Текст книги "Лизавета Синичкина"

VI

Алешу Голубева задумчивого голубоглазого юношу с пальцами длинными и тонкими как карандаши даже автомат его учили держать всем взводом. Алеша блестяще окончил музыкальную школу по классу фортепьяно, и фрак пошел бы ему больше чем гимнастерка, и на сцене за роялем он смотрелся бы в более выгодном свете, чем на плацу, но вышло так как вышло, Алеша попал в армию. К какому-то не земному, словно не от мира сего Алеше Голубеву даже командир отделения стыдился применять командный голос, не говоря уже о сослуживцев, которые в присутствии Алеши сворачивали излюбленные солдатские темы о женщинах и службе изобилующие красным словцом и армейским колоритом. И упаси бог, было кому-нибудь обидеть Алешу, уже через секунду после этого могло стать невыносимо стыдно и тяжело на душе даже у самого отъявленного негодяя. Словно совершил поступок, который нельзя было оправдать ничем на свете, как когда ни за что не про что обидишь ребенка, и словно черная кошка заскребется на душе, и на долгие дни лишишься покоя и даже когда вроде бы и загладил вину, а все ровно может быть стыдно.

То не многое, что пришлось в армии Алеше по душе это стоять в карауле. Думай себе что хочешь, и никто не мешает.

В последнюю ночь августа сверчки весело провожали лето. Небо горело от звезд. Алеша, отложив в сторону автомат, держал в правой руке длинную травинку и представлял себя дирижером необыкновенного оркестра. Смех Дианы подглядевшей из темноты застала врасплох необычного дирижера. Никогда Диане не было так весело. Показалось тогда Диане, что нет на свете ни Полубояровой, ни капитана Морозова, никого нет, кроме нее и смешного белокурого солдата который, только взмахнув своей травинкой, словно волшебной палочкой, исполнил ее самое заветное желание, заставил хоть на время позабыть Диану обо все на свете и главное о горестях.

Встречи бывают разные, пустыми не оставляющие после себя нечего и судьбоносные, что сразу приходит на ум, что они наверно только и родились на свет, чтобы друг с другом встретиться. И тогда все, что было ранее, блекнет перед настоящим, улетучивается из памяти, как будто и не было ничего прежде в жизни существенного, а если и было, то начинает казаться что оно как, будто куда-то пропало, пропало навсегда, так пропало что нечего о нем и вспоминать. И как же мучительно и невыносимо может стать, когда счастье погубит на самом деле, никуда не пропадавшее проклятое прошлое следующее за каждым из нас по пятам.

Да пожалуй, это была любовь с первого взгляда. Такая любовь, место которой должно быть только на страницах романов, где от знакомства с ней все же ни так может стать больно, как если столкнуться с ней в реальной жизни.

Диане было страшно с самого начала, но как бы она себя не обзывала и не корила, ноги сами несли ее к Алеше. Однажды забыв обо всем на свете, Диана снова и снова хотела возвращаться в беззаботное пьянящее состояние, которое стало ассоциироваться у нее со счастьем. Диана ненавидела себя, хотела, но никак не могла пересилить, то чувство, которое родилось у нее в сердце и росло с каждым часом и с каждой встречей с Алешей. Как несчастный Сергей Поляков Булгакова не представлял себе, как может человек нормально работать без укола морфия, Диана один раз узнав, что такое счастье не могла себе больше представить, как можно жить без него. И снова и снова от капитана Морозова и его сослуживцев с деньгами для Полубояровой шла к Алеше, платя каждый раз за глоток своего счастья какую-то страшную зловещую плату. Она, которая не слышала в жизни в свой адрес ни одного доброго слова сидела рядом с первым мужчиной, который своим долгом считал не унизить ее, не надругаться над ней, а читал стихи и рассказывал, как теперь они всегда будут вместе.

