Текст книги "Ошо. Ключи к новой жизни. 9 книг"

Фактически есть множество вещей, которые нельзя выразить на западных языках, потому что восточный подход к реальности – в своей основе, в своей сути, по внутреннему существу другой. Иногда бывает так, что на одни и те же вещи можно посмотреть и с восточной, и с западной стороны, и на поверхности заключения могут выглядеть сходными, но так не бывает. Если пойти немного глубже, если копать немного глубже, обнаружатся большие различия – не обычные различия, но необычные.

Только вчера я читал известное хайку Басе, дзэнского мистика и мастера. Для западного ума или ума, образованного на западный лад, это не покажется великой поэзией. А сейчас весь мир образован на западный лад; Запад и Восток исчезли – в том, что касается образования.

Слушайте очень внимательно, потому что это не то, что вы называете великой поэзией, но это великое прозрение – что гораздо более важно. В этом есть безмерная поэзия, но чтобы почувствовать эту поэзию, вы должны быть очень тонкими. Интеллектуально ее понять нельзя; это можно понять только интуитивно.

Вот это хайку:

 
Когда я смотрю внимательно,
Я вижу подорожник,
Цветущий у ограды!
 

Кажется, в этом нет ничего от великой поэзии. Но давайте подойдем к этому с большей симпатией, потому что Басе переведен на английский язык; его собственный язык имеет совершенно другие текстуру и аромат.

Подорожник – это очень обычный цветок, он растет сам собой у дороги, это цветущая трава. Она такая обычная, что никто никогда на нее не смотрит. Это не драгоценная роза, это не редкий лотос. Легко увидеть красоту редкого лотоса, плавающего в озере, – голубой лотос… как можно его не увидеть? На мгновение тебя обязательно захватит его красота. Или прекрасная роза, танцующая на ветру, на солнце… на долю секунды она захватывает тебя. Она ошеломляет. Но подорожник – очень обычное, распространенное растение. Ему не нужны ни уход, ни садовник; он растет сам по себе, где угодно. Чтобы внимательно рассмотреть подорожник, нужен медитирующий, нужно очень деликатное сознание; иначе ты пройдешь мимо, не заметив его. У него нет очевидной красоты, его красота глубока. Его красота – красота очень обычного, но само обычное содержит в себе необычное – даже цветок подорожника. Ты его упустишь, если только не проникнешь в него сочувствующим сердцем.

Впервые прочитав Басе, ты удивишься: «Что такого важного можно сказать о подорожнике, цветущем у ограды?»

В стихотворении Басе последний слог – по-японски кана – переводится как восклицательный знак, потому что у нас нет никакого другого способа его перевести. Но кана значит: «Я изумлен!» Откуда берется эта красота? Приходит ли она из подорожника? – потому что тысячи людей прошли мимо, и никто, может быть, никогда не посмотрел на этот маленький цветок. А Басе захватила его красота, он перенесен в другой мир. Что произошло?

На самом деле это не подорожник, иначе он привлекал бы глаз каждого. Это прозрение Басе, его открытое сердце, его сочувствующее видение, его медитативность. Медитация – это алхимия: она может превращать грубые металлы в золото, она может превратить подорожник в лотос.

Когда я смотрю внимательно...

И слово внимательно значит интенсивно, с осознанностью, преднамеренно, медитативно, с любовью, с заботой. Человек может смотреть совершенно без заботы, и тогда он упустит всю суть. Слово внимательно нужно помнить во всех его значениях, но корень этого слова означает медитативность. А что это значит, если ты что-то видишь медитативно? Это значит без ума, смотреть без ума, без облаков мыслей в небе сознания, без проходящих воспоминаний, без желаний… вообще ничего, сущая пустота.

Когда ты смотришь в таком состоянии не-ума, даже цветок подорожника переносится в другой мир. Он становится райским лотосом, он больше не часть земли; незаурядное найдено в заурядном. И это путь будды. Найти незаурядное в заурядном, найти все в сейчас, найти целое в этом – Гаутама Будда называет это татхатой.

