Текст книги "Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума"

Между тем, в нашем губернском собрании возник именно вопрос подобного рода. Собрание просило о переводе Тамбовской губернии из Харьковского учебного округа в Московский, так как сношения с Москвою были и ближе и удобнее. Министр народного просвещения изъявил согласие, но с тем, чтобы земство уплачивало казне ежегодно по 5 500 рублей. На каком основании предъявлялось подобное требование, неизвестно; однако земство согласилось и определило внести эту сумму в смету. Но представитель министерства государственных имуществ протестовал против разложения этих денег на казенные земли. Вопрос дошел до министра внутренних дел, который, усваивая себе теорию министра государственных имуществ, согласился с протестом и объявил, что это – расход для земства не существенный, а потому казенные земли не должны быть к нему привлечены. Губернскому собранию предстояло решить, согласится ли оно с министром или останется при своем мнении, в каковом случае вопрос, на основании 97-й статьи Положения о земских учреждениях, должен был перейти в Сенат.

Я был докладчиком комиссии, выбранной по этому поводу губернским собранием. Я выяснил, что и циркуляры министра государственных имуществ, и решение министра внутренних дел несогласны с законом, который точно и ясно определяет случаи, когда постановления земского собрания требуют утверждения министра или могут быть остановлены, случаи, неприменимые к настоящему. Законом установлено общее правило, что казенные земли облагаются наравне со всеми прочими; ограничение этого правила министерскими циркулярами и распоряжениями есть частная отмена закона административным путем, а вместе нарушение прав, дарованных земству верховною властью. Через это 14-я статья Временных правил, высочайше утвержденная, волею министра заменяется другою, в силу которой от усмотрения министра внутренних дел зависит, допускать или не допускать обложение казенных земель на потребности земства, смотря по тому, признает ли он эти потребности существенными или несущественными.

«Комиссия, – писал я, – считает делом существенно важным по отступаться от своего права, даже в маловажных делах, ибо одно нарушение влечет за собою другое, между тем как твердая и стойкая защита своих законных прав одна в состоянии устранить произвол и внушить уважение к земству Твердость законного порядка составляет ныне существеннейшую потребность отечества. Это – одно, что может упрочить те великие преобразования, которые делают настоящее царствование вечно памятною эпохою в русской истории. Содействовать всеми силами этой цели, таково одно из главных назначений земства. В прежнее время, пока в России господствовал один бюрократический порядок, смотрение властей было главным элементом управления. Но преобразованиями нынешнего царствования рядом с администрацией установлены самостоятельные учреждения, сдерживающие произвол, и между ними главное место занимает земство. Чтобы независимые друг от друга учреждения могли действовать согласно для общественной пользы, необходимо, чтобы каждое знало пределы своего права и чтобы все стояли на общей почве закона. Уважение к закону – таково непоколебимое основание, на котором зиждутся все наши права. Мы должны сами показывать тому пример, мы можем требовать этого от других. Русское земство может твердо стоять па этой почве, с уверенностью, что державная рука, даровавшая ему права, не оставит его без защиты».

Вследствие этого комиссия полагала, что мы ни в каком случае не можем отказаться от обложения казенных земель. Но с другой стороны, плата вовеки веков 5 500 рублей в министерство народного просвещения, для удобства нескольких студентов и гимназистов, казалась нам расходом и не совсем правильным и в сущности бесполезным, тем более что при вновь строящихся железных дорогах сношение с Харьковом становилось гораздо легче. Поэтому мы предложили и собрание приняло следующее постановление:

«Имея в виду, что 14-ю статьею Временных правил для земских учреждений земству присвоено право облагать казенные земли на одинаковых основаниях с землями частных владельцев; что всякое ограничение этого права, как частная отмена закона, может быть установлена единственно законодательным порядком, и что поэтому ни означенные циркуляры г. министра государственных имуществ, ни основанное на них решение г. министра внутренних дел не может служить руководством для земства; Земское собрание не может согласиться в основании с мнением г. министра внутренних дел на счет обложения казенных земель, но, с другой стороны, имея в виду неудобство и препятствия, которые встречает издержка в 5 500 рублей на перечисление Тамбовской губернии из Харьковского учебного округа в Московский, а также изменившиеся обстоятельства, земское собрание определяет: исключить эту сумму из сметы».

