Текст книги "Ошо. Ключи к новой жизни. 9 книг"

Вместе с молчанием растет твоя способность к дружбе, растет твоя любовь; твоя жизнь становится танцем из мгновения в мгновение, радостью, празднованием.

Ты никогда не задумывался, почему во всем мире – в каждой культуре, в каждом обществе – в году есть несколько дней для празднования? Все эти праздники только компенсируют – потому что общества отняли у твоей жизни все празднование, и если тебе ничего не дать взамен, твоя жизнь может стать опасной для культуры.

Каждой культуре пришлось дать тебе какую-то компенсацию, чтобы ты не чувствовал себя потерянным в страдании, в печали. Но эти компенсации ложны.

Салюты и фейерверки не могут позволить тебе радоваться. Они только для детей – для тебя это только головная боль. Но во внутреннем мире могут продолжаться огни, песни, радости.

Всегда помни, что общество выдает тебе компенсацию, когда чувствует, что то, что было подавлено, может взорваться в опасную ситуацию, если это не компенсировать. Общество находит какие-то способы позволить тебе высвободить подавленное – но это не истинное празднование и не может быть истинным празднованием.

Истинное празднование должно приходить из твоей жизни, в твоей жизни.

И истинное празднование не может соответствовать календарю – первого ноября вы празднуете… Странно, весь год вы были несчастны, а первого ноября внезапно выходите из несчастья и танцуете? Либо несчастье было ложным, либо ложно первое ноября; оба не могут быть истинными. И как только первое ноября кончается, ты снова возвращаешься в черную дыру, каждый – в свое несчастье, каждый – в свою тревогу.

Жизнь должна быть постоянным празднованием, праздником огней, который длится круглый год. Лишь тогда ты можешь вырасти, расцвести.

Трансформируй небольшие вещи в празднование.

Например, в Японии есть чайная церемония. В каждом дзэнском монастыре и в каждом доме, который может это себе позволить, есть небольшой храм для питья чая. Чай – больше не обычная, обыденная вещь; это трансформировали в празднование. Храм для питья чая сделан определенным образом – в красивом саду с красивым прудом; в пруду плавают лебеди, всюду цветут цветы. Когда приходят гости, они должны оставить обувь снаружи; это храм. В храме нельзя разговаривать; вам придется оставить свои мысли и речи снаружи, вместе с туфлями. Вы садитесь в медитативную позу, и хозяйка, женщина, которая готовит для вас чай, – ее движения так грациозны, как будто она танцует, приготавливая чай, расставляя перед вами чашки и блюдца, словно вы боги. С таким уважением… она кланяется, и вы принимаете поклон с таким же уважением.

Чай готовится в специальном самоваре, который издает прекрасные звуки, собственную музыку. И в церемонию входит, что каждый должен слушать музыку чая. И все молча слушают… снаружи в саду поют птицы, и самовар… чай создает свою песню. Вокруг покой…

Когда чай готов, и его наливают во все чашки, ты не должен его пить так, как везде обычно пьют люди. Сначала ты должен вдохнуть аромат чая. Ты смакуешь чай, словно он приходит из запредельного, медленно – спешить некуда. Кто-то, может быть, начнет играть на флейте или на ситаре. Обычная вещь – просто чай – а его сделали прекрасным религиозным праздником. Каждый выходит обновленным, свежим, чувствуя себя моложе, сочнее.

И то же, что и с чаем, можно делать со всем – с одеждой, с пищей. Люди живут почти во сне; иначе в каждой ткани, в каждой одежде есть собственная красота, собственное ощущение. Если ты чувствителен, одежда не только для того, чтобы закрыть тело; тогда это нечто выражающее твою индивидуальность, нечто выражающее твой вкус, твою культуру, твое существо. Все должно выражать тебя; на всем должна быть твоя подпись. Тогда жизнь становится постоянным празднованием.

