Текст книги "Диаспора"

– Разумеется! – перехватил он инициативу. – Каждому! Ну и закусить – что там у вас?..

Петро с подозрением посмотрел на мгновенно появившуюся перед ним сложной формы емкость, заполненную ядовито-зеленой жидкостью, кивком поблагодарил бармена и нацедил себе ее ровно столько, сколько и его партнер – полный наперсток.

– Прозит! – чуть иронически провозгласил Смит.

– Прозит! – ответствовал Петро и опрокинул шартрез в не узкий проем рта. После чего понял, что пора переходить к делу.

– Дуже гадко, однако... – прокомментировал он результат дегустации. – Но ты пей, пей, Харви... Бог весть когда еще придется...

Подозрений в отношении Смита он не питал. Но работа есть работа. Действуя по выбранному им «крутому» варианту, Петро был обязан напугать подследственного до поноса. На худой конец – удивить до той же степени. Глядишь, что и обнаружится. Хотя бы косвенно. А коли нет – так нет. Удастся ли потом свести дело к шутке или Харви останется на всю жизнь обижен на своего коллегу – дело в конце концов житейское. Должен понять, если не дурак.

– О чем это ты? – Смит воззрился на Криницу с удивлением, но без малейших признаков паники.

– Об этом! – Петро швырнул на стол нечто пушистое, оправленное в темный металл.

Лапку «подземного духа» с планеты Джей.

– Федеральный следователь просил вернуть тебе это. С соответствующей благодарностью...

Идея этого несложного психологического трюка пришла к нему спонтанно при виде пыльных рядов сувенирных лавок, уныло сгрудившихся на перекрестке людных когда-то Цезарь-штрассе и проспекта Демократии. Он с необыкновенной ясностью вспомнил, что целые связки тех самых «приносящих счастье» лапок, про одну из которых ему прожужжал уши на инструктаже перед отправкой на задание подполковник Дель Рей, он видел в один из давних своих наездов в столицу Самостоятельной Цивилизации именно здесь.

Воспоминания не подвели его: дурацкий оберег – в полудюжине экземпляров – украшал витрину казавшейся заброшенной лавки. Посвистев немного, ему удалось вызвать к жизни и ее хозяина – сморщенного, как сушеный гриб, африканца, который запросил было за товар втридорога, но быстро сбавил цену и даже прошелся по товару метелочкой, подняв в воздух уйму пыли. Конечно, в другой раз Криница и даром бы не взял эту подделку под инопланетный оберег, но в этот раз игра, как ему показалось, стоила свеч.

И он не ошибся.

Лицо Смита изменилось.

Неуловимо – но изменилось.

– Не понял, – сказал он, равнодушно поднося фальшивый оберег к глазам.

И снова выдал себя еле заметным движением мышц щек. Оберег был не тот. На лицо Харви легла тень облегчения.

Тени о многом говорят. Иногда они говорят больше, чем самые веские улики. Тени чувств, эхо эмоций...

«Неужели все-таки...» – подумал Петро. И понял, что тоже выдал себя.

– Не понял, – повторил Харви, неловко кладя оберег на край стойки.

Тот соскользнул на пол.

– Ты нервничаешь, – усмехнулся Петро, машинально наклоняясь, чтобы подхватить вещицу в воздухе.

Это была еще одна его ошибка.

Дальнейшие события уложились в десяток секунд.

Графин шартреза раскололся о макушку Криницы. И хоть крепка была макушка, не зря пропал сосуд – перед глазами Петро провернулись огненные жернова, и он выбыл из игры на ближайшие полчаса.

В руке Смита сверкнул микроинъектор.

От двери прозвучало громовое: «Фас, Бастинда!!!»

Публика, сказав «Bay!!!», шарахнулась по сторонам.

Бармен с изменившимся лицом потянул из-за пояса «смит-и-вессон». Но вытянуть не успел: Харви Смит, узрев несущуюся на него со скоростью курьерского поезда псину-киллера, не теряя времени перемахнул через стойку, смахнув бармена на пол, и так – в полете – и был ухвачен собачьими клыками за мягкие части своего тела. Впрочем, не слишком удачно: оставив в этих клыках часть своей благоприобретенной у старины Уолли амуниции, он невероятным телодвижением вырвался и, сиганув через стойку в обратном направлении, ринулся к выходу.

