Текст книги "Полное собрание стихотворений"

По мнению Л. Ржевского, поэзию Кленовского и Гумилева роднит «принадлежность к так называемому Серебряному веку русской поэзии, именно – к поэтическим заветам и традициям акмеизма <… > Последний акмеист – Дмитрий Кленовский – через многие годы и мимо многих влияний пронес совершенную ясность поэтического слова! <… > Он несомненно самый гармоничный поэт нашего времени. Я имею в виду гармоничность мироощущения, выраженную в его лирике и перекликающуюся с пушкинской “светлой печалью” <… > Гармоническое ощущение мира, как оно пролито на поэтические строки <…> у Кленовского полней и совершеннее, чем у Гумилева».[38]38
  Ржевский Л. Последний акмеист: О творчестве Дмитрия Кленовского // Новое русское слово. 1974. 7 апреля.


[Закрыть]

Гибель Гумилева Кленовский переживал очень тяжело, отозвавшись на нее стихотворением: «Не забытое, непрощенное»:

 
Все, чем согрела жизнь меня,
Я растерял – и пусть!
Вот даже Блока больше я
Не помню наизусть.
 
 
И стало тесно от могил
На дальнем берегу.
…Я всех, я все похоронил.
А это – не могу!
………..
Когда я вспомню, что поэт.
Что всех дороже мне.
Убит, забыт – пропал и след! —
В своей родной стране;
 
 
Что тот, кто нам стихи сложил
О чувстве, о шестом, —
И холмика не заслужил
С некрашеным крестом;
 
 
Что даже в эти, в наши дни
На невском берегу
Его и мертвого они
Как волка стерегут —
 
 
Тогда я из последних сил
Кричу его врагу:
Я всем простил, я все простил,
Но это – не могу!
 

Вся поэзия Кленовского наполнена глубокими философскими размышлениями о жизни и смерти, о «второй» жизни, о любви к женщине и о любви ко всему сущему в мире. Вся его философия пронизана светом, теплом и радостью. Лирический герой стихов почти всегда автор, который делится своими впечатлениями и переживаниями, но читая его удивительные стихи, ощущаешь себя героем этих стихов: это ты страдаешь, радуешься и сомневаешься, это ты возносишься над землей, любуешься ею и говоришь со Вселенной и с Богом! Хотя к Божьей тайне можно прикоснуться и, не отрываясь от земли, потому что:

 
В каждой капле, камешке, листе
Шумный космос дремлет изначален,
Оттолкнулся – и, глядишь, причален
К самой невозможной высоте!
 

Душа в стихах Кленовского имеет постоянную связь с космосом:

 
Мы потому смотреть на небо любим.
Что поиски пространства – наш удел.
И навсегда дано в дорогу людям
Томленье душ и нетерпенье тел.
 

Душа – это неизведанное огромное пространство, которое невозможно познать и выразить, и дойти до этой души, по словам Кленовского,

 
Нам дальше и труднее
Чем до Америк и до Андромед.
 

Даже в поэзии не всем и не всегда удается раскрыть и выразить свою душу, разве только какую-то часть ее:

 
Не вся душа заключена
Вот в эти строфы, эти строки
 

Способ выражения души в поэзии для Кленовского – это русский язык:

 
Есть в русском языке опушки и веснушки,
Речушки, башмачки, девчушки и волнушки
И множество других таких же милых слов.
Я вслушиваться в них, как в музыку готов.
 

Казалось бы, отрыв от родины и все жизненные перипетии должны отозваться горечью в его стихах, однако поэт не потерял любовь к жизни и не перестал удивляться и радоваться всем чудесам, которые он находил даже в повседневности:

 
От чего сегодня оттолкнуться
Отлетающим моим стихам?
Над какой мне лужицей нагнуться.
Чтобы в ней увидеть звездный храм?
 

Неизменная природа, вечный круг жизни на земле – суть миропонимания поэта:

 
Ты говоришь: все это преходяще!
И ты не прав! Ведь будущей весной
Опять прыжок в зазеленевшей чаще.
Опять подснежник свежий под ногой!
 

