Текст книги "Только ломаные такты"

2 глава. Возвращение
(1991 год)

Фильм «Берегись автомобиля» начинается со слов о том, что эта невероятная история могла произойти в том числе и в Ростове-на-Дону, помимо других городов. Что ж, вполне может быть. Но одно известно наверняка – такую историю практически невозможно выдумать в своей голове, только если попасть в её круговорот, а может, даже в эпицентр, или банально пересказать чужую. Да, бесспорно, для того времени история похожа на типичную, ту или иную часть вы слышали от кого-то или где-то читали, но она одновременно и личная, а значит уникальная.

В книгах привычным сюжетом было описание возвращения главного героя туда, где он был счастлив, – в то место, где он провёл детство. Но на Виталика это не могло распространяться. Ведь он едет туда, где его никто не ждёт, да и он сам не рад факту возвращения. Здесь нет тех мест, при воспоминании о которых на сердце становилось теплее. Здесь он не бегал босиком по лужам после дождя, здесь нет абсолютно ничего родного его душе. Все рвались на Запад, а он приехал туда, откуда все старались сбежать.

У его отца Алексея возник резонный вопрос: либо посвятить себя сыну, устроившись на легальную работу, либо же гоняться за сладким куском, вкусить его года этак на три и при этом каждый день рисковать своей жизнью. Для него выбор был очевиден. Его комфортный мир резко рухнул, а единственным ориентиром в жизни оставалось отцовское обязательство перед сыном. Понятное дело, что он растерялся, хоть и не подавал виду. Алексею предстояло привыкнуть к ритму гражданской жизни, к городской суете и суматохе, а это будет очень тяжело, особенно если ты приехал из маленького спокойного городка в шумный мегаполис. Но человек – существо, которое адаптируется к любым условиям.

Для него, как для отца, ситуацию усложняло ещё и осознание того, что Виталик уже подросток, а значит, нужно оберегать сына от всяческих соблазнов, которые могут привести его не туда. Нужно не забывать и про то, что Алексею не с кем было разделить свои невзгоды и тяготы быта. Он так и остался в одиночестве, соседка Марина за ним не поехала. Но у него просто не было права на проявление слабости, нужно совладать с этими переменами в жизни. Кроме него, у Виталика никого нет, он может остаться сиротой не дай бог. А что перемены? Кто его знает, какие они будут, что будет дальше, к чему надо быть готовым…

Да, Алексей Самойлов пусть и верил в коммунизм, но не был ярым последователем советской идеологии. Тем не менее он не считал, что упустил в воспитании сына что-то важное, как ему казалось. В отличие от других, он не менял своё мнение на ходу – вчера целуй портреты Ильича, а сегодня уже голосуй за Ельцина, за демократию. Алексей занял скорее выжидательную позицию, место наблюдателя со стороны, не выдвигая гипотез, к чему могут привести происходящие вокруг изменения. Он развил в себе умение прекрасно адаптироваться под необходимые сформировавшиеся запросы в обществе и получать из этого выгоду, памятуя завет Льва Троцкого о том, что победу одержит не самый сильный или умный, а самый гибкий. Это только на первый взгляд такая характеристика Алексея кажется странной. Но люди, знающие его лично, понимают, что Лёша отлично находит контакт практически с любым человеком, невзирая на его характер или «тараканов». Это и помогло Самойлову-старшему обзавестись нужными знакомствами, по цепочке которых он и вышел в вооружённые силы. Смешно и говорить, но в школе Алексею часто пророчили судьбу рецидивиста, который проведёт свой век в стенах тюрьмы.

Итак, и в какое же место переезжают Самойловы? Одиннадцать лет, как здесь не строится коммунизм, который стал считаться утопией. Здешний народ искренне верит: чем скорее распрощаемся с социализмом, тем быстрее заживём как люди! А потому было решено вмиг обесценить и разрушить труды предыдущих поколений, построивших всё то, что имеем сейчас. Но общество ещё не подозревает, что его ожидает в ближайшем будущем и какую цену придётся заплатить за такую веру: страна исчезнет, придут нищета, криминал, смерть, эмиграция и безденежье. Но давайте вернёмся к истории наших героев.

