Текст книги "Лизавета Синичкина"

Часть шестая. Мурат

I

Вениамин Яковлевич Короленко пилил ножовкой шкаф напополам, чтобы похоронить соседей Виктора и Лиду Петровых.

Пилилось легко. Острые стальные зубья без усилий справлялись с прессованными опилками.

Шкаф стоял у окна в квартире на седьмом этаже десятиэтажного дома. Когда-то это трехкомнатная квартира в самом центре Грозного принадлежала Короленко летчику гражданской авиации. Квартира и сейчас по ордеру принадлежала Короленка, но больше он в ней не жил, а многочисленные личные вещи за тридцать лет нажитые Короленко с женой оставались в квартире. В подвал их было собой не забрать.

Мебель, ковры, посуда, цветной телевизор – все останется в квартире, новым жальцам. Все светлое и счастливое в Грозном куда-то пропало, оказалось проглоченным войной. Как чуда рыба кит глотала на море корабли, а с ними людей и жизни, война расправлялась с самыми слабыми и теми, кому просто не повезло: боец, у которого кончились патроны или ребенок оставшийся без присмотра. Войне все ровно. Люди все пропадали и пропадали, гибли в ее ненасытном огненном грохочущем чреве.

Кто-то показал на окна Петровых на втором этаже и сказал, и что там прячутся милиционеры из отделения первомайского района. Жахнули в квартиру из гранатомета прямо в спальню, где спали пенсионеры. Пожар потушили, милиционеров не нашли. Обгоревшие почерневшие тела супругов Петровых Короленко с женой долго поливали водой, чтобы остыли, и закрывали носы от тошнотворного запаха от паленой человеческой кожи и тканей.

Кладбища не работали. Да них было просто не добраться. Хоронили прямо во дворе, заворачивая трупы в ковры или в самодельных «гробах» в распиленной мебели напополам.

Для чего и зачем спрашивается стоять и уродоваться с ножовкой, если можно было просто, то, что осталось от друзей соседей завернуть в старый поеденный молью палас? Да, но если убило его Короленко, Виктор распилил бы для него свой шкаф и похоронил своего друга как человека. И поэтому Короленко пилил и пилил этот чертовый шкаф, и рука у пожилого летчика все дрожала сильней, а он все пилил и пилил, не останавливаясь пока вдруг ножовка не застряла где-то посередине. Но Короленко не остановился и все продолжал, дергать и дергать за пластмассовую гладкую ручку ножовки.

Короленко кричал и все дергал и дергал пока с опилками и щепками не вырвал ножовку.

Состарившийся заросший пятидесятилетний Короленко каждое утро шел на грозненский центральный рынок и ходил между рядов, где вместо картошки с морковкой лежало оружие автоматы пистолеты – все, что душа пожелает и на что хватит денег. Сразу рядышком и тир в бывшем мясном павильоне. Выбрал оружие, проверил, заплатил. Короленко хотел купить себе пистолет и пристрелить первого кого встретит на своей улице с оружием в руках. Все ровно кого русского или чеченца, летчику было уже наплевать.

Он переехал в Грозный с Ростова молодым пилотом с женой. Платили в Чечне больше, сразу дали квартиру, дачу. Что не работать и не жить, посадил на участке десять сортов винограда, через пять лет, купил Жигули и в отпуск катался с женой и родившемся маленьким колей по стране. И сколько бы Короленко не колесил по стране, казалось ему, что нет красивей города, чем Грозный. Ну что на Кавказе это уж точно. Парки, площади было их столько как негде на Кавказе. Современные жилые микрорайоны, кинотеатры гастрономы – город мечты в сказочной долине среди гор.

Город мечты и счастья летчика Короленко стоял в руинах и горел в огне. Остроконечные почерневшие стены разрушенных домов как клыки страшной пасти торчали повсюду по Грозному на многие километры и больно вонзались в сердца местных жителей знавших свой любимый город другим. Парки, вспаханные гусеницами танков, как открытые раны зияли на задыхающемся в дыму и пожарах Грозном. Редкие дома и улицы были не превращены в руины. Таким чудом оставшиеся целым уголком в городе дом был Короленко, и летчик хотел пистолет, чтобы убить любого, кто приблизиться к его дому, и защитить хоть кусочек хоть песчинку своего прошлого счастья, даже пусть ему продеться умереть.

Прежде до начала войны Короленко профессионального пилота в прямом смысле умаляли остаться. Обещали, чуть ли ни должность министра гражданской авиации. И Короленко остался.

