Текст книги "Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума"

Победоносцев мне отвечал:

«Жалею, любезнейший Борис Николаевич, что не могу устно передать вам подробности о здешних событиях – всего не напишешь, да и нет возможности мне писать, ибо я непомерно занят и озабочен. Скажу вам только одно: манифест был необходим; в противном случае люди, обезумевшие от прикосновения к власти, вскоре привели бы нас к гибели. Радоваться надобно, что нет уже ни Лорис-Меликова, ни Абазы. Последний совсем потерял голову и уже не мог бы возвратиться к рассудку. Что будет дальше, ведает господь, но во всяком случае, о том, что произошло, жалеть нечего. Вы сами, думаю, согласились бы со мной, когда бы знали подробности дела; теперь же до вас доходят лишь сплетни, разросшиеся до громадных размеров, именно здесь в Петербурге.

К заседанию о выкупных платежах я всю ночь готовился и намерен был настаивать на том, что дело должно быть отложено. Готовился вытерпеть бурю, но ночью же меня телеграммою вызвали в Гатчину, и я не мог быть в заседании.

Впрочем, насколько можно было еще спасти дело, оно спасено. Решение будет несогласно с желанием авторов, и важнейшая часть дела, т. е. оценка, будет отложена и представлена новому обсуждению при участии местных хозяев, которые будут сюда вызваны».

Высказанные мною опасения насчет войны вызывались назначением Игнатьева. Он сделался министром внутренних дел, а вместе первенствующим лицом в государстве. Но трудно было ожидать, что он ограничится своей областью, в которой он к тому же был совершенным новичком. Как старый дипломат, которому ближе всего были иностранные дела, и который при том имел страсть во все мешаться и везде играть роль, он мог запустить лапу и в наши внешние сношения. Сделать это было для него тем легче, что он ловко умел играть на патриотической струнке, которой поддавались не только Победоносцев, но и сам государь. И когда вспоминалось, что он был главным виновником последней войны, и что его специальность состояла в том, чтобы везде мутить, то невольно возникало опасение за будущее. К счастью, влияние его было кратковременно, и он пал, прежде нежели мог наделать кутерьмы.

Что касается до внутренней его политики, то она, в сущности, мало чем отличалась от направления его предшественников. Он был человек живой и хорошо понимал, что с одною бюрократией ничего не поделаешь; но у него не было ни основательности, ни знания страны. Все это он думал заменить изворотливостью и полным презрением к истине. И он хотел быть популярным, хотя заискивал более в московской, нежели в петербургской журналистике; и он хватался за всякие проекты и ничего не умел путным образом совершить, своим легкомыслием компрометируя то дело, за которое он принимался. Вследствие этого он скоро сломал себе шею.

Для обсуждения выкупного вопроса созваны были так называемые сведущие люди, или эксперты. В числе их были мои близкие друзья: Дмитриев, Щербатов, Дмитрий Самарин. Я не был приглашен. Игнатьев объяснял это тем, что он не мог обойти князя А. И. Васильчикова, который считался авторитетом, а между тем после нашего литературного столкновения нас нельзя было посадить в одну комиссию. Думаю, что это была отговорка. Князь Васильчиков вовсе даже не являлся в комиссию, а прислал только свое мнение. Какая была истинная причина, не знаю; вероятнее всего, меня считали не довольно податливым. Но я на это не сетовал, ибо я в это время погружен был в ученую работу, и от правительственных комиссий вообще и этой в особенности ничего путного не ожидал. Действительно, результат вышел печальный, и я мог только радоваться, что я не был участником этой комедии. Проект Абазы был устранен, но вместо него сочинен был другой, который точно также, лишь другим способом, ниспровергал все положение 19 февраля и устраивал выкупы на совершенно новых основаниях. Самарин, который, как истинный славянофил, любил сочинять всякие фантастические планы, исписал по этому поводу целые кипы бумаги, и другие мои друзья все это подписали. Мало того: они вкупе ходатайствовали об отмене 166-й статьи Положения о выкупе, устанавливающей право каждого отдельного крестьянина выкупать свой надел. Приверженцам общинного владения эта статья была всегда бельмом в глазу; но я никак не мог понять, зачем это ходатайство подписал Дмитриев, который вовсе не разделял этих взглядов. Когда я его об этом допросил, он оправдывался тем, что нельзя было отделяться от других. Я нашел весьма странною такую систему компромиссов по коренным вопросам нашего гражданского быта.