Сила жизни побеждает все преграды и все препятствия на своем пути:

 
Но в мире нет разрушенного здания.
В котором бы не проросла трава.
 
 
Подснежник узкой льдинкою в горсти.
Как та, через которую прошел он…
 
 
Который лишь терпеньем превозмог
Всю невозможность своего рожденья.
 

Взгляд на жизнь у Кленовского светлый и благодарный, это хрупкое чудо надо беречь именно потому, что оно слишком хрупко:

 
Жизнь
А она?.. Для нее названья,
Как ни бейся, не подберешь!
В ней и вечности замиранье
И мгновенья живая дрожь.
 
 
С ней бы надо как с самой хрупкой,
Самой кроткой и чистой быть…
 

Переход в иной мир волнует поэта, но не повергает его в отчаяние. Прощанье с телом, прощанье с жизнью, т. е. тема смерти – не редкая тема в лирике Кленовского, но решается она удивительно гармонично. У него нет внутреннего ужаса перед ней. Он и в читателя своего вселяет спокойствие перед неотвратимым уходом из «этой» жизни, переходом в мир иной. Поэту хочется верить, что уйдет он не совсем, что он вернется:

 
Смерть придет, так непременно надо
Не страшись ее прикосновенья!
В ней не наказанье, – в ней награда
Не исчезновенье, – возвращенье.
 

Иногда он шутит в своих стихах над страхами человеческими перед смертью:

 
В смерти страшен переход
В неизвестность
Как понять нам наперед
Эту местность?
 
 
Как туда перешагнуть,
Все нарушив?
Как туда нащупать путь
Не по суше?
 

И все же как бы хотелось отодвинуть этот «переход в неизвестность». Кленовский в это время был уже очень болен, на счету был не только каждый год, но и месяц, даже день.

 
Когда приходит день осенний
Приходит с ним и мысль тогда:
До первой бы дожить сирени.
До первого б дожить дрозда!
 
 
Глядишь – и дожил! Но ревниво
Опять томят тебя мечты
И первым яблоком и сливой
Полакомиться хочешь ты.
 

Но больше всех красот природы на земле удерживала жена, самый близкий для него человек, любимая подруга, с которой они прожили жизнь в любви и согласии, став почти одним целым. По выражению одного из критиков, «любовь у него, если можно так сказать, старомодно-романтическая, целомудренная, стыдливая».[39]39
  Месняев Г. Последний царскосельский лебедь // Возрождение. 1966. № 175. С. 144.


[Закрыть]

В стихотворении «Помнишь встречу наших двух дорог» Кленовский говорит, что их дороги слились в одну и «дорога превратилась в путь», которым они идут уже почти полвека:

 
Мы жизнь прошли, как поле, рядом
По узкой и прямой меже,
И вот белеет дом за садом
И ужинать пора уже…
Соломенную шляпку скинув,
Прическу поправляешь ты,
Я расставляю по камину
Неприхотливые цветы
И это все, ни клятв, ни бдений,
Ни патетических сонат
Лишь голова в твои колени,
Притихший дом и спящий сад
И тонкий серп над ближней рощей
Нам говорит из полутьмы,
Что нет прекраснее и проще
Того, что пережили мы.
 

8 января 1954 г. Кленовский писал Шаховскому, что Христово Рождество совпало с их серебряной свадьбой. «Вспомнили весь наш совместный путь и возблагодарили Господа за то, что Он дал нам пройти его в нерушимой любви, дружбе и согласии.

Много было разных бед на этом пути, и только милости Господней обязаны мы тем, что ни одна из них не погубила и не разлучила нас. Потеряли мы, конечно, все, что имели, но сохранили самое дорогое: друг друга, и за это безмерно Ему благодарны!».[40]40
  Иоанн Шаховской, архиепископ. Переписка с Кленовским. С. 39.


[Закрыть]

 
Как в плотной грозди виноградной
Две виноградинки порой
Теснятся бережно и жадно
Так в этой жизни мы с тобой.
 