1

Вот-вот семья Самойловых прибудет на место назначения. За окнами сплошной сотканной тканью легла умытая утренней росой степная местность. Проезжая по железнодорожному мосту, Виталик обратил внимание на две каменные опоры посреди реки Дон, являющиеся остатками когда-то действующего железнодорожного моста, построенного ростовскими купцами по проекту американского инженера. Отец, заприметив интерес сына к конструкции, рассказал ему о том, что мост, по которому они сейчас едут, соединяет Европу и Азию, но самое интересное происходит, когда к мосту подходит очередь из крупных судов: ферма моста ползёт вверх между двумя подъёмными башнями. Услышав лязг колёс, отец встал, а вместе с ним и Виталик. Приехав на пятый путь вместо первого, Алексей был неприятно удивлён:

– Чёрт, придётся через второй этаж идти. Давай сразу к лестнице.

С семьёй Самойловых на вокзале Ростов-Главный вышли ещё несколько офицеров и прапорщиков; Алексей заранее попрощался с каждым из них, после чего вместе с Виталиком взял вещи, что были с ними, остальные им должны будут доставить по их домашнему адресу прописки, и поспешил покинуть вагон, ведь поезд проходящий, а значит, остановка всего 5 минут, нужно торопиться. Виталик огляделся: судя по лужам в ямах сухого асфальта, недавно в городе был дождь, но тем не менее сейчас было солнечно и жарковато, даже пришлось расстегнуть олимпийку. «Повезло же нам попасть в момент бабьего лета», – подытожил Алексей. Большего Виталик не успел разглядеть, нужно догонять отца. Перроны показались такими длинными, что сразу в голову пришла мысль о геометрических лучах – таких же бесконечных. Кто-то решил срезать свой маршрут и уже перебегал через железнодорожные пути, присоединяясь к прибывшим пассажирам последних вагонов других поездов, которые исчезали за дверями жёлтого двухэтажного здания. За ним скрывался открытый переход, которым пользовались те, кто хотел избежать сутолоки у центрального прохода на Главный железнодорожный вокзал. Тем временем Виталик уже шёл по навесному мосту, причём настолько быстро, что не успевал оглядеться и даже потерял из виду всех соседей по вагону, с которыми он сюда приехал. Теперь каждый сам за себя. И снова он спускается на перрон. И вот он уже в здании вокзала.

Оказавшись внутри, люди перемещались по залу ожидания, лишь замирая и поднимая головы в момент объявления о прибытии и отправке поездов. Внутри вокзал был грязным, неуютным, равнодушным к тем, кто отбывает и прибывает. Пройдя по второму этажу к лестнице, ведущей вниз, Виталик обратил внимание на горельеф справа с голым по пояс казаком, сидящим на бочке, с ружьём в одной руке и то ли трубкой, то ли чаркой в другой. Отец и толпа подгоняли его быстрее покинуть здание вокзала. Возле табло расписания поездов технический персонал, стоя на рабочей люльке, монтировал новое время отправления поездов со станции Ростов-Главный СКЖД. Тут перед Виталиком мелькнули сотрудники милиции, спешащие спасать девушку, к животу которой приставил пистолет уроженец Чечено-Ингушетии, увидевший впервые в своей жизни на запястье часы «Чайка» и предсказуемо пожелавший забрать их себе.

Наконец Виталик с отцом выбрались из здания вокзала. На выходе из него висел выцветший плакат, жизнерадостно гласивший: «Пусть крепнет и процветает наша великая советская Родина – оплот мира, демократии и социализма!». Вот только увиденное вокруг сильно разнилось с этим лозунгом. Виталик уже увидел результаты введённой народу инъекции перестройки, причём в низменных её проявлениях, романтику «уезда за границу» с концами и ненавистью к своей стране. Все вокруг ходят в варёных джинсах и куртках, прямо как из писем Ванька, часто плюют на асфальт и флегматично поглядывают вокруг. Много кто ходит короткостриженым в стиле «бокс» или «полубокс», как будто только вернулся из армии или тюрьмы. Много ларьков с надписями на смеси английского с суржиком; газеты с практически обнажёнными женщинами: «change of wind» принёс и сюда эротику Запада; базарная брань да ругань, которой не слышал ранее. Куда смотрит милиция? Новые запахи – жареные пирожки вперемешку с табаком, мочой и выхлопными газами.