Сын Короленка, Николай продал квартиру, когда ее еще за нее можно было хоть что-то получить, и с женой и ребенком уехал в Ростов к родне. Николай много раз звал отца на родину в Ростов, но Короленко наивно верил в светлую богатую жизнь, которую обещало каждому кто останется и не сбежит из Чечни.

И теперь, когда полный разгром и гибель Грозного были на лицо, Николай, зная чеченский язык, и имея на руках паспорт, где стояло место рождения город Грозный, ехал на машине за отцом. Блок посты, сотни километров горного серпантина, взрывы и автоматные очереди надо было преодолеть Николаю, чтобы добраться до отца с матерью и потом если повезет приехать всем живым обратно в Россию в Ростов. Если повезет! А пока Короленка продолжил пилить проклятый шкаф, ничего больше он не мог сделать для своих мертвых друзей. Да приезда сына примерно оставался день. Один день на войне!

II

Отряд Садыгава третье сутки пробирался к месту боевой задачи. Шли с наступлением темноты до рассвета. Днем укрывались в лесу или в ущельях. Костров не разводили. Ели консервы, пустые банки закапывали в землю. Воду для чая подогревали на примусе.

Всего в отряде было тридцать бойцов. Собой помимо привычных глазу автоматов «Калашникова» несли два тяжелых станковых пулеметов «ДШК», гранатометы и фугас весом двадцать пять килограмм.

Передвигались цепочкой, во время пути не разговаривали. Прежде чем после дневной стоянки выдвинуться на марш посылали вперед двоих разведчиков.

Отряд был многонационален, и если бы только можно было подкрасться к отряду вовремя стоянки, потребовалось бы с десяток переводчиков, чтобы не запутаться в языках и наречьях.

Было в отряде трое талибов с «лепешками» на головах. Смуглый начисто выбритый филиппинец, один беззубый араб, украинец Валентин. Трое наемников из Прибалтики – холодные худощавые двое молодых мужчин и женщина держались от всех особняком и присматривали друг за другом как родные братья с сестрой. Семья таджиков с Дона – отец с двумя сыновьями. И чеченцы.

Так такого постоянного отряда в том виде, в каком он представлял себя на задание, не было. Был поливой командир Кадыр Садыгин когда-то майор воздушно-десантных войск советских вооруженных сил, с кучкой приближенных чеченцев, выступавших под его командованием ни один десяток раз. Профессиональные военные – в основном младший офицерский состав из разных род войск.

Для выполнения диверсий помимо своих людей Садыгав в обязательном порядке набирал еще совсем не обстрелянных в Чечне профессиональных наемников исламистов и «добровольцев» – особенный контингент людей ехавших на войну в Чечню со всех бывших советских мусульманских республик. Обманутые несчастные бескорыстные люди, отдававшие свои жизни во имя «великой цели». Такие как Зарив и его сыновья, которых умело, вводили в заблуждение и прикрывались как щитом в политики и на войне.

Провала боевых операций пре наличие в отряде не проверенных бойцов Садыгин никогда не боялся.

Основная сила Садыгина преданные боевики в количестве примерно пятнадцати человек без труда справлялись с поставленными задачами, всегда реально сопоставимы с их навыками и возможностями. По другому Садыгин бы просто отказался. Один на батальон в Чечне никто не ходил. К примеру, ставилась задача – обстрелять автоколонну, взять пленных, взорвать мост. Закрывать грудью дзот, гореть живьем, взрывать вместе собой врага могли русские, такие как Зарив и их деды в великой отечественной войне. Садыгин и его люди, олицетворяющие семьдесят процентов всех воющих на стороне боевиков, зарабатывали деньги самым простым и известным способом – убийством. А так как геройства и деньги, вещи не совместимые (трудно я вам скажу потратить заработанное, будучи заживо сгоревшим или разорванным на части) героев среди них не было, и быть не могло по этому и задачи ставились выполнимые.

А брали только прибывших наемников и добровольцев, чтобы проверить пополнение в реальных условиях войны и чтобы элементарно заработать на них деньги. Бросая в первые дни их в самое пекло, те не редко погибали, и платить наемникам особо не приходилось. Ни так если бы они, окапавшись в лесу или засев в горах помимо денег за каждого убитого бойца противника, требовали условленную месячную зарплату (от 3—5 тысяч долларов США в зависимости от места дисклокации).