Даже если ты болен и лежишь в постели, ты сделаешь эти мгновения лежания в постели мгновениями красоты и радости, мгновениями расслабления и медитации, мгновениями музыки и поэзии. Тогда не нужно быть грустным, потому что ты болен. Ты должен радоваться, что все ходят на работу, а ты лежишь в постели как король и отдыхаешь – кто-то готовит тебе чай, самовар поет песню, друзья предлагают прийти и поиграть для тебя на флейте…

Эти вещи важнее любого лекарства. Когда ты болен, позови врача. Но еще важнее, позови тех, кого ты любишь, потому что нет лекарства важнее любви. Позови тех, кто может окружить тебя красотой, музыкой, поэзией, потому что ничто так не лечит как праздничное настроение. Лекарства это самая низкая форма лечения – но, кажется, мы забыли все, и нам приходится полагаться на лекарства и быть подавленными и грустными, – как будто ты упускаешь великую радость, не ходя на работу! В офисе ты был несчастным – лишь один день дома, и ты и там цепляешься за несчастье – ты его не отпускаешь.

Сделай все творческим, сделай лучшее из худшего – вот что я называю искусством жить. И если человек прожил всю жизнь, наполнив каждое ее мгновение и каждую ее фазу красотой, любовью, радостью, естественно, его смерть будет высочайшей вершиной усилия всей жизни. Последние штрихи… его смерть не будет уродливой, как это обычно случается с каждым.

Если смерть уродлива, это значит, что вся твоя жизнь была пустой растратой. Смерть должна быть мирным принятием, любящим вхождением в неизвестное, радостным прощанием с друзьями, со старым миром. В ней не должно быть никакой трагедии.

Один дзэнский мастер, Лин-Чи, умирал. Тысячи учеников собрались, чтобы услышать его последнюю проповедь, но Лин-Чи просто лежал – радостный, улыбающийся, не говоря ни слова.

Видя, что он вот-вот умрет, и все же не говорит ни слова, кто-то напомнил Лин-Чи – старый друг, мастер по собственному праву… Он не был учеником Лин-Чи; вот почему он мог ему сказать:

– Лин-Чи, разве ты забыл, что должен сказать последние слова? Я всегда говорил, что у тебя плохо с памятью. Ты умираешь… ты что, забыл?

И Лин-Чи сказал:

– Слушайте.

На крыше бегали, шуршали две белки. И он сказал:

– Как красиво, – и умер.

На мгновение, когда он сказал: «Слушайте», воцарилось абсолютное молчание. Все подумали, что он скажет что-то грандиозное, но только две белки дрались, шуршали, бегали по крыше… Он улыбнулся и умер. Но он дал последнее послание: не делайте из вещей маленькие и большие, тривиальные и важные. Важно все. И в это мгновение смерть Лин-Чи так же важна, как и эти две белки, бегающие по крыше, нет никакой разницы. В существовании все равнозначно. Это было всей его философией, всем учением его жизни – что ничто не велико и ничто не мало; от тебя зависит, что ты с этим сделаешь.

Начни с медитации, и все это начнет в тебе расти – молчание, безмятежность, блаженство, чувствительность. И что бы ни пришло в медитации, попытайся внести это в свою жизнь. Делись этим, потому что все, чем ты делишься, растет быстрее. И когда ты достигнешь точки смерти, ты узнаешь, что смерти нет. Ты можешь попрощаться, но не нужно никаких слез печали – может быть, слезы радости, но не печали.

Но тебе придется начать с невинности.

Поэтому прежде всего выброси весь тот мусор, который ты носишь, – а каждый носит столько мусора! Интересно, зачем? Просто потому, что люди тебе говорили, что это великие идеи, принципы… Ты не был разумным с самим собой. Будь разумным с самим собой.

Жизнь очень проста, это просто радостный танец. И вся земля может быть полна радости и танца, но есть люди, которые все вложили в то, чтобы никто не наслаждался жизнью, чтобы никто не улыбался, чтобы никто не смеялся; что жизнь это грех, что это наказание. Как ты можешь наслаждаться жизнью, когда весь климат таков, что тебе постоянно говорят, что это наказание? – что ты страдаешь, потому что делал неправильные вещи, что это своего рода тюрьма, в которую тебя бросили страдать?

Я говорю тебе, что жизнь это не тюрьма, не наказание. Это награда, и она дается лишь тем, кто ее заработал, кто ее заслуживает. Наслаждаться – твое право; грехом было бы не наслаждаться. Против существования будет, если ты не украшаешь его, если ты оставляешь его таким же, как нашел. Нет, оставь его немного более счастливым, немного более красивым, немного более благоухающим.

