Текст книги "Ошо. Ключи к новой жизни. 9 книг"

Ум – шкатулка Пандоры

Человеческий ум – это шкатулка Пандоры.

Он содержит всю эволюцию, от самого низкоорганизованного существа до величайшего гения. Они сосуществуют в человеческом уме одновременно, все они современники. В том, что касается ума, не бывает, чтобы что-то одно было прошлым, что-то другое – настоящим, что-то третье – будущим; в уме все одновременно, одно современно другому.

Это нужно понять с большой ясностью, потому что без понимания этого проблема фанатизма и разделяющих людей систем верования останется неразрешенной. Идиот живет в вас, как и гений. Конечно, идиот наделен гораздо большей властью, потому что за ним стоит более долгая история, а голос гения – очень тих, очень негромок. Вы простираетесь от Хомейни до Эйнштейна; и беда в том, что Хомейни оказывается в большинстве; его в вас гораздо больше, чем Альберта Эйнштейна, составляющего ничтожное меньшинство.

Представьте себе, что человек – это пирамида. Основание ее состоит из Хомейни, миллионов хомейниаков, и по мере продвижения вверх людей становится меньше и меньше. У самой вершины их не миллионы, не миллиарды, но лишь дюжины – и на самой вершине, может быть, – одна-единственная индивидуальность.

Но помните, что разница между Хомейни и Эйнштейном не в качестве, но в количестве, потому что часть Хомейни – Альберт Эйнштейн, и большая часть Альберта Эйнштейна – тоже Хомейни.

Недавно были опубликованы результаты исследования мозга Альберта Эйнштейна. Потребовалось три года, чтобы сосчитать клетки его мозга. Внутри каждого мозга есть миллионы клеток, выполняющих разные виды специализированной работы: это удивительный, чудесный мир.

Как определенная клетка действует определенным образом, еще неизвестно. Определенная клетка думает, определенная клетка мечтает, определенная клетка поэтизирует, определенная клетка создает живопись. Что отличает эти группы клеток друг от друга? Они сходны в том, что касается химии и физиологии; кажется, между ними нет совершенно никакой разницы. Но есть клетки, которые думают, есть клетки, которые воображают, есть клетки-математики, есть клетки-философы. Это целый мир.

Три года подсчета клеток мозга Альберта Эйнштейна – результат очень значителен. Клетки определенного рода были найдены в его мозгу – на двадцать семь процентов больше, чем в мозгу среднего человека. У этого определенного рода клеток есть только одна функция: кормить, питать мыслительные клетки. У них нет собственной прямой функции, кроме питания мыслительных клеток. И «питающих» клеток этого вида было найдено на двадцать семь процентов больше, чем у обычного, среднего человека.

Разница в количестве, качественной разницы нет: эти лишние двадцать семь процентов клеток могут вырасти и в вас. И почему только двадцать семь? Может вырасти двести семьдесят процентов, потому что то, как эти клетки растут, – хорошо известный и установленный факт.

У белых мышей ученые вызывали рост различных клеток. Если белой мыши давать больше разных игрушек, в ней начинают расти эти «питающие» клетки, потому что ей приходится думать. Если ее поместить в лабиринт, из которого ей придется находить выход, – если ее посадить в коробку, в которой где-то спрятана пища, чтобы ей приходилось преодолевать всевозможные лабиринты, чтобы найти пищу, и запоминать проделанную дорогу, – конечно, начнется определенного рода мышление. И чем больше она думает, тем больше будет потребность в питании мыслительных клеток.

Природа обеспечивает вас тем, в чем вы нуждаетесь. Все, что у вас есть, не дано вам богом, судьбой; все это было создано вашими потребностями. Но одно во всем этом исследовании очень шокирует и потрясает: то, что разница между Эйнштейном и Хомейни – только в количестве. И это количество – не что-то необычайное, оно может быть создано: стоит только старику Хомейни начать играть в шахматы, в карты… конечно, он этого не сделает, но если бы он начал играть в шахматы и карты, в другие игры, ему пришлось бы начать думать.