– Вот увидишь! – говорил Алеша. – Ты понравишься моей маме. Ну что, что ты хмуришься? Тебе нечего бояться, у меня мировая мама! Она полюбит тебя так же сильно как я. У нас будет с тобой своя комната. У нас целых три комнаты! Одна комната младшей сестры другая отца с матерью, а в моей комнате заживем мы с тобой. И как заживем! Проснувшись поутру, мы будем ходить друг другу в гости. А потом, собравшись все вместе на кухне, будем пить чай с малиновым вареньем. Я буду играть тебе на фортепьяно. Ты любишь музыку Моцарта? А Рахманинова? Ты никогда не слышала музыки Моцарта?! Так не бывает! Ну не обижайся. Я обещаю, ты узнаешь и услышишь музыку Моцарта и вальсы Штрауса и Шопена и сонаты Бетховена. И Грига и Листа, и Вагнера.

– И Рахманинова? – спрашивала Диана улыбаясь. Диане было так хорошо с Алешей и с его неосязаемыми друзьями, о которых он мог говорить часы на пролет и от необыкновенных имен и фамилий, которых у Дианы весело кружилась голова.

– Рахманинова обязательно. – Ах, Рахманинов! – вздыхал Алеша. – Рахманинов это же сплошная поэзия. Ты не представляешь себе, как я люблю поэзию. Поэты это такие, это такие необыкновенные люди. Байрон, Гетте. Пушкин, Есенин. Вообрази себе, если бы Есенин умел так же играть на фортепьяно как писать стихи. А вообще на кой черт Есенину фортепьяно, если у него такие стихи! Ты не знаешь стихов Есенина?! Есенина!

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот – веселый свист.

– Ты смеешься надо мной, чтобы не знать стихов Есенина так не бывает! Ну не обижайся, прошу тебя, только не обижайся. Понимаешь Есенин это.… Да что там говорить, поэта, как и пианиста надо слышать, а не болтать о нем. Ты хочешь услышать? Правда, хочешь? Мое любимое. Мое любимое очень грустно.

До свиданья, друг мой до свиданья.

Милый мой ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье,

Обещает встречу впереди.

– Ты не хочешь грустное? Про любовь? Не грустное. Про любовь и чтобы не грустное у поэтов так не бывает.

Не криви улыбку, руку теребя,

Я люблю другую только не тебя.

– Что с тобой?! Ты хочешь уйти? Прошу тебя останься. На что нужны поэты, если у них все так грустно? Ничего с этим не поделаешь, так поэты устроены.

И Диана с надеждой спрашивала:

– И что нет на свете ни одного поэта, у которого про любовь получались бы не грустные стихи?

– Нет, вздыхал Алеша. – Только если у ненастоящих поэтов, которых и даром не надо.

– Тогда я не люблю поэтов, – говорила Диана, – потому что не хочу грустить, не хочу вспоминать плохое.

– И я тоже не хочу грустить и помнить плохое. Но в этом не поможет любовь или не любовь к поэтам. Здесь другое. Это зависит от себя самого и еще сильней от того какие люди тебя окружают. А у поэтов есть много замечательных и совсем не грустных стихов о любви.

– О любви?

– Да о любви. Ведь про любовь и о любви это две разные вещи.

– И у Есенина?

– И у Есинина. Смотри, смотри падающая звезда! Загадывай скорей желание. Загадала? И я загадал! Как так не сбудется! Вот увидишь, сбудется, и мы всегда будем вместе.

VII

Контрольно пропускной пункт Диана прошла свободно. Диану узнал солдат, неоднократно видавший ее с капитаном Морозовым и другими офицерами. Он пропустил Диану, присвистнув и не двусмысленно подмигнув. Диане было неприятно. Прошлое так и кольнуло больно в самое сердце.