Да, вот она, из ряда вон выходящая советская действительность, отличная от того, что вещали по телевизору и печатали в колонках газет. Виталик предполагал, что будет что-то подобное, но не настолько же. В СССР шла своя холодная война, только гражданская, как в одноимённой песне Игоря Талькова. Это всё олицетворяет неизбежные перемены, чьи шестерёнки уже неустанно начали своё движение. Тут следует сразу оговориться, что на фоне происходящего в отдельно взятом городе вы вполне способны судить и полностью о стране, если, конечно, этот город не Москва или вернувшийся к первоначальному названию Санкт-Петербург.

Через пару сотен метров, у здания автовокзала, где по совместительству были остановки общественного транспорта, картина не сильно изменилась: бойкая торговля цыганок украшениями, внешне напоминающими ювелирные, то есть золотые, но на самом деле из «кастрюльного» золота, сваренного из самоваров; толпа зевак, ожидающих своего рейса автобуса, а в центре игра в напёрстки. Вот три стаканчика, вот поролоновый мячик. Ряженые ребята в толпе с крупными ставками и выигрышами, отчего у других зажигается азарт тоже попробовать. Крепкого телосложения ведущий созывал сладкими частушками:

– Не уверен – не играй, а уверен – не зевай!

Виталик засмотрелся, пытаясь уловить манипуляции рукастых фокусников и, параллельно, наблюдая за отчаянием, страстью, победным куражом и горечью поражения – и всё это за несколько минут. Но тут отец схватил его за руку, резко одёргивая:

– Уйди, обманут, игра для лопухов.

– Я просто смотрю, пап.

– Я сказал, отойди отсюда! – встретившись взглядами со стоящими рядом крепкими молодцами вокруг ведущего, настаивал на своём Алексей.

Пришлось послушаться. Только они отошли на приличное расстояние, как послышался крик очередного простака, который осознал, что его обманули, но ведущий сумел улизнуть и был таков! Обычаи, царившие на донской земле, вызвали у Виталика неизгладимое впечатление.

Вернувшись обратно к зданию с надписью «вокзал» и большими часами, Алексей увидел человек шесть с детьми в очереди возле стоянки такси и суетящегося контролёра-диспетчера таксопарка. Осознав, что тут они потеряют много времени впустую, семья Самойловых прошла чуть поодаль к другим машинам с шашечками и зелёными фонариками. К другим, потому что правила проезда здесь абсолютно иные, а самих водителей в народе называли «бомбилами». Поиск таксиста с адекватным ценником тоже занял некоторое время:

– Нам до Чкаловского надо, дружище.

– Та без бэ, сорок рублей, и погнали.

– Ты чё, с дуба рухнул, какие сорок рублей, за что?!

– А вы чё, местные?

– Ну да.

– А, не, мы работаем только с иногородними.

Возвратившись через подземный переход к автовокзалу, Алексей повторил попытку:

– Сколько до Днепровского?

– Четвертак.

– Да вы чё, я билет на поезд леваком за столько покупал из Вильнюса до Харькова.

– Не моя проблема.

Алексей поёжился – ничего в Ростове не изменилось. Но тем не менее он смог настоять на своём и уговорить шофёра немного снизить цену. Алексей знал, что в этом городе всегда можно к любому найти подход, был бы язык подвешен. Слабое утешение, но всё же. Когда они уже были в такси и конница под капотом понесла их по городу, Виталик увидел, что рядом с парковкой группа военных жестикулирует и кричит, выясняя что-то у милиционеров. Что-то произошло, это точно. Из приоткрытого окна до него донёсся крик: «Высадили нас в чистом поле считай, куда нам теперь идти жить?» Как окажется потом, много кому не дали ни жилья, ни денег, ничего после их возвращения на родину. Государство совсем не позаботилось о своих сыновьях – не то что квартирами не обеспечило, даже казарм не было для расселения.

– А ну закрой окно, тебя ж продует.

Город вокруг Виталика начал двигаться. Замелькали остановки, где стояли стенды с развёрнутыми листами газет со свежими и не очень новостями. Солнечные блики, играющие на окнах зданий, слепили, словно вспышки фотоаппарата. Вместо восточногерманских «трабантов» с «вартбургами» по дорогам проносились советские «копейки», «запорожцы», «шестёрки».