Религии убивают сами эти питающие мышление клетки, потому что религии велят вам просто верить. Верование означает: не думайте, не играйте с идеями. Не пытайтесь найти сами. Иисус уже нашел, Будда уже нашел – зачем вам напрасно беспокоиться? Тогда, естественно, та часть, которая делает человека Эйнштейном, не развивается: вы остаетесь средними. А среднее составляет основание человечества.

Поэтому я называю человеческий ум ящиком Пандоры. Есть также и другая причина – потому что все, что произошло в ходе эволюции, оставило в вас след. Вы по-прежнему боитесь темноты – этому страху, должно быть, миллионы лет; он не имеет ничего общего с современным миром. Фактически, в таком месте, как, например, Нью-Йорк, трудно найти темный угол; все так освещено. Если люди там не просветленные, то хотя бы улицы!

Откуда этот страх темноты? – В современной жизни вы не сталкиваетесь с темнотой в пугающей ситуации… Если вы вообще сталкиваетесь с темнотой, она успокаивает, расслабляет, обновляет. Вместо того, чтобы ее бояться, вы должны испытывать к ней определенную любовь. Но сама идея о том, чтобы любить темноту, кажется абсурдной. Где-то в глубине сердца вы – по-прежнему пещерные люди, которые боятся темноты. Страх темноты происходит от тех времен, когда способы добывания огня не были еще открыты. Это были времена темноты, и темнота была почти синонимична злу. Всюду зло изображается как темное, черное. Темнота стала синонимом смерти. Всюду смерть изображается черной.

Причина совершенно ясна: прежде чем человек научился создавать огонь, ночь была самым опасным временем суток. Если вам удавалось пережить одну ночь, это было большое дело, потому что ночью все дикие животные готовы на вас напасть. Вы не можете спать, вы должны оставаться бодрствующими – самого страха перед дикими животными было достаточно, чтобы не давать вам уснуть. И все же они нападали в темноте, и человек был беспомощен.

Таким образом, темнота стала злой, плохой и почти синонимичной смерти. И страх так глубоко вошел в сердце, что сегодня, когда темнота пережила полную трансформацию, по-прежнему… В темноте на вас не нападают дикие животные, и темнота не приносит вам ни зла, ни смерти. Она приносит только успокаивающий сон, снимает всю дневную усталость; снова делает вас молодыми, живыми, полными энергии, готовыми встретить завтрашнее утреннее солнце. Но наш подход остается прежним. Так же и во всем остальном.

В прошлом, на всем протяжении эволюции, человек должен был стать частью определенной группы, организации, общества, племени по той простой причине, что один он был так беспомощен. Человек один, и вся дикая природа против него – встретить ее лицом к лицу было трудно. Вместе, в толпе, человек чувствовал себя более защищенным, ему было безопаснее.

Вы должны помнить, что человек – самое слабое и беспомощное животное в мире, и благодаря этой беспомощности и слабости выросла вся наша цивилизация и культура. Не думайте о ней как о проклятии; она оказалась великим – величайшим – благословением. Львы не могут создать общество, львы не могут создать культуру, потому что лев не нуждается в группе. Он сам по себе достаточно силен. Овцы движутся группами; львы не движутся группами. Каждый лев имеет собственную территорию. У них есть определенная техника, чтобы определить свою территорию. Она есть у всех животных – они писают на определенной территории, и запах предупреждает других животных, что это – пограничная линия, ограда. Вне ее все позволено; стоит сделать лишь шаг на чужую территорию, и возникает опасность.