Диана спешила застать Алешу в карауле. Алеша сам при каждом расставании говорил, когда, где и во сколько он будет ее ждать в следующий раз. Диана врала, что у них в доме снимает комнату сам капитан Морозов и в правду снимавший жилье где-то в поселке. И вот капитан Морозов, по словам Дианы, узнал от нее о ее любви с солдатом и решил нисколько не препятствовать, а наоборот всячески им с Алешей помогать. Диана рассказывала про их благодетеля Алеше, про то, как капитан Морозов договаривался на КПП, чтобы ее пропускали, как она приносила ему ужин и тогда они с Алешей и познакомились. Она рассказывала и не узнавала свой голос. А однажды даже зажмурилась когда произнесла последнее слово из очередной невероятной небылицы. Диана ждала, что Алеша набросится на нее, как только она закончит и больно поколотит за ложь и навсегда прогонит от себя. Но Алеша не только не набросился на нее, а был счастлив. Алеша целовал побледневшую Диану и говорил как хорошо, что на свете есть капитан Морозов, крестный отец их любви. Диане было невыносимо. «Лучше бы Алеша меня жестоко, избил», – думала Диана. Так было Диане невыносимо. Диане всегда в подобные минуты хотелось умереть и вместе с собой прихватить на тот свет проклятого капитана Морозова. Но потом Алеша читал стихи, рассказывал, как они заживут в своей комнате и тогда она забывала обо всем на свете и снова хотела жить. И чтобы жить снова лгала даже скорей не лгала, а признавалась в самом сокровенном, что поднималось со дна души и само слетало с языка. Рассказывала о том, о чем рассказывает пойманный в подворотне беспризорник, что у него большой богатый дом, мама с папой в нем души не чают и бабушка с дедушкой берут на выходные. Диана рассказывала и в сердце клялась, что как только придет время, она откроет всю правду, и Алеша ее непременно простит, потому что они любят друг друга им никогда не станет грустно как Алешиным поэтам. И Диана уже мысленно признавалась во всем Алеше, ища его глазами в темноте, когда перед ней словно из-под земли вырос капитан Морозов.

– Ба! Диана. А я уже собирался делать нашей Петровне выговор с занесением в личное дело, – рассмеялся Морозов и взял Диану за руку.

Диана нисколько не испугалась и с силой вырвала руку. Морозов как будто ждал что-то подобное и в ответ на дерзость только как-то странно улыбнулся.

– Мне говорили, что тебя не один раз видели то возле казарм, то на одном, то на другом посту…

– Это не ваше дело! – бросила Диана, не дав Морозову договорить, и краска залила ей лицо.

– А Петровна знает? – улыбнулся Морозов.

– Знает, – тихо и робко ответила Диана.

– Врешь! – рассмеялся Морозов. Ну, то, что врать не научилась это хорошо.

– Я больше обратно не вернусь!

– Так что же ты предлагаешь жениться мне на тебе?! – рассмеялся Морозов.

Диана дернулась с места и побежала, но споткнулась и упала в чужих старых и стоптанных туфлях. Морозов помог Диане подняться, но не отпускал, крепко держа за руку.

– Пустите, пожалуйста, пустите, – умоляла Диана.

– Да куда я тебя отпущу, еще ни дай бог, кто пристанет, – улыбнулся Морозов. Давай я лучше накину пару рублей, то-то Петровна будет довольна.

Диана сводной рукой вцепилась Морозову в лицо и расцарапала ему в кровь левую щеку. Капитан ловким движением ноги сделал девушки подножку, схватил ее за волосы и поволок по земле.

– А что если я тебя инструктором по рукопашному бою возьму? – юродствовал Морозов и тащил Диану за волосы. – Вон как мне щеку исполосовала, – и капитан свободной рукой оттер щеку от крови.

Диана что было сил, упиралась. Боль была не выносимой. Диане казалась, что у нее сейчас оторвется голова от шеи, и чтобы хоть как-то облегчить свои страдания Диана вцепившись обеими руками в Морозова, старалась подтянуться на его руке, словно на турнике, но окончательно выбившись из сил, стала звать на помощь.

– Ну что будешь делать, – процедил сквозь зубы Морозов и ударил Диану по затылку ребром ладони. – И овцы целы и волки сыты, – усмехнулся Морозов и взвалил на плечо обмякшую девушку, словно мешок с картошкой и как вор озираясь по сторонам, скрылся в темноте.

А Алеша в это время был сам не свой. Вместо привычного поста в расположении склада с вооружением он получил наряд на КПП. И теперь о свидание с Дианой не могло идти и речи. Оставалась одна надежда перекинуться с Дианой несколькими словами, когда она будет проходить КПП с ужином для капитана Морозова. Крутилось в голове Алеши, и он думал, что может быть обратиться к Морозову. Объяснить, что, мол, так и так. Попросить помочь товарища капитана, как ни как он в одном доме живет с Дианой. И потом он сам обещал помогать, как говорила Диана.