К счастью, вся эта работа и это ходатайство пропали даром. Правительство, обуреваемое самыми разнородными проектами и предположениями, не знало, на что решиться, и остановилось наконец на предложенной некоторыми экспертами мере, которая сама по себе не имела никакого смысла, но которая, по крайней мере, оставляла существующий порядок неприкосновенным. В виде царской милости все выкупные платежи были понижены на один рубль. Это был, конечно, довольно дикий способ обращаться с финансовыми вопросами и внушать крестьянам понятие о том, что такое выкуп и собственность. Но кто у нас заботился о понятиях? Зато обязательный выкуп был установлен со скидкою двадцати процентов. Там был подарок, здесь была конфискация, но никто этим не тревожился. Я писал по этому поводу Победоносцеву из деревни: «Пишу к вам, любезнейший К. П., чтобы снова обратить ваше внимание на крестьянский вопрос, который, по доходящим до меня сведениям, получил от вызванных правительством экспертов совершенно неправильный оборот. Они, по-видимому, хотели исправить нелепый проект Абазы, но никак не отставая от него в желании оказать крестьянам всевозможные льготы, а напротив расширяя заботу о меньшей братии. Филантропия дело похвальное, но надобно, чтобы она согласовалась со здравым смыслом и с государственными потребностями, а здесь я именно этого не вижу. Спрашивается, на каком основании можно произвести всеобщее понижение повинностей. Утверждать, что эти повинности слишком тяжелы в сравнении с тем, что крестьяне получили, нет возможности. Это значит прямо идти наперекор истине. В нашей местности, например, крестьяне за 3¹/₂ десятины на душу платят 7 р. 20 к. процентов и выкупа, между тем как наемная плата за одну десятину равняется 12–15 руб., т. е., если считать все три поля, от 8 до 10 рублей. Как же тут говорить о тяжести платежей? Если же взять в расчет выкупаемые повинности, то надобно сказать, что помещик по закону имел три рабочих дня в неделю, или 150 дней в году, мужских и женских (а в действительности брал больше). Считая мужской день (пеший и конный) средним числом по меньшей мере в 30 коп., а женский в 15 коп., выйдет 67 р. 50 к. с тягла, состоящего из 2¹/₂ душ; ныне же с души идет оброчных 9 рублей, а выкупа всего 7 р. 20., т. е. с тягла оброка 22 р. 50 к., а выкупа всего 18 рублей, следовательно, менее трети против прежнего. И этот расчет приложим ко всей России. Как же тут опять говорить о тяжести платежей? Если же понижение платежей должно быть просто милостью, то спрашивается: на каком основании вдруг одному сословию оказывается такая милость и из каких сумм? Думаю, что подобная мера будет не только вредною, но и опасною, ибо после этого крестьяне всегда будут ожидать такого рода милостей. Нет нелепого слуха, которому бы они не поверили. Наконец, если понижение вызывается тем, что есть избыток платежей, то гораздо лучше сократить срок и скорее разделаться со всею этой операцией. Это будет выгоднее и для государства и для самих крестьян. Одним словом, как я ни ломаю себе голову, я никак не могу придумать, на основании каких соображений эксперты пришли к такому выводу. Опасаюсь, что если правительство и общество будут взапуски друг перед другом играть в популярность, то бедной нашей России не сдобровать. Вероятно дело пойдет через Государственный совет. Как член сего филантропического заведения, обратите внимание на это дело. Вы один из немногих, способных сказать разумное слово. Когда я подумаю, что проекты Абазы прошли там единогласно, то мороз подирает по коже. Куда мы заберемся, наконец, с филантропиею и либерализмом?»

Столь же мало результатов принесли совещания сведущих людей и по другому вопросу, для обсуждения которого они были созваны, по вопросу об уменьшении пьянства. Это было наболевшее место в крестьянском быту; необходимо было принять меры против развращающего влияния фискальной системы, Каково же было удивление русского общества, когда услышали из газет, что сведущие люди, созванные правительством для изложения местных потребностей, в виду сокращения пьянства, стоят за общественные кабаки! Мудрено ли, что общество от них отвернулось, и что они окончили своей век среди общего равнодушия, скомпрометировав то начало, которого они являлись представителями? Мудрено, ли что само правительство, не видя никакой помощи от призванных им к содействию представителей общества, перестало их созывать и довольствовалось своим чиновничеством, которое во всяком случае было для него удобнее?