Львы выбирают одиночество по той простой причине, что у них достаточно силы, чтобы справиться с любым врагом. Но если представить себе человека… его тело не настолько сильно, как тело животного. Его ногти не так крепки, чтобы он мог убить любое животное ногтями. Его зубы не так крепки, чтобы он мог есть сырое мясо животного, убитого собственными руками. Он не может ни убивать своими руками, ни есть сырое мясо непосредственно зубами. Все его конечности слабее, чем конечности других животных. Он не может бегать наравне с лошадью или собакой, или быком, или волком, или оленем – он вообще никто! Хорошо, что животные не участвует в ваших Олимпийских играх; иначе все ваши великие бегуны оказались бы в глупом положении. Вы не можете перепрыгивать, как обезьяны, с дерева на дерево. Они перепрыгивают с одного дерева на другое и перемещаются на много миль; им не приходится касаться земли. Вы не сможете побороть даже обезьяну.

Нужно признать, что человек – самое слабое животное на Земле. И это положило основу всему его поведению, его пристрастиям, его группированию. Он должен быть частью чего-то большего, чем он сам; только тогда он чувствует себя в безопасности.

Ему пришлось изобретать всевозможное оружие. Ни одно животное никогда не беспокоилось о том, чтобы изобретать оружие. В этом нет надобности; достаточно рук, зубов, ногтей. С самых первых времен человеку пришлось изобретать оружие – поначалу сделанное из камней, скал, затем, постепенно – из металла. Затем ему пришлось признать, что даже с оружием в руках он не может лицом к лицу сражаться со львом или другим животным. Ему пришлось изобрести стрелы – то есть возможность стрелять с расстояния – потому что приближаться было опасно. Может быть, у вас есть оружие, но оно не окажет большой помощи в борьбе со слоном. Он возьмет вас вместе с вашим оружием и отшвырнет на полмили. Важной стала возможность стрелять с расстояния в той или другой войне.

Именно так мы пришли к атомному оружию. Теперь мы полностью устранили из него человека; вы просто нажимаете на кнопку, и ракета запущена. Не нужно даже знать, где находится ракета; она движется по запрограммированному курсу. Она достигнет Кремля или Белого дома; программа в нее встроена. Кто нажмет на кнопку, неважно; этот человек может находиться на расстоянии во много миль. Он должен находиться на расстоянии во много миль, потому что, в конце концов, человек – не Римский Папа, он погрешим: оружие может дать осечку. Ракеты могут находиться где-нибудь в Техасе, а кнопки, переключатели – где-нибудь в Белом доме.

Человек создал расстояние между собой и врагом, и в конце концов ему пришлось создать расстояние и между собой и оружием, потому что оружие стало слишком опасным. Держать его вблизи значило бы напрасно рисковать.

Но все развивалось очень логичным образом. Человек стал покорителем всех животных. Только в этом смысле можно сказать: «Блаженны слабые, ибо они наследуют землю». Они унаследовали ее только в этом смысле, но не в другом, не в духовном смысле. Слабость человека оказалась его силой.

Человеку пришлось думать, изобретать. Проблем было так много, и естественного способа их решить у него не было – отсюда мышление. Мышление просто означает, что вы сталкиваетесь с проблемой, и природа не дала вам ключа для ее решения. Все животные снабжены ключом. Они никогда не сталкиваются ни с какими проблемами. Каждый раз, когда они с чем-то сталкиваются, они точно знают, что им делать; поэтому мышление не растет. Человек остался без всяких решений, и его окружали огромные проблемы – ему пришлось думать.

За миллионы лет его мыслительные клетки становились более и более эффективными. Но на пути он собирал всю возможную пыль, все возможные страхи.

Это было необходимо, этого нельзя было избежать; но беда в том, что эти времена миновали, вы уже прошли этот путь, но пыль все еще цепляется за вас.

Теперь человек может быть один. Теперь нет необходимости в том, чтобы он был фанатично предан той или иной религиозной группе или политической идеологии – христианству, индуизму, исламу, коммунизму, фашизму – в этом нет надобности. Но большинство составляют идиоты. Они продолжают снова и снова переживать прошлое. Было сказано, что история повторяется, – это верно в отношении девяноста девяти процентов человечества; иначе быть не может. История вынуждена повторяться, потому что эти люди продолжают цепляться за прошлое, продолжают снова, снова и снова делать одно и то же.

