Текст книги "Кровь и свет Галагара"

– О, государь, твои слова преисполнены мудрости и величия. Мне стыдно за суетный страх, что я по глупости выразил пред тобой.

Цфанк Шан слегка наклонился и, возложив руку на плечо своему арфангу, негромко сказал еще:

– А все же надежных соглядатаев пошли вдогонку за миргальцами. Следует знать, что они затевают.

– Не утруждай понапрасну себя и своих соглядатаев, славный арфанг! Гоц Фур не опасен вам вовсе. Что же до мятежной Миргалии, кто бы ни занял ее престол, то и в этом отношении прав, как всегда, мудрый Цфанк Шан: еще не время поднимать тревогу.

Сказавший дерзкие эти слова стоял на самом пороге шатра, придерживая рукой тяжелый узорчатый полог и улыбаясь. Голову его покрывала желтоватая шапочка из катаной свори с кроваво-красной прошвой, надвинутая на самые глаза. На нем были – короткий сигон с высоким воротом, надетый поверх белоснежного тисана и высокие сапоги из мятого бурого тарилана с желтыми отворотами, доходившие до бедра, а на боку висел простой кинжал в гладко отполированных видрабовых ножнах.

– Кто ты такой, чтобы позволять себе подобные дерзости? Эй, стража! – крикнул Цфанк Шан и в тот же миг, побледнев, опустился на колени вслед за своим арфангом.

Незнакомец длинными заостренными когтями на кончиках пальцев сдвинул шапочку на затылок, открыв высокий выпуклый лоб и вперив в лицо крианскому властелину пару больших, круглых и без единой ресницы глаз, излучающих мертвенно-синий свет.

– Я люблю попирать властителей Галагара, когда они вот так простираются ниц предо мной, – сказал он и ухмыльнулся, пихнув Цфанк Шана в бок носком сапога.

– Великая радость, безмерное счастье! – раболепно бормотал крианский царь. – Сам всесильный Ра Он соизволил явиться! Военная судьба повернулась к нам лицом…

Ра Он расхохотался и, еще раз легонько пихнув царя сапогом, сказал:

– Знаю, знаю, и ты меня любишь. Поднимайся, царь, и жалуйся на свои несчастья. Что? Айзурские сосунки поколотили матерых крианских кронгов?

– Тебе ведомо все, о великий Ра Он! – воскликнул Цфанк Шан, нерешительно поднимаясь.

– Полно, полно, царь, поколотили – не беда, а наука. Мы это дело поправим. Да вели-ка поскорей окатить водой твоего боевого арфанга или по щекам отхлестать что ли! А то он со страху-то обмер, как девица на выданье – да и дух вон!

Но Хад Синку не помогли ни ледяная вода, ни хорошие оплеухи. Так его и уволокли из царского шатра в беспамятстве.

С рассветом войска Кри и Цли выстроились на Буйном лугу на расстоянии враг от врага в полатрора. Ра Он в сопровождении Цфанк Шана проехался вдоль крианских рядов верхом на поджаром, легком как вейра полосатом гаварде. Равнодушно скользнул он взглядом по самому цвету крианской гавардерии. Ни на один лум не придержав своего зверя, промчался мимо лучших витязей Кри – кичившихся пестрыми эмблемами на щитах и стягах да сверкавших в рассветных лучах вороненой броней и золочеными шлемами, – и вдруг остановился, врезавшись в расступившуюся толпу пеших ратников.

– Вот этому бывалому воину пускай дадут гаварда поплоше. Назначаю его героем наступившего дня, – сказал Ра Он, с улыбкой стрикля повернув лицо к растерявшемуся Цфанк Шану, и ткнул когтями в сторону какого-то ратника из тсаарнского ополчения. В помятом шишаке, в латанной-перелатанной, короткой и ржавой кольчужке, стоял он, опершись на длинное копье с айоловым древком и грубо сработанным железным наконечником, и переминался с ноги на ногу.

– Ну что, витязь, посрамим цлиянских сосунков?

– Ваша воля, посрамим, – нехотя отвечал ратник, робко поглядывая то на дварта, то на царя, и не в силах понять, к которому следует вперед обращаться. – Только вот прикажите хотя бы топорик выдать.