Хайку Басе – это хайку татхаты. Этот подорожник – увиденный с любовью, с заботой, сердцем, безоблачным сознанием, в состоянии не-ума, – и человек изумлен, человек в благоговейном трепете. Возникает великое удивление: как это возможно? Этот подорожник… если возможен подорожник, возможно все. Если подорожник может быть таким красивым, Басе может быть буддой. Если подорожник может содержать такую поэзию, тогда каждый камень может стать проповедью.

Когда я смотрю внимательно, я вижу подорожник, цветущий у ограды!

Кана – я изумлен! Я потерял дар речи; я ничего не могу сказать о его красоте – я могу на нее лишь намекнуть.

Хайку просто намекает, хайку только указывает – очень косвенным путем.

Похожую ситуацию можно найти в знаменитой поэзии Теннисона; если их сравнить, это вам очень поможет. Басе представляет интуитивное, Теннисон – интеллектуальное. Басе представляет Восток, Теннисон – Запад. Басе представляет медитацию, Теннисон – ум. Они кажутся похожими, и иногда поэзия Теннисона может показаться более поэтичной, чем поэзия Басе, потому что она пряма, она очевидна.

 
Цветок в потрескавшейся стене,
Я вырываю тебя из трещины,
Держу тебя, с корнем и всем сущим, в руке,
Маленький цветочек…
Если бы я мог понять,
Что ты такое, с корнем и всем сущим, все во всем,
Я знал бы, что такое Бог и человек.
 

Прекрасный отрывок, но ничто в сравнении с Басе. Давайте посмотрим, в чем Теннисон совершенно отличается.

Во-первых: Цветок в потрескавшейся стене, я вырываю тебя из трещины…

Басе просто смотрит на цветок, не вырывает его. Басе – это пассивная осознанность – Теннисон активен, насильствен. Фактически, если на тебя действительно произвел впечатление этот цветок, ты не можешь его сорвать. Если цветок достиг твоего сердца, как ты можешь его сорвать? Сорвать его значит разрушить, убить – это убийство! Никто не думал, что поэзия Теннисона – это убийство, но это убийство. Как можно разрушить что-то такое красивое?

Но именно так действует ум; он разрушителен. Он хочет владеть, а владение возможно только в разрушении.

Помни, каждый раз, когда ты кем-то или чем-то владеешь, ты что-то или кого-то разрушаешь. Ты владеешь женщиной? – ты разрушаешь ее, ее красоту, ее душу. Ты владеешь мужчиной? – он больше не человеческое существо; ты низводишь его до объекта, до товара.

Басе смотрит «внимательно» – просто смотрит, даже не пристально всматривается. Только взгляд, мягкий, женственный, словно он боится причинить подорожнику боль.

Теннисон вырывает цветок из трещины и говорит:

…Держу тебя, с корнем и всем сущим, в руке, маленький цветочек… Он остается отдельным. Наблюдаемое и наблюдатель нигде не сливаются, не сплавляются, не встречаются. Это не любовный роман. Теннисон нападает на цветок, вырывает его с корнем и всем сущим, держит его в руке.

Ум чувствует себя хорошо со всем, чем он может владеть, что он может контролировать, держать в руке. Медитативное состояние сознания не интересует владение, держание, потому что все это пути насильственного ума.

И он говорит: «маленький цветочек» – цветок остается маленьким, сам он остается на высоком пьедестале. Он – человек, он – великий интеллектуал, он – великий поэт. Он остается в своем эго: «маленький цветочек».

Для Басе нет речи о сравнении. Он ничего не говорит о себе, как будто его вообще нет. Нет никакого наблюдателя. Так велика красота, что она приносит трансценденцию. Вот цветок подорожника, цветущий у ограды, – кана — и Басе просто изумлен, потрясен до самых корней своего существа. Красота ошеломляет. Вместо того чтобы владеть этим цветком, он захвачен им. Он тотально сдается красоте этого цветка, красоте этого мгновения, благословению здесь и сейчас.