Определения

Зрелость означает то же самое, что и невинность, с одним лишь отличием: это невинность, на которую вновь предъявлены права, невинность, завоеванная вновь. Каждый ребенок рождается невинным, но каждое общество развращает его. Каждое общество до сих пор оказывало очень тлетворное воздействие на каждого ребенка. Все культуры основываются на том, чтобы эксплуатировать невинность ребенка, эксплуатировать ребенка, сделать его рабом, обусловить его для собственных целей, для собственных предназначений – политических, социальных, идеологических. Все их усилие было до сих пор в том, как обратить ребенка в рабство для какой-либо цели. Цели эти определяются интересами круговой поруки. Священники и политики состояли в глубоком заговоре, работали вместе.

В то мгновение, когда ребенок начинает становиться частью вашего общества, он начинает терять нечто безмерно ценное; он начинает терять связь с Богом. Он становится более и более подвешенным в голове, он совершенно забывает о сердце – а сердце это мост, ведущий к существу. Без сердца ты не можешь достичь существа; это невозможно. Из головы нет прямого пути в существо; тебе придется пройти через сердце – а все общества были разрушительны по отношению к сердцу. Они против любви, они против чувств; они осуждают их как сентиментальность. Они осуждали всех влюбленных всех веков по той простой причине, что любовь не принадлежит голове, она принадлежит сердцу. Человек, который способен к любви, рано или поздно обнаружит свое существо – а как только человек обнаруживает существо, он свободен от всех структур, от всех образцов. Он свободен от всех оков. Он – чистая свобода.

Каждый ребенок рождается невинным, но каждого ребенка общество делает знающим. Для этого существуют школы, колледжи, университеты; вся их функция в том, чтобы разрушить тебя, развратить тебя.

Зрелость означает, что ты вновь обретаешь невинность, вновь предъявляешь права на свой рай, вновь становишься ребенком. Конечно, есть разница – обычный ребенок обречен на то, чтобы быть развращенным, но когда ты вновь обретаешь детство, то становишься неуязвимым для развращения. Никто не может тебя развратить, ты становишься достаточно разумным – теперь ты знаешь, что с тобой сделало общество, ты бдителен и осознан и не позволишь этому случиться снова.

Зрелость – это второе рождение, духовное рождение. Ты рождаешься заново, ты снова ребенок. Свежими глазами ты начинаешь смотреть на существование. С любовью в сердце ты подходишь к жизни. С молчанием и невинностью ты проникаешь в самое свое глубочайшее ядро. Ты больше не одна голова. Теперь ты используешь голову, но только как слугу. Сначала ты становишься сердцем, затем ты трансцендируешь даже сердце…

Выйти за пределы мыслей и чувств и стать чистой есть-ностью – вот что такое зрелость. Зрелость это предельное цветение медитации.

Иисус говорит: «Пока вы не родитесь заново, вы не войдете в мое Царство Божье». Он прав, вы должны родиться заново.

Однажды Иисус стоял на рыночной площади, и кто-то спросил его:

– Кто достоин войти в твое Царство Божье?

Он оглянулся вокруг. Рядом стоял раввин, и наверное, раввин немного выдвинулся вперед, думая, он покажет на него – но он не был избран. Рядом стоял самый добродетельный человек в городе – моралист, пуританин. Он тоже сделал движение вперед, надеясь, что будет избран, но и он не был избран. Иисус оглянулся вокруг – и увидел маленького ребенка, который не ожидал, что будет избран, который не двинулся с места ни на дюйм. У него не было ни тени мысли об этом; не было и речи о том, чтобы выбрали его. Он просто наслаждался всей этой сценой – толпа, и Иисус говорит, и он слушает. Иисус позвал этого ребенка, взял его на руки и сказал толпе:

– Те, кто как этот маленький ребенок, – только они достойны войти в мое Царство Божье.