Они сбиваются в группы – и решение принадлежать группе должно быть окончательным, потому что зачем иначе группе обременять себя тем, чтобы принимать вас в свои члены? Вы должны внести что-то взамен. Почему группа должна заботиться о вашей безопасности? Вы должны что-то сделать для группы – и вы принимаете окончательное решение. Вы говорите: «Я готов умереть за вас. Если вы готовы умереть за меня, я готов умереть за вас». Это простая сделка.

Зачем нужна фанатичная преданность? Фанатичная преданность необходима, потому что если вы начнете быть сознательными, бдительными, то увидите, что это полный идиотизм.

Нет необходимости в том, чтобы принадлежать к нацистской партии Адольфа Гитлера. Но такая страна, как Германия, – одна из самых образованных, культурных, развитых стран; страна, давшая миру самый длинный список мыслителей и философов – становится жертвой полного идиота. И такой человек, как Мартин Хайдеггер, один из самых значительных философов своего века, может быть, самый значительный, был последователем Адольфа Гитлера. Этому невозможно поверить. Совершенно непостижимо, что такой человек, как Мартин Хайдеггер, с которым во всем мире никто не может сравниться… все его современники кажутся в сравнении с ним карликами.

Мышление Хайдеггера было настолько сложным, что он не мог закончить ни одной из своих книг. Он начинал, писал первую часть, и тогда весь мир ожидал появления второй части – она так никогда и не появлялась, по той простой причине, что к концу первой части он создавал себе столько проблем, что не мог понять, куда дальше двигаться, куда идти, что делать, и как все это разрешить. Он просто продолжал молчать и начинал другую книгу!

И именно это он делал всю жизнь. Появляется первая часть, потом вторая – третьей части недостает, ни одна книга не закончена. Но даже эти незаконченные фрагменты – просто чудеса ума. Тонкость его логики и глубина его подхода…

Но даже такой человек не смог увидеть, что этот Адольф Гитлер был сумасшедшим. Он тоже был фанатично предан Адольфу Гитлеру.

Откуда исходит это безудержное стремление к фанатичной преданности?

Оно исходит из вашего сомнения. Вы не можете действительно убедить себя, что то, что вы делаете, правильно, поэтому вам приходится заходить в этом слишком далеко. Вы должны громко кричать, чтобы самим услышать; вам приходится убеждать других, чтобы, в свою очередь, убедиться самим. Вам приходится обращать других, чтобы, видя, что вы обратили тысячи людей, вы могли успокоиться: «Наверное, в том, что я говорю, есть доля правды; иначе почему это убедительно для стольких людей?» Вы сами можете быть дураком, но такое множество не может быть дураками.

Просто подумайте об Адольфе Гитлере: он может считать дураком себя самого, но что сказать о Мартине Хайдеггере? Он убедил Мартина Хайдеггера; никакого другого доказательства не нужно: Мартин Хайдеггер – достаточное доказательство того, что все, с чем он сам согласен, правильно. Это двусторонний процесс, порочный круг. Собирая вокруг себя больше и больше фанатично преданных людей, вы убеждаетесь в своей правоте все более, и поскольку вы сами убеждаетесь все более, вы начинаете собирать вокруг себя больше и больше людей.

Адольф Гитлер говорит в своей автобиографии, что неважно, что вы говорите – правильно это или неправильно – просто продолжайте это повторять с убежденностью. Никто не заботится о рациональности или логике. Сколько людей найдется в мире, которые понимают, что такое логика, что такое рациональность? Просто продолжайте повторять одно и то же, с силой, с ударением. Эти люди ищут убеждений, не истины. Они ищут кого-то, кто знает. А как они могут быть уверены, что вы знаете, если вы говорите «если», «но», «может быть»?..