Но и тут вопрос окончательно получил чисто бюрократическое решение. После сведущих людей он обсуждался в разных других комиссиях и учреждениях. Мне самому довелось участвовать в обсуждении его Московским городским присутствием. В конце концов правительство решило его по-своему. Для вида сделаны были некоторые изменения устава, вместо кабаков учреждены были винные лавочки, которые были те же кабаки под другим названием; созданы местные по питейным делам присутствия с участием выборных лиц, но в которых казна, разумеется имела перевес. В результате все осталось по старому. Винная продажа не только не сократилась, а увеличилась. Министерству финансов нужны были деньги, и оно, делая видимые уступки общественному мнению и требованиям нравственности, косвенными путями достигало своих целей. Вся эта процедура была, в сущности, только лицемерною комедией, в которой бюрократия обманывала и государя и общество.

Я с горестью следил за всеми этими мытарствами, убеждаясь более и более в пустоте всяких случайных правительственных комиссий и необходимости прочного учреждения, в котором могли бы вырабатываться и люди и понятия. Но я не мог не видеть, что все, что происходило у нас на глазах, способствовало отдалению в неопределенное будущее подобного учреждения. В этом случае, как и в других, Москва сбивала с толку провинцию и оказывала плохую услугу развитию общественного сознания. Думаю, что главное зло заключалось в распространенных в ней славянофильских идеях, представителем которых являлся Дмитрий Самарин, и которым поддавались Щербатов и другие. Чего ни прикасалось славянофильство, науки или практики, оно все портило. Отправляясь отложных взглядов на прошедшее и настоящее, оно, вместо выяснения понятий, вносило в них смуту.

К тому же привело, наконец, и обсуждение реформы местного управления. Я сказал, что при Лорис-Меликове разослан был по губерниям целый ряд вопросов. Кирсановское экстренное собрание, на котором был получен манифест о самодержавии, было созвано именно по этому поводу. Все мы были убеждены, что местное управление, в особенности крестьянское, нуждается в частных исправлениях, но что никакого общего преобразования не требуется. Главное зло заключалось в произволе волостных старшин и судов и в плохой организации поставленного над ними уездного присутствия. Это учреждение по мысли, было совершенно правильно. Оно было составлено из разных выборных лиц, под председательством уездного предводителя, с приобщением к ним правительственных властей уезда. Но когда оно организовалось, в высших правительственных сферах господствовало уже недоверие к выборному началу, без которого, однако, не считали еще возможным обойтись. К тому же в это время в Петербурге не оставалось уже ни одного человека, способного выработать путный закон. Вследствие этого уездное присутствие, составленное из всех властей, было в сущности лишено всякой власти. С одним непременным членом на уезд оно не в состоянии было контролировать волостных старшин, а предоставленная ему кассация приговоров волостных судов была чистою нелепостью, обличавшею тот хаос, который господствовал в умах законодателей. Но исправить все эти недостатки можно было, не прибегая ни к какой ломке. Достаточно было увеличить число непременных членов и расширить их права, а для волостных судов учредить апелляционную инстанцию в виде судилища, составленного из волостных заседателей под председательством мирового судьи. Этим, вместе с тем, связывались обе части местного суда, общий и крестьянский, дотоле разобщенные, и открывалась возможность связать общий гражданский закон с местными обычаями.

С этой точки зрения, Кирсановское земское собрание, ответив на все частные присланные ему вопросы, по моему предложению сделало следующее единогласное постановление:

«Представляя ответы на предложенные ему вопросы, в видах исправления оказавшихся в жизни недостатков существующих учреждении, Кирсановское уездное земское собрание считает вместе с тем долгом заявить перед правительством: что в общих чертах оно признает преобразования, совершенные в местном управлении в прошедшее царствование вполне соответствующими настоящим потребностям земства и нуждающимися лишь в добросовестном исполнении; что оно дорожит дарованными ему правами и видит единственный залог будущего преуспеяния в охранении, упрочении и развитии существующих учреждений; всякое же коренное изменение в местном управлении считает нежелательным и вредным, а стремление к общей ломке столь недавно установленного порядка положительно опасным».