Маленький цветок, – говорит Теннисон, – если бы я только мог понять…

Это одержимость стремлением понять! Восхищения недостаточно, любви недостаточно; должно быть понимание, должно быть произведено знание. Не прибыв к какому-то знанию, Теннисон не может расслабиться. Цветок превратился в знак вопроса. Для Теннисона это знак вопроса, для Басе – восклицательный знак.

И между ними огромная разница – знак вопроса и знак восклицания.

Для Басе любви достаточно. Любовь – и есть понимание. Может ли быть большее понимание? Но Теннисон, кажется, ничего не знает о любви. Есть только его ум, жаждущий знания.

Если бы только я мог понять, что ты такое, с корнем и всем сущим, все во всем…

Ум – это неизменный перфекционист. Ничто не должно оставаться непознанным, ничему нельзя позволить оставаться неизвестным и таинственным. Корень и все сущее, все во всем должно быть понято. Пока ум не знает всего, он остается в страхе, – потому что знание дает власть. Если есть что-то таинственное, ты обречен оставаться в страхе, потому что таинственное нельзя контролировать. А кто знает, что скрывается в таинственном? Может быть, враг, может быть, опасность, какая-то угроза? И знает, что это с тобой сделает? Прежде чем это что-то сделало, его нужно понять, его нужно узнать. Ничто не должно оставаться таинственным.

Но тогда исчезает вся поэзия, исчезает вся любовь, исчезает вся тайна, исчезает все удивление. Исчезает душа, исчезает песня, исчезает празднование. Все познано – тогда нет ничего ценного. Все познано – тогда нет ничего, что чего-нибудь стоит. Все познано – тогда в жизни нет никакого смысла, никакой важности.

Увидь этот парадокс: сначала ум говорит: «Узнай все!» – а потом, когда ты узнаешь, ум говорит: «В жизни нет никакого смысла».

Ты разрушил смысл, а теперь жаждешь смысла. Ум очень разрушителен в отношении смысла. И поскольку он настаивает, что все должно быть познано, он не может допустить третьей категории, непознаваемого, которое остается непознаваемым вечно. А именно в непознаваемом – смысл жизни.

Все великие ценности: красота, любовь, Бог, молитва – все, что только есть действительно важного, что делает жизнь достойной того, чтобы жить, составляет третью категорию: непознаваемое. Непознаваемое – это другое название Бога, другое название таинственного и чудесного. Без него в твоем сердце не может быть никакого удивления – а без удивления сердце – это вообще не сердце, и без благоговейного трепета ты теряешь нечто безмерно драгоценное. Тогда твои глаза полны пыли, они теряют ясность. Тогда птица продолжает петь, но на тебя это не влияет, в тебе ничто не шевелится, твое сердце не тронуто, потому что ты уже знаешь объяснение.

Деревья зелены, но их зелень не превращает тебя в танцора, в певца. Она не порождает поэзии в твоем существе, потому что ты знаешь объяснение: хлорофилл делает деревья зелеными. Тогда от поэзии не остается ничего. Когда есть объяснение, поэзия исчезает. Все объяснения утилитарны, они не относятся к предельному.

Если ты не доверяешь непознаваемому, как тогда ты можешь сказать, что роза красива? Где ее красота? Это не химический компонент розы. Розу можно проанализировать, но ты не найдешь в ней никакой красоты. Если ты не веришь в непознаваемое, ты можешь произвести вскрытие человека, посмертно – и не найдешь в нем никакой души. И ты можешь продолжать искать Бога, и нигде его не найдешь, потому что он всюду. Ум продолжает его упускать, потому что уму хочется, чтобы он был объектом, а Бог не объект.