Но помните, он сказал: «Только те, кто как этот маленький ребенок…» Он не сказал: «Маленькие дети». Различие огромно. Он не сказал: «Этот маленький ребенок войдет в мое Царство Божье», потому что каждый ребенок обречен на развращение, обречен на то, чтобы заблудиться. Каждого Адама и каждую Еву ожидает изгнание из Эдемского сада; они должны заблудиться. Это единственный способ заново обрести настоящее детство: сначала ты должен его потерять. Это очень странно, но именно такова жизнь. Это очень парадоксально, но жизнь есть парадокс. Чтобы познать настоящую красоту детства, сначала ты должен его потерять; иначе ты никогда не узнаешь ее.

Рыба никогда не знает, где океан – пока ты не вытащишь рыбу из океана и не бросишь ее на песок, на палящее солнце; тогда она знает, где океан. Теперь она жаждет океана и изо всех сил старается вернуться, снова прыгнуть в океан. Это та же самая рыба, и все же не та же. Это тот же самый океан, и все же не тот же, потому что рыба выучила новый урок. Теперь она осознает, теперь она знает: «Это океан, это моя жизнь. Без него меня больше нет – я его часть».

Каждый ребенок должен утратить невинность и обрести ее вновь. Утрата ее составляет только половину процесса – многие ее потеряли, но очень немногие обрели вновь. Это печально, очень печально. Каждый ее теряет, но лишь изредка Будда, Заратустра, Кришна, Иисус обретают ее вновь. Иисус это не кто иной, как Адам, вновь возвращающийся домой. Магдалина это не кто иная, как Ева, вновь возвращающаяся домой. Они вышли из моря и увидели страдание, и увидели глупость. Они увидели, что быть вне океана не блаженно. В то мгновение, когда ты осознаешь, что быть частью любого общества, любой религии, любой культуры значит оставаться несчастным, оставаться заключенным – в тот самый день ты начнешь отбрасывать свои цепи. Приближается зрелость; ты вновь обретаешь невинность.

Есть великая разница между зрелостью и старением, безграничная разница, но люди всегда их путают. Люди думают, что состариться значит стать зрелым – старение относится к телу. Каждый становится старше, каждый стареет, но не каждый становится зрелым. Зрелость это внутренний рост.

В старении ты ничего не делаешь; старение это нечто случающееся физически. Каждый рождается ребенком, а когда проходит какое-то время, стареет. Зрелость это нечто, что ты привносишь в свою жизнь – и она исходит из осознанности. Когда человек стареет с полной осознанностью, он становится зрелым. Старение плюс осознанность, переживание опыта плюс осознанность есть зрелость.

Ты можешь пережить одну и ту же вещь двумя путями. Ты можешь просто переживать словно находишься под гипнозом, бессознательно, не внимательно к тому, что происходит; это случилось, но тебя в этом не было. Этого не случилось в твоем присутствии; ты отсутствовал. Ты просто прошел мимо; это не высекло в тебе никакой искры внимания. Это не оставило в тебе никакого следа; ты ничему из этого не научился. Может быть, это стало частью памяти, потому что в каком-то смысле ты присутствовал, но так и не стало частью твоей мудрости. Ты не вырос в это и не вырос из этого. Тогда ты стареешь.

Но если ты вносишь в опыт качество осознанности, тот же самый опыт становится зрелостью.

Есть два способа жить: жить в глубоком сне – тогда ты стареешь, в каждое мгновение умираешь, вот и все. Вся твоя жизнь состоит из долгой, медленной смерти. Но если ты вносишь в свои опыты осознанность – что бы ты ни делал, что бы с тобой ни случилось, ты бдителен, наблюдателен, внимателен; ты смакуешь этот опыт со всех возможных сторон, пытаешься понять его смысл, пытаешься проникнуть в саму глубину того, что с тобой случилось, стараешься прожить это интенсивно и тотально – тогда это не просто поверхностное явление. Глубоко внутри тебя что-то изменилось вместе с этим. Ты стал более бдительным. Если этот опыт ошибочен, ты никогда не совершишь этой ошибки снова.

Зрелый человек никогда не совершает снова ту же самую ошибку. Но просто старый человек продолжает совершать раз за разом одни и те же ошибки. Он живет, словно двигаясь по кругу, и никогда ничему не учится. Ты в гневе сегодня, был в гневе вчера и позавчера и будешь в гневе завтра и послезавтра. Снова и снова ты злишься, снова и снова раскаиваешься, снова и снова принимаешь глубокое решение, что не сделаешь этого снова. Но это решение ничего не меняет – как только тебя беспокоят, тебя охватывает ярость, ты одержим; совершена та же ошибка. Ты стареешь.