– Будет тебе топорик, – со смехом отвечал злокозненный дварт. – Да гляди, в седле-то удержись.

– Удержусь, чего там! – бесшабашно крикнул ратник, сунул за пояс новенький топор, протянутый каким-то арфангом, и, кряхтя, взгромоздился на полудохлого облезлого гаварда, которого мигом к нему подвели.

– Славный зверь! – осклабился Ра Он, хлопнув гаварда по костлявой холке. – А теперь поезжай, витязь, вперед, поближе к вражьему строю, побрани хорошенько цлиянское воинство вместе с царем их, Син Уром, и как только увидишь, что кто-нибудь выезжает из их рядов и услышишь ответную брань, – выставляй свое копье, погоняй гаварда и ничего не бойся.

– Какими же словами мне их ругать? Ни разу ведь не приходилось.

– Да ты что, агар?! – взорвался Цфанк Шан. – Слов бранных на врага подобрать не можешь? Скажи им «вонючие выродки», скажи «тинтеды-недоноски», «скопцы вислозадые», скажи «рабы белобрысого сарпа».

– А-а! Так-то мы умеем! Я же думал, витязи там какое-нибудь по-своему перекрикиваются. Крухдрак их разберет!

– Вот глупая скотина!

– Не брани его, царь! – заливаясь хохотом, сказал чернородный дварт. – Приготовь-ка лучше ему награду. Я ведь сказал, он будет героем, и я не шучу.

Под несмолкающий гул, хохот, ободряющие и насмешливые выкрики невзрачный ратник верхом на своем полудохлом легкой рысью отделился от крианских рядов и, приблизившись к цлиянскому войску, остановился за пару уктасов от первых рядов.

Теперь обе противные стороны умолкли и выжидающе уставились на неказистого всадника. Он помялся немного, разглядывая вражьи ряды, потом в один лум решился, плюнул, сдвинул шишак на затылок и, набрав воздуху полную грудь, заорал что есть мочи:

– Эй, вы, тинтеды-недоноски, выродки вонючие, скопцы вислозадые… – тут он на лум остановился и повалил без продыху: – стрикли подкорытные, жварни рыхлогрудые, через пень вас в цур оглоблей! Зудрики бесхвостые, подпорски вонючие, шерудком бы вам наглуздать и к монзам берзы прицепить! И вот что еще, стренки необлизанные, поцелуйте-ка в зад своего белобрысого сарпа!

Словоохотливый бранник умолк и еще больше приосанился. Но тут случилось то, чего он, верно, вовсе не ожидал. Цлияне принялись над ним хохотать чуть ли не все разом. Кто тыкал в него пальцем, кто сгибался в три погибели, а кто и просто валился с ног от смеха. И он, не зная, что теперь делать, поскольку выкрикивать новые ругательства в этой нарастающей буре хохота становилось бессмысленным делом, растерянно обводил глазами лица своих врагов, искаженные приступом безудержного веселья. Наконец кто-то из юных цлиянских витязей, как видно, решил насмешить всех еще больше – разогнал своего гаварда и с поднятым копьем приблизился к потешному всаднику, намереваясь просто кулаком вытолкнуть его из седла. Вытянув руку, он мчался во весь опор. Как вдруг его гавард споткнулся о невидимый барьер, и сам он сначала рукой, затем лицом и всем телом ударился будто в невидимую стену, возникшую между ним и крианским шутом. А тот удосужился заметить, что кто-то его атаковал, когда цлиянский юноша уже рухнул на землю. На глазах у изумленного ратника он со стоном перевернулся на спину и более не шевелился. Изо рта у него тонкой струйкой сочилась кровь, застывшие глаза ничего не выражали – он даже не успел удивиться. Меж тем веселье не прекращалось ни на лум. И лишь когда витязь-замухрышка на своем полудохлом прогарцевал вдоль фронта к другому крылу, а мертвого, как оказалось, юношу оттащили в свои ряды четверо проворных лучников, в цлиянских рядах зародился какой-то неясный гул. И мало-помалу он начал одолевать волны хохота. Когда же еще трое витязей один за другим и уже с копьями наперевес попытались атаковать неказистого крианина и при этом двое погибли, а третий был тяжело ранен, веселье прекратилось вовсе. Зато тревожный гул все нарастал. Самое удивительное заключалось в том, что крианин даже не пытался отбивать атаки, а один раз напротив – попробовал было удирать. Однако, наконец, и он смекнул, что к чему, почувствовал свою чудесную неуязвимость и принялся разъезжать на своем облезлом гаварде перед самым носом у цлиян и поносить их почем зря. Теперь уж было не до смеха. Время от времени кто-нибудь из славных витязей, не выдержав, кидался в бой, чтобы заткнуть глотку обнаглевшему хулителю, и неизменно терпел поражение.