Бог – это вибрация. Если ты настроен на беззвучный звук существования, если ты настроен на звук хлопка одной ладонью, если ты настроен на то, что индийские мистики назвали анахат – предельная музыка существования, если ты настроен на таинственное, ты узнаешь, что есть только Бог, и нет ничего другого. Тогда Бог становится синонимом существования.

Но эти вещи нельзя понять, эти вещи нельзя низвести до знания – и именно в этом Теннисон упускает, упускает всю суть. Он говорит:

Маленький цветочек – если бы только я мог понять, что ты такое, с корнем и всем сущим, все во всем, я знал бы, что такое Бог и человек.

Но все это «бы» и «если».

Басе знает, что такое Бог и человек, в этом восклицательном знаке – кане. «Я изумлен, я удивлен… подорожник цветет у ограды!»

Может быть, это ночь полнолуния, или, может быть, раннее утро – я вижу реального Басе, стоящим у обочины дороги, неподвижно, словно у него остановилось дыхание. Подорожник… и так красиво. Все прошлое ушло, все будущее исчезло. В его уме больше нет вопросов, лишь чистое изумление. Басе стал ребенком. Снова эти невинные глаза ребенка, смотрящие на подорожник, внимательно, любяще. И в этой любви, в этой заботе есть совершенно другого рода понимание – не интеллектуальное, не аналитическое. Теннисон интеллектуализирует все это явление и разрушает его красоту.

Теннисон представляет Запад, Басе представляет Восток. Теннисон представляет мужской ум, Басе – женский. Теннисон представляет ум, Басе – не-ум.

Различие очень тонко, но это то же самое различие, что и между умом и сердцем, что и между логикой и любовью, или, что еще более адекватно, что и между прозой и поэзией.

Пункт назначения – это очень четко очерченная вещь; направление очень интуитивно. Пункт назначения – это что-то снаружи тебя, скорее похожее на вещь. Направление – это внутреннее чувство; это не объект, но сама твоя субъективность. Ты можешь чувствовать направление, но не можешь его знать. Ты можешь знать пункт назначения, но не можешь его чувствовать. Пункт назначения находится в будущем. Как только он определен, ты начинаешь манипулировать жизнью, чтобы ее достичь, направлять к ней свою жизнь.

Как ты можешь решать о будущем? Кто ты такой, чтобы решать о неизвестном? Как возможно зафиксировать будущее? Будущее – это то, что еще неизвестно. Будущее – это открытая возможность. Но если зафиксировать в будущем пункт назначения, будущее – это больше не будущее, потому что оно больше не открыто. Теперь ты выбрал одну возможность из многих; когда все возможности были открыты, будущее было. Теперь все возможности отброшены; выбрана только одна. Это больше не будущее; это прошлое.

Когда ты решаешь о пункте назначения, это решает прошлое. Решает твой опыт прошлого, решает твое знание прошлого. Ты убиваешь будущее – и тогда ты продолжаешь повторять собственное прошлое, может быть, с некоторыми модификациями, немного измененное здесь и там для твоего удобства, комфорта. Заново покрашенное, отремонтированное, но это приходит из прошлого. Это способ потерять связь с будущим: определив точку назначения, человек теряет связь с будущим. Человек становится мертвым, человек начинает действовать, как механизм.

Направление – это что-то живое, в моменте. Оно ничего не знает о будущем, оно ничего не знает о прошлом, но оно бьется, пульсирует здесь и сейчас. И из этого пульсирующего мгновения создается следующее мгновение. Не каким-то решением с твоей стороны – но просто потому, что ты живешь это мгновение, и живешь его так тотально, и любишь это мгновение так всецело, из этой всецелости рождается следующее мгновение. У него будет направление. Это направление не дано тебе, не навязано тебе; оно спонтанно.