Препятствовать ему никто не стал. Каждый был занят своим делом: Бастинда разбиралась с оказавшимся под ней барменом, Петро с залитой кровью физиономией, блаженно улыбаясь, созерцал что-то одному ему известное, любопытные лезли к месту действия, мешая пробиться туда же полудюжине охранников, благоразумные в беспорядке отступали. Обломки отлетевшего в зал и так и не успевшего сделать свое дело микроинъектора хрустели у них под ногами.

– К ноге, Бастинда! – приказал Тино, и псина, продолжая злобно рычать, подчинилась ему, прекратив тем самым начинавшуюся панику.

На улице взревел движок «Скайберда», и звук его исчез вдали.

Тино присел над Криницей, пытаясь определить тяжесть травмы.

– Ваша с-собака на людей б-бросается! – пожаловался бармен, появляясь из-за стойки и выплевывая застрявшую в зубах шерсть.

– Да... – убедительно глядя ему в глаза, согласился Тино.

Бармен как-то сразу притих. Тино мог быть убедительным, даже без «смит-и-вессона».

– Да ты и сам в долгу не остался, Али! – с иронией заметил бармену один из охранников.

– Это – за выпивку и битую посуду, – Тино достал бумажник. – Других претензий нет?

– Это ваш приятель? – спросил второй охранник, не столь склонный к иронии, как его коллега, кивая на распростертого на полу Петро.

– Да, мой, – сказал Тино. – Все видели, что не он начал драку. Он – пострадавший. Обойдемся без полиции?

Он добавил пару бумажек к той пачке купюр, что уже выложил на стойку.

– Ладно, – согласился подоспевший метрдотель, сгребая деньги со стойки и окидывая собравшихся строгим взглядом. – Ваш приятель перебрал, упал и расшибся. Ваша собака не пугала бармена. Наш бармен не кусал вашу собаку... Все извинились друг перед другом. Все так?

– Так, – согласился Тино.

Он поднял с пола и сунул бармену в желетный карман лапку «подземного духа».

– Оставь эту штучку себе на память. По-моему, джентльмены не поладили из-за нее.

Он стал осторожно поднимать Петро, перекинув его плетью повисшую руку себе через плечо.

– Если это ваш приятель, то заберите его скорее отсюда, – одобрил его действия хмурый охранник. – Надеюсь, он не будет поднимать шума, когда оклемается. У вас в машине есть аптечка? Хотя я сейчас дам вам нашу... Ему надо срочно остановить кровь – он уделает нам весь пол, пока вы его донесете...

– Господи, Бастинда! – между столпившимися над Криницей ротозеями протиснулась субтильная, но энергичная фигурка Алены.

Она склонилась над зверюгой, стараясь заглянуть ей в глаза.

– Васенька моя... Тебе не сделали больно?

Сидевшая с опущенной головой Бастинда искоса глянула на хозяйку и обиженно зарычала.

Дичь ушла от нее.

* * *

Дурная Трава сидела рядом с Кириллом и в то же время была бесконечно далеко от него. Сейчас без боевой раскраски и без одежды вообще, она, как ни странно, смахивала на эльфа. Немного дистрофичного, стриженного кровельными ножницами эльфа. Лесного духа отрешенности. Эльфа со шрамом под левой лопаткой. Курящего сигарету за сигаретой эльфа.

Эльф не обязан быть нежным.

Кирилл, боясь потревожить эту ее отрешенность, поднялся и стал собирать с пола свою одежду, валявшуюся там с вечера... Подошел к начинавшему светлеть окну. Осторожно оглянулся на Траву.

«Господи, – подумал он. – Кажется, я переспал с несовершеннолетней. Одно извинение – не принято спрашивать у женщин их возраст... Хотя, бог весть, кто был ее первым мужчиной и когда... Это – не тот мир, чтобы гадать...»

Он вновь перевел взгляд на окно.