Вместе с тем, брат Владимир, по соглашению со мною, представил отдельное мнение с указанием всех недостатков уездного присутствия.

Но пока мы думали только о сохранении существующего, Москва и Петербург пели совершенно на другой лад: Дмитрий Самарин печатал в газете Аксакова свои мысли насчет переустройства всего уезда; Московская земская комиссия, с своей стороны, фантазировала в полном тумане. Социалистическая газета «Земство», издаваемая Скалоном на деньги Кошелева[144]144
  «Земство» – ежедневная политическая и общественная газета, издававшаяся в Москве с 3 декабря 1880 г. по 3 июля 1883 г. на средства А. И. Кошелева под редакцией В. Ю. Скалона.


[Закрыть], тянула туже ноту. В Петербурге легкий политико-эконом В. П. Безобразов писал либеральные статьи о необходимости расширить права земства[145]145
  Статьи В. П. Безобразова по земскому вопросу собраны в книге: «Государство и общество. Управление, самоуправление и судебная власть». СПБ., 1882. Здесь, по-видимому, имеется в виду его статья: «Земские учреждения и самоуправление».


[Закрыть]; ему вторил столь же легкий профессор Градовский, никогда не видавший в глаза земского собрания. Само правительство гнуло в ту же сторону. Мудрено ли было окончательно сбить с толку слабые русские головы, и без того склонные постоянно кидаться то в одну, то в другую крайность и всего менее способные держаться благоразумной середины? Вспоминаю по этому поводу разговор, который мне случилось иметь в Петербурге с известным английским путешественником Макензи-Уоллесом. «Знаете ли, что меня в России поражает, – сказал он; – это то, что я не встречал еще человека, который был бы консерватором в том смысле, в каком понимают это англичане, то есть стоял бы за постепенное улучшение существующего. У вас одни хотят все ломать в видах прогресса, другие хотят все ломать, чтобы идти назад». «Позвольте представить вам в моем лице один из экземпляров этой редкой породы», – отвечал я.

Я разослал разным лицам постановление Кирсановского собрания, между прочим, Победоносцеву, которому я писал:

«Посылаю вам для сведения постановление нашего уездного собрания по поводу предполагаемых реформ в администрации. Мы имели в виду дать отпор тем стремлениям к ломке, которые проявляются и в правительственных сферах и даже среди земских людей. Москва служит примером последнего. Дмитрий Самарин говорил мне, что Игнатьев будто бы разделяет его взгляд на переустройство уездов. Это было бы очень грустно, ибо уезды ни в какой перестройке не нуждаются».

Победоносцев отвечал мне:

«Думается мне, что благоразумнее было бы Кирсановскому уезду воздержаться от заявления. В одном месте заявляют одно, в другом другое; что же тут хорошего?»

Мне такой взгляд показался весьма странным. По-видимому, такое постановление должно было идти совершенно на руку истинному охранителю, а выходило наоборот: не надобно было высказывать консервативных идей, потому что другие могут высказать противное. Эта черта рисует Победоносцева, который все хотел делать втихомолку и считал всякое гласное выражение мнений со стороны управляемых делом опасным.

Из уездов вопрос был перенесен в Губернское собрание. Легкая простуда помешала мне прибыть к началу заседаний. Когда я приехал, была уже составлена комиссия, в которую я, в моем отсутствии, был избран членом. Комиссия собиралась в течение нескольких вечеров; происходили горячие споры, образовалось большинство и меньшинство. Коренной вопрос заключался в слиянии крестьянского управления с земским. За это стояло большинство комиссии, которое хотело вручить органам земства все управление уезда, за исключением полиции. Но держась этого начала, оно не могло согласиться насчет приложения, и в докладе своем Губернскому собранию созналось, что оно, вследствие разногласия, не касается подробностей. Меньшинство состояло из брата Владимира и князя Чолокаева, которые восставали против самого принципа. Я подписал их мнение, но при этом счел нужным подробно изложить свой взгляд, который и внес в собрание в виде особого мнения. Помещаю его здесь:

Мнение члена комиссии Б. Н. Чичерина

Учреждения, дарованные России императрицею Екатериной, в течение почти целого столетия служили основанием местного управления. Они были приспособлены к тогдашнему быту, дворянскому и крепостному. С освобождением крестьян они отжили свой век; надобно было заменить их новою системою. Преобразования прошедшего царствования исполнили эту задачу. Они устроили местное управление на совершенно новых началах, примененных к изменившемуся жизненному порядку.