Ты не можешь определять направление, ты можешь только жить это мгновение, которое тебе доступно. В проживании его возникает направление. Если ты танцуешь, следующее мгновение будет более глубоким танцем. Ты ничего не решаешь, но просто танцуешь в это мгновение. Ты создал направление, ты не манипулируешь им. Следующее мгновение будет более наполненным танцем, и еще более наполненным будет следующее.

Пункт назначения фиксируется умом; направление зарабатывается проживанием. Пункт назначения логичен: человек хочет быть врачом, человек хочет быть инженером, человек хочет быть ученым или политиком. Человек хочет быть богатым, знаменитым – все это точки назначения. Направление? – человек просто живет мгновение в глубоком доверии, что жизнь решит. Человек живет мгновение так тотально, что из этой тотальности рождается свежесть. В этой тотальности растворяется прошлое, и будущее принимает форму. Но эта форма не придана тобой, эта форма тобой заработана.

Один Дзэнский мастер, Ринзай, умирал, он лежал на смертном одре. Кто-то спросил:

– Мастер, когда тебя не станет, люди будут спрашивать, в чем заключается суть твоего учения. Ты сказал множество вещей, ты говорил о многих вещах – нам трудно будет выразить это в одном предложении. Прежде чем уйти, пожалуйста, сделай это сам, чтобы мы хранили его, как сокровище. И каждый раз, когда люди, не знавшие тебя, этого пожелают, мы сможем им дать суть твоего учения.

Умирая, Ринзай открыл глаза и издал великий дзэнский крик, львиный рык! Все они были потрясены! Они не могли поверить, что у умирающего человека может быть столько энергии. Они этого не ожидали. Этот человек был непредсказуем, он был таким всегда, но даже от этого непредсказуемого человека они никоим образом не ожидали, что, умирая, в это последнее мгновение он издаст такой львиный рык. И когда они пришли в шок – конечно, их умы остановились, они были удивлены, ошарашены, – Ринзай сказал: «Вот оно!», закрыл глаза и умер.

Вот оно…

Это мгновение, это молчаливое мгновение, это мгновение, не омраченное мыслью, это молчание, окружающее удивление, этот последний львиный рык перед смертью – вот оно.

Да, направление приходит из проживания этого мгновения. Это не что-то, что ты организовываешь и планируешь. Оно случается, оно очень тонко, и ты никогда не будешь в нем уверен. Ты можешь только его почувствовать. Именно поэтому я говорю, что оно более как поэзия, чем проза; более как любовь, чем логика; более как искусство, чем наука. И в этом его красота – колеблющееся, как колеблется капля росы на листке, соскальзывающая, не зная куда, не зная почему. Просто скользя по листу травы на утреннем солнце… Направление очень тонко, деликатно, хрупко.

Пункт назначения принадлежит эго; направление принадлежит жизни, существу.

Чтобы двигаться в мире направления, человеку требуется безмерное доверие, потому что человек движется в незащищенности, человек движется в темноте. Но темнота приносит свой собственный трепет: без всякой карты, без всякого проводника ты движешься в неизвестное. Каждый шаг – это открытие, и открытие не только во внешнем мире. Одновременно нечто открывается и в тебе. Первооткрыватель открывает не только вещи. По мере того как он открывает больше и больше неизвестных миров, он продолжает открывать также и себя – одновременно. Каждое открытие – это и внутреннее открытие. Чем больше ты узнаешь, тем больше узнаешь о знающем. Чем больше ты любишь, тем больше знаешь о любящем.

Я не собираюсь давать вам пункт назначения. Я могу дать только направление – пробужденное, пульсирующее жизнью и неизвестным, всегда удивительное, непредсказуемое. Я не собираюсь давать вам карты. Я могу дать лишь великую страсть к открытиям.

Да, карты не нужно; нужна великая страсть, великое желание открывать. Тогда я предоставляю тебя самому себе. Тогда ты можешь идти дальше один. Двигайся в безбрежное, в бесконечное и мало-помалу научись ему доверять. Отдай себя в руки жизни. Человек, который доверяет, человек, который трепещет от волнения даже на пороге смерти, – он может издать львиный рык. Даже умирая – потому что он знает, что ничто не умирает, – в само мгновение смерти он может сказать: «Вот оно!»