На восьмом десятке лет он в стихах объяснялся жене в любви, открыто и просто:

 
Мой друг! Люблю тебя я
Светло и горячо,
А вот за что, – не знаю,
Не распознал еще.
 
 
И так ли важно это?
Люблю тебя! – и в том
Вся правда, все ответы,
Все сложное – в простом!
 

Почти все свои книги Кленовский неизменно посвящал жене. В своей автобиографии он рассказывает: «В лице моей второй жены Маргариты Денисовны, урожденной Гутман (как и я – уроженки Петербурга) судьба дала мне редчайшего в наше время друга. Человек совсем иного характера, интересов, симпатий, убеждений, жена моя явилась моим жизненным спутником в самом благородном и прекрасном смысле этого слова. Я не могу себе представить союза между мужчиной и женщиной, основанного на большой любви, взаимном понимании, дружбе и доверии, чем наш».[41]41
  Кленовский Д. Автобиография. С. 193.


[Закрыть]

 
Ты была в моей судьбе
Самою хорошею,
И любовь моя к тебе
Стала легкой ношею.
 
 
Сколько тропок и дорог
Нами здесь исхожено!
Только скука в узелок
Не была положена.
 

Больше всего боялся Кленовский оставить жену «здесь» одну, своим уходом принеся страдание любимой, которой будет так одиноко и холодно без него. Он обещает ей в стихах, что придет «оттуда» успокоить и утешить ее.

 
Знай – это я вчера незримо
Пришел помочь меня забыть
 

Но наперед зная, что нельзя ей забыть его:

 
Да, я с тобой еще побуду
Уйдя отсюда. Кем и в чем?
О нет не ангелом, не чудом,
Не стражем за твоим плечом.
 
 
И не одними лишь стихами
Хоть навсегда с тобой они.
А всем, что подружилось с нами
За прожитые вместе дни.
 

Он очень желал бы уйти в мир иной из «этой» жизни вместе со своей спутницей:

 
Лишь бы только не разлучило
Нас ничто на глухом пути,
Лишь бы вместе хватило силы
До Высоких дверей дойти.
Дай, друг друга мы перекрестим
Как привыкли уже давно.
А что нас туда пустят вместе.
Это, милая, решено.
 

Он реже обращается к ней в стихах, как к женщине, как к человеку, чаще она присутствует в его стихах, как дух какой-то, сопровождающий все, а скорей всего она растворяется во всем, что он видит и о чем пишет:

 
Так и жить тебе, жить вовеки,
Не любовницей, не женою,
Не стихами о человеке,
А о звездах и о прибое.
 

Да, в поэзии Кленовского Маргарита Денисовна была и звездой, и закатом, прибоем, деревцем, листочком и цветком.

 
Хотя в стихах я говорю
Все об одной любимой —
Я разный облик ей даю
Всегда неповторимый.
 
 
Быть может, я хочу вплести
Тебя во все, что было
Мне на земном пути
И дорого и мило?
 

А в жизни эта женщина была, как Шаховской назвал ее, ближайшим ангелом своего мужа. Шаховской посвятил на эту тему ей стихотворенье

 
Жене привязанной златою нитью
Ко всякому и слову и событью
Траунштейнского поэта записного
Что песнью заражает наше слово.
………..
Жене певца, что с ангелом небесным
Беседует путем ему известным.
 

Уж с ангелами-то Кленовский немало побеседовал в своих стихах. Многие критики отмечали это в своих статьях. Например. Г. Струве, рецензируя книгу «Неуловимый спутник», писал: «Этот “легкий ангел”, этот “неуловимый спутник” проходит по всей книге Кленовского, по всей его поэзии, где касанья к запредельному, к нездешнему соседствуют с вещественно-плотным восприятием предметного мира»[42]42
  Новый журнал. 1956. № 47. С. 268.