Помимо всего деньги платились за выполнение диверсий, на которых и специализировались Садыгин и его люди. Даже если операции проваливалась, деньги все ровно платили. Сама попытка совершение диверсии – так сказать заявление о себе огнем считалось успешным выполнением операции. А так как наемники гибли на первом задание, положенные им деньги Садыгин делил между своих людей, тем самым от операции, к операции завоевывая авторитет, сряди и без того преданных ему чеченцев.

Оставшиеся в живых наемники со стороны после выполнения операции окалывались от Садыгина. Бывший майор никому не доверял кроме чеченцев и главное с такой отлаженной системой дела карман самого Садыгина мог всегда пополниться намного больше запланированного, ни настолько, если бы отряд состоял полностью из чеченцев.

Деньги убитых чеченцев передавались их семье вплоть до дальних родственников, в отличие от наемников со стороны, чьи деньги чеченцы, не колеблясь, присваивали себе.

Все в отряде в зависимости от страны разговаривали на родном языке. Чеченцы с чеченцами на чеченском. Талибы друг с другом на афганском, и так далее. Если надо было что-то обсудить по текущей поставленной боевой задачи или просто, что не будь, требовалось в быту приходили на русский. Все сравнительно сносно объяснялись на русском, кто не говорил, все ровно все понимал. Именно русский язык, на войне в Чечне был международным, а ни какой другой.

Приближалось утро, и Отряд Садыгина сошел с горной тропы и укрылся в галереи не глубоких пещер.

Маршрут до места назначения был так распланирован что по окончанию каждого ночного марша (7—8 часов), стоянка приходилась на местность с тем или иным природным укрытием глубокий овраг, лесная чаща или пещеры. Такие вот «перевалочные базы» где отряд укрывался от посторонних глаз и собирался с силами до следующего марша.

Пещеры, в которые отряд пришел на третье сутки, была запланирована последняя контрольная стоянка перед выходом на место проведения операции.

Те пещеры представляли собой мрачные холодные сырые «комнаты и коридоры», где только можно было стоять, и если вдумалось бы поднять руку, она непременно уперлась бы в кривой каменный потолок. Таких пещер много в горной местности Чечни. Хоть к справедливости сказать на Кавказе нет ни одной друг на друга похожей пещеры. Пещеры и горы как люди все разные и если похожи только на первый взгляд.

Зарив за двадцать лет проведенных в России юношей покинув кишлак, забыл, что такое долгие горные переходы, перепады температур, когда в дневное время у подножья гор +20, а ночью в горох температура может опуститься до нуля. Забыл что такое камнепад, когда камушек, задетый нагой полетит по склону, заденет еще один камень, а тот другой и еще и еще и вот уже сотня камней полетит со скалы, и может тем самым поставить крест на невыполнение всей операции. Но если Зарив только забыл и пускай с медлительностью черепахи, но в сеже постепенно начинал привыкать, припоминая забытые ощущения и на третье сутки марша более или мене адоптировался то Мурат с Коримом прожившие всю жизнь на равнине были доведены до края потери физических сил. И если бы ночные стоянки они бы уже давно попадали без сил.

Юноши были оглушены громом горных рек «ослеплены» светом, который в горах намного ярче, чем в деревне или в любом городе на Дону.

Отвесные скалы, словно неприступные стены древних крепостей, окружали Карима с Муратом. То они шли как будто по бескрайним каменным равнинам, словно кто на пути братьев разбросал тысячи тон крупного щебня, засеяв местную землю «каменным зерном». То замирали, встречая переходной веревочный мост ширенной не больше метра по которому надо было идти по одному в крайнем случаи вдвоем. Ниточками казались братьям такие мосты, что словно болтались на поясе местных богов гор великанов, которые только если бы повелели, ветер сорвал бы веревочный мост и запустил бы вместе с путником в пропасть на самое дно. И если бы не стремительный изматывающий ритм марша и главное его итог, лучшей экскурсии на Кавказ можно было бы и не мечтать. Но не был это турпоход.

Старший из сыновей Зарива восемнадцатилетний Карим дыша в затылок то брату с отцом, то худому беззубому арабу, то афганцам, выкуривавшим на стоянках по горсти гашиша, сотню раз натыкался на один и тот же вопрос. Может ли быть что-нибудь общие между ними всеми, если они все, по-сути, преследуют разные цели?

С одной стороны Карим убеждал себя, что его вопрос глупый и правда лежит на поверхности. Вод же она, «правда». Столько много о ней говорил Зарив смущающемуся Кариму. Что, мол, связь между ними огромная. Между юношей Каримом и беззубым арабом. «Аллах связал нас всех вместе, чтобы карать неверных попирающих священную землю братьев мусульман», – говорил отец Кариму.