– Алексей! Голубев! Уже как пять минут объявили смену караула, – позвал сержант Алешу и мысли бежать за помощью к капитану Морозову так и остались мыслями.

На КПП Алеша не шел, а бежал но, ни чтобы скорее заступить в наряд, а чтобы не дай бог не разминуться с Дианой. «Как она здесь сама? В темноте среди ночи! А как она всегда легко одета. Да она еще не дай бог замерзнет. Черт бы побрал это КПП!» Переживал Алеша и ругал себя, что не пошел к капитану Морозову.

На КПП Алешу встретил Гриша Кузнецов живой кудрявый деревенский паренек вечно с каким-то лукавым прищуром и присвистом не давший прохода молоденькой медсестре из санчасти. Все знали, что Кузнецов волочился и надоедал медсестре и ждали пока Зинаида, смазливая хохлушка, пожалуется на приставучего солдата, но она все не жаловалось и все ждали, чем это у них все закончится. И вообще по любовной части Кузнецов слыл подкованным парням, за что пользовался уважением у сослуживцев.

– Остынь, Голубев. Куда так разогнался? Можно спать ложиться. До утра ни одного офицера за милю не встретишь. Можем на спор, но не советую. Проспоришь! Ох, Алеша голубиная твоя душа, вздохнул Кузнецов. Я бы за офицерские погоны сегодня жизнь отдал бы. Говорил батя: иди военное училище. А я дурья башка только и знал что по девкам. А знаешь Алешка, какие у нас в деревне девки. Да что ты можешь понимать! Ты же у нас как монашек. Вот у меня случай был прямо анекдот какой.

Алеша отдышавшись, полез перебивать Кузнецова и расспрашивать о своем.

– Погоди Гриша не надо анекдота. Меня здесь пока не было, девушка не спрашивала?

– Девушка?! – удивился Кузнецов и напрочь забыл про свой анекдот.

– Тебя девушка?! Ну, дела. Ты Алеша заболел или белены объелся?

– Что ты за человек, все пошутить норовишь. Здесь не до шуток. Я серьезно про девушку. Я никому прежде не говорил. Понимаешь Гриша, мы любим друг друга. Она должна была сегодня прийти. А меня на КПП. Черт бы его побрал! Пойми, я не шучу. Это очень для меня важно. Товарищ ты мне или нет? Ну что ты все молчишь, словно в рот воды набрал. Шутить снова задумал?

– Да нет, что я не вижу, что серьезно. Это у меня от неожиданности. Сам пойми ты и девушка.

– Только ты, Гриша, я очень тебя прошу, не говори никому.

– Хорошо не скажу. Да если и скажу, кто мне поверит. Наш Алешка Голубев и девушка! Это же надо девушка!

– Да что я, по-твоему, не человек?! – обиделся Алеша.

Кузнецов присвистнул:

– Значит правда девушка!

– Говорю, правда. Сколько можно еще тебе повторять?!

– Красивая? – прямо с какой-то завистью спросил Кузнецов.

Алеша вздохнул, предлагая, как ему будет тяжело узнать желаемое.

– Ну а до этого, до этого у вас дошло? Я не кому не скажу.

– Да ну тебя Гриша. Что ты за человек такой?

– Человек как человек. Ты бы рассказал. А? И мне бы легче, стало. Ну что тебе, в самом деле, жалко? Расскажи, какая она?

– Да нечего рассказывать.

– Ну вот, я так и думал. Лопух ты Алешка!

– Ну тебя, это здесь не причем. Можно и так полюбить.

– Как так? Батя говорит дети самое главное.

– Правильно твой батя говорит, а ты дурак!

– Это еще почему?

– По кочану! Не дорос еще.

– А у тебя значит, все выросло?

– У меня все!

– То я и погляжу больно грамотный. Ходил себе тише, воды ниже травы, и на тебе Девушка! Бондуан!

– Кто?