Тем временем Ра Он, нахохотавшись вволю, оборотился к Цфанк Шану:

– Эй, царь, готовы ли твои войска к большому сражению?

– Готовы, всесильный повелитель двартов.

– И как ты намерен действовать?

– Мои соглядатаи во вражеском стане оповестили меня о планах Син Ура на этот случай. Его гавардерия будет атаковать наши фланги, а пешие ратники в центре, делая вид, что отбиваются изо всех сил, и шаг за шагом отступая, станут затягивать наши отряды, словно трясина…

– Можешь не продолжать. Стратегия нехитрая. Что же ты думаешь предпринять?

– Мои арфанги предлагают зеркальную стратегию. Мы сосредоточили гавардерию, усиленную отрядами лучников и косарей на правом и левом крыле…

– И опять можешь не продолжать. Твои арфанги! А где же собственный ум, где отвага? Слушай меня в оба уха и в оба сердца! Теперь неприятель в смятении. Наш забавный герой посбивал с них спесь и уверенность, окрепшую от вчерашних побед. Воспользуйся этим. Немедленно перебрось всю гавардерию на правое крыло. Всех лучников и косарей сосредоточь на левом и прикажи стоять насмерть. В центре сзади поставь тяжелую пехоту, и прикажи ей наступать шагом, не спеша, и до столкновения с неприятелем бегом обходить его центр с левого фланга, а вперед пусти ратников ополчения, чтобы изображали стремительный натиск. Но главный твой удар – запомни хорошенько – по правому флангу в левое крыло Син Ура. Сомни его гавардерию и атакуй его центр с тыла. Не медли, перестрой войска и начинай сражение как можно скорее!

– И я выиграю его?

– Или наголову будешь разбит. Но мой план – это не зеркальная глупость твоих трусливых арфангов. И к тому же о нем Син Ур даже не догадывается. Тогда как вашу стратегию наверняка изучил вдоль и поперек. Ну, вот и все. Теперь я должен исчезнуть. Мне предстоит сражаться с витязем, который один мог бы разогнать всех вас по степи, как серых зудриков. Прощай. И позаботься о герое.

Ра Он указал царю на окончательно возомнившего себя непобедимым богатырем ратника в ржавой кольчужке. И Цфанк Шан вместе со всеми, кто глядел в сей же лум в ту сторону, изумленно вытаращил глаза. Вокруг фальшивого героя отчетливо проявилась полупрозрачная синеватая сфера, вобравшая его в себя вместе с полудохлым гавардом. В следующий лум она развалилась на множество темно-синих шаров, которые с жутким грохотом посыпались в разные стороны, взрываясь и исчезая при столкновении с землею и друг с другом. Странное это дело свершилось так быстро, что никто и глазом не успел моргнуть. Тут же к наделавшему дел крианскому наглецу неспешною рысью приблизился Тоб Мон Гора, двумя руками поднял его в воздух вместе с кольчужкой, копьецом, топориком и полудохлым гавардом, подъехал на своем послушном звере поближе к крианским рядам, бросил все это туда, развернулся и удалился с достоинством все той же неспешною рысью. Рассказывали, что полудохлый гавард издох на месте, зато ратника в ржавой кольчужке только слегка покалечило.

Эта расправа также свершилась в считанные лумы. А когда Цфанк Шан, невольно залюбовавшийся на цлиянского великана, наконец, повернулся к Ра Ону, того уж и след простыл.

Уподобившись чернородному дварту, здесь внезапно тает и шестой урпран книги «Кровь и свет Галагара».