Именно поэтому джайнский мистик Махавира не смог собрать много последователей в Индии – потому что каждое из своих утверждений он начинал с «может быть». Он был прав, он был абсолютно аккуратен – но это не способ найти последователей. Даже те, кто ему следовал, мало-помалу исчезли: «Может быть»… этот человек говорит о «может быть» – может быть, есть Бог. Можете ли вы собрать группу последователей, преданных вашему «может быть»? Они хотят уверенности, они хотят гарантии. Махавира был слишком мудрым человеком для всех этих идиотов. Он вел себя с людьми так, словно они способны к тому же уровню понимания, что и он сам.

То, что он говорил, понял бы Альберт Эйнштейн, потому что то, что говорит Альберт Эйнштейн, тоже начинается с «может быть». В этом весь смысл теории относительности: ничего нельзя сказать с уверенностью, потому что все лишь относительно, ничто не определенно. Можно ли сказать, что это – свет? Это только относительно. В сравнении с более ярким светом он может показаться тусклым. В сравнении со светом, который в миллионы раз ярче, этот свет может показаться лишь черной дырой, просто темнотой. Что такое темнота? – меньше света. Есть животные, кошки, которые прекрасно перемещаются по дому ночью. В вашем собственном доме даже чья-то чужая кошка в темноте сможет двигаться лучше, чем вы сами. Вы споткнетесь, но глаза кошки могут улавливать более тусклый свет.

Сова видит только в темноте; дневной свет слишком ярок. Сове нужны солнцезащитные очки; без солнцезащитных очков она ничего не видит, дневной свет слишком ярок. Когда у вас утро, у совы вечер. Что это такое? Подумайте о сове, и тогда вы поймете смысл «может быть» – может быть, сейчас вечер; что касается совы, может быть, сейчас утро. По мере того, как ночь становится темной, сова лучше видит. Полночь – это полдень для совы.

Вещи относительны; поэтому говорить что угодно с уверенностью значит проявлять свою глупость. Именно поэтому Махавира использовал странный подход, впервые в истории человечества, за двадцать пять веков до Альберта Эйнштейна. Его слово «может быть» – сьят. Его философия стала известна как сьятвад, Философия «Может Быть». Вы можете задать любой вопрос; он никогда не ответит с уверенностью. Может быть, вы пришли с какой-то уверенностью; но к тому времени, как вы его покинете, уверенности у вас станет меньше. Кто же захочет быть последователем такого человека?

Адольфу Гитлеру будут следовать, потому что он отнимает у вас неуверенность, которая была подобна ране. Внутри вы дрожите; вы не знаете, что такое эта жизнь. Но кто-то знает, и вы можете последовать этому кому-то. Вы освобождаетесь от тяжелого груза неуверенности. Все, что требуется с вашей стороны, – это фанатичное верование.

Фанатичная система служит обеим сторонам. Вождь в ней нуждается, потому что он сам в точности подобен вам, он дрожит глубоко внутри; он ничего не знает. Все, что он знает, – что он умеет лучше вас кричать, что он настойчивее вас, и, по крайней мере, он может принять такую позу, словно он – хороший актер, очень изощренный лицемер. Но глубоко внутри он знает, что дрожит. Ему нужно большое количество последователей, которые ему помогут избавиться от страха, которые убедят его в том, что он говорит.

Я слышал, что случилось так, что журналист умер и достиг дверей рая. Журналистам рай не положен; как это вышло, я не знаю. Привратник посмотрел на него и сказал:

– Вы журналист?

– Конечно, – ответил тот, – и в качестве представителя прессы я могу войти куда угодно. Впустите меня.