Основания этой новой системы заключаются в разделении властей, правительственной, земской и судебной. Правительственная власть осталась во главе управления; заведуя делами, касающимися общих государственных интересов, она вместе с тем контролирует остальные власти. Земство получило свой особый круг действия; ему вверены все хозяйственные интересы местности. Судебная власть, в виде мировых учреждений, состоит от него в некоторой зависимости, ибо мировые судьи избираются земскими собраниями, но, тем не менее, она имеет свои особые органы, которые действуют на основании общих законов. Наконец, и контроль над общинным управлением, городским и сельским, получил особую организацию. Первый сосредоточился в Губернском по городским делам присутствии, второй в Губернском и Уездных по крестьянским делам присутствиях.

Можно сказать, что мысль, лежащая в основании этой системы, совершенно верна и вполне отвечает насущным потребностям обновленного русского общества. Существеннейший вопрос заключается здесь в отношении правительственной власти к земской. Это отношение может быть двоякое: слияние ведомств и их разделение. В странах, где правительственная власть имеет силу, где она не ограничивается страдательною ролью, слияние ведомств неизбежно ведет к тому, что она остается центром местного управления. Такова система французско-бельгийская, где префект или губернатор является исполнительным органом по всем делам, а рядом с ним учреждаются состоящие под его председательством выборные советы, которых решение или согласие требуется в указанных законом случаях. Вытекающее отсюда преобладание бюрократического начала умеряется в конституционном правлении тем, что министры, которым подчинены начальники областей, в свою очередь состоят в зависимости от народного представительства. Этой сдержки нет в самодержавном правлении, а потому здесь единственное средство дать земству относительную самостоятельность состоит в том, чтобы отмежевать ему особую сферу деятельности, где бы оно являлось вполне хозяином. Это и есть то, что было сделано у нас. Нет сомнения, что эта система, как и всякая другая, имеет свои невыгодные стороны; но при данных условиях, это единственный способ поставить земство на ноги, не подчиняя его, с одной стороны, бюрократической власти, а с другой стороны, не расширяя его деятельности в ущерб государственному управлению, и не возлагая на него таких задач, которые оно не в состоянии исполнить.

На практике, эта система дала выгодные результаты. Земство приобрело самостоятельность и ведает предоставленные ему хозяйственные дела настолько успешно, насколько позволяют ему его силы и средства. Многие жалуются на то, что оно слишком стеснено в своей деятельности, чему приписывают неустройство земского хозяйства. Беспристрастный взгляд на дело не позволяет разделять это мнение. В действительности, ни установленные законом границы, ни вмешательство правительственной власти не препятствуют правильной деятельности земства. Оно чинит дороги, строит мосты, ведает подводную повинность, заводит больницы, нанимает докторов, управляет своими богоугодными заведениями, сиротскими домами, фельдшерскими школами и т. и. без всякого препятствия со стороны кого бы то ни было. Относительно продовольствия и страхования, ничто не мешает ему, вместо того, чтобы действовать через волостные правления, и без того обремененные делами, иметь своих собственных агентов, им назначаемых и вполне ему подчиненных. Это отчасти и делается. Единственное затруднение, которое оно иногда встречает, состоит в недостатке денег. Подати, как государственные, так и земские, взыскиваются не земством; понуждение исходит от правительственных агентов, причем нередко взносы за счет земства обращаются на пополнение государственных податей, а земские сборы остаются в недоимке. Но лекарство против этого зла находится в значительной степени в руках самого земства. Председатель управы и уездный исправник оба состоят членами уездного по крестьянским делам присутствия. При достаточной настойчивости со стороны первого недоимки будут взыскиваться, как доказывает практика. Земская управа может п воспрепятствовать злоупотреблениям, проверяя взносы по волостным книгам и предъявляя жалобы всякий раз как взнос, сделанный за счет земства, обращается на государственные подати. Наконец, есть весьма простое средство прийти в этом отношении к совершенно удовлетворительным результатам, не ломая без нужды учреждений. Надобно ходатайствовать о том, чтобы подати государственные и земские вносились в казначейство безразлично, но так, чтобы первые всегда составляли известную долю общей суммы. Тогда недоимки будут распределяться соразмерно.