Потому что в каждое мгновение… вот оно. Это может быть жизнь, это может быть смерть; это может быть успех, это может быть поражение; это может быть счастье, это может быть несчастье.

В каждое мгновение… вот оно!

Зрелость. Ответственность быть самим собой

Предисловие: искусство жить

Человек рождается, чтобы достичь жизни, и все в его руках. Он может упустить жизнь. Он может продолжать дышать, он может продолжать есть, он может продолжать стареть, он может продолжать двигаться к могиле – но это не жизнь, это постепенная смерть. От колыбели до могилы… постепенная смерть в семьдесят лет длиной. И поскольку миллионы людей вокруг умирают этой постепенной, медленной смертью, ты тоже начинаешь им подражать. Дети учатся этому от всех окружающих – а мы окружены мертвыми.

Поэтому первое, что нужно понять, это что я подразумеваю под «жизнью». Она не должна быть просто старением, она должна быть взрослением. А это две разные вещи.

К старению способно любое животное. Взросление – прерогатива человеческих существ. Лишь немногие предъявляют на нее права.

Взросление означает: двигаться с каждым мгновением глубже и глубже в принцип жизни; все более отдаляться от смерти – не приближаться. Чем глубже ты идешь в жизнь, тем более понимаешь бессмертие внутри себя. Ты отдаляешься от смерти; приходит мгновение, когда ты видишь, что смерть – не что иное как переодевание, переезд в другой дом, смена формы – ничто не умирает, ничто не может умереть.

Смерть – величайшая из всех существующих иллюзий.

Чтобы понять взросление, наблюдай дерево. По мере того как дерево растет вверх, его корни растут все глубже вниз. Есть равновесие – чем выше поднимается дерево, тем глубже опускаются корни. Не бывает дерева в пятьдесят футов высотой и с небольшими корнями; они не смогут поддержать такое гигантское дерево.

В жизни взросление означает, что ты растешь все глубже вовнутрь самого себя – именно там твои корни.

Для меня это первый принцип медитации. Все остальное вторично. И детство – самое лучшее время. Становясь старше, ты подходишь ближе к смерти, и идти в медитацию становится труднее и труднее.

Медитация означает: идти в свое бессмертие, идти в свою вечность, идти в свою божественность. И ребенок – самый квалифицированный человек, потому что он не обременен знанием, не обременен религией, не обременен образованием, не обременен всевозможным мусором. Он невинен.

Но, к несчастью, его невинность загрязняется невежеством. Невежество и невинность имеют некоторое сходство, но это не одно и то же. Невежество это состояние незнания, как и невинность – но есть и огромная разница, которой до сих пор все человечество не замечало. Невинность не знает, но и не хочет знать. Она совершенно удовлетворена, наполнена.

У маленького ребенка нет амбиций, нет желаний. Он так поглощен настоящим мгновением – парящая птица привлекает его взгляд так тотально; просто бабочка, ее красивые краски – и он очарован; радуга в небе… и он не может себе представить, что может быть что-нибудь важнее, богаче этой радуги. Небо, полное звезд, бесконечных звезд…

Невинность богата, полна, чиста.

Невежество бедно; это нищий – оно хочет того или другого, хочет быть знающим, хочет быть респектабельным, хочет быть состоятельным, хочет быть облеченным властью. Невежество движется по пути желания. Невинность это состояние отсутствия желаний. Но поскольку оба они лишены знания, мы путали их природу. Мы принимали как данность, что это одно и то же.

Первый шаг в искусстве жить – понять различие между невежеством и невинностью. Невинность следует поддерживать, защищать – потому что ребенок принес с собой величайшее сокровище, сокровище, которого святые добиваются тяжкими усилиями. Святые говорят, что снова стали детьми, что родились вновь. В Индии настоящий брамин, настоящий знающий, называет себя двиджем, дваждырожденным. Почему дваждырожденным? Что случается с первым рождением? Какая необходимость во втором? И что будет достигнуто вторым рождением?