Там, в долине, тьма все еще стояла над чернеющим в. тени горных хребтов городом. Таким странным, из домов-деревьев сплетенным городом. Из домов-деревьев, среди которых, словно гости дурного сна, притаились особнячки землян – а-ля девятнадцатый век... Но пока еще не город это был – его ночная тень. Но в небо над ним, в глубокую утреннюю высь, уже взлетали жемчужные облака.

Кирилл присмотрелся: облака эти составлены были светлыми зернами. Да нет, не зерна то были – птицы... Невероятно красивые и странно знакомые ему... Жемчужно-белые, стремительные, они образовали над долиной светлый смерч. Смерч, состоящий из кажущихся отсюда, издалека, такими миниатюрными, остро выписанными пером Создателя и безнадежно далекими от этого мира творений. Светлых теней в рассветном небе.

И смерч этот ширился, захватывал все больше и больше пространства. От него начинало рябить в глазах. Теперь они были уже здесь – над самой крышей монастыря. Стало видно, что они совсем не малы, эти неземные творения. Размах крыльев их далеко превосходил размах рук человека.

Теперь Кирилл вспомнил. Что-то очень давнее. Уже переставшее быть реальностью. Площадь Трех Птиц. Каменные фигуры над бассейном фонтанчика, в который он школяром бросал на счастье монетки перед экзаменами. Ангелы Инферны. Маррон их привез на Фронду отсюда. Давным-давно.

Они были уже здесь... И на землю обрушились их голоса. Тоскливые и радостные одновременно.

Кирилл остолбенел. Повернулся к Карин:

– Это... Это они кричали там, на Ларданаре?!

Трава рассмеялась.

– А ты и этого не знаешь? Это же они приносят Камни...

– Откуда? С неба, что ли?

– Ну, ты даешь... Они же в них созревают, эти Камни. А на Аше они их из себя... ну, исторгают. Мучаются ужасно. Кричат. И вслух и... так. Только такие, как я, могут это слышать. А потом улетают назад – на Острова. Может быть, умирают там. А может, живут бог весть сколько. Никто не видел мертвого Ангела.

– Это что – их... яйца? – Кирилл чуть было не поперхнулся от своей столь прозаичной догадки.

– Чудак! – снова рассмеялась Карин. – Совсем ничего не знаешь про здешние дела... Это ранарари в них вкладывают зародыши... Личинки. И отпускают на волю. Как вот сегодня. Сегодня – Обряд Освобождения... А затем они улетают на Острова. Там Камни в них созревают. Как в живых инкубаторах. Много лет. А потом они летят на Ларданар... В Странные ночи. И там оставляют уже созревшие Камни.

– А ранарари... Откуда они их берут – зародыши эти... И Ангелов... На Островах ловят, что ли? – все не унимался Кирилл, пытаясь понять сложные взаимоотношения между Камнями, ранарари и невесть откуда взявшимися здесь Ангелами...

– Да нет, – терпеливо продолжала просвещать его девушка. – Они сами к ним прилетают. Из рощ забвения. Они туда, наверное, с Островов привозят их коконы... Это дело такое – окруженное тайной. Из рощ они летят туда, где ранарари живут... Тянет их туда. И ранарари их привечают. Каждая семья держит Ангела. А богатые – помногу. Только сейчас их развелось до черта. Так что аж курятники какие-то для них Диаспора подрядилась строить. «Черти» их уважают очень – Ангелов... А зародыши... личинки... Это стремно все, говорю тебе.

Докурив сигарету, она подошла к кровати, резким движением стянула с нее покрывало и, по-детски пошмыгивая носом, закуталась в него. За окном шум и гвалт все нарастали. Чуть повысив голос, чтобы быть услышанной, Карин добавила:

– Они, наверное, из старых Камней и образуются. Они ведь не очень вечные – Камни эти. А то б переходили из поколения в поколение Почти каждая семья раз в четыре года непременно приобретает новый Камень. И денег на то не жалеет...

Она на мгновение задумалась о чем-то о своем, затем, зябко поеживаясь, поплотнее укуталась в покрывало, взяла с прикроватной тумбочки очередную сигарету.

– Наверно, они распадаются. Камни. И от них остается что-то вроде личинок... Но это только Посвященные знают. Такие, как Фальк..

– А твой Камень? – озабоченно спросил Кирилл, протягивая ей огонек зажигалки. – Он цел?