– Бондуан!

– Да не бондуан, а Дон-Жуан, – весело и тепло рассмеялся Алеша.

– Никто тебя не спрашивал, – обиделся Кузнецов.

– Никто? – огорчился Алеша.

– Нет никто.

– Ну а девушка, девушка не проходила?

– Проходила, но не про тебя та девушка!

– Как так не про меня?

– А так. Та девушка к офицерам уже как полгода ходит. Диана зовут. Из психиатрической больницы!

– Врешь! Она ни к каким офицерам не ходит и не из больницы она. Она здесь в поселке с родителями живет. И капитан Морозов у них живет. Комнату снимает.

– Не знаю как про комнату, – усмехнулся Кузнецов. Ну что с ней живет это точно. Два раза в неделю эта Диана здесь как часы.

– Ты что же видел, видел? – горячился Алеша, а сам был белый как мел, потому что знал одно, Кузнецов просто наговаривать не станет. Деревенские не городские зря языком не болтают. И если скажет сейчас Гриша, что видел. Алеша не знал что будет, не знал, как он сможет дальше жить после этого, с этим проклятым «видел». – Так видел, что молчишь? Видел?! – закричал Алеша, а у самого сердца больно сжималось и только хотелось, чтобы Гриша онемел или он сам оглох, чтобы только не услышать ответа, смысл которого так ясно читался в Гришиных глазах.

– Видел, – тихо ответил Гриша, понимая, как тяжело может стать и не ошибался. У Алеши руки так и опустились, и казалось, что он и сам сейчас опустится на землю.

– Алеша! – бросился поддержать товарища Кузнецова.

– Говори что видел? – спросил, бледный как смерть Алеша убирая руку Гриши, до боли сжимая лопающиеся в кровь пересохшие от перенапряжения губы.

– Да разное говорят.

– Говори, что сам видел.

– Сам видел как капитан Морозов пьяный с офицерами водил эту самую Диану голой по казармам.

– Это как так голой?! Когда?

– Давно еще. Весной. Тебя еще не было. Тебя же летом по недобору призвали. Ты же у нас музыкант. А ее весной водили. Капитан Морозов поставит ее голой посреди казармы, велит руки за спину убрать и говорит: Посмотрите товарищи солдаты Венера Милос… Не помню какая, помню что Венера!

У Алеши потемнело в глазах.

– А кто эта Венера? – спросил Гриша.

– Идеал красоты, – ответил Алеша и не узнал свой голос, и на ватных ногах, как в бреду пошел прочь с проклятого КПП.

– Красоты! – вдумчиво проговорил Кузнецов. – Ну, теперь понятно, почему голая. А ты куда Алеша? Не надо тебе туда, как бы чего не вышло! – кричал Кузнецов вслед Алеши, но он его не слышал. Голая Диана с руками за спиной стояла у него перед глазами. В ведении Алеше у Дианы, как и у него в ту минуту, слезы текли по щекам, и обоих было такое чувство, словно что-то выпало из души, и закатилась куда-то и то, что потерялось, уже теперь было никогда не найти.

Алеша не зная сам, как добрел до ленинской комнаты, где нередко собирались и гуляли после от боя офицеры. Он надеялся, до последнего надеялся, что может Грише все показалось или привиделось во сне, и ничего такого не было. Алеша только об этом и думал и в то же время понимал, что хочет выдать желаемое за действительное. Он все отдал бы на свете, если бы Гриша ошибся или просто его разыграл. Ведь порою самый страшный розыгрыш не сравнится с горечью правды. Оправданьем своих попыток представить все в ином свете Алеша видел только в одном, что нельзя же взять и вот так просто отказаться от счастья.