Привратник сказал:

– Есть некоторые трудности. Во-первых, в раю у нас нет никакой газеты, потому что здесь не бывает никаких новостей – никаких преступлений, никаких пьяных, никакого насилия. Есть только святые, усохшие, застывшие на веки вечные. Какие тут могут быть новости? Все же у нас есть квота: десять журналистов, но они уже набраны с самого начала. Вам придется пойти к другим воротам у дороги.

Журналист сказал:

– Не сделаете ли вы мне небольшое одолжение? Я покину рай через двадцать четыре часа, но дайте мне небольшой шанс, по крайней мере, сходить на экскурсию. Если вы не можете мне выдать вид на жительство, постоянную грин-карту, то, по крайней мере, можете меня впустить на двадцать четыре часа. Я прошу не слишком много. Я проделал такой большой путь, сжальтесь надо мной. И пообещайте мне кое-что: если я смогу убедить одного из десяти журналистов отправиться в ад вместо меня, позволите ли вы мне здесь остаться?

Привратник сказал:

– С этим никаких проблем нет. Если вы сможете кого-нибудь убедить уйти вместо вас, то можете занять его место. Нам это все равно: квота составляет десять человек.

Этот человек сказал:

– Тогда дайте мне двадцать четыре часа.

Он вошел и начал заговаривать со всеми встречными.

– Вы не слышали? В аду собираются выпустить новую ежедневную газету, самую большую, которая только была до сих пор? И им требуются главный редактор, редакционный совет, все возможные журналисты… Еженедельные редакторы, литературные редакторы… вы не слышали?

Другие сказали:

– Мы ничего не слышали, но это потрясающе. В этом тухлом раю был опубликован только один номер газеты, давным-давно, в начале времен, но с тех пор так ничего и не происходило. Поэтому вышел только первый номер. Мы продолжаем его перечитывать снова и снова, что еще нам остается? Эта новая газета звучит чудесно!

И десять журналистов пришли в лихорадочное волнение. На следующий день журналист вернулся к воротам. Привратник тут же закрыл дверь и сказал:

– Оставайтесь внутри!

– Почему? – спросил журналист.

– Вы – большой хитрец. Все десять журналистов сбежали в другое место, и теперь я не могу позволить вам уйти. По крайней мере, один журналист должен здесь остаться.

Журналист сказал:

– Я не могу здесь оставаться! Вы должны позволить уйти и мне!

Привратник сказал:

– Вы что, с ума сошли? Вы же сами распустили этот слух, и он абсолютно ложен. Вы им внушили, что они получат в аду прекрасную работу, и они взволновались – но почему хотите уйти вы?

– Как знать, – сказал он, – может быть, в этом есть доля правды. Я не могу здесь оставаться и все упустить. Вы не можете меня остановить, потому что мне не положено быть здесь; я только турист на двадцать четыре часа. Помните, это была наша изначальная договоренность – двадцать четыре часа я буду внутри, потом уйду. Вы не можете меня остановить – вы не можете нарушить собственное слово.

Но привратник пытался изо всех сил:

– Вы сами распустили этот слух; он абсолютно ложен. И не создавайте мне проблем, потому что иерархия, бюрократия меня спросит: «Где все десять журналистов?» Время от времени они проводят перепись: «Ни одного журналиста? Нет никого из квоты? Куда они делись?»

По крайней мере, я могу сказать иерархии: «Вот человек, который их убедил; они сбежали. И поскольку такого никогда раньше не бывало – чтобы кто-нибудь сбежал из рая в ад – мы не запираем двери изнутри. Никто никогда не убегает; каждый может их открыть и выглянуть наружу без всяких затруднений. Кому захочется перейти в ад? Третьего места нет. Поэтому двери всегда открыты, и они сбежали. Они просто сказали мне: «До свидания, мы больше не вернемся». Я не могу позволить вам уйти.

Но журналист был упрям. Он сказал:

– Тогда я немедленно обращусь к иерархии и разоблачу все это дело: что я не имею права здесь находиться, у меня нет грин-карты – я просто турист – а привратник не позволяет мне выйти. Вы совершили два преступления: во-первых, вы позволили мне войти; во-вторых, вы не позволяете мне выйти.