СЕДЬМОЙ УРПРАН

Память о событиях, канувших в величественную пучину минувших времен, прискорбно разноречива. А порою и вовсе тиха и пуста, как заброшенное гнездо индрига, невесомым пепельным свитком болтающееся на ветру. Ни следа, ни звука, ни малой подсказки о скорби и радостях жизни былой – лишь сухой бездыханный оболок, лишь истертый туманом костяк.

Так никому неведомо ныне, что приключилось с разъяренным Гоц Фуром на пути в Восемь Башен, где и при каких обстоятельствах растерял он добрую четверть своей грузной дюжины, к тому же спешившейся ввиду перехода через горы, кто нанес ему несмертельный удар и слегка рассек левую щеку от брови до подбородка. Известно только, что вот в таком виде – с еще не зажившей и заклеенной соком степного сабирника раной, и вот с такими-то и такими потерями в отряде, несколько дней спустя после бегства из крианского стана, явился наследник миргальского престола под стены величественной Эсбы.

Ур Фта и Кин Лакк возрадовались было, когда услыхали о приближении большого отряда, ибо решили, что это верный Нодаль спешит к ним с подмогой и весточкой из цлиянского стана. Но скоро обнаружилась ошибка, и тревогою наполнились их сердца.

Меж тем Гоц Фур, опередив свой отряд в зеленых утанах, подлетел к мосту через ров и с криком «Прочь, негодяи! Дорогу миргальскому властелину!» раскидал стражу, не ожидавшую нападения от своих. Погоняя гаварда, он в несколько длинных прыжков достиг ворот крепости и ударил в них со всего размаху обухом боевого топора. А поскольку ворота не открывались и никакого ответа из-за них не последовало, он принялся колотить непрестанно, не задаваясь вопросом, возможно ли в таком грохоте расслышать, если кому-нибудь вздумается отозваться на стук. Неизвестно, как долго он продолжал бы разбивать топор о ворота, когда бы случайно не кинул взгляда направо и вверх. Там, слегка повернувшись плечом и с улыбкою глядя вниз, стоял в прорези между зубцами комендант Дац Дар. Был он невозмутим ликом, серебряные волосы его развевало свежим утренним ветром, и весь благородный образ был преисполнен такого достоинства, что возвышенное его нахождение в этот лум любому показалось бы естественным и справедливым.

Гоц Фур, опустив топор, медленно поднял рассеченное и искаженное яростью лицо. Хотя и приходилось ему глядеть снизу вверх, он попытался презрительно смерить взглядом фигуру коменданта.

– Ты узнаешь меня, комендант, меня, своего государя? Не отвечай, я вижу, что узнаешь! Отчего же ты не торопишься открывать ворота и не выбегаешь навстречь с положенными поклонами?

– Я узнаю в тебе, Гоц Фур, недостойного сына великого отца, но не узнаю моего государя. Я предполагал, что весть о событии, происшедшем в крепости, достигнет твоих ушей и ты примчишься сюда без промедления. Но все же не думал, что это случится так скоро.

– Не желаю слушать и понимать твои дерзости, ничтожнейший из агаров! Ты предал меня, и теперь для тебя существует единственный способ добиться моего снисхождения и сохранить себе жизнь. Немедленно впусти меня в крепость и выдай мне головою проклятого Ур Фту, а с ним и вероломную царевну Шан Цот!

– Не бывало еще, чтобы кто-нибудь из рода миргальских лаалов выдал на расправу своего гостя, преступив законы вежества и забыв о долге и чести! – не раздумывая, ответил Дац Дар. – Никогда и не будет такого. Если же ты и впрямь одумался, если действительно явился занять престол, принадлежащий тебе по закону, не пытайся исправить непоправимое, ведь нельзя наказать судьбу! Царевич Ур Фта взял в жены царевну Шан Цот по доброй воле, и все жители Эсбы веселились на его свадьбе, справленной по миргальскому обычаю.

Внизу у ворот раздался стон, больше похожий на рычание. Но Дац Дар продолжал как ни в чем не бывало:

– Примирись же с царевичем, и я первый поклонюсь тебе как властелину Миргалии, чья мудрость ставит дела государства превыше суеты возле женских покоев и запоздалой возни вокруг чужого брачного ложа.