Если ты проживаешь опыт гнева тотально, никогда снова ты не будешь гневен. Одного опыта будет достаточно, чтобы научиться тому, что это неразумно, абсурдно, просто глупо – дело не в том, что это грех; это просто глупо. Ты причиняешь вред себе и другим, и ради чего? Игра не стоит свеч. Тогда ты становишься зрелым. Завтра ситуация повторится, но гнев не повторится. И человек, достигший зрелости, не решил, что больше не будет злиться, нет – это признак человека, который не становится зрелым. Человек зрелости никогда не решает на будущее; о нем позаботится сама зрелость. Ты живешь сегодня – сама эта жизнь определит, каким будет завтра; завтра произойдет из него.

Если гнев был болезненным, ядовитым, если из-за него ты страдал в аду, какой смысл решать, присягать, идти в храм и объявлять: «Я даю обет, что никогда больше не почувствую гнева»? Это так по-детски, в этом нет никакого смысла! Если ты узнал, что гнев ядовит – кончено! Этот путь закрыт, эта дверь для тебя больше не существует. Эта ситуация повторится завтра, но ты не будешь одержим ситуацией. Ты чему-то научился – это понимание. Может быть, ты даже рассмеешься, может быть, ты будешь наслаждаться тем, как люди ведут себя так глупо. Твое понимание растет в каждом опыте.

Ты можешь прожить жизнь так, словно ты под гипнозом – именно так живет девяносто девять процентов людей – или прожить ее с интенсивностью, осознанностью. Если ты живешь с осознанностью, ты становишься зрелым; иначе ты просто стареешь. А стареть не значит становиться мудрым. Если ты был дураком, когда был молод, а теперь состарился, ты будешь просто старым дураком, вот и все. Просто старея, ты не становишься мудрым. Может быть, ты станешь даже глупее, потому что приобретешь механические, роботоподобные привычки.

Жизнь можно прожить двумя способами. Живя бессознательно, ты просто умираешь; живя сознательно, ты достигаешь больше и больше жизни. Приходит смерть – но она никогда не приходит к зрелому человеку, она приходит только к человеку, который становился старше и старел. Зрелый человек никогда не умирает, потому что учится даже в смерти. Даже смерть будет опытом, проживаемым интенсивно, наблюдаемым, позволенным.

Зрелый человек никогда не умирает. Фактически, смерть борется со скалой зрелости и разбивается об нее, совершает самоубийство. Смерть умирает, но никогда не зрелый человек. Вот послание всех пробужденных: ты бессмертен. Они узнали это, они прожили свою смерть. Они наблюдали, они нашли, что она может окружить тебя, но ты остаешься отстраненным, ты остаешься далеко от нее. Смерть происходит рядом с тобой, но никогда не происходит с тобой.

Бессмертно твое существо, блаженно твое существо, божественно твое существо, но эти опыты ты не можешь втиснуть в ум и память. Ты должен пройти через жизнь и достичь их. В ней много страдания, много боли. И из-за боли и страдания люди хотят жить глупо – это нужно понять: почему так много людей настаивают на том, чтобы жить под гипнозом; почему Будды и Христы продолжают говорить людям проснуться, и никто не слушает? Наверное, есть какое-то глубокое увлечение гипнозом, какое-то глубокое капиталовложение. Что это за капиталовложение?

Этот механизм нужно понять; иначе ты будешь меня слушать и никогда не станешь осознанным. Ты будешь меня слушать и сделаешь это частью своего знания: «Да, этот человек говорит быть осознанным, хорошо быть осознанным, а те, кто осознан, становятся зрелыми…» Но ты сам этого не достигнешь, это останется просто знанием. Ты можешь сообщить это знание другим, но это никому не поможет.