Карин дернула плечом.

– Это долгая история. Ты не поймешь. Мне пришлось его отдать...

Кирилл, многозначительно глянув на нее, понял, что ему действительно никогда не понять этого сумеречного, замороченного секретами мышления народа, шатающегося по Аш-Ларданару. И самих этих секретов – тоже. И вообще, все, что с Ангелами связано, и впрямь оказалось стремно. Никто не знает даже того, что сталось с теми тремя птицами, что Эдвард Маррон привез на Фронду... Может, до сих пор порхают где-то под ее неудачливыми небесами... Или стоят каменными изваяниями на площади Трех Птиц...

А подумав про эту площадь, он вспомнил и о той, кого встретил на ней однажды. Это – столь далекое здесь и сейчас – его воспоминание о первой любви, о Ганке, остро кольнуло его, заставило вздрогнуть.

– Тебе холодно, – окликнула его Трава. – На, держи! Вчера в городе купила. Сразу после торгов. Для тебя.

С легким удивлением Кирилл на лету поймал люксовый, с затейливым рисунком пакет и вытряхнул из него пижаму, расписанную драконами.

– Это мой тебе подарок, – улыбнулась Трава. Так, как будто улыбалась первый раз в жизни – неумело и неуверенно.

– Это слишком дорогая вещь, – растерянно промолвил Кирилл, стараясь придать как можно больше тепла своему голосу. – Шелк из Метрополии. Даже, кажется, прямо из Китая. Только я – не из той оперы. Не аристократ. И даже не рыцарь. Простой наемник. А ты мне делаешь такие царские подарки... Смущаешь.

– А я и заработала по-царски, – пожала острыми плечами Дурная Трава. – За те годы, пока ошивалась по Ашу. Могу себе позволить. Я теперь очень богатый человек. Хоть меня и обирали по-черному, насиловали, даже пыряли ножиком. Теперь могу купить дом в Метрополии. Даже много домов. В Париже, например. Или в Риме – мой род оттуда. А лучше – в Киеве. Это самый красивый город, который я видела...

– Ты бывала в Метрополии? – Кирилл уже перестал удивляться тому богатому жизненному опыту, который перепал этой на вид девочке-подростку.

Трава, проигнорировав его вопрос, продолжала:

– Там у меня будет свой дом. И еще дом... Много домов. И много машин. И яхты. И еще – что там еще можно купить за деньги?

Она поискала в пепельнице «бычок». Нашла и зло запустила его в угол.

– Ты полетишь со мной? – вдруг резко спросила она Кирилла

– Чтобы жить там на твои деньги? Ты знаешь, ты самая... Ты лучшая баба, с которой мне приходилось просто даже разговаривать. И мне от тебя никуда не деться. Но так не получится...

– Хорошо, я просто не дам тебе ни гроша! И даже пижаму эту дурацкую заберу назад! Такой, как ты, сам сумеет заработать на жизнь. И на проезд... Но ты будешь со мной?

– Тогда полечу.

Кирилл взял цветастый пакет и перебросил его на кровать. Улыбнулся.

Но личико Травы вновь стало каким-то отрешенным. Стало маской.

– Только я вру. Никуда я не полечу. И не стану покупать дома на Земле. Не получится. Я слишком хорошо знаю свой род. Точнее – женщин Малерба... Только на Ларданаре нам хорошо... Только на Аше... Только там мы, Малерба, бываем сами собой. И Камни с нами разговаривают...

Она посмотрела сквозь Кирилла безумными глазами. И это не было безумием психованной девчонки. Это не Карин говорила с ним. Это было что-то другое. Не имеющее отношения ни к чему человеческому.

– Никто не знает свою судьбу. А я знаю. Уже которое поколение как...

Теперь она смотрела не сквозь него. Нет – зрачки в зрачки.

– Я никуда не уйду с Ларданара... Буду говорить с Камнями. Стану старой. Очень старой и очень богатой. Сойду с ума. Научусь колдовать. Превращусь в безумную ведьму. В страшную, всем ненавистную ведьму. Злая смерть придет за мной, и я буду с ней резаться в карты ночами. Проиграю. И умру...