[Закрыть]. Высказался и Юрий Офросимов по поводу ангелов в своей статье «Рифмованные догадки»: «Ангелы-хранители, своим почти реальным присутствием, раздражая некоторых современников, в образе «неуловимых спутников» чувствуют себя, как дома, в поэзии Кленовского»[43]43
  Офросимов Ю. Рифмованные догадки: О поэзии Д. Кленовского // Новый журнал. 1967. № 88. С. 121—122.


[Закрыть]. Олег Ильинский считал: «Ангел для него столь же (если не более) реален, чем васильки в ржаном поле».[44]44
  Новый журнал. 1971. № 103. С. 291.


[Закрыть]

 
Ангелу-хранителю
 
 
С детских лет ты был всегда со мною:
В первой, женской, бережной руке
В первой половице под ногою
В первом солнце на моем виске.
 
 
И всего мудрей всегда и снова,
От рассвета до заката дня
Было то, что ты меня дурного
Уберег от самого меня.
 
 
И теперь я знаю, если все же
Был хоть чем-то в жизни я хорош
 
 
Это только след твоих касаний
Это все тобой – и от тебя.
 

Шаховской, видя, что тема ангельская близка Кленовскому его мироощущению, посоветовал сделать эту тему своей, «чтобы он учел их сиротство в этом мире, среди людей, редко учитывающих их реальность». Он советовал Кленовскому написать книгу об ангелах, на что Кленовский шутливо ответил: «Ангелов же я, действительно, ощущаю реально, как нечто иное «оттуда». Боюсь только, Владыко, что Вы по доброте душевной преувеличиваете мои духовные возможности! Хотя я, конечно, только некая «проводка» для слова «оттуда», но и для этой скромной роли нужна все-таки доброкачественная “аппаратура”».[45]45
  Иоанн Шаховской, архиепископ. Переписка с Кленовским. С. 22.


[Закрыть]

Часто в письмах, да, наверное, и при встречах, разговаривали они на теологические темы. 7 апреля 1963 г. Шаховской писал Кленовскому: «Ваши стихи в № 10 «Мостов» еще более зрелые, чем раньше, чистое у них звучание, и лишь один духовный диссонанс есть в первом стихе: “А между тем до Бога далеко”. Это плохая строка, потому что неверная: Бог безмерно ближе к человеку, чем ангелы! Ибо только Он “везде Сый и всея Исполняли”. И нельзя Бога ставить как бы рядом с Ангелами, соразмерять их».[46]46
  Там же. С. 135.


[Закрыть]

Кленовский согласился с Шаховским и изменил строку: «А между тем Он так недалеко…», написав своему другу 19 апреля 1963 года: «Должен, однако, признаться Вам, Владыко, (ожидая новой нахлобучки…), что представляя себе духовный мир, как некую сложнейшую организацию, я привык обращаться, если можно так выразиться, к младшим ее сотрудникам (у них и время больше и мне с ними как-то проще), конкретно к моему ангелу-хранителю, а уж он замолвит за меня слово перед Богом, а то и сам, где может, выручит. Это от чувства своего ничтожества и малости, конечно. Ну как может Бог тратить на меня драгоценную Свою Субстанцию!? Есть у него дела поважнее! Вот отсюда и представление “до Бога далеко”, хотя расстояние создано, конечно, мной самим, а не Богом. Но быть с Богом запросто я не решаюсь…».[47]47
  Там же. С. 136.


[Закрыть]

Позже Кленовский написал на эту тему стихотворение, вошедшее в сборник «Почерком поэта» (1971):

 
Нет, с Богом говорить я не умею!
Его обитель мне едва видна.
Ни в дверь к Нему я постучать не смею.
Ни дотянуться до Его окна.
 
 
Другое – Ангел, он в прихожей Бога
Меня принять и выслушать готов
И мы порой беседуем немного.
Словами – я, а он – без всяких слов.
 
 
Но мне порой вот этот путь окольный
К живому Богу кажется грехом
И мне тогда и совестно и больно
И начинаю я мечтать о том.
 