– Ты – предатель, воистину предатель! И лучше было бы для тебя сдать мне крепость теперь же. По крайней мере, тогда я просто прикажу тебя обезглавить. Если же ты предпочитаешь упрямо стоять на своем, что ж, когда я вернусь из Лаймирской чащобы с несметным войском и возьму крепость силой, я прикажу связать твои волосы в один пучок с бородою и за этот пучок повесить тебя живьем на воротах Эсбы.

Выслушивая столь оскорбительные угрозы, Дац Дар не повел и бровью.

– Ты еще молод, Гоц Фур. Речи твои горячи и опрометчивы. Будем считать, что я ничего не слышал и ты ничего не говорил. А теперь о предательстве… Иди, пожалуй, в Лаймирскую чащобу, а не то я и вправду отворю ворота, ведь здесь на площади шесть черных дюжин рвутся в бой. Но так или этак, в чащобе или в крепости, внемли совету, побереги свою бесшабашную голову, ибо миргальцы быстро тебе объяснят, кого из нас двоих они склонны винить в измене – того, кто защищает их от произвола крианских наместников или того, кто, кинув престол и позабыв о своем народе, поклонился крианскому царю и сам служит его наместником в чужих землях!

Гоц Фур собирался было ответить и на эти обидные для него слова. Но на сей раз его остановил советник Цул Гат. Он тронул своего господина за локоть и о чем-то быстро заговорил вполголоса. Гоц Фур отвечал резко, но на лице его слепая ярость уже сменилась сомнением. Советник продолжал говорить. И, наконец, как видно, ему удалось склонить своего господина к новому решению.

– Послушай меня, Дац Дар Среброволосый! – обратился он к коменданту уже совсем по-иному. – Ты прав, пожалуй. Я проделал трудный и долгий путь, и в голове у меня помутилось от усталости и долгой досады. Отказываюсь от своих слов и признаю, что напрасно обвинил тебя в измене. Ты действовал не вполне обдуманно, но заботился о пользе Миргалии…

Гоц Фур остановился, явно переборол себя и продолжал, с трудом выдавливая слова:

– Прости, я понапрасну обидел тебя. Надеюсь, что эта обида не задержится в твоей памяти. Ведь ты – старый боевой товарищ моего отца.

– Забудем о сказанном впопыхах, – приободрил его Дац Дар, – тем более что я уже близок к тому, чтобы признать в тебе истинного государя Миргалии. Вот только еще уладить твою ссору с цлиянским царевичем.

– И в этом, признаться, я был не прав, – по-прежнему нехотя продолжал Гоц Фур. – Сам того не понимая, вздумал подбивать тебя на подлое дело. Но пойми же и ты, что царевич нанес мне страшное оскорбление, которое возможно смыть только кровью. Уверяю тебя, что при этом ни своего, ни твоего достоинства я не уроню. И законов вежества мы не нарушим.

– Верно ли я понял тебя? Ты вызываешь царевича Ур Фту на честное единоборство?

– Да, вернее некуда. Я вызываю царевича на смертный поединок и, если мне уже не суждено владеть прекрасною Шан Цот, то я, по крайней мере, постараюсь доказать, что достоин взойти на миргальский престол.

– Вот слова, которых я ждал от сына и наследника Ар Гоца! Царевич Ур Фта принимает твой вызов, – с радостью сказал Дац Дар и крикнул стражникам: – приказываю открыть ворота!

Очутившись в крепости, Гоц Фур убедился в том, что слова коменданта не были пустой похвальбой: главную площадь заполнили воины эсбийского гарнизона и, по большей части, поглядывали на наследника миргальского престола с недоверием, если не с открытой враждебностью. Из его потрепанного и измученного походом отряда этими силами можно было в четверть лума сделать мясной кучдак.

Полдня посвятил Гоц Фур отдыху и не терял времени даром. Первым делом смыв с себя дорожную пыль и пятна запекшейся крови, он принялся утолять зверский голод и богатырскую жажду. А завершив трапезу, уединился с двумя очаровательными бизиэрами. Они только смазали ему целебным снадобьем царапину на лице да как следует растерли все тело драгоценной вилиалью. И более ничего. Ведь был он не из тех безумных похотливцев, что способны растрачивать силу на любовные клидли даже перед смертельной схваткой.