– Ты останешься со мной?..

* * *

Небесный водоворот светлых теней стал выпрямляться, развернулся в еле различимую в светлеющем небе струю. И струя эта потянулась вдаль – за оскаленные хребты Аш-Ларданара. Стала невидимой. Истаяла. В небесах вновь стало тихо.

Микис смотрел в них и шептал странные, неведомо откуда к нему пришедшие слова. Он снова был один.

В эту ночь его незримый друг простился с ним. Да уже и раньше – после ущелья – он ощущал это... близость прощания... «Ты слишком поздно забрал меня с этих камней» – нашептывал ему неслышимый голос. И говорил о прощании. Говорил с тоской, которая, переполнив душу владельца «Риалти», заставила его проснуться. Вынырнуть в это жемчужное, вдруг онемевшее утро.

И теперь, стоя у забранного редкой решеткой окна, он с тоской смотрел в опустевшую высь. Она была сейчас отражением его души – ни к чему не пригодным пространством, раскинувшимся во все измерения Вселенной. Вселенной, в которой он ровным счетом ничего не потерял.

То, что он потерял, было здесь, совсем недавно было. Камень, который он, ложась спать, оставил на широком подоконнике, исчез. Нет, он не был украден. Прожженный жулик и циничнейший из дельцов Фронды (да еще и полудюжины Обитаемых Миров) шестым чувством ощущал это. Лишь на зеленоватой мраморной плите подоконника остался след – темное пепельное кольцо, оконтурившее истаявший, в ничто ушедший красноватый булыжник.

И еще там было несколько жемчужных перышек. Прекрасных и почти невесомых.

Одиночество снова было с ним.

* * *

И Анатолий Смольский тоже не спал в это раннее утро. Собственно, он не спал и всю эту ночь. Очередной раз бес вдохновения овладел им. С терминалом, который по его просьбе принесли к нему в келью, он попросту не сладил. Техника ранарари, даже адаптированная умельцами Диаспоры, была ему не по зубам. Пришлось работать так, как это было привычно древним – электрокарандашом по бумаге.

В этом Анатолий обнаружил неожиданную прелесть. До сих пор он, как и все нормальные люди, имел удовольствие зреть выходящие из-под пера рукописные буквы, лишь расписываясь в чеке или ином документе. Сейчас же он ощутил наслаждение, ведомое лишь древним мастерам, – наслаждение самому вырисовывать письменный текст. Совсем иные структуры моторной психики оказались вовлечены теперь в процесс его творчества. Совсем иные, нежели те, что возбуждались от ударов кончиками пальцев по клавиатуре... И совсем иные ассоциации рождались в его сознании. Прочитав первые, написанные в эту ночь строки, он понял, что написаны они не Анатолием Смольским. Совсем другим человеком. И это ему понравилось. Он давно уже устал от себя.

С бумагой, конечно, тоже были проблемы – откуда в Доме Последнего Изменения взяться писчей бумаге? Но полсотни разношерстных листков – главным образом случайно сохранившихся счетов, квитанций и других непонятных документов, заполненных только с одной стороны, для него нашлось. Почти весь этот скудный запас писчего материала он извел. Пережитое – неожиданное и нелепое – двигало его пером. Сюжеты, эпизоды, красочные портреты персонажей выливались из него с непреодолимой силой. Он не слышал рушащегося с небес гомона ангельских стай. Только наступившая тишина заставила его остановиться.

* * *

И в тишине этой он услышал еле слышный стук в дверь. Даже не стук, а так – поскребывание...

Смольский сурово откашлялся.

Поскребывание смолкло. Но уже через минуту возобновилось. Стало чуть настойчивей.

«Мыши у них туг завелись, что ли? – подумал литератор. – Да нет. Мыши все больше по полу шастают. По щелям...»

Щелей в Доме не водилось. Серый монастырь был построен на совесть.

Смольский откашлялся снова.

События повторились в той же последовательности. Только на этот раз период затишья заметно сократился, а степень настойчивости производителя шумов так же заметно возросла.

В конце концов это мешало работать.

