю, благородный царевич. Думаю, осталось недолго. Что-то мне подсказывает, что встретились мы недаром.

– Хорошо, – повторил Ур Фта, поднимаясь и старательно скрывая охвативший его радостный трепет. – Я принимаю твое предложение. И если ты хочешь немедленно доказать свою преданность, до рассвета мы должны спуститься в Айзур. Там с твоей помощью я буду участвовать в поединках на празднике Золоват и добьюсь, чтобы меня признали воином. Ты согласен?

– Согласен ли я вновь пережить вместе с тобой волнение юного сердца в первом бою? Согласен ли я вернуться из мира призраков к жизни, бегущей среди опасных случайностей и смертельных угроз? И ты еще спрашиваешь? Конечно согласен! Сегодня же наследник великого Син Ура убедится, что лучшего жизнехранителя, чем моя свирель, поющая у него над головой, ему не найти.

Юные любители рабады с блаженными улыбками на устах почивали в Ализандовом гроте, ни о чем не подозревая. А их предводитель Ур Фта верхом на своем черном, как застывшая смола мубигала, гаварде мчался по горным тропам к Айзуру, то натягивая, то ослабляя узду согласно с простенькой мелодией, которую выводил на своей свирели сидящий в седле прямо перед ним небольшого роста крепкий старик с серебристым оперением.

– Еще налетаюсь сегодня, – сказал он Ур Фте, когда усаживался на это почетное место, и добавил: – Погоняй смелее, царевич, – я вижу как днем в темноте.

И после этих его слов ничего не остается добавить ко второму урпрану книги «Кровь и свет Галагара».