Прогнав бизиэр, Гоц Фур приказал найти и привести к нему советника Цул Гата. Но то было тщетное распоряжение, ибо никому не пришло бы в голову искать советника там, где он находился.

Подобно черному стриклю, бесшумно и неприметно пробрался Цул Гат в покои царевны Шан Цот и неожиданно встал перед ней, согнувшись в низком поклоне. Царевна вздрогнула, но волнение ее тут же улеглось. В Саркате она привыкла к евнухам, и теперь решила, что никто, кроме евнуха, не отважился бы войти к ней. Пришелец подкрепил ее уверенность, заговорив неприятным высоким голосом:

– Не бойся меня, прекрасная царевна! Я – посланец твоего отца, великого царя Цфанк Шана.

– Ты – посланец царя? – удивилась Шан Цот. – А ему уже известно… ну, что я теперь царевна Кри и Цли?

– Да, дивноокая! Ему все известно, и он почитает за великое счастье такой поворот судьбы. Более того, твое неожиданное замужество положило конец великой распре между двумя царствами. Ныне уже установился вечный мир. Цфанк Шан и Син Ур заключили друг друга в родственные объятья. И скоро пришлют за тобой и царевичем пышную свиту.

– О, добрый вестник, ты достоин высокой награды! Возьми пока что дюжину золотых хардамов и этот перстень.

Цул Гат принял сказанный дар и простерся в ногах царевны со словами благодарности.

– Ты еще не был у царевича? Значит, он все еще ничего не знает! – в волнении проговорила она. – Я сама сообщу ему радостную весть. И это, быть может, придаст ему сил в предстоящем поединке.

– Постой, царевна! Я должен вручить тебе вместе с поздравлением и словами отеческой ласки одну вещицу, залог грядущей щедрости Цфанк Шана.

– Ну что там еще? Вручай поживее! – воскликнула Шан Цот, которой не терпелось обрадовать царевича.

Мнимый евнух извлек на свет и поднял на ладони тончайшей работы браслет из белого золота, сверкавший тегаридами и клакталами. Но как только царевна протянула руку, чтобы взять прелестный подарок, Цул Гат мягко отвел ладонь и вкрадчиво проговорил:

– Великий царь повелел мне собственноручно украсить этим браслетом твое левое запястье, о дивноокая. И нет для меня лучшей награды за все тяготы долгого пути!

– Изволь! – сказала царевна и, гордо выпрямившись, протянула левую руку.

Цул Гат раскрыл браслет незаметным движением и ловко защелкнул его на запястье Шан Цот.

– Вот и все, с церемониями покончено, – негромко и высокомерно сказал он обычным своим голосом. – Ты слышишь меня?

– Да, я слышу тебя, господин. И готова исполнять твою волю, – произнесла царевна, не отрывая от Цул Гата зачарованного взгляда.

– Я доволен тобой. Пока повелеваю только одно – объявить, что желаешь любоваться поединком в одиночестве с каменного балкона Главной башни. Я найду тебя там.

И Цул Гат исчез так же стремительно и неприметно, как явился.

***

Солнце клонилось к закату, когда в крепости, наконец, было возвещено о начале поединка. Гоц Фур уже приготовился надеть шлем, как вдруг, словно из-под земли, вырос перед ним его загадочный советник.

– Наконец-то, – проворчал Гоц Фур, – где это вздумал ты пропадать именно в то время, когда я особенно в тебе нуждаюсь?

– Где бы я ни пропадал, господин, ты все же не можешь не признать, что до сих пор, как и теперь, я всегда вовремя появлялся рядом.

– Признаю. И надеюсь, что ты вовремя исполнишь мое распоряжение в том случае, если исход поединка будет неблагоприятным для меня.

– Поединок закончится твоей победой. Или, во всяком случае, не закончится твоим поражением.

– Откуда это известно?

– Тебе ни к чему знать, откуда. И все же ради того, чтобы поддержать твою уверенность, открою тебе одну тайну. Ты думаешь сражаться со слепым воином, но это не так. У царевича есть глаза, по крайней мере, пока он ведет сражение. Эти глаза на крыльях парят у него над головой.

– Ты говоришь о его крылатом спутнике? Я слышал, он – последний из форлов, а имя его – Кин Лакк.