– Да войдите вы! – с раздражением крикнул Анатолий невидимому озорнику.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге обозначилась невысокая фигурка в униформе, напоминающей одеяния сестер милосердия времен Первой мировой войны. Личико посетительницы, почти скрытое крахмальным чепцом, вполне гармонировало с ее одеянием – молоденькое, чистое и розовое, с ямочками на щеках и губками бантиком.

– Простите меня, – изрекли эти губки.

– Не прощу, – строго ответствовал Анатолий. – Вы мне помешали работать.

– Ах, боже мой! Я не знала... Я думала, что вы, как все, наблюдаете Обряд...

Посетительница выразительно указала глазами за окно и тут же вновь потупила взгляд.

– Кто вы такая и что вам от меня нужно в такую рань? – не изменяя взятому с самого начала разговора суровому тону, осведомился Анатолий. – Опять какие-нибудь прививки? И не стойте на пороге, пожалуйста. Здесь ужасный сквозняк.

– О, вы меня узнали! – радостно встрепенулась ранняя гостья. – Это я делала вам укол вчера утром... Меня зовут Аннабель. Аннабель Коллинз... Я очень люблю ваши книги. Я их собираю – у меня все есть. Все двадцать четыре. Вся серия о Хромом.

Вообще-то в творческом багаже Смольского насчитывалось уже пятьдесят шесть различных вариантов похождений Хромого, а узнать кроткую Аннабелъ он не мог, так как при получении одной из восемнадцати обязательных для гостей Инферны прививок был обращен к медсестре отнюдь не лицом.

Однако дело было не в этом. Ранний визит юной дамы, оказывается, ничем не грозил автору всемирно известного сериала. Задача, как говорится, сводилась к тривиальной – предстояло удовлетворить жажду очередной поклонницы творчества Анатолия Смольского в лицезрении самого творца.

– Не знал, что и на Инферне читают мои вещи, – уже менее строго произнес отец-создатель культового героя. – Что ж, будем знакомы...

– Не могли бы вы... – униженно пискнула Аннабель и извлекла из-под кипенно-белого фартука экземпляр «Сюиты для Хромого» – относительно недавнего опуса, написанного Анатолием по материалам дела о контрабанде «иллюзий Предтеч» – одного из самых странных видов произведений искусства, имеющих хождение в Обитаемом Космосе. – Не могли бы вы украсить эту книжку вашим автографом? – выпалила девушка заготовленную, видно, заранее фразу и симпатично зарделась. – Я никому не выдам, что вы... что вас у нас... Господин настоятель нас, конечно, строжайше...

– Не беспокойтесь, девочка, – великодушно успокоил ее мэтр. – Я не сомневаюсь, что вы нас тут не подведете.

Он привычным, хорошо отработанным движением раскрыл перед собой титульный лист неплохо изданного бестселлера и размашисто начертал на нем свои наилучшие пожелания юной читательнице. В заключение, в порыве щедрости, он протянул девице Коллинз массивный электрокарандаш, которым совершил этот свой акт общения с аудиторией. Как-никак она была его первым поклонником в этом невероятно далеком Мире, в который он и не думал попасть когда-либо в обозримом будущем.

– Держите на память, девочка! Это не просто приспособление для бумагомарания. Этим, так сказать, пером, я сегодня начал свой новый роман. Хотите, я посвящу его вам?

– О нет! – испуганно возразила девица.

И, словно героиня романа восемнадцатого века, смущенно добавила:

– Это была бы слишком большая честь для меня... А как будет называться книжка?

– «Хорал для Хромого»! – уверенно ответил Анатолий и подумал: «Назову героиню Аннабель. Чем не имя?»

Мэтр был совершенно доволен собой. Он еще не осознал, какую оплошность совершил: Аннабель благодарно пискнула и исчезла за дверью. Через пару часов она вернулась со своей лучшей подругой, которая тоже держала под фартуком очередной томик, украшенный псевдонимом и хорошо отретушированным портретом Анатолия.

К вечеру от постоянного писания авторских пожеланий и посвящений у Смольского стало сводить кисть правой руки. На следующий день, когда число розданных автографов пошло на вторую сотню, он с тревогой заметил, что кое-кто из жаждущих приобщиться к неожиданно объявившейся в его лице благодати, вовсе не напоминает послушников Серого монастыря. И верно – на площадке перед Домом можно было заметить несколько каров, прибывших скорей всего из города. К вечеру второго «дня открытых дверей», как назвал это событие про себя Анатолий, Аннабель привела к нему первых сукку.