 
Что может быть, когда-нибудь наскучат
Беседы эти за стеной
И выйдет Он и скажет мне: “Не мучай
Себя! Войди! Поговори со мной!”
 

Почему-то вера в Бога (по крайней мере, в поэзии) как бы покачнулась с годами у Кленовского. Хотя рядом всегда был (если не физически, то духовно) его друг и духовный наставник архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Если в 1950 г. он писал о Боге радостно, доверительно:

 
Бродя весной по солнечным дорогам,
Что паутинкой по холмам легли,
Так хорошо беседуется с Богом
В скупых просторах неба и земли.
 

Позднее и о потустороннем мире, и о Боге Кленовский мучился сомнениями, и все эти сомнения отразились в его поэзии:

 
Ты дал мне непосильную задачу:
Быть человеком и познать Тебя.
И вот я пробиваюсь наудачу,
На тьму догадок истину дробя.
 
 
Но не пробиться, знаю это точно.
Так для чего ж на звезды я гляжу.
Молюсь Тебе, не засыпаю ночью
И темными стихами ворожу?
 
 
«Уходящие паруса» (1962).
 

Кленовский мучился сомнениями, нередко делится ими со своими друзьями, например, в письме В.Ф. Маркову 17 июля 1954 года он пишет: «Не все и во мне гладко, есть колебания и сомнения – я вообще отнюдь не почивший на тюфяке некоего духовного благополучия, самоуспокоения и равновесия человек».[48]48
  Письма Кленовского Маркову. С. 601—602.


[Закрыть]

И не в одном стихотворении он говорит об этом:

 
Простых путей не знаю я
К неутомительному раю,
На перекрестках бытия
Я сторонюсь и озираюсь.
………..
Сомненье! Твой суровый срок.
Твой страшный путь, твой след кровавый —
Не человеческий порок.
А человеческое право.
 
 
«Уходящие паруса» (1962).
 

А на критику Терапиано по поводу сомнений и ангелов отреагировал болезненно: «Должен с прискорбием сообщить Вам. Владыка, что влиятельным критиком Ю. Терапиано, подвизающимся в парижской “Русской мысли”, мне запрещено писать об ангелах! Уже в рецензии о № 10 «Мостов», где было опубликовано мое стихотворение (впоследствии по Вашему совету несколько видоизмененное) “Мы ангелам не молимся совсем” – сей Терапиано писал: “уж какие теперь ангелы!”. В рецензии же о моей новой книге он возражает против “обилия (в ней) ангелов”, (хотя их там, кстати, совсем мало! Д. К.), “приходящих на помощь”. “Без ангелов – добавляет он – поэтам обойтись невозможно!” Как же быть, Владыка? Вообще, за “метафизическую часть” (как он выразился) моей книги получил я от него порицание и осуждение. “Перед загадкой бытия (пишет Т.), оставаясь честным, каждый человек должен сказать лишь одно: не знаю. Перечитывая 'Разрозненную тайну' Кленовского, я, между тем, как раз это самое 'не знаю' всюду и нахожу:

 
Ужель я землю посетил,
Чтоб уходя, сказать: не знаю?
 

И т. д. и т. д.

Вот так и остаешься: с несправедливым обвинением, намаранным поперек книги! Ведь на критиков управы нет!».[49]49
  Иоанн Шаховской, архиепископ. Переписка с Кленовским. С. 159—160.


[Закрыть]

То веря, то сомневаясь, Кленовский все-таки и в поэзии и в письмах, очень часто говорит об ангеле-хранителе. Ему кажется, что кто-то свыше постоянно вмешивается в его судьбу. И этот кто-то действует не во вред, а во благо для него. «Вся моя жизнь кричит мне о том, что он существует!»[50]50
  Иоанн Шаховской, архиепископ. Переписка с Кленовским. С. 241.


[Закрыть] – писал он Шаховскому. А тот считал, что когда-нибудь исследователи будут изучать Ангелологию Кленовского.