В комиссии редакция этого доклада встретила возражение только со стороны одного из шести членов, Астафьева, не по существу, а по форме. Остальные все подписали согласие, не только с существом дела, но и с редакцией, в том числе не только образованные и либеральные люди, как брат Сергей и Дьяков, но и старые крепостники, Сальков и Григорий Бланк. В собрании доклад был встречен общим сочувствием; никто не счел меня революционером. В те времена земство высоко держало голову и говорило твердым языком, не требуя лишнего и не отступая от своего права. Так недавно еще воля министра считалась высшим законом, перед которым все должны были безмолвно преклоняться; совершенные преобразования все это разом перевернули: они дали независимым людям возможность отстаивать свое достоинство. И администрация, даже в эту реакционную пору, когда Шувалов был уже первым лицом в государстве, считалась с земством и оказывала ему уважение. Здесь была среда, в которой можно было действовать. Не знаю, возникал ли этот вопрос где-нибудь в другом месте; у нас, по крайней мере при мне, о нем не было более помину.

Я понимал однако, что такими случайными докладами нельзя пробавляться. Чтобы действовать в земстве, надобно было основательно изучить земское хозяйство. Лучшим для этого средством я считал ревизию. Я был выбран членом ревизионной комиссии, которая будущему собранию должна была представить свой доклад. За месяц до открытия заседаний я отправился в Тамбов и погрузился в работу. Случилось так, что из всех членов ревизионной комиссии налицо были только двое: брат Сергей и я. Он взял страховое дело, а я все остальное.

Главным предметом ревизии были обширные заведения, переданные земству бывшим Приказом общественного призрения[89]89
  В введении Приказов общественного призрения, учрежденных при Екатерине II (1775 г.), было народное образование, общественное призрение и народное здравие; на них же лежала забота об устройстве и содержании работных домов. После реформы большая часть их функций перешла к земствам.


[Закрыть]: больница, дом умалишенных и сиротский дом. К этому присоединялись вновь заведенная типография и губернский сбор. Для меня дело было совершенно новое; надобно было изучать его, начиная с азбуки. Всякий день, в течение месяца, с десяти часов утра до трех и затем от семи вечера до ночи я сидел в управе, изучая все подробности бухгалтерии, хозяйства и отчетности. К счастью, нашлись дельные люди, с которыми можно было работать. Управа была плохая; от нее трудно было добиться толку. Но канцелярия была хорошая: был весьма сведущий бухгалтер Коршунов и отличный контролер Доброхотов. От них можно было получить все нужные справки и указания. Когда же, в отсутствие контролера, я обращался за разъяснениями к члену, заведующему отделением богоугодных заведений, Муратову, я получал такие ответы, из которых я мог убедиться, что он дела не знает и, что еще хуже, для покрытия своего незнания – врет. Поэтому я перестал его спрашивать. К невинному Петру Борисовичу Бланку, разумеется, еще менее можно было приступать с вопросами: это значило вызывать бесконечные разглагольствования без всякого путного содержания. Однажды, когда я сидел за работой, он явился в управу в восторженном состоянии, неся в руках присланный ему из Петербурга проект всесословной волости. Я очень озадачил его, сказавши, что я вовсе не сочувствую подобному нововведению, ибо сам в волостные старшины не пойду, а жить под начальством мужика не желаю.

Я не ограничивался, впрочем, расспросами канцелярии. По ревизионной части я обращался за справками к братьям Андрею и Сергею, которые оба служили в контроле, а по хозяйственной части ко всем, кто практически был знаком с делом и мог доставить мне нужные сведения. Жители Тамбова с любопытством следили за ходом моей ревизии. В маленьком городе все известно. Мне сообщали, что губернатор говорил своим знакомым: «теперь дело идет о припеке». А несколько дней спустя: «теперь дело идет о квасе». В результате вышел, могу сказать, самый обстоятельный ревизионный доклад, который когда-либо представлялся тамбовскому собранию. Бухгалтерская часть, отчетность, припасы, продовольствие больных и умалишенных, постройка белья и одежды, ремонт зданий, все было исследовано в величайшей подробности; изложено состояние дела, указаны недостатки и средства исправления. Все были удивлены, ибо никто от меня этого не ожидал. С тех пор я получил репутацию делового человека. Доклад брата Сергея был тоже весьма ясный и обстоятельный.