Карим вроде бы соглашался, но смотрел светло-русых холодных наемников из Прибалтики и спотыкался в мыслях натыкаясь на противоречия. Придумывал причину, что враг моего врага мой друг. Но такая «помощь» оплачиваемая немалыми деньгами вновь начинала запутывать и сбивать с толку Карима.

Однажды потихоньку от всех Карим спросил у отца:

– Вот если этому беззубому арабу и филиппинцу (не говоря уже о прибалтийцах) не заплатили бы ни копейки, ни цента были бы они здесь вместе с нами?

Зарив ударил сына по лицу:

– Ставить под сомнения промысел Аллаха! – закричал Зарив и запретил даже думать сыну о подобных вещах ни то, чтобы спрашивать.

Карим стерпел, но подчищена отца только сильней заколебала мысли. Карим больше ничего не спрашивал, но чем дольше он находился в отряде, тем больше вопросов и сомнений возникала у молодого человека.

Когда мусульмане совершали намаз, украинец Валентин что-нибудь непочтительно живал. А эта женщина! В любое другое время беззубый араб забил бы ее камнями за то, что она смеялась и отпускала похабные шуточки в присутствии мужчин.

«Но может так и надо на войне, а он ничего не понимает?» – мучился Карим и в мыслях просил у Аллаха стойкости. Закрывал глаза и засыпал, но, проснувшись, снова и снова, натыкался на те же вопросы, что не давали покоя прежде.

Больше всего Карим не как не мог понять, зачем они, куда-то все идут и идут, когда врага на каждом шагу в Гудермесе и Грозном везде, а они все ровно, что змеи бесшумно движутся под покровом темноты, чтобы выскочить и жалить в спину исподтишка.

«Разве Аллах, желает, чтобы его сыновья поступали как трусы?! – восклицал Карим в сердце и в ужасе смотрел тогда в пещерах на младшего брата готового хоть сейчас броситься в бой. Омар, как тот сын полка в пятнадцать лет попав на войну в «геройский» отряд не мог представить большого счастья. И все ему вокруг подыгрывали, только укрепляя в страшном заблужденье.

Садыгав подарил ребенку пистолет и говорил, как пользоваться оружием.

«Держи руку ровно, учил Садыгав, – не сгибай в локте. Пистолет должен быть продолжение руки. Вот так, так. Целься в живот, если не уверен, что попадешь в голову».

Зарив радовался за расположения командира и говорил старшему сыну Кариму, чтобы брал пример с брата. А Карим не мог понять, почему нельзя с начало попробовать договориться. Почему надо целиться в живот, если не уверен, что попадешь в голову?!

«Разве нельзя выстрелить в ногу? – думал Карим. Можно ранить в руку и дать человеку шанс опомниться понять и уйти»

«Нет, стреляй в живот, если не уверен, что попадешь в голову, – продолжал Садыган обучать своему кровавому ремеслу ребенка. – Не жалей патронов. Шанс выжить, если ты выпустишь во врага всю обойму, минимален и напротив твоя жадность может сыграть с тобой злую шутку и стоить тебе жизни. Стреляй до конца, что жалеть, всегда можно перезарядить. Русские для своих сделали много патронов, на каждого русского хватит!»

И талибы смеялись и рассказывали, как во время войны с русскими в Афганистане они у русских солдат за вещи и гашиш выменивали патроны, а потом же их собственными патронами отправляли их гореть в ад. Как старик отец одного из талибов выменял у одного русского солдата на шелковый халат десять патронов, а потом, подкараулив патруль, и прежде чем русские закидали старика гранатами, пустил пулю в сердце одной из русских собак. Но непросто убил первого встречного солдата, а боевого товарища того самого солдата, чьи были патроны.

«Сначала отец, – рассказывал сын „героя“ – хотел убить того самого солдата чьи были патроны, но потом решил убить его друга так как это будет коварней и приятней Аллаху.»

Все смеялись и не верили и сквозь смех спрашивали: Если русские закидали старика гранатами как он смог рассказать про обмен?