Кленовский горько сожалел о том, что не может до конца выразить в своей поэзии все то, чем полна его душа, все, что он хотел бы сказать своим читателям, свое понимание жизни, свои впечатления от всего виденного и пережитого, свое восхищение прекрасным миром, красотой и глубиной сущности человека. В стихах он не раз жалуется на это:

 
Моя душа, как ты бедна,
Когда в мои рядишься строки!
Они как волны ото дна,
От тайников твоих далеки.
 

И еще больше сожалел он, что его стихи не дойдут до России, до русского читателя. Как хотел он, чтобы поэзия, в которой осталась часть его души, долетела до российского читателя.

 
Хотел бы я (и верится:
Когда-нибудь смогу!)
Стать апельсинным деревцем
На южном берегу
И пусть один единственный
Вспоенный мною плод
Дорогою таинственной
В Россию попадет…
Узнай моя любимая.
Как больно мне подчас.
Что даль неодолимая
Разъединяет нас!
И как горжусь и радуюсь.
Что мной воспетый стих
Нечаянной усладою
Коснулся губ твоих.
 
 
«Теплый вечер» (1975).
 

И как радовался он, когда получал вести, что его знают и читают в России! 25 января 1969 г. он писал Г. Панину: «Имею сообщить Вам о любопытном происшествии в моей жизни. Недели две тому назад, впервые за четверть века моего пребывания в эмиграции, получаю письмо с… советской маркой и штемпелем Москвы. <… > Все это произвело на меня большое впечатление. Не похвалами и восторгами, а тем, что в Советской России нашелся молодой, тесно связанный с литературой человек, которому стали так дороги мои стихи! Ведь для нас, поэтов-эмигрантов, чрезвычайно важно заручиться в теперешней России вот такими друзьями наших стихов, так как только через них наши стихи могут придти в Россию и там сохраниться. Удивило меня, что мои стихи, стихи поэта, которого в эмиграции кое-кто считает “поэтом для стариков”, оказались «там» так дороги молодому читателю»[51]51
  Из писем Дмитрия Кленовского Геннадию Панину / Публ. Э. Бобровой // Новый журнал. 1997. № 207. С. 178—179.


[Закрыть]. В другом письме Кленовский радостно сообщает Г. Панину, что лента с наговоренными на нее тридцатью его стихотворениями поехала в Ленинград и в Москву.

«… Мой голос не только побывал в СССР (на что я никак не рассчитывал), но даже там и остался. Я эту ленту слышал, она звучит, несмотря на мой слабый голос, очень выразительно и ясно».[52]52
  Из писем Дмитрия Кленовского Геннадию Панину / Публ. Э. Бобровой // Новый журнал. 1997. № 207. С. 176.


[Закрыть]

Чем дольше Кленовский живет, тем труднее, кажется, ему расстаться с земным. В первых послевоенных книгах он спокойно говорит об уходе из жизни:

 
Мой дорогой! Меня жалеть
И утешать меня – не надо!
Поверь: мне так легко стареть!
И сердце, словно даже радо.
 
 
И мне опять идти легко,
И в сердце – светлое волненье,
И вот совсем недалеко,
Уже не сон, а пробужденье.
 
 
«След жизни» (1950).
 

Однако позднее тяга к жизни все усиливается:

 
Последних мук не утаишь.
Ни равнодушьем, ни усмешкой…
Еще хотелось бы пожить,
Немного на земле замешкать…
 

Критики находили это вполне закономерным: «Естественно, что при таком радостном и оптимистическом восприятии мира во всех его проявлениях, – нелегко привыкнуть к мысли о том, что с нею, с этой жизнью, неизбежно придется расстаться»[53]53
  Месняев Г. Последний царскосельский лебедь // Возрождение. 1966. № 175. С. 147.


[Закрыть]. Все сильнее Кленовский не желает разлуки:

 
Какая-то радость (но кто же
Из смертных ее назовет?)
Нам все-таки сердце тревожит
И жизнь разлюбить не дает…
 
 
Чем дольше я живу – тем ненасытней я,
Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней.
Пусть ждет меня нектар иного бытия —
Я от разлуки с ней все безутешней.
 