Этим я не ограничился. Мне хотелось внести порядок в губернскую смету, которая была в довольно безобразном виде. По моему предложению, при открытии собрания была выбрана комиссия из десяти членов для рассмотрения смет и докладов. Она должна была по собственному усмотрению распределиться на две: на сметную и докладную. Я записался в первую и пригласил себе на подмогу самых дельных по этой части членов собрания: князя Челокаева, Садомцева, Воейкова. Я был председателем и докладчиком. Мы рассмотрели смету в мельчайших подробностях. Изучивши теоретически правила составления сметы во Франции и у нас, я приложил эти правила к губернской смете и предложил собранию принять их в руководство. Смета получила стройность и ясность. С тех пор я всякий год, и в губернии и в уезде, становился председателем и докладчиком сметной комиссии. Позднее, когда я, по своим частным обстоятельствам, устранился и даже временно вышел из земства, меня заменил Челокаев, который со страстью предался этому делу. Но года два тому назад, когда я опять вступил в губернское собрание, я снова пошел в сметную комиссию, и Челокаев, по старой памяти, предоставил мне председательство, как зачинателю этого дела.

Мне хотелось совершить еще одну, по моему мнению, необходимую работу: установить твердые и ясные правила отчетности и ревизии. Когда я вступил в ревизионную комиссию, я был как в лесу и не знал, к чему приступить. Нужен был упорный месячный труд, чтобы познакомиться с приемами. Этого нельзя было требовать от всех земских людей. Я считал необходимым выработать такие правила, чтобы каждый новый член ревизионной комиссии тотчас знал, за что ему приняться и как действовать. Но эту работу я не успел исполнить. Скоро я по обстоятельствам от ревизии отстал и потом, как сказано, временно вышел из земства. Когда я вступил в него снова, я предложил губернскому собранию избрать комиссию для составления этих правил. В нее вошли оба мои брата, сведущие по контрольной части. Но тут последовало преобразование, или, скорее, искажение земских учреждений. Было объявлено, что составление правил отчетности и ревизии возлагается на особую правительственную комиссию, которая, однако, до сих пор ничего не выработала. Земская же комиссия, в виду этого, не принималась за работу. Так это дело и остановилось (1892). В 1870 году в губернском собрании возник политический вопрос, который косвенно был возбужден самим правительством. Последовало высочайшее повеление о замене платимых податными сословиями подушных окладов другими сборами. С этою целью в министерстве финансов был составлен проект, которым предполагалось собственно подушную подать заменить подворною, а подушный государственный земский сбор переложить на земли [90]90
  Подушной податью назывался установленный при Петре I (1718 г.) денежный сбор, взыскивавшийся с податных сословий: крестьян, мещан, цеховых и рабочих, от которого были освобождены привилегированные сословия, т. е. дворянство и верхи городской буржуазии. За единицу обложения принималась «душа» мужского пола; число податных душ было установлено при Петре специально проведенной переписью и затем проверялось путем периодически производившихся ревизий.


[Закрыть]. Комитет министров постановил разослать этот проект в губернии для обсуждения в земских собраниях, замечая при этом, что ни одно из положенных в основание проекта начал не предрешено правительством. От земства требовалось доставить заключение по следующим вопросам: 1) какие изменения, по местным условиям крестьянского быта каждой губернии, представляется нужным сделать в проекте, 2) какая часть общей суммы подушных сборов (подушной подати, государственного земского и общественного сборов), взимаемых в губернии, может быть переложена на земли и какая на дворы; 3) как уравнительнее распределить по уездам и волостям губернии подворный налог и указать, какие, по местным условиям, следует установить оклады подворного налога и поземельной подати в различных местностях губернии, так чтобы в общем итоге вносимая ныне по губернии сумма сборов не уменьшилась.

Вопрос касался, по-видимому, только податных сословий. Но тайная мысль правительства состояла в разложении податей на всех. В 18-й статье проекта прямо было сказано, что если поземельного налога не будет доставать на потребности, то при повышении излишек будет распределяться на все земли. В то же время последовало высочайшее повеление, в силу которого одна четверть существующего государственного земского сбора разлагалась на земли всех сословий. Очевидно, правительство било на общую меру, но не решалось прямо ее провести, а желало вызвать мнения земских собраний.

Для рассмотрения этого вопроса в губернском собрании была избрана комиссия, председателем которой был князь Васильчиков, а я докладчиком. Нам предстояло: 1) рассмотреть самые основания проекта; 2) указать те сведения, которые требуются от уездов для окончательного разрешения предложенных правительством вопросов.