И Алеша боролся что было сил, а когда пришел ни о чем уже думать не мог, захлебнувшись от горечи ненавистной ему в ту минуту правды. Бледный с искусанными в кровь губами Алеша, словно полоумный без мысли в глазах уставился на офицеров во главе с капитаном Морозовым. Офицеры при виде Алеши растерялись, только Морозов как-то странно посмотрел, словно что-то подобное ждал. Был у капитана Морозова, словно какой-то звериный оскал, который всего сильней проявлялся в самые грязные и отвратительные минуты жизни, и водился за капитаном страшный волчий нрав. Как волк режет больше чем мог бы съесть, весь табор до самой последней хромой овцы, Морозов даже после того как усладил свою похоть никак не мог успокоиться, подстрекал и подбивал своих сослуживцев. Поднимал посреди ночи солдат и принуждал солдат насиловать какую-нибудь несчастную, пока та потеряет сознание, и только после этого какая-то животная жажда утихала в нем, и сердце начинало биться нормально.

Тут вдруг открылась дверь, и из ленинской комнаты вышел толстый раскрасневшийся прапорщик Хохлов. Он застегивал ширинку и был чем-то расстроен.

– Не веселая она у вас какая-то, – поведал Хохлов вздыхая. – Ревет как белуга!

Кто-то из офицеров толкнул болтливого прапорщика, но Хохлов не понял и продолжал гнуть свое:

– И что реветь?! Вот мне в самою пору слезы пускать. Пять рублей псу под хвост! О, Голубев! А ты как здесь? – заметил Хохлов Алешу и, указывая на двери, говорил:

– Не стоит. Если бы два рубля еще, куда не шло, но пять. Это извините меня, я дома с женой.

Морозов рассмеялся:

– И притом забесплатно!

– Вот именно. Ну, вас. Шкуродеры! – махнул рукой Хохлов и ушел под смех.

Хохлов разрядил обстановку и офицеры оживились. Морозов снял фуражку и положил в нее пятирублевую купюру.

– А ну товарищи офицеры, не жмись!

Все дружно стали бросать в фуражку кто рубль, кто купюру в два рубля. Командир отделения молодой старший лейтенант так даже пожаловал десять рублей, так ему сделалось весело.

Морозов собрал деньги, надел фуражку и, не считая, сунул купюры в руку Алеши и с силой сжал их ему в кулак.

Алеша не мог произнести ни слова, так пересохло в горле. Все было как в тумане. Алешу с деньгами, зажатыми в кулак, втолкнули в ленинскую комнату и, хохоча, захлопнули дверь.

Диана нагая закрывшись руками, плакала вокруг безмолвных равнодушных столов и стульев, подшивок газет и шахматных досок. Алеша шел как в бреду, ноги подгибались в коленях. Он так и подошел к Диане с деньгами зажатыми в кулак. Диана, зажмурившись, встретила Алешу, выставив руки вперед закрываясь ими словно щитом. Алеша, опустившись на колени, стал целовать холодные, словно ледышки руки Дианы. Он плакал, и горячие слезы согревали озябшие пальцы девушки.

– Что они с тобой сделали? – содрогаясь только и смог вымолвить потрясенный Алеша. Диану словно ударило током. Она открыла глаза и от испуга отдернула руки.

Она могла спутать голос, но глаза не могли ввести в заблуждение даже если очень хотелось. Алеша стоял перед ней на коленях, голой, грязной. За дверью в коридоре раздавался веселый смех, капитан Морозов о чем-то шутил.

Диана увидела в кулаке Алеши зажатые деньги и впилась в них глазами. Она лихорадочно искала ответ, так что от перенапряжения у нее закружилась голова. Алеша ничего не мог понять и вдруг тоже увидел эти проклятые деньги. Он разжал кулак и разного цвета купюры летели на пол, но две или три бумажки одна из которых была Морозовская пятирублевка, словно грязь прилипла к потной ладони и никак не желала отстать. Алеша со злостью оторвал купюры от влажной ладони, скомкал деньги и запустил в угол.

Диана всхлипывала, закрывшись руками, а Алеша, склонив голову Диане на колени, обнимал ее ноги. И теперь наяву, не в ведении Алеши, страшное чувство потери разливалось в сердце у обоих. Они пытались, что было сил отыскать украденное у них счастье, чтобы снова оказаться в том беззаботном пьянящем состоянии, когда забывали обо всем на свете, и казалось, что нет никого кроме них, но произошедшее заметало следы к драгоценной пропаже, и что-то зловещее стояло непроходимой стеной у них на пути.