Почему? Не задавался ли ты когда-нибудь этим вопросом? Почему ты не достигаешь осознанности? Если она ведет к бесконечному блаженству, к достижению сатчитананды, к абсолютной истине – тогда почему не стать осознанным? Почему ты упорствуешь в том, чтобы продолжать спать? Есть какое-то капиталовложение – и вот это капиталовложение: становясь осознанным, ты осознаешь страдание. Становясь осознанным, ты начинаешь осознавать боль, и эта боль так сильна, что тебе хочется принять транквилизатор и уснуть.

Эта сонность в жизни действует как защита от боли. Но в этом беда – если ты сонный в отношении боли, ты будешь сонным и в отношении удовольствия. Представь себе, словно это две грани: на одной написано «боль», на другой – «удовольствие». Тебе хочется закрыть грань, на которой написана боль и открыть грань, на которой написано удовольствие. Но таковы условия игры – если ты закрываешь грань боли, немедленно закрывается и грань удовольствия, потому что за ними обеими стоит лишь одна грань, на которой написано «осознанность». Либо обе остаются открытыми, либо обе закрыты, потому что это два лица одного и того же явления, два аспекта.

И в этом все противоречие ума: ум хочет быть более и более счастливым – счастье возможно, если ты осознан. И в то же время ум хочет быть менее и менее подверженным боли – но меньше и меньше боли возможно, только если ты неосознан. Теперь ты стоишь перед дилеммой. Если ты не хочешь боли, немедленно из твоей жизни исчезает и удовольствие, исчезает счастье. Если ты хочешь счастья, ты открываешь эту грань – и немедленно начинает течь боль. Если ты осознан, тебе придется осознавать и то, и другое. Жизнь есть боль и удовольствие. Жизнь есть счастье и несчастье. Жизнь есть день и ночь, жизнь и смерть. Тебе придется осознавать и то, и другое.

Так помни это. Если ты боишься боли, ты будешь оставаться под гипнозом; ты будешь стареть, стариться и умирать. Ты упустил возможность. Если хочешь быть осознанным, тебе придется осознавать и боль, и удовольствие; это не отдельные явления. И человек, который осознает, становится очень счастливым, но также способным и к глубокому страданию, к которому неспособен ты.

Это случилось… дзэнский мастер умирал, и его старший ученик – который был сам по себе известным человеком, даже более известным, чем сам мастер… фактически, мастер стал известным из-за этого ученика. Этот старший ученик заплакал; сидя на ступенях храма, он заплакал, и покатились слезы. Собрались тысячи людей; они не могли поверить, потому что ты никогда не видишь пробужденного плачущим, рыдающим, со слезами, катящимися по лицу. Они сказали:

– Мы не можем поверить – что происходит? Ты плачешь, а ведь ты сам говорил, что глубочайший центр никогда не умирает, что смерти не существует. Мы слышали, как ты говорил миллионы раз, что смерти не существует – так почему ты плачешь? Твой мастер все еще жив в его существе.

Ученик открыл глаза и сказал:

– Не беспокойте меня. Позвольте мне плакать и рыдать. Я плачу не о мастере и не о его существе, я плачу о его теле. Его тело тоже было прекрасно. Никогда больше не будет такого тела.

И тогда кто-то попытался его убедить, что это создаст ему плохую славу:

– Собралось столько людей, и они подумают, что ты не просветленный.

Ученик сказал:

– Пусть думают что хотят. С тех пор, как я стал просветленным, я стал бесконечно блаженным, но я стал также и бесконечно чувствителен к боли и страданию.

Кажется, так и должно быть. Если ты ударишь Будду, Будда будет страдать больше, чем пострадал бы ты, если бы кто-нибудь ударил тебя – потому что он стал таким бесконечно чувствительным. Его чувствительность очень деликатна, он точно как лепесток розы. Твой камень ударит его очень глубоко, это доставит ему глубокое страдание. Конечно, он будет осознавать его, конечно, он будет отрешен от него. Конечно, он будет трансцендентален к нему, он будет знать, что это происходит, и не будет частью этого, он будет подобным облаку явлением, окружающим это – но это происходит.

Ты не можешь быть чувствительным к боли, ты так крепко спишь. Ты движешься как пьяный – пьяный падает на улице, ударяясь головой об асфальт – и ничего не происходит. Если бы он осознавал, ему было бы больно.