При обсуждении оснований проекта мы отправлялись от того положения, что господствующая у нас система подушных сборов была вызвана существовавшим в России отношением между пространством и народонаселением: земли в старину было вдоволь, а население было скудное, вследствие чего земля сама по себе цены не имела и не могла нести податной тяжести, которая неизбежно падала на труд. Ныне это отношение изменилось, однако не настолько, чтобы земля могла нести главное бремя. На основании существующей арендной платы мы рассчитывали, что крестьянин с наделом в три десятины может чистого дохода от земли получить средним числом 15 рублей в год, тогда как взрослый работник без лошади в состоянии заработать от 60 до 70 рублей, а с орудиями и скотом гораздо больше. Поэтому мы полагали, что значительная часть податного бремени все-таки должна падать на труд. Но мы восставали против той формы обложения труда, которая была усвоена правительственною комиссией. Предполагавшаяся ею подворная подать была в сущности замаскированная подушная. Двор принимался только как податная единица; распределение же общей суммы по наличным работникам предоставлялось самим обществам. Это было возвращение к той системе, которая господствовала в XVII веке[91]91
  За единицу обложения двор был принят окончательно в 1670 г., причем общая сумма податных платежей для каждого округа вычислялась по числу дворов, а внутри округа она распределялась между дворами самими плательщиками, сообразно с платежными средствами каждого двора. Подворное обложение являлось переходом от обложения «посошного», при котором единицей обложения была «соха», заключавшая в себе определенное количество дворов в городах и известное пространство пашни в деревне, – к обложению подушному, при котором единицей служила «персона» плательщика.


[Закрыть]. Мы признавали такое смешение двух разнородных начал совершенно ложным в теории и непригодным на практике, и предлагали взамен того отделить личную подать от подворной. Первая должна падать на всякого взрослого работника, в размере от одного до двух рублей, вторая на домовладельцев по степени их зажиточности, которая может быть удостоверена страховыми списками. Таким образом мы принимали троякий предмет обложения: землю, труд и капитал, которого признаком служит двор. «Подать, – говорили мы, – должен уплачивать каждый землевладелец, каждый домохозяин и каждый работник». С этой точки зрения мы определяли те сведения, которые требуются от уездов. Думаю и теперь, что принятые нами начала были верны.

В заключение мы высказывались насчет распределения податей на все сословия, указав на то, что этот вопрос возбуждается самим правительством.

«Комиссия полагает, – сказано было в докладе, – что земство, как учреждение всесословное, не может не сознать справедливость равномерного разложения всех налогов и повинностей; но в то же время оно не может отказаться от тех начал, которые служат основанием его существования. В земстве все сословия равно подлежат налогам, но вместе с тем все равно участвуют в установлении этих налогов и все обсуждают те потребности, на которые они даются, а сознавши необходимость налога, каждый легко и свободно несет его тяжесть. Всякое отступление от этого коренного закона повлечет за собою сомнение и лишит земские учреждения возможности сознательно заведовать своим хозяйством. Административное распоряжение, сделанное в Тамбовской губернии по поводу той четвертой части государственного земского сбора, которая отнесена в нынешнем году на земли всех сословий, служит тому наглядным примером. В прошедшем трехлетии, с губернии ежегодно взималось 858 000 рублей государственного земского сбора. Казалось бы, что четвертую часть этого сбора должна составлять сумма в 214 500 рублей, которую и следует разложить на все земли. Между тем, циркулярным предложением г. министра финансов от 12 июня предписано было всю взимавшуюся прежде сумму оставить подушным окладом на крестьянах, а сверх того сумму в 440 000 рублей разложить на все земли губернии. Таким образом, по смыслу предложения г. министра финансов, наша губерния должна уплачивать в полтора раза более, нежели прежде. Крестьяне не только не облегчены, но обременены новою тяжестью, падающею на все земли; остальные же сословия должны уплачивать подать, которая простирается от 8¹/₄ и даже до 11³/₄ коп. с десятины. По каким соображениям и по какому расчету мы обложены таким образом, остается для нас сокровенным. Невольно приходишь к тому заключению, что такой способ обложения идет в разрез с утвержденным уже правительством порядком вещей, по которому равносильные этому налогу земские сборы подчинены всестороннему обсуждению земских собраний.

На основании всего вышесказанного, комиссия, сознавая последовательность и единство действия, при которых совершены все коренные преобразования последнего времени, пришла к тому убеждению, что и в настоящем случае правительство несомненно будет продолжать развитие признанных им уже начал и совершит эту новую реформу в духе общего законодательства о земских учреждениях».