Ощущаемое в иных местах неустройство земского хозяйства зависит вовсе не от ограниченной сферы деятельности земского управления, а от недостатка наличных сил и средств. Всякому, принимающему близкое участие в делах, известно, как трудно составить дельную управу, а тем более заместить удовлетворительным образом те должности, выбор в которые предоставлен земству. Наличных сил у нас положительно недостает. Недостаток и денежных средств. Чтобы привести дорожные сооружения и медицинскую часть в положение, соответствующее потребностям благоустроенного общества, нужно несравненно больше денег, нежели какими мы можем располагать при бедности нашего населения. А если так, то не в расширении деятельности земства надобно искать лекарства против ощущаемого зла. Там, где не имеется средств для приведения вверенной части в надлежащее положение, не надобно забирать еще больше дел.

В действительности, то неустройство, которое оказывается на практике, касается даже вовсе не земского хозяйства, а крестьянского управления. В этом все согласны, и все указания уездных собраний направлены именно в эту сторону. Неустройство же крестьянского управления проистекает от недостаточного контроля. Из учреждений, созданных в прошедшее царствование, менее всех удачными оказались позднейшие, именно, присутствия, установленные для контроля.

Составленные из разнородных элементов, приспособленные более для коллегиальных приговоров, нежели для действия, они могли применяться к городскому управлению, содержащему в себе более сил, а потому способному стоять на своих ногах, но они гораздо менее применялись к крестьянскому управлению, которое по неразвитости населения требовало ближайшего надзора и даже некоторой опеки. В этом заключается то зло, на которое все жалуются, и сама практика указывает против него лекарство. Практическая потребность состоит в том, чтобы подтянуть крестьянское управление, для чего необходимо усилить деятельность контролирующего учреждения, то есть, уездного присутствия. Такова именно была цель, которую предположило себе Губернское собрание в своих ответах на вопросы, поставленные министерством внутренних дел. Если прибавить к этому необходимость снять с волостного старшины все излишние, обременяющие его дела, то этим ограничиваются все те преобразования, которые требуются на практике в крестьянской администрации.

Но не одна только крестьянская администрация находится в расстроенном состоянии. Таково же положение и крестьянского суда. И он нуждается в высшем контроле. Крестьянам необходим особенный суд: они им дорожат и неохотно бы с ним расстались. У них есть свои, разнообразные, хотя довольно шаткие обычаи, которые служат им руководством при решении гражданских споров. У них есть свои наказания, за которые они стоят, ибо штрафы и тюремные заключения для них разорительнее розги. Волостным судом решается миролюбиво множество дел, которые даже и не вписываются в книги. Но, с другой стороны, крестьянский суд, предоставленный себе, слишком часто подпадает под влияние волостного старшины, писаря или попойки. И его надобно подтянуть, связавши его с мировыми судебными учреждениями, и допустивши в той или в другой форме, апелляцию на его приговоры.

Таковы указанные практикою задачи, которых разрешение требуется в настоящее время. Для этого не нужно никакой ломки существующих учреждений; надобно только несколько усилить ныне действующие власти, давши им возможность ближайшим образом контролировать крестьянское управление. Идти далее, значит выходить из пределов указаний и пускаться в область теоретических идей и соображении, с тем, чтобы на основании их перестроить все существующее. Таково именно направление тех, которые стремятся к слиянию крестьянского управления с земским.

Это слияние может быть произведено: 1) в мелких земских единицах, 2) в уезде.

Мелкою земскою единицею, соединяющею в себе все сословия, может быть приход, волость или округ. Но приход – единица слишком мелкая и притом случайная. Тут нередко окажется один более или менее крупный землевладелец среди целого крестьянского населения. Притом все, по-видимому, согласны, что при существовании общинного владения, сельская община должна составлять отдельную хозяйственную единицу. Для влияния сословии требуется более широкое поприще. С другой стороны, округ слишком обширен. В административном отношении, трудно иметь дело с множеством мелких сельских обществ. В особенности для контроля над крестьянским управлением необходимо соединение крестьянских обществ в более крупные единицы. Таковыми именно являются волости. Сама жизнь указывает на волость, как на необходимую административную инстанцию, как для контроля над сельским управлением, так и для исполнения правительственных распоряжений в отношении к крестьянскому населению. Это явствует из того множества нужных и ненужных дел, которые взваливаются на волостного старшину, единственно потому, что он занимает место, куда силою вещей стекаются все дела. Можно сделать волости больше или меньше, дать ей то или другое название, на практике она всегда будет составлять необходимое административное звено, и если суждено совершиться слиянию сословий, то оно непременно совершится в ней. Мелкая земская единица есть всесословная волость. Ничего другого практически невозможно устроить.