Будда бесконечно страдает и бесконечно наслаждается. Всегда помни, каждый раз, когда ты достигаешь высокой вершины, одновременно это создает и глубокую долину. Если ты хочешь достичь небес, твое корни должны проникнуть в самый ад. Из-за того, что ты боишься боли, ты не можешь стать осознанным – и тогда ты не можешь ничему научиться.

Это все равно что если бы ты, боясь врагов, закрыл все двери в доме. Теперь даже друг не может войти, даже влюбленный остается снаружи. Влюбленный продолжает стучать в дверь, но ты боишься: может быть, это враг. Так и ты закрыт – именно так я вижу вас всех: боящиеся врагов, вы не позволяете войти другу. Вы превратили друга во врага – теперь никто не может войти, вы так боитесь.

Открой дверь. Когда свежий воздух входит в дом, очень возможно, войдет и опасность. Когда входит друг, может войти и враг, потому что день и ночь входят вместе, боль и удовольствие входят вместе, жизнь и смерть входят вместе. Не бойся боли, иначе ты будешь жить под наркозом. Хирург вводит наркоз, прежде чем начать тебя оперировать, потому что будет так больно, что ты не сможешь этого вытерпеть. Твое сознание должно быть притуплено, затуманено, и тогда он может разрезать все твое тело, и это не причинит тебе страданий.

Из страха боли ты вынудил себя жить в притупленном сознании, притупленным существованием, почти не живым – это страх. Ты должен отбросить этот страх; ты должен встретить боль лицом к лицу, ты должен пройти через страдание, и лишь тогда откроется возможность того, что войдет друг.

И когда ты знаешь то и другое, немедленно ты становишься третьим. Когда ты знаешь то и другое – боль и удовольствие, день и ночь – внезапно ты становишься трансцендентальным.

Зрелость есть осознанность. Старение это просто трата себя впустую.

Самое фундаментальное, что нужно помнить: жизнь диалектична. Она существует в двойственности; это ритм между противоположностями. Ты не можешь вечно быть счастливым, иначе счастье утратит всякий смысл. Ты не можешь вечно быть в гармонии, иначе ты перестанешь осознавать гармонию. За гармонией снова и снова должен следовать диссонанс, за счастьем должно следовать несчастье. Даже у удовольствия есть своя боль, и у каждой боли есть свое собственное удовольствие.

Пока человек не понимает этой двойственности существования, он без необходимости остается в страдании.

Прими целое со всеми его агониями и экстазами. Не жажди невозможного; не желай, чтобы был только экстаз и не было агонии. Экстаз не может существовать один, ему нужен контраст. Агония становится черным фоном, на котором экстаз яснее и громче, точно как в темноте ночи ярче звезды. Чем темнее ночь, тем ярче звезды. Днем они исчезают, просто становятся невидимыми; их не видно, потому что нет контраста.

Подумай о жизни без смерти; она была бы нестерпимой болью, невыносимым существованием. Без смерти было бы невозможно жить – смерть определяет жизнь, придает ей некую интенсивность. Поскольку жизнь ускользает, каждое мгновение становится драгоценным. Если жизнь вечна, какая разница? Можно ждать вечно – кто тогда будет жить здесь и сейчас? Поскольку завтра – смерть, это вынуждает тебя жить здесь и сейчас. Ты должен нырнуть в настоящее мгновение, войти в его предельную глубину, потому что кто знает, наступит ли следующее.

Видя этот ритм, человек спокоен, расслаблен и с тем, и с другим. Когда приходит несчастье, он приветствует его, когда приходит счастье, он приветствует его, зная, что они – партнеры в одной и той же игре. Это нечто такое, что нужно постоянно помнить. Если это становится в тебе постоянным напоминанием, твоя жизнь приобретает совершенно новый аромат – аромат свободы, аромат нецепляния, аромат непривязанности. Что бы ни пришло, ты остаешься тихим, молчаливым, принимающим.

И человек, который способен быть тихим, молчаливым, принимающим в боли, разочаровании и страдании, трансформирует само качество страдания. Для него страдание становится сокровищем; даже боль придает ему остроты. Для него даже в темноте есть своя красота, глубина, бесконечность. Для него даже смерть это не конец, но только начало чего-то неизвестного.