А еще позже, на восьмом десятке лет он уже умоляет жизнь, чтобы она продлилась:

 
Моя душа! Мой гость «оттуда».
Ты собралась в обратный путь…
Постой! Не поскупись на чудо!
Повремени еще! Побудь!
 

Вот эта жажда жизни и давала ему силу творить. Больного, почти оглохшего и ослепшего, с больными руками, все еще не покидала его муза! Почти до самого конца он диктовал своей жене Маргарите Денисовне свои стихи.

28 мая 1974 г. Кленовский сообщил Шаховскому: «У меня уже готов новый (десятый) сборник стихов, но я намерен сделать его «посмертным», не издавать при жизни»[54]54
  Иоанн Шаховской, архиепископ. Переписка с Кленовским. С. 298.


[Закрыть]. Однако стихи до конца не отпускали его. 29 сентября 1974 года он пишет Г. Панину: «К удивлению моих друзей и моему собственному, я, несмотря на постоянные боли, слабость и заботы, все это последнее время писал»[55]55
  Из писем Дмитрия Кленовского Геннадию Панину / Публ. Э. Бобровой // Новый журнал. 1997. № 207. С. 187—188.


[Закрыть]. Стихи этого периода составили сборник «Теплый вечер», вышедший в 1975 году. После этого Кленовский жил и писал еще два года. Книга «Последнее» была издана, как он и хотел, уже после кончины.

Поэзия была смыслом всей жизни Кленовского. Он не представлял себя без этого «ремесла», как он выразился, ни «здесь», ни даже «там»:

 
Мне не придется «там» писать стихов,
Но вряд ли ремесло свое забуду.
Мне верится, что даже и без слов
Опять, как здесь, служить я слову буду.
 

Желание остаться в памяти людей было очень сильно, хотя уверенность в этом порой сменялась сомнениями:

 
О, только бы «оттуда»
Не заглянуть «сюда».
Да не свершится чуда
Такого никогда!
 
 
Пусть лучше не узнаю
(Хотя к тому готов),
Что больше не читает
Никто моих стихов.
 

Наверное, Кленовский был бы рад, заглянув сейчас «оттуда» «сюда». Его стихи читаются, издаются, публикуется переписка, о нем пишут критики и литературоведы. «Он не только стал, но и твердо признан одним из лучших поэтов Русского Зарубежья. Думаю, что он и один из лучших лириков России середины нашего века. Печать большой поэтической личности лежит на нем».[56]56
  Странник. «Теплый вечер» Д. Кленовского // Новое русское слово. 1975. 30 марта.


[Закрыть]

За два года до смерти, 28 мая 1974 года Кленовский писал Шаховскому: «Не сочтите это за гордыню, но мне мерещится иногда, что я в какой-то степени схож с бунинским Бернаром. Сделал я в моей жизни что-то, хоть малое, но нужное. Из того множества писем от читателей, что я получил за четверть века моей работы, я вижу, что многим принес я не только радость, но и утешение, а сколь важно это последнее в нашем мире. Венцом меня «там» не увенчают, в золоченое кресло не посадят, может быть, даже не обнимут, но по плечу одобрительно похлопают – а чего же лучшего желать?».[57]57
  Иоанн Шаховской, архиепископ. Переписка с Кленовским. С. 299.


[Закрыть]

Свои прощальные стихи написал Кленовский всем тем, кто любил его и его поэзию, для кого он писал:

 
Все словно как на вокзале
Перед отходом поезда!
Чего-то не досказали.
Но это исправить поздно.
 
 
Поезд мой – в неизбежное.
Отходит без опозданья.
Скорей хоть что-нибудь нежное
Скажите мне на прощанье!
 
 
Это совсем последнее
И надо проститься, значит.
Не так, как еще намедни,
А как-то совсем иначе.
 
 
Адреса не просите,
Где я – не узнавайте!
Ведь я не скажу: «пишите»!
А только: «не забывайте!».
 

А.Е. Коростелева