– А им-то это зачем? – поразился Смольский. – Они же ни черта не соображают в людских делах... И что я буду им писать в пожеланиях?

– Вы знаете, – защебетала Аннабель, – обычно сукку очень враждебны к людям... Но те из них, которые... которым удалось преодолеть этот свой недостаток... Они так чувствительны к любому их ущемлению.. И теперь, когда они видят, что все, кто хочет, получают автографы.. Не стоит их обижать... Напишите им что-нибудь хорошее... Доброе..

Смольский взглянул на горящие злобными угольками глаза двух низкорослых представителей Бродячей Цивилизации, протягивавших ему «Букет для Хромого» и «Рекорд Хромого», вздохнул и взялся за электрокарандаш. Ничего хорошего от заварившейся каши он не ожидал.

* * *

Предчувствия не обманули мастера пера. На третий день автографического бума в дверях его – теперь уже далеко не уединенного – убежища появился слегка запыхавшийся Микис.

– Господин писатель! – горячо и торопливо начал он пониженным голосом. – Нам с вами и с господином настоятелем, с господином Фальком, надо срочно поговорить друг с другом! – прямо с порога начал он. – А то господин настоятель – извините меня – так он по глупости продаст вас с потрохами и безо всякого для вас профита... Вам сейчас очень надо послушать Микиса.

– О чем вы, Палладини? – недоуменно воззрился на него Смольский.

Обычно Микис выдавал всего лишь в два раза больше слов, чем требовалось для того, чтобы донести свою мысль до собеседника. Сейчас – в волнении – он перебирал норму раза в четыре, и понять смысл сказанного им можно было только ценой перенапряжения мозговых извилин.

– Кому собрался нас продавать господин настоятель? И зачем?

– Не нас, а только вас одного, Смольский! Только одного вас, господин писатель! Если вы хотите знать, у нас с ним сейчас состоялась, так сказать, сцена у фонтана! Причем фонтаном был совсем не Микис Палладини! Заметьте это!

Привычка предпринимателя говорить о себе в третьем лице доводила Анатолия до сильнейшей мигрени. Ему начинало казаться, что вокруг него бродят и прячутся по углам одни только бесчисленные Микисы.

– Если речь шла обо мне, – резонно возразил он, – то почему же разговор с настоятелем вели вы?

– Да потому, что вам бы в вашу голову никогда не пришло, что надо явиться к нему первым! Вы бы, господин писатель, сидели бы тут и ждали, пока и господина Фалька, и его ранарари не разорвет, как паровые котлы! Вот так – бам!!! И все! Крышка!!!

– У меня от вас скоро экзема начнется, Микис, – неприязненным голосом процедил Смольский. – Отчего их разорвет-то? От кишечных газов, что ли?

– Да от злости их разорвет очень скоро! От злости на вот это вот все, что вы устроили со своими автографами, господин писатель! Теперь вот уже из столицы какие-то фанаты приехали, чтобы вы им в книжечке свою подпись черкнули! Можно подумать, что вы банковские чеки тут подписываете... Теперь уже вся Диаспора знает, что Инферна имеет честь принимать в гостях великого писателя! И только у таких идиотов, которые ничего, кроме детективов, читать не способны, не возникнет такого вот вопроса: откуда это великий писатель неожиданно взялся на такой дружественной всей Федерации Инферне? Когда он прилетел и на чем?

«Ведьму я назову Аннабель! – решил про себя Смольский. – Сволочь какую-нибудь. Особо подлую. Это же надо – так подставить человека!»

– И Палладини смотрит, – продолжал Микис, ухватившись за пуговицу на животе Анатолия, – на то, как господин настоятель пухнет от злости, и конечно же, это Палладини не нравится. И что делает Палладини тогда? Что, я вас спрашиваю?

Смольский молча уселся на стул, выпрямившись и скрестив на груди руки. На Микиса он воззрился, словно удав на кролика. Это немного подействовало.