Таксист оказался говорливым мужчиной и стал взахлёб рассказывать Алексею про своё горе:

– Взял заказ на Западном, на Стачках, подъехал к общаге на Зорге, меня избили трое чурок за отказ платить, прямо на глазах у прохожих. Где это доблестное казачьё, которое только и делает, что балаболит да устраивает показы мод, навешивая на себя медальки?

– Какой ужас… По молодости помню, у нас максимум один армянин или кореец был в классе, если не во всей школе, – Алексей не очень хотел поддерживать разговор, да ещё и на такую тему, но всё же пришлось изобразить заинтересованность.

Но таксист понял, что попутчики не расположены к беседе, а потому остаток пути в салоне машины было тихо. На подъёме от вокзала по улице Энгельса отец указал пальцем Виталику на два дома с башнями на крышах, назвав их западными воротами города. Виталик, опёршись головой о боковое стекло, глазами равнодушно провожал проносящиеся мимо здания, устав их рассматривать. Ему Ростов показался тогда большой страной, а его районы – целыми городами. После продолжительного проживания в другом государстве тебя неизбежно ожидает период акклиматизации, зачастую болезнетворного характера. К жизни в таком городе, как Ростов-на-Дону, Виталик подготовлен не был. В Германии все знали друг друга в лицо, а здесь, может, и те же русские, но они не знакомы Виталику. Никто не улыбнётся, не скажет: «Здарова, Веталь», не пожмёт руку, не предложит сбегать на речку Верру. И если, начав жить на новом месте, вы пьёте другую воду и едите другую пищу, то тут всё понятно, это не так сложно принять. А вот принять одновременно развал детства и его резкий уход в небытие не так-то просто, как может показаться на первый взгляд. Ещё сложнее принять бытие другого мира, в котором ты не жил. Квартира в Германии со вкусным запахом приготовленной тётей Мариной еды, отцовским одеколоном, сундуком с игрушками, видом из окна – это всё теперь казалось ненастоящим. Поток мыслей прервал отец:

– Всё, выходим, приехали.

Итак, семья Самойловых пожаловала в родные пенаты – в Чкаловский посёлок. Как только ни коверкали местные его название, обзывая то Чихаловским, то Чукаловским. Стоит отметить, что у ростовчан эта часть Первомайского района пользовалась весьма определённой известностью. А какой именно и почему, Виталику предстояло узнать чуть позже.

– Вот здесь, сын, и начнётся новая глава нашей жизни. Теперь всё будет не так, как прежде. Ничего, прорвёмся. Для начала я устроюсь на работу, есть некоторые соображения по этому поводу, ну а в придачу тебя в школу пристроим.

В папиных глазах Виталик прочитал попытку успокоить скорее себя, нежели его. Никогда ранее сын не видел отца таким растерянным. Понятное дело, когда папа был прапорщиком Советской армии, он имел почёт и уважение. А здесь всё с нуля начинать – рядовым специалистом, если ещё возьмут на работу. Внутри Алексея продолжался ожесточённый поединок по принятию новой действительности. Приблизившись ко входной двери в подъезд, Виталик лицезрел два слова с неизбежной буквой «х», а также заметил, что здесь нет никаких электрозамков и любой желающий мог зайти вовнутрь. На окнах первых этажей повсеместно поставлены железные решётки, за которыми стояли кастрюли с едой. Неужели здесь не так спокойно, как в Германии? Их почтовый ящик представлял собой жалкое зрелище: дверца отсутствовала, а внутри была нарисована мишень. Поднимаясь по лестнице до четвёртого этажа, Виталик был обескуражен увиденным: «Неужели им так нравится жить в грязи? Это же их дом! Зачем исписывать стены матом, обжигать побеленные потолки, мусорить? Что за безобразие, где порядок? Где чувство ответственности? Неужели всем и правда пофиг?» А вот и заветная дверь с цифрой 12. Алексей сунул ключ, придавил коленкой дверь и сделал оборот.

– Вот, пожалуйста, в нашем распоряжении целая трёхкомнатная квартира!

– Ого!

– Бабушка была орденоносцем, и на предприятии ей выдали её через три года работы, а так нам не положен такой метраж.