Во втором рождении он достигает того же, что было доступно и в первом, но что общество, родители, окружающие его люди разрушили, раздавили. Каждого ребенка набивают знанием. Его простоту нужно каким-то образом удалить, потому что простота не поможет ему в этом соревнующемся мире. В простоте он будет казаться миру простаком; его невинность будут эксплуатировать, как только возможно. Боясь общества, боясь мира, который мы сами создали, мы пытаемся сделать каждого ребенка как можно более хитрым, коварным, знающим – чтобы он оказался в категории тех, кто у власти, не в категории угнетенных и бессильных.

И как только ребенок начинает расти в неправильном направлении, в этом направлении он и продолжает двигаться – вся его жизнь движется в этом направлении.

Когда ты понимаешь, что упускал жизнь, первый принцип – вернуться к невинности. Отбрось знание, забудь свои священные писания, забудь религии, теологии, философии. Родись вновь, стань невинным – и это в твоих руках. Очисти ум от всего, что тобою не познано, от всего, что заимствованно, от всего, что исходит от традиции, условностей. Все то, что было дано тебе другими, – родителями, учителями, университетами, – просто избавься от этого. Снова будь простым, снова будь ребенком. И это чудо возможно в медитации.

Медитация это просто странный хирургический метод, который отсекает тебя от всего, что не твое, и сохраняет только твое подлинное существо. Она сжигает все остальное и оставляет тебя обнаженным перед солнцем и ветром. Ты словно первый человек, который спустился на землю – который ничего не знает, который должен открыть все заново, который должен быть искателем, которому предстоит пуститься в паломничество.

Второй принцип: паломничество. Жизнь должна быть поиском – не желанием, но поиском; не амбицией стать тем или другим, президентом или премьер-министром, но поиском, попыткой найти: «Кто я?»

Очень странно, что люди, которые не знают, кто они, пытаются кем-то стать. Они даже не знают, кто они в это самое мгновение! Они не образованны в отношении своего существа – но у них есть цель становления.

Становление – это болезнь души.

Бытие – это ты.

И открыть свое бытие, существо – начало жизни. Тогда каждое мгновение – новое открытие, каждое мгновение приносит новую радость. Новая тайна открывает двери, новая любовь начинает расти в тебе, новое сострадание, которого ты никогда не чувствовал раньше, новая чувствительность к красоте, к добру. Ты становишься так чувствителен, что малейшая травинка имеет для тебя величайшую важность. Чувствительность делает для тебя ясным, что эта мельчайшая травинка так же важна для существования, что и величайшая звезда; без этой травинки существование было бы меньше, чем оно есть. Эта маленькая травинка уникальна, незаменима и обладает собственной индивидуальностью.

И эта чувствительность создаст для тебя новые дружбы – дружбы с деревьями, с птицами, с животными, с горами, с реками, с океанами, со звездами. Жизнь становится богаче, когда течет любовь, когда растет способность к дружбе.

В жизни Святого Франциска есть прекрасный случай. Он умирал; часто он путешествовал на осле из одного места в другое и делился своими опытами. Все его ученики собрались, чтобы услышать его последние слова. Последние слова человека всегда важнее всего, что он произнес за всю жизнь, потому что они содержат весь опыт его жизни.

Но то что ученики услышали… они не могли поверить.

Святой Франциск не обратился к ученикам; он обратился к ослу. Он сказал:

– Брат, я перед тобой в безмерном долгу. Ты возил меня из одного места в другое и никогда не жаловался, никогда не ворчал. Все, что я хочу сделать прежде чем покинуть этот мир, это попросить у тебя прощения: я не был с тобой человечным.