Привратник понял; это было совершенно правильно. Он сказал:

– Ладно, идите. Перепись обычно занимает вечность – здесь все занимает вечность. Тем временем, может быть, появится какой-нибудь другой журналист. Но странно то, что вас самого убедил слух, который вы же сами создали.

Журналист сказал:

– Если в него поверили десять других журналистов, наверное, в нем что-то есть. Наверное, какая-то часть его истинна; иначе как я смог бы убедить десять журналистов, и к тому же в том, чтобы перейти из рая в ад? В нем непременно есть доля истины.

Вождь постоянно нуждается в том, чтобы снова и снова убеждать себя, что то, что он говорит, правильно. Для этого ему нужно растущее число людей. И чем более фанатично они преданны, тем более они для него убедительны. Если они готовы умирать или убивать, отправиться в крестовый поход, начать джихад, священную войну – это придает ему уверенность.

И, замыкая круг, его уверенность убеждает последователей – потому что он начинает говорить громче, становится более упрямым; он становится абсолютно уверенным. «Если» и «но» исчезают из его языка – все, что он говорит, – истина. И этот порочный круг продолжается и продолжается. Это делает вождя фанатичным и делает фанатичными последователей. Это психологическая потребность обоих; они плывут в одной и той же лодке.

Люди испытывают психологическую потребность быть уверенными. Если у них под ногами всегда зыбучие пески, это осложняет им жизнь. Жизнь достаточно трудна такой, как есть, – и сверх того, всюду вокруг неуверенность и неопределенность – всюду вокруг вопросы без ответов. Это дает кучке коварных людей возможность притвориться, что они раздают именно те товары, которые вам нужны. Единственное качество, в котором нуждается вождь, – это всегда быть впереди толпы. Он должен всегда быть начеку, замечать, куда движется толпа, и быть впереди нее. Это придает толпе чувство, что вождь ведет ее за собой.

Вождю нужно лишь немного такой хитрости, чтобы он мог постоянно наблюдать настроения толпы, видеть, куда она движется. Когда начинает дуть ветер, настоящий вождь никогда не упустит свой шанс: он всегда окажется впереди толпы.

Мыслители не нужны, потому что мыслитель начинает сомневаться, движется ли толпа в правильном направлении, или правилен ли тот путь, которым следует он сам. Если он начинает думать таким образом, он больше не будет вождем, он останется один. Толпа пойдет за каким-то идиотом, который не заботится о том, куда она идет. Может быть, она идет в ад, но он остается вождем – он впереди вас. Единственное качество, требующееся вождю, – это способность оценивать настроения толпы. Это не очень трудно, потому что толпа все время громко кричит о том, чего она хочет, куда она хочет идти, какие она испытывает потребности. Вам нужно только быть немного бдительными и сложить вместе все эти голоса; тогда никакой проблемы не будет, вы будете впереди толпы.

И продолжайте обещать все, чего просят люди в толпе, – никто не станет от вас требовать исполнения этих обещаний, вас просят только давать обещания. Кто вас просил исполнять обещанное? Продолжайте давать обещания и не беспокойтесь о том, что однажды вас поймают и спросят о них. Этого никогда не случится, потому что каждый раз, когда вас ловят, вы можете начать давать еще большие обещания.

У людей очень короткая память. Кто помнит, что вы обещали пять лет назад? За пять лет столько воды утекло в Ганге, кому теперь до этого дело? За пять лет изменилось так много. Не беспокойтесь, просто продолжайте обещать больше и больше.

И люди верят в эти обещания, люди хотят верить. У них ничего больше нет, только надежды. И вожди продолжают давать опиум, надежду, и в людях возникает наркотическое привыкание.