Спрашивается, желательно ли в настоящее время учреждение у нас всесословной волости?

Для того, чтобы слияние совершилось законодательным путем, необходимо, чтобы оно было предварительно приготовлено жизнью, а именно этого мы в настоящее время не видим. Сословия могут сливаться в городах, где господствует среднее состояние, и между крайностями богатства и бедности существует множество посредствующих звеньев. Но в селах историею выработаны одни крайности; как же слить их воедино? Во всесословной волости несколько бывших помещиков, а иногда даже один, будут стоять рядом с массою крестьян; первые неизбежно потонут в толпе. Кроме антагонизма интересов, который может принять даже весьма острый характер, из этого ничего не может выйти.

Антагонизм окажется прежде всего в вопросе об обложении. Если всесословная волость будет единицею самоуправления, то она необходимо будет и единицею самообложения. Между тем, волостные расходы, имеющие весьма существенное значение для крестьян, не имеют никакого значения для землевладельцев. Крестьянское управление находит в волости главный свой центр: взыскание податей, рекрутские списки, учет сельских старост, фактически составление приговоров, утверждение сделок, исполнение распоряжений правительства, надзор за исполнением сельских уставов, наконец, суд – все это сосредоточивается в волости. С увеличением средств, вследствие привлечения помещичьих земель, предметы ведомства могут расшириться еще более. Крестьяне, образуя большинство, будут иметь возможность беспрепятственно черпать в кармане соседей на свои собственные нужды. И это будет тем заманчивее, что средства соседей нередко гораздо больше их собственных. Есть волости, где рядом с крестьянами, имеющими 3000 десятин, находится один помещик, владеющий 20000; каковы же будут их взаимные отношения во всесословной волости? В настоящее время многие помещики приносят более или менее значительные жертвы для удовлетворения крестьянских нужд учреждением школ, медицинской помощью, ссудами денежными и хлебными; через это установляется и охраняется нравственная связь между бывшими крепостными и их прежними господами. Но как скоро крестьяне получат возможность облагать податями своих бывших господ по своему усмотрению, так всякая нравственная связь исчезнет и заменится антагонизмом. При таких отношениях беспрерывные столкновения неизбежны.

Образованные элементы местности подчинятся необразованным не только в отношении к обложению, но и в отношении к управлению. Будет или не будет допущено самообложение земской единицы, установленное в ней управление во всяком случае распространится на всех, а это произведет существенное изменение отношений. В настоящее время помещик совершенно независим от волостного старшины; при всесословной волости он будет ему подчинен. Сделавшись выборным от земства, волостной старшина, или каким бы другим названием не украсился управляющий земским округом, будет общим начальником. Кем же будет замещаться эта должность? Многие мечтают о всесословных единицах в тех видах, чтобы во главе их стояли образованные люди, под руководством которых крестьянское управление воспрянет и процветет. Можно наверное сказать, что эти мечты не сбудутся: 1) потому что у нас в деревнях образованных элементов слишком мало; 2) потому что те образованные люди, которые живут в деревнях, не пойдут в должности волостного старшины. По существу своему эта должность хлопотливая и подчиненная; между тем, образованных людей, имеющих свои собственные дела, можно заманить только должностью, не требующею особенных хлопот и более или менее независимою. Конечно, найдутся несколько дилетантов, которые в порыве либеральных стремлений на первых порах пойдут в начальники волости. Но этот пыл скоро остынет, и в конце концов, кому бы ни был предоставлен выбор, самим ли жителям волости и уездному собранию, эта должность неизбежно попадет в руки малограмотных крестьян или мелких землевладельцев. Дай, бог, чтобы она не попала в руки радикала или нигилиста! Тогда придется бежать из деревень.