– Тогда Палладини просит, – радостно сообщил ему Микис, – господина настоятеля принять его! И когда господин настоятель его принял, то он сначала выложил Палладини, что он обо всем этом думает. Как будто Палладини может отвечать за то, что его люди не могут хранить даже такой маленький секрет...

– Мои вам соболезнования, – несколько меланхолично признал Смольский. – Действительно, на вашем месте должен был быть я...

– Если бы на месте Палладини были вы, господин писатель, то из этого не вышло бы ничего хорошего! – довольно резонно ответил Микис. – Но вас там не было! Там был Палладини, и Палладини сказал господину Фальку так: «Теперь, господин настоятель, все равно уже все горшки побиты, и вы не сможете спрятать господина Смольского от его читателей, даже если посадите его в мешок. Так тогда зачем вам мучиться с ним как с ежом за пазухой? Что делают порядочные люди, если им случится, допустим, чего-нибудь случайно своровать, а их при этом кто-нибудь увидит и начнет ловить? Порядочные люди тогда будут бежать впереди и кричать всем остальным, чтобы они ловили вора как следует! Если порядочный человек хочет спрятать одну золотую монетку, он ее спрячет в куче медных, если...»

– А короче – можно? – сухо осведомился Смольский.

– Вы знаете, господин писатель, то же самое сказал мне и настоятель! Это просто удивительно, как вы с ним одинаково мыслите! Он сразу понял, что ему хотел сказать Палладини! Палладини хотел сказать, что надо договориться с ранарари о том, чтобы организовать все так, чтобы великий писатель ездил по всей Диаспоре и встречался с читателями, давал им автографы, читал лекции... И пусть все смотрят на господина великого писателя и, бога ради, не обращают никакого внимания на всех остальных, что прилетели на «Ганимеде»! А когда вокруг вас, Толик, будет вертеться уйма народу, вас просто побоятся тронуть!

Смольский скептически покосился на порхающую вокруг него тушку Палладини (тот быстро набирал вес, потерянный за время перехода через Аш-Ларданар) и вдруг улыбнулся. Ему понравилась эта мысль – превратить отвратительно начавшееся приключение в турне. Причем в такое, которое прибавит ему популярности в том Мире, куда еще не ступала нога ни одного из его коллег! Игра явно стоила свеч. Риск, конечно, витал в воздухе, но ведь не он же – литератор Смольский – сдался здешним мафиози, а без вести пропавший федеральный следователь Кай Санди.

– И что же вам сказал на это господин настоятель? – осведомился он уже более бодрым голосом.

– Господин настоятель долго думал, – гордо ответствовал ему Микис. – Сначала он долго думал и взвешивал, а потом вызвал меня к себе как раз сегодня утром и сказал: «Слушайте, Палладини...» – он так и сказал: «Слушайте, Палладини, не вы один такой умный...»

– Наверное, настоятель выражался немного более э-э... по-другому? – предположил Смольский.

– Конечно, по-другому! – пожал плечами Микис. – Со всеми этими экивоками и выкрутасами, но не в этом дело! В сущности, он мне сказал: «Не один ты такой умный, Палладини, есть еще люди и поумнее тебя. И среди ранарари тоже такие случаются, хотя они вовсе и не люди... И поэтому мы устроим господину Смольскому турне по трем самым крупным центрам Диаспоры. И даже не мы сами устроим, а господа издатели! Потому что в Диаспоре живет сейчас десять миллионов человек, каждый из которых умеет читать. И их обслуживают аж три или четыре собственных – Диаспоры – издательства. И если хотя бы каждый десятый житель захочет иметь у себя дома новую книжку господина Смольского, то тот, кто эти книжки наштампует вовремя и в нужном количестве, сильно поправит свои дела! Главное, чтобы сам Смольский не подкачал! И поэтому двое господ от каких-то двух самых больших здешних издательских домов уже прибыли в Дом этой ночью и хотят изложить господину Смольскому свои деловые предложения... Они со своей стороны берут на себя организацию турне и рекламу тех книжек, что здесь уже были изданы, и новых, на которые только еще хотят подписать договора». Так что господин настоятель послал меня к вам, чтобы, так сказать, подготовить почву...