Первым, что предстало перед Самойловыми, когда они перешагнули через порог, было зеркало на низкой тумбе с двумя зеркальными створками, или проще – трюмо. Отец, проведя пальцем по слою пыли на чёрном счётчике электроэнергии, включил его, после чего оттуда что-то выпало. Отец наклонился, подняв кусочек какой-то плёнки, и улыбнулся: «Твой дед хитрил, чтобы мотало медленнее». Торопливо разувшись и бросив сумки на пол, Виталик открыл закрытую деревянную дверь белого цвета со вставленным по центру стеклом и оказался в зале. Стены были завешаны коврами из плюша с геометрическим орнаментом, на свободной от ковров поверхности проглядывали советские бумажные обои с цветочным узором. Присев в одно из кресел с деревянными подлокотниками, Виталик блуждал взглядом по комнате: светильник на ножке с массивным абажуром, бакелитовый телефонный аппарат с диском, глубокая хрустальная ладья, на дне которой лежали закоченелые конфеты. Повернув голову налево, он наткнулся на накрытый кружевной салфеткой телевизор, возвышающийся, словно квартирный алтарь.

– А это ещё зачем? – с заинтересованным видом спросил Виталик.

– Чтобы кинескоп не выгорал, – ответил отец, не отрывая взгляд от содержимого сумки.

Возле телевизора лежали пассатижи. Вот они у Виталика вопросов уже не вызывали.

– Телик надо будет выкинуть, уже давно техника шагнула вперёд. А пассатижи оставим, – пробормотал отец.

Справа от телевизора стояла радиола – похожий на комод ящик с ножками, содержащий в себе радиоприёмник вкупе с проигрывателем для винила. Впрочем, интерес она представляла своей способностью улавливать разнообразные радиочастоты, в том числе и те, на которых шли иностранные передачи, вплоть до «Голоса Америки». Виталик поднялся с кресла и прошёлся по лежащему на полу паласу к двери, ведущей на балкон. За узорчатыми плотными занавесками было спрятаны несколько горшков с цветами, которые уже засохли.

– Бабушка любила цветы. Но увы, что уж тут теперь… – оборвав себя на полуслове, отец закрыл подоконник тюлем.

Виталик обернулся. В углу висели зелёного цвета длинные занавески, закрывавшие вход в кладовку. На дверной облицовке остались метки-полоски с подписью «Виталик, 6 лет». Подойдя вплотную к стене, парень понял, насколько вырос. Он прошёл дальше, в ещё одну комнату. Здесь было поинтереснее: за стеклом туго открывающегося серванта, как на витрине, стояли вещи, олицетворявшие историю рода Самойловых. Внимания заслуживали тарелки со свастикой национал-социалистов. Отец взял в руки одну из таких и сказал: «Бабушка рассказывала, что, когда Ростов был взят немцами во второй раз, у них в доме на Берберовке жил немецкий офицер, от него они, собственно говоря, и остались, а ещё про то, как ели горький хлеб из травы».

В хрустальных вазах хранились фотографии родственников, которых Виталик никогда не видел; стоял конверт, в котором лежали его стриженные волосы и карточка, которую привязали на его кроватку в роддоме после появления на свет. На стеллажах шкафа толпились пыльные кипы журналов со знакомыми с детства названиями: «Огонёк», «Ровесник», «Юность», «Мурзилка», «Юный техник». Собрания сочинений писателей, энциклопедии, разноцветные корешки подписных изданий – всё это книжное разнообразие демонстрировало в советское время достаток и свидетельствовало, что хозяин коллекции был в состоянии что-то «достать». В книжных магазинах проще всего было купить только никому не нужные брошюры с решениями съездов и пленумов ЦК КПСС.

– Это брата библиотека, твоего дяди. Помню, как он ездил в «Интурист» на Энгельса за западными газетами, французских и итальянских коммунистов почитывал. Брат очень любил читать, по полчаса сидел в туалете с сигаретами и книгами.

– А где он сейчас?

– В Ростове живёт, но мы не общаемся с ним. Так уж вышло.

Виталик слушал рассказы отца о своих родственниках, но не мог вспомнить ни бабушку, ни дядю. Листая страницы какой-то книги, он обнаружил приятную на ощупь фотокарточку тёмного цвета с непонятными белыми фигурами, похожими на лёгкие или череп человека.

– А это что такое?

– О, а я всё никак не мог найти её! Это запись музыки на рентгеновском снимке, такие лежали в кладовых больниц за ненадобностью и скупались у медбратьев. Звук был далёк от идеального, но выбора не было, если твои родители не из партийной верхушки или «ес, ес о бе хе эс».