– Вот-вот, негодный Кин Лакк! На этом форле – заклятие. Ни могущественный дварт, ни простой агар не в силах ему повредить и заставить умолкнуть его свирель, повинуясь которой Ур Фта делается непобедимым в любом бою.

– Мы еще посмотрим, так ли это. И пускай однорукий свирельщик подыгрывает ему сколько угодно. Меня такими ухищрениями не испугаешь.

– Я говорю с тобой от имени всесильного дварта Ра Она, Гоц Фур, и должен сказать, что ты непроходимо глуп.

Гоц Фур вздрогнул, но молча проглотил оскорбление, понимая, что тягаться с Ра Оном действительно было бы глупо. А Цул Гат продолжал, не моргнув глазом.

– Ты глуп и быть бы тебе непременно убитым. Ур Фта – великий воин, тебе не чета. Но благодари всесильного дварта. Он отыскал в заклятии брешь. Кин Лакку можно повредить, но только при помощи женской руки.

– Благодарю, и надеюсь вслед за обвинением в недостатке ума не последует новое оскорбление и ты не станешь называть женской вот эту руку!

С последними словами Гоц Фур молниеносным движением воистину не женской руки стиснул советнику горло, да так, что тот только взмахнул руками и беспомощно захрипел. Не отпуская его ни на лум и лишь слегка ослабив стальную хватку, Гоц Фур немедленно проговорил:

– Мое последнее распоряжение касается именно женщин, точнее – одной из них, по имени Шан Цот. Независимо от исхода поединка, эта вероломная тварь должна умереть, и ты позаботишься об этом.

– Клянусь когтями Ра Она! – прохрипел советник, глотнул воздуха, почувствовав, что наконец свободен, и добавил, отскочив на безопасное расстояние: – В этом его желание не расходится с твоим и мне не трудно услужить двум господам сразу, хотя, повторяю, один из них не обременен избытком ума.

Его последние слова заглушил гром большого данадзона, а вслед за ним послышалось затейливое гудение бьол. Гоц Фур надел шлем и, шагнув с дощатого помоста, взгромоздился на своего гаварда, черного как застывшая смола мубигала. Он поправил доспехи, меч и кинжал, с грохотом опустил забрало и принял от оруженосцев червленый щит и длинное видрабовое копье со стальным наконечником в виде серебристого рузиава с растопыренными жабрами.

На другом конце огороженной части Главной площади верхом на пепельно-сером гаварде показался Ур Фта. Щелкнув застежкой своего зеркального шлема, он также принял копье и щит.

Данадзон прогремел во второй и в третий раз, оповещая таким образом о начале смертного поединка – и соперники, пришпорив гавардов, помчались враг врагу навстречь с копьями наперевес. И как ты уже догадался, керпитах в трех-четырех над головою царевича рассекал воздух крыльями и звуком своей свирели отважный Кин Лакк.

В этот лум за спиною царевны Шан Цот, безучастно следившей за ходом поединка, вырос советник Цул Гат.

– Ты слышишь меня? – спросил он негромко, оставаясь в тени.

Царевна ответила утвердительно.

– Хорошо, а теперь возьми-ка вот это и держи покрепче.

Царевна подчинилась и равнодушно оглядела оказавшийся в ее руках небольшой самострел на боевом взводе, заряженный желтой стрелой с округлым опереньем и наконечником крэх отменной закалки.

– Что делать мне с этим? – спокойно спросила она.

– Подчиняйся браслету, он сделает все за тебя.

Царевна вздрогнула, лицо ее вовсе окаменело, в глазах сверкнули синеватые искры. Ее руки вдруг сделались твердыми и сильными. Она вскинула самострел и прицелилась не хуже самого ловкого и опытного стрелка.

Тем временем царевич успел выбить Гоц Фура из седла, разбив ему щит и порвав на боку кольчугу, натянул уздечку, соскочил на землю и отбросил копье и щит. Вращая триострым цохлараном, сверкающим в лучах заходящего солнца и гудящим подобно целому рою белобрюхих этролзов, он двинулся к своему сопернику точно по направлению, подсказанному свирелью. Гоц Фур с трудом поднялся, вскинул забрало и отбросил повисшие на левой руке обломки щита. Выставив меч и кинжал и пошатываясь, он шагнул навстречь Ур Фте и, по счастливой случайности отбив первый удар, с ужасом увидел в зеркальном шлеме отражение своего искаженного злобой лица.