Первоначально к этому заключению прибавлены были некоторые общие соображения насчет связи податного вопроса с конституционным; но Васильчиков решительно воспротивился помещению их в доклад. Я предлагал включить их не от имени комиссии, а как высказанное в ней мнение некоторых членов. Он уперся и объявил, что скорее выйдет из комиссии, нежели подпишет подобный доклад. Пришлось уступить. Я изложил свои мысли в виде приложенного к докладу особого мнения, которое было подписано двумя членами: мною и Вышеславцевым. В таком виде я прочел его в собрании. Помещаю его здесь вполне.

«Двое из членов комиссии сочли нужным прибавить к этому еще следующие соображения, имеющие более общий характер. Уравнение тяжести есть, без сомнения, требование справедливости; но справедливость удовлетворяется только тогда, когда обязанностям соответствуют и нрава. Равенство бесправия не есть требование правды. Успех гражданственности состоит не в умалении, а в возвышении права. Ныне сословия в России разделяются на податные и неподатные. На первых лежит все бремя государственных налогов, которыми они облагаются без всякого с их стороны участия. Последние же изъяты от государственных податей, но в земских и сословных учреждениях они уплачивают те сборы, на которые они добровольно изъявили свое согласие. Обращение неподатных в податных было бы очевидно умалением, а не возвышением права. Развитие русской гражданственности на тех началах самоуправления и самодеятельности, которые насаждены великими преобразованиями настоящего царствования, может состоять единственно в поднятии низших к уровню высших, то есть, в призвании всех к участию в обсуждении платимых ими податей. Привилегии должны уступить место общему праву. Все значение привилегий заключается в том, что через них вырабатывается право, и если бы высшие сословия сошли с своего высокого места, не приобретши ничего для всех, они не исполнили бы своего исторического призвания,

Такое развитие учреждений вытекает из самого существа податных обязанностей, падающих на различные классы общества. Пока подати в государстве лежат на одних низших сословиях, обложению есть предел, установленный самою природою вещей. С низших сословий нельзя брать более того, что может платить бедный. Но как скоро податью облагаются зажиточные классы, этот предел исчезает. Тогда нужны гарантии другого рода. Они могут состоять только в устройстве податной системы на тех началах, которые положены в земских учреждениях. Низшие сословия безропотно несут все налагаемые на них тяжести, потому что они в одиночестве к государственной самодеятельности неспособны. Но как скоро податью облагаются высшие сословия, так естественно в них пробуждается желание знать, что и зачем они платят, и самим участвовать в распоряжении своими сборами. Вся история доказывает, что эти два вопроса неразрывно связаны друг с другом. Везде, где высшие сословия устранялись от участия в обсуждении податей, тем они, вместе с тем, освобождались от платежа, и, наоборот, всеобщая податная обязанность непосредственно влекла за собою и право.

От правильного решения этих вопросов зависит вся будущность нашего отечества. Мы не хотим предупреждать событий; мы во всем полагаемся на благую волю, обновившую Россию. Но, призванные к выражению своих мнений на счет предложенных нам вопросов, мы не можем не выразить глубокого убеждения, что уравнение податей должно совершиться на земских началах, С водворением справедливости должно идти рука об руку развитие свободы. Этот путь, прозреваемый нами в будущем и предначертанный в мудрых начинаниях монарха, составляет залог всего нашего благоденствия».

Вопрос был щекотливый, поэтому решено было, с общего согласия, что доклад и приложенное к нему мнение прочтутся перед самым закрытием собрания, которое, не пускаясь в прения, выберет новую комиссию для разработки данных, требуемых от уездов. В Петербурге наше заявление было принято неблагосклонно. Министр внутренних дел Тимашев рассказывал, что я требую конституции.

Конституции я не требовал, но указывал на связь податного вопроса с конституционным. Это я старался разъяснить своим московским приятелям еще во времена дворянских конституционных манифестаций. Восставая против тогдашних стремлений как несвоевременных, я говорил им: «Дайте змее съесть одного кролика; когда она его переварит, дайте ей другого. Но если вы ей дадите двух зараз, она лопнет. Со временем непременно возникнет податной вопрос; тогда я буду с вами». Он возник ранее, нежели я ожидал, и я сделал свое заявление, не думая через это достигнуть практической цели, но считая необходимым выяснить, как правительству, так и обществу, тесную связь обоих вопросов.