– Ух ты! – Виталик не понял сарказма отца, уже разглядывая потрёпанную купюру нестандартной формы с незнакомым ему русским языком, где вместо «и» писалось «i», а в окончаниях некоторых слов стоял твёрдый знак.

– Это наша история, наши собственные донские деньги, выпущенные Ростовской конторой Госбанка, когда существовала ещё белая Донская республика, – Алексей направился к выходу из комнаты, позвав с собой сына:

– Пошли на кухню.

Здесь тоже было непривычное для Виталика расположение мебели, шкафов и содержимого в кухонных ящиках, не как в Германии. Но сильного изумления это не произвело – кухня была стандартной по советским меркам: на входе слева стоял холодильник «Сварог» с просроченными лекарствами внутри, за ним раскладывающийся стол прямоугольной формы с двумя табуретками, антресоль, газовая печка коричневого цвета «ТОР Z1470» с духовкой, раковина в углу с выложенной вокруг неё плиткой, над которой на крючках висела вешалка для кухонных принадлежностей, рядом стоял шкафчик. Обои с картинками каких-то чайников, окна с потрескавшейся белой краской, начавшей желтеть от времени или от курения в помещении. Взгляд Виталика застопорился на отрывном календаре, висевшем возле радио, с листком, открытым на дате: 5 мая 1986 года. Именно тогда они переехали в Германию.

– Эх, сколько времени прошло. Теперь он нам не понадобится, – Алексей сорвал календарь и выкинул его в мусорное ведро.

Первым делом Самойловы принялись изучать содержимое полок, на которых красовались в ряд кубические зелёного цвета банки с надписями «крупа», «пшено». Алексеем была обнаружена жёлтая пачка «того самого» индийского чая и даже банка советского кофе, которая сразу полетела в мусорное ведро – после немецкого Fix gold такое даже нюхать не хотелось, не то что пить. Виталику приглянулась пластиковая упаковка синего цвета, похожая на чемоданчик, предназначенная для хранения яиц. Потеряв интерес, он двинулся дальше в сторону санузла, чтобы помыть руки. Дёрнув ближайшую к себе дверь в комнату с пластиковым изображением девочки под душем, он щёлкнул выключателем с чеканной накладкой, комната озарилась светом и… санузел оказался совмещённым. Он был такой же, как и все санузлы советских людей, – стандартно обложенная кафельной плиткой чугунная ванна, на кромке которой лежало хозяйственное мыло, да стиральная машинка-малютка «Дон-1», обмотанная шнуром, в углу. В дверном проёме показалась голова отца, он протянул Виталику брусок ароматного мыла.

Виталик наклонился: под ванной оказалось много спрятанных свёртков. Здесь были и синька, и отбеливатель «Лилия», и хозяйственное мыло, которым мыли не только голову и тело, но и вещи с посудой, и прочая бытовая химия, которую стоило как можно скорее выкинуть. У унитаза вместо туалетной бумаги лежали газетные листы, разрезанные на части.

– Кормили наши родители в ту пору всяких папуасов, а самим задницу нечем было подтереть. Выкидывай это сборище макулатуры и повесь рулон. Пошли, покажу тебе твою комнату, – крикнул отец. Виталик двинулся за ним.

Незаправленная кровать, на стене справа фотография какой-то заснеженной горы, за его спиной старый телевизор, собирающий пыль. В комнате такие же незамысловатые обои с цветочками и ветками нейтрального тона, на них вымпелы; ковёр, красный диван, на подлокотниках которого уже виднелись протёртые дырки. На потолке обои, отдалённо напоминающие небо, комнатная дверь тоже обклеена обоями, но они уже немного ободрались. В углу на полу стоял старенький бобинный магнитофон «Ростов-101» – продукция завода «Прибор», что находился практически через дорогу от нового дома Виталика.

– Ну как?

– Неплохо.

– Мы повыкидываем эту рухлядь и поставим тебе нормальную мебель.

Виталик осознал – и правда дома… Да-а, это, конечно, не немецкие хоромы, но жить можно. Теперь придётся заново обклеивать наклейками новые кровать со шкафом, которые скоро придут в контейнере, и старый холодильник. Ну, ничего, дело поправимое.