И тогда случилось то, чего нельзя было предотвратить. Но если бы мог, признайся, не остановил бы ты разве в полете стрелу несчастной судьбы? Уж верно, ты скажешь: «Охотно». Оттого-то и не был ты никогда в Галагаре и не стоял рядом, когда царевна, подвластная чарам проклятого браслета, пустила стрелу точно в сердце Кин Лакку. Свирель его внезапно умолкла, захлебнулась последняя трель, и последний из племени форлов камнем рухнул на землю.

Царевич вздрогнул и замер на несколько лумов, потрясенный неумолимостью, с которой его обступила тьма тишины. Как вдруг эту тишину разрезал тяжелый свистящий звук, и Ур Фта не успел отклониться. Удар пришелся в плечо, близко к основанию шеи, рана была чересчур глубока, и кость ему крепко задело. Царевич упал вперед лицом, истекая кровью, и сознание покинуло его.

Меж тем, царевна опустила самострел и снова спросила, не поворачивая лица:

– Не будет ли иных повелений?

– Будет. Единственное и последнее, – твердо сказал советник и поманил ее в тень. Царевна покорно приблизилась, и Цул Гат, прибрав самострел, уставившись ей в лицо, провел по нему потной ладонью. – Повелеваю тебе умереть.

– Какою смертью? – только и вымолвила царевна, и голос ее даже не дрогнул.

– Я помогу тебе, – прошептал Цул Гат, вынул из ножен прямой кинжал, острый как лист видраба и, схватив царевну за волосы, быстрым движением перерезал ей горло. Затем, отерев рукавом лицо, забрызганное теплой кровью, он снял с запястья мертвой красавицы ужасный браслет, усмехнулся и стремительно скрылся, скользнув мимо усердной стражи и прочных запоров.

О печальных событиях этого дня были еще сложены такие строки:

 
Рухнул на землю последний из племени форлов,
И в крови захлебнулась свирели последняя трель.
Ранен Ур Фта, и во мрак отступила надежда
Вместе с душою прекрасной царевны Шан Цот.
 

***

Царевич пришел в себя глубокой ночью. Он едва шевельнулся – и нестерпимая боль пронзила плечо. Кто-то удержал его и прижал к воспаленному лбу прохладную сухую ладонь.

– Знаю, царевич, тебе теперь нелегко, но времени остается чересчур мало.

Ур Фта с трудом разобрал эти слова сквозь медленный гром, наполнявший голову, и узнал голос произнесшего их. То был комендант Дац Дар, и он продолжал говорить.

– Скажи или дай знак, можешь ты хотя бы слушать и разуметь?

– Могу… и говорить, – чуть слышно произнес царевич.

– Твой крылатый друг мертв, убит из самострела. Меткий выстрел, в самое сердце, но кто стрелял – неизвестно.

– Где Шан Цот? – прошептал царевич.

– И ее больше нет. Прости, царевич, беспощадная правда для воина всегда лучше ласковой лжи. А ты – настоящий воин. Царевну нашли с перерезанным горлом.

– Гоц Фур? – вновь шепотом вопросил царевич.

– Нет, не он. Это случилось во время вашего поединка. Я уверен, что кровь царевны на советнике Гоц Фура по имени Цул Гат, который бесследно исчез из крепости. Неудивительно, если он виновен и в смерти Кин Лакка. Но поговорим о тебе, благородный царевич. Ты получил свою рану по причине предательского выстрела. Я сразу уразумел это и, как только ты упал, остановил поединок. Не столько потому, что хотел помочь тебе, – прости и за это, царевич, – сколько из необходимости оградить от бесчестного дела наследника миргальского престола. Ведь если бы Гоц Фур пустил в ход кинжал и оборвал твою жизнь там, на площади, – это было бы не чистой победой, а соучастием в подлом убийстве. Осознав, что именно так и поймут это все свидетели поединка, он в ярости покинул площадь. А я распорядился, чтобы тебе омыли и перевязали рану. Но все-таки Гоц Фуру, кажется, удалось добиться своего и без помощи кинжала.