Это были последние слова Святого Франциска. Огромная чувствительность… сказать ослу:

– Брат осел…

… попросить прощения.

Когда ты становишься более чувствительным, жизнь становится больше. Из маленького пруда она превращается в океан. Она не ограничена тобой, твоей женой и детьми – совершенно не ограничена. Все существование становится твоей семьей, и пока все существование не станет твоей семьей, ты не узнал, что такое жизнь – потому что ни один человек не остров, все мы соединены.

Мы – безграничный континент, соединенный миллионами связей.

И если наши сердца не полны любви к целому, в той же пропорции урезывается наша жизнь.

Медитация принесет тебе чувствительность, великое чувство принадлежности к миру. Это наш мир – звезды наши, мы здесь не иностранцы. Мы по своей природе принадлежим существованию. Мы его часть, мы его сердце.

Во-вторых, медитация принесет тебе великое молчание – потому что весь мусор знания уйдет. Мысли это тоже часть знания.… безмерное молчание, и ты удивлен: это молчание – единственная возможная музыка.

Вся музыка это усилие привести это молчание к какому-то выражению. Мудрецы Востока подчеркивали, что все великие искусства – музыка, поэзия, танец, живопись, скульптура, – родились из медитации. Все это усилия каким-то образом принести непознаваемое в мир известного для тех, кто не готов к паломничеству – просто подарки тем, кто не готов отправиться в это паломничество. Может быть, песня разбудит желание пойти на поиски источника, может быть, статуя.

В следующий раз, когда ты войдешь в храм Гаутамы Будды, наблюдай его статую. Потому что статуя создана таким образом, в такой пропорции, что наблюдая ее, ты впадешь в молчание. Это статуя медитации; она не имеет никакого отношения к Гаутаме Будде.

Именно поэтому все великие статуи выглядят как живые – Махавира, Гаутама Будда, Неминатха, Адинатха… Двадцать четыре тиртханкары джайнов… в одном храме ты найдешь двадцать четыре статуи похожие, одинаковые. В детстве я спрашивал отца:

– Объясни мне, пожалуйста, почему эти двадцать четыре человека одинаковы?

Один и тот же размер, тот же нос, то же лицо, то же тело… И он говорил:

– Не знаю. Я всегда сам недоумевал, почему они никак не различаются. Это почти неслыханно – в мире нет даже двух одинаковых людей, что сказать о двадцати четырех?

Но когда расцвела моя медитация, я нашел ответ – не услышал от кого-то другого, – что эти статуи не имеют ничего общего с людьми. Эти статуи относятся к тому, что происходит внутри этих двадцати четырех людей, а происходит в точности одно и то же. Мы не беспокоимся о наружном; мы настаивали, что внимание следует уделить внутреннему. Наружное неважно. Кто-то молод, кто-то стар, кто-то черный, кто-то белый, кто-то мужчина, кто-то женщина – это неважно; важно то, что внутри – океан молчания. В этом океаническом состоянии тело принимает определенную позу.

Ты замечал это сам, но не был бдителен. Когда ты в гневе, ты не замечал? – твое тело принимает определенную позу. В гневе ты не можешь держать руки открытыми; в гневе – кулак… В гневе ты не можешь улыбаться – или можешь? В определенной эмоции тело принимает определенную позу.

Эти небольшие вещи внутри глубоко связаны.

И эти статуи сделаны таким образом, что если ты просто сидишь в молчании и наблюдаешь, а затем закрываешь глаза, негатив, теневое изображение входит в твое тело, и ты начинаешь чувствовать нечто такое, чего никогда не чувствовал раньше. Эти статуи и храмы построены не для поклонения; они построены для переживания опыта. Это научные лаборатории – они не имеют ничего общего с религией! Веками применялась определенная тайная наука, чтобы будущие поколения могли войти в контакт с опытами предыдущих поколений. Не через книги, не через слова, но в чем-то более глубоком – в молчании, в медитации, в покое.