Он злился, что ему не верили, и говорил, что отец выжил, что после как выстрелил по русским, старик отец спрятался в глубокую яму подполом. А русские и не проверяли, остался тот жив или нет, убежав как собаки с поджатыми хвостами. Но после рассказа о погребе отряд разразился еще большим смехом. И тогда в конец разозлившись, что ему не верят, показывал какой-то боевой не стреляный патрон от автомата с выцарапанным на пули православным крестом. И говорил, что это один из тех самых десяти патронов, что много лет назад выменял его старик отец, и что теперь он выполнит наказ отца и убьет русского его же собственной пулей.

Но на этот раз уже разозлился коренастый бородач Садыгав.

– Хватит болтать, – сквозь зубы процедил командир. Если решил убить, возьми и убей и не придумай для этого сказок.

И Садыгав приказывал отставить смех и еще раз обсуждал поэтапный план боевой операции. Но Карим не слыша не одного слова командира прибывая в каком-то оцепененье от мысли, что если бы он выменял какую-нибудь вещь на патроны, а потом его же «собственными пулями» убили бы брата или отца.

– Колонна с милиционерами, – рассказывал Садыгав, – в десять часов утра по Москве (плюс, мину пятнадцать минут) должна преодолеть сороковой километр. Колону ведет десант – два бронетранспортера внутри колонны. В голове колонны автобус с медикаментами. Если подорвать автобус впереди колоны, БТР без усилий столкнет его с дороги и освободит путь. На это собственно они и рассчитывают, ставя легкий, бесполезный автобус в голове колоны, если колонна нарвется на мины. Управляемого заряда на этом участке дороги они не ждут. И это наш козырь! С помощью фугаса мы подрываем первый БТР и останавливаем колонну. Одновременно с «броней» группа гранатометчиков выводит транспорт, который замыкает колонну, чтобы окончательно обрезать пути к отступлению, зажав колонну в горящие тески. Но сразу предупреждаю замыкающий транспорт пустышка – такой же легкий бесполезный автобус, что и в голове колонны, потеря которого не несет урона их главной боевой силе. На то с ними и десант чтобы, не располагая данными знать и предусмотреть любой подвох. Единственное они не предусмотрели, что у вас буду я! – сказал Садыгав и стал выдерживать паузу, чтобы сорвать восхищения, которые не заставили себя долго ждать и полетели в адрес командира. И Садыгав, словно артист на сцене разводил руками, только что не кланялся благодарной публики разбирающийся во всех тонкостях войны. И как Садыгав это все проделывал можно было уверенно сказать, он наслаждался своим положением. Надо отдать должное было у Садыгава чутье настоящего волчьего вожака, что взвешивает каждый шаг перед главным прыжком и с помощью своего страшного звериного гения может разыгрывать кровавые бойни.

Полностью насладившись восторгом «стаи», вожак продолжал:

– Двумя тяжелыми пулеметами мы разделим силы колонны, а группа из трех бойцов предварительно заняв позицию высоко на сколе будет забрасывать милиционеров гранатами. Думаю, что с десяток другой подарочков с русских будет довольно.

С подрывом БТР десант станнит занимать круговую оборону – на расстоянии пять семь метров друг от друга боец десантник будет стоять как скола и ни чем его будет не сдвинуть с места, только смерть может одолеть десантника. Пулеметным огнем всех сразу десантников будет не достать. Лишь только потеря патронов и времени пока поменяешь огонь. А пулеметы нам нужны, чтобы не давать милиционерам собраться в общую силу и ударить по нам числимым преимуществом. Вот здесь то нам наши прибалтийские друзья и послужат! Снайперы работают строго по десанту, не какой самодеятельности, на мелочь милиционеров не размениваться. Один выстрел – один мертвый десантник. Если двоих одним выстрелом принимается, но чтобы не меньше одного. Каждый промах потом нам будет выходить боком. Один десантник в рукопашной трех снайперов стоит, – и Садыгав послал теплый дружественный взгляд прибалтийцам от те кривились.

Беззубый араб рассмеялся, обнажив свои страшные изъеденные язвами кровоточащие десны. И если бы у раба не закрывался рот то наверно алые слюни текли бы у наемника по подбородку оставляя на земле пугающий кровавый след.

– Милиционеры как те бараны собьются в кучи, и пулеметный огонь их побьет за считанные минуты, а гранаты добьют и охладят тех, кого вдруг потянет на подвиги. Запомните главное десант. Если десантники успеют закрепиться и снайперы не перебьют их в первые минуты боя, мы потом и на шаг не приблизимся к автоколонне. А нам надо три-четыре заложника милиционера. Так что снайперы надо постараться уже в первые минуты боя вывести из строя десант. Все отдыхать, завтра большой день! Да поможет нам Аллах.