Но когда я после тамбовского губернского собрания приехал в Москву, я нашел там совершенно другое настроение. Под влиянием славянофильских идей демократического равенства под самодержавною властью московская комиссия била прямо на подчинение всех сословий податному бремени, без всяких гарантий. Столица увлекла за собою провинцию, чем оказала плохую услугу России. Вред славянофильского направления оказывался здесь на практике. Выше демократического абсолютизма, т. е. худшего образа правления, какой есть на свете, они ничего не видели. В Москву частными письмами созваны были представители земства отовсюду. Собралось более тридцати человек. Тут я в первый раз увидел Александра Илларионовича Васильчикова, который в то время уже подвизался на литературном поприще и который поразил меня своею важною пустотой. Он воображал себя авторитетом и, кроме вздора ничего не говорил. Совещание происходило на квартире Петра Алексеевича Васильчикова, в доме графа Орлова-Давыдова на Страстном бульваре. Председательствовал Юрий Федорович Самарин. Прения были оживленные. Я доказывал, что высказаться в пользу уравнения податей, без всякой гарантии, значит просто открыть свой карман и сказать правительству: черпай оттуда все, что угодно. Мне возражали, что сначала надобно удовлетворить справедливость, а там уже само собою, когда будут бить по карманам, возникнут требования гарантий. Я ответил, что тогда будет поздно; общество, которое так легко жертвует своими правами, никогда не решится требовать новых. Наконец, Самарин поставил на голоса вопрос: следует ли уничтожить различие между податными и неподатными, между черными и белыми? Я отвечал, что готов подать голос за уничтожение этого различия, но с тем, чтобы черные сделались белыми, а никак не с тем, чтобы белые сделались черными. На это Кошелев отвечал: «Нет, вот видите, так как мы не можем быть все беленькими, так давайте быть все черненькими». Это был достойный эпиграф к трудам московской податной комиссии. И огромное большинство собрания с полною готовностью пошло в черненькие. Случилось, что в этот самый день я обедал у Пушкина с Голохвастовым. После обеда мы с Голохвастовым вышли вместе, взяли извозчика и поехали в заседание. Видя общее настроение, которое уже достаточно высказалось накануне, я ему заметил: «Вся конституционная партия в России сидит на этих дрожках». Нашелся, однако, третий, который не только подал голос вместе с нами, но и сказал сильную речь в пользу конституционных гарантий. Это был председатель Владимирской губернской управы, Петр Иванович Николаев. Остальные, помнится, все были за безусловное очернение.

Но можно ли было ожидать, что земские люди будут стоять за дворянские права, когда само московское дворянство, столь недавно еще волновавшееся конституционными вожделениями, рукоплескало отнятию присвоенных ему дворянскою грамотою прав? В это самое время вышел новый Рекрутский устав, которым дворянство, наравне со всеми прочими подданными империи, подвергалось рекрутской повинности. Это была отмена основной статьи жалованной дворянской грамоты, которою дворянству навеки веков даровалась свобода от обязательной службы.[92]92
  До 1762 г. права дворян на землю и на крестьянский труд ставились в связь с обязательной службой, военной или гражданской; 18 февраля 1762 г. указом Петра III дворянство было освобождено от обязанности служить, при чем вотчинные права дворян были оставлены неприкосновенными. Жалованная грамота Екатерины II, изданная в 1786 г. и составленная под сильным давлением дворянства, подтвердила за ним как свободу служить или не служить, так и неприкосновенность его вотчинных прав.