Фанатическая преданность группам и организациям, политическим, религиозным или любого другого рода – это своего рода наркотическая зависимость; точно как любой другой наркотик. Христианин чувствует себя как дома, будучи в окружении других христиан. Это наркотическая зависимость, психологический наркотик. При виде человека, стоящего вне их собственной толпы, что-то в психике людей тут же начинает дрожать: «Возможно ли не верить в Христа? Возможно ли выжить, не веря во Христа?» Подозрения, сомнения…

Почему они злятся? На самом деле, они не злятся, они пугаются. И чтобы скрыть страх, им приходится проецировать гнев. Гнев всегда служит для того, чтобы скрыть страх.

Люди используют всевозможные стратегии. Есть люди, которые начнут смеяться, просто для того, чтобы остановить слезы. В смехе вы забудете, они забудут… и слезы могут оставаться скрытыми. В гневе скрытым останется их страх.

Они очень фанатичны, они пытаются защитить себя… Они знают, что их верование – не их собственный опыт, и боятся, что кто-то посторонний может поцарапать, копнуть слишком глубоко, вынести рану наружу и оставить прямо у них перед глазами. Так или иначе, им удавалось прикрыть рану – они христиане, и Христос – их спаситель, единственный спаситель, единственный настоящий спаситель, и у них есть Святая Книга, и с ними Бог, – чего им бояться? Они создали уютный психологический дом, и внезапно, словно слон в посудную лавку, входит незнакомец, который не верит, как они!

Один из моих учителей, который очень меня любил… в старших классах школы он был единственным учителем, с которым я был очень близок. И когда я поступил в университет, возвращаясь в родной город на каникулы, я виделся с ним.

Однажды он мне сказал:

– Я тебя жду. Очень странно, что я тебя жду, зная, что сейчас каникулы, и ты приедешь. И твой приезд – как порыв свежего ветра. В старости ты мне снова напоминаешь мою молодость и юношеские мечты. Но когда ты приезжаешь, мне становится страшно, и я начинаю молиться Богу: «Пусть он как можно скорее уедет!» Потому что ты создаешь во мне подозрение; ты – мое величайшее сомнение. Просто увидеть тебя достаточно, чтобы стали возникать все мои сомнения. Так или иначе, я удерживаю их под спудом, но с тобой это трудно.

Он говорил:

– Странно, что одного твоего прихода в мой дом достаточно, чтобы все мои попытки подавить потерпели поражение, и все мои сомнения проснулись. Я знаю, что не знаю Бога, и знаю, что мои молитвы тщетны, – нет никого, чтобы их слышать. Все же я продолжаю молиться три раза в день: утром, днем, вечером. Но когда ты здесь, я не могу молиться так мирно, как делаю это каждый день.

– Но я никогда не беспокою ваших молитв! – сказал я.

– Дело не в том, что ты их беспокоишь. Но если ты просто здесь сидишь, и я молюсь… это невозможно. Внезапно я знаю, что все, что я делаю, глупо, и я знаю, о чем ты думаешь. Наверное, ты думаешь, что этот старый дурак продолжает и продолжает одно и то же… Я знаю, что в твоих глазах то, что я делаю, неразумно. И беда в том, что глубоко внутри я с тобой согласен. Но теперь я слишком стар и не могу измениться. Возникает страх. Я не могу остановиться. Много раз я думал: «Почему бы мне не перестать молиться?» Но я молился семьдесят пять лет…

В то время ему было, наверное, около девяноста двух.

– Я молился так долго. И теперь, перед самой смертью, прекратить? И как знать?.. Если этот мальчик рядом, и Бог действительно существует, я окажусь в затруднении: я не смогу даже поднять глаза перед Богом, если в последний момент прекращу молиться. Я делал это всю жизнь, поэтому позволь мне продолжать, правильно это или нет. Если это неправильно, я ничего не потеряю. В любом случае, теперь, когда я в отставке, весь день у меня свободен. И если Бог есть, все в полном порядке – мои молитвы достигли успеха.