[Закрыть] При разрушении государственного строя, опиравшегося на сословные различия, и водворении на место его порядка, основанного на всеобщей свободе и равенстве, эта льгота, рано или поздно, конечно, должна была пасть. Нежелательно было уничтожение исторически укоренившейся свободы без замены ее другою, высшею. С точки же зрения чисто дворянской, подчинение благородного сословия рекрутчине, наравне с мужиками, шло наперекор всем понятиям о дворянской чести, которые установились в течение столетия. Как же отвечало на это русское дворянство? Московским губернским предводителем был в это время князь Александр Васильевич Мещерский, женатый на дочери графа Сергея Григорьевича Строганова, человек пустой, тщеславный, ограниченный и интриган. Он был одним из корифеев конституционного движения, в котором он видел способ связать настоящее с прошлым; за это он и был выбран губернским предводителем. Но теперь явился случай подслужиться к правительству, и он не преминул им воспользоваться. От московского дворянства послан был благодарственный адрес за подчинение дворянства рекрутскому набору наравне со всеми; как будто в прежнее время дворяне лишены были возможности добровольно исполнять свои обязанности перед отечеством! Вслед за Москвою, по принятому обычаю, посыпались адресы и от других дворянских собраний. В подобных случаях всякий у нас боится отстать и навлечь на себя выражение немилости. Это не помешало тому же князю Мещерскому в новое царствование, при ином обороте дела, в качестве полтавского губернского предводителя, предложить адрес, в котором говорилось об унижении дворянства в царствование Александра II и заявлялась горячая благодарность новому царю за возвещенную им дворянскую эру. К великой его досаде, один из полтавских дворян язвительно напомнил ему его прежние подвиги, подняв на обеде бокал за его здоровье, как за одного из деятелей в преобразованиях прошедшего царствования. Очевидно, конституционные стремления московского дворянства были чисто напускные. Это было минутное раздражение за освобождение крестьян; скоро оно рассеялось, не оставив по себе и следа. Сознание права не находило почвы в России. Века холопства не дали развиться этому началу, и проповедь, которая в немецкой сфере нашла бы самую горячую поддержку, у нас звучала в пустоте.

Петр Федорович Самарин уговорил меня написать по этому поводу статью о конституционном вопросе в России. Он брался напечатать ее за границею. Статья действительно была написана. Я развивал в ней ту мысль, что к представительному порядку само собою приходит всякое образованное общество; что и в России он должен явиться завершением всех произведенных реформ, которые служат ему приготовлением; но, убежденные в необходимости постепенного развития, мы отлагали разрешение этого вопроса до будущего царствования, довольствуясь пока усвоением совершенных преобразований; ныне, однако, возбужденный самим правительством податной вопрос вызывает за собою вопрос конституционный. Я указывал на связь обоих, рассматривал состояние русского общества и способ, каким можно постепенно ввести представительные учреждения. Эта статья не была, однако, напечатана, она осталась в портфеле Самарина. Я на это не сетовал, ибо считал возбуждение вопроса бесполезным, особенно после того, как податная реформа канула в воду. Но я обещал себе впредь не тратить времени на писание статей по чужой инициативе.

Эта зима была последняя, в которой я всецело отдавался земскому делу. В 1871 году совершился важнейший поворот в моей жизни. Я женился. Это было осуществление самых заветных моих мечтаний. Я чувствовал, что я соединяюсь с тою, которую я избрал, или навек останусь одиноким. И мечта меня не обманула. Много пришлось нам пережить вместе тяжелого горя; но если, после ранней молодости, мне довелось испытать минуты радости и блаженства, я обязан ими той, которая свою судьбу связала с моею. На земле нет иной полноты счастья, кроме того, которое дается семейною жизнью.

Свадьба происходила в Москве, 25 апреля, в университетской церкви. Тут были все мои московские друзья и многие из родных. Щербатов был посаженым отцом; в церкви присутствовали Николай Алексеевич Милютин, который в то время больной доканчивал свой век в Москве, вся семья Самариных и Марья Федоровна Соллогуб, Черкасские, Станкевич, Кетчер, Соловьев, старый друг нашей семьи Антон Аполлонович Жемчужников. Дмитриев был у меня шафером вместе с Владимиром Самариным и братом Сергеем. В тот же вечер мы поехали в имение жены, Полтавской губернии, Золото-ношского уезда, село Вознесенск, которое досталось ей по разделу после смерти родителей. Первая остановка была в Киеве. Тут я впервые увидел этот перл русских городов, расположенный на высоком берегу Днепра, с старинными златоглавыми церквами, утопающий в зелени, с стройными тополями, с прелестным видом на окрестность. Это была лучшая пора для Киева. С высоты, где стоит изящная церковь Андрея Первозванного, можно было видеть Днепр, разливающийся на десятки верст, сверкающий на солнце или гладкий, как зеркало, в тихое апрельское утро, и за ним простирающиеся в бесконечную даль леса и селения. Отсюда мы в старинном грузном дормезе, запряженном семью лошадьми, отправились по левому берегу Днепра на юг, через Переяславль, некогда стольный город Всеволода Ярославича, ныне ничтожный уездный городок. В Вознесенске я нашел прекрасную барскую усадьбу, большой дом с красивой архитектурой, окруженный великолепными многовековыми дубами.