Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
В те дни, когда такого счастья
Ничто не обещало мне,
И только призрак сладострастья
Мелькал на огненном коне, —
 
 
Одна, одна среди томлений
И отречений ты была
Царицей нежных преступлений
И обаятельного зла.
 
 
Я не прощу, что ты сумела.
Убив мой нежный, светлый страх,
В глазах оставить образ тела
И клятву страсти – на губах.
 
 
Но страшно думать, что за муки
Сладчайшие в моей судьбе,
За нежно вскинутые руки —
Мой смертный приговор тебе.
1918
 

 
Их было двое, утром, на снегу —
Неисцелимым утром! – надо мною.
Мне думалось: я их узнать смогу,
Хотя в глазах лишь небо голубое.
 
 
Но голос женщины был странно тих,
И так тревожен голос отвечавший,
Что понял я, что я пугаю их,
Невидевших, неверивших, незнавших.
 
 
Но не было ни холодно, ни жаль.
Звонили где-то… Шелестела хвоя…
И застывала синяя эмаль
В глазах раскрытых, прямо надо мною.
1918
 

 
Я руки грел горячими каштанами
И равнодушным золотом лучей.
И навсегда они остались странными
От этой ласки, жаркой и ничей.
 
 
Кидаю ли их в небо золотистое.
Роняю ли в зеркальный сумрак вод —
Все та же лень, и грешная и чистая,
Ни умереть, ни жить им не дает.
 
 
Они дружны с грядущей неизбежностью
Они покорны медленной судьбе,
И только раз дрожали всею нежностью —
Когда я их протягивал тебе.
1918
 

 
Я повторю: я верен жизни этой.
В руке она
Как спелый плод, июлями согретый,
Как горсть зерна.
 
 
Я уронить боюсь ее на землю,
Когда я сплю.
Я говорю, я вижу и я внемлю,
И я люблю.
 
 
Люблю деревья с длинными ветвями
И облака
И камни, подружившиеся с нами
На все века.
 
 
И кожи цвет, и мягкий шелест ткани.
И тихий смех.
И ту, которой столько есть названий —
Нежнее всех…
 
 
Я сплю, я сплю и не могу проснуться.
Разрезать нить.
Уйду напрасно. Обречен вернуться,
Чтоб разлюбить.
1918
 

 
Ветрами сорваны все листья, колеи
Легли морщинами по пройденным дорогам,
Но мы еще идем к приснившимся вдали
Певучим берегам и дремлющим чертогам.
 
 
Наш пламенный обет кощунствен иль велик?
Своею верностью грешны мы или святы?
Об этом скажет нам, но лишь в последний миг,
Наш спутник ласковый и навсегда крылатый.
1918
 

 
Еще черемуха цвела,
И было холодно немного,
И свечка тонкая была
В часовне зажжена для Бога.
 
 
И были дороги Ему
И мы, и небо голубое,
И тонкий луч, томивший тьму
У маленького аналоя.
 
 
И Он являлся нам порой.
Ночами, меркнувшими рано,
В короне бледно-золотой,
С улыбкой и свирелью Пана.
 
 
Теперь приходит Он ко мне
Другим, карающим и строгим,
С глазами, ставшими темней,
В венце, дарованном Немногим.
 
 
Ведет таинственную речь,
Персты берет и держит в ранах,
И требует огромных свеч
В торжественных и дымных храмах.
1918
 

 
Неизреченна радость бытия,
И лишь тоска по ней многоголоса.
И звон волны о кузов корабля
И пение наяд рыжеволосых,
 
 
И плач дриады в спеющем саду,
И грохот молота в каменоломне —
Все говорит: – твоя земля в бреду,
Еще не верит и уже не помнит!
 
 
И я склоняюсь ближе и нежней,
И слышу тяжкие нагроможденья,
И, чувствую, могу лишь вторить ей
Скучающим и однозвучным пеньем.
 
 
Любимая! – забудься, затая
Свою тоску: он близок, миг покоя,
Когда расплещешь полные края
И замолчишь звездою голубою.
1919
 

 
Я помню розовые скалы
И перистые облака
И ткань шатра, что поднимала
Нагая, смуглая рука.
 
 
Мы говорили на гортанном
И равнодушном языке
И проходящим караванам
Цыновки стлали на песке.
 
 
И я ушел однажды с ними
И, нашу дружбу оскорбя,
Переменил простое имя
И больше – не люблю тебя.
 
 
И в белом храме, где служу я,
Синеет море меж колонн
И мирт роняет тень сквозную
На мрамор плит и мой хитон.
 
 
И говорит о мире целом
На языке священных слов
Душа, прижавшаяся телом
К подножью радостных богов.
1919
 

 
«На зубах моих хрустит крыжовник.
В волосах запуталась пчела.
Много раз гонял меня садовник.
И не раз ушла я и пришла.
 
 
Знаю, ждешь меня ты с каждой ночью.
В снах твоих пою я и живу
Почему же, увидав воочью,
Ты меня гоняешь наяву?
 
 
Помни, помни: дни проходят мимо,
Облетят листы в твоем саду,
И уж близок день, когда любимый,
Я в последний раз к тебе приду!»
1919
 

 
Я не молюсь мучительно и много
О всем, чего мне больше не дано:
Сплетенных рук – огромный сад у Бога
В нем заблудились ангелы давно.
 
 
Я только тихим, мимолетным словом
Себе напоминаю о своем.
Жужжит пчела на кладбище медовом,
И небо отражает водоем.
 
 
Узор аллей недолог и размерен,
Темнеет гроздь, последняя в году,
И странно тем, кто отворяет двери,
Спокойствие в большом моем саду.
1919
 

 
Пока ложится ласковая пена
На золотом, хрустящем берегу
Я опускаюсь в воду по колено
И свой улов сетями стерегу.
 
 
Меж синих крабов, водорослей длинных,
Морских коньков и тающих медуз
Я не найду тех рыбок, тех старинных,
Которыми насытил Иисус.
 
 
И я виновен перед этим миром,
Что дорожу несовершенством слов,
И в светлый час перед последним пиром
Не возвращаю морю свой улов.
1919
 

 
О, кабачок на Монте Сан Феличе,
Где подавали мне плохое кьянти,
О, сладкие уста моей подруги,
Что целовалась в комнате со мною
Как раз напротив старой колокольни,
Нетерпеливо сбрасывая платье,
Чтоб обнимать меня сильней и жарче, —
Опять мою вы соблазнили память
Воспоминаньем милым и напрасным!
Есть много у меня друзей священных:
Седой Гомер и золотой Виргинии,
Гекзаметры, терцины и октавы
И птицами взлетающие рифмы.
Но почему пред маленькой шалуньей,
Пред круглою бутылкою в плетенке,
Пред абрисом тосканской колокольни —
Они бледнеют, гаснут и отходят
И, мудрые, не сердятся на это?
Не потому ль, что самым чистым даром
Скупой земли и медленного неба
Нам будут только губы, что целуют,
Глоток вина, что освежает горло,
Да голуби на старой колокольне,
Что возвещают нам пригожий вечер,
А пыльные, изорванные книги —
Лишь чей-то горестный рассказ об этом.
1919
 

 
И я вернусь к неотзвеневшим звонам,
Всегда звучавшим в памяти моей,
К монастырю на острове зеленом
Меж серебристо-дымных тополей.
 
 
Я у ворот никем не буду встречен,
Но так легко найти сумею сам
И тихий сад, где бросил тени вечер,
И низкий дом и, возле, круглый храм.
 
 
А в келий моей все будет то же,
Как будто кто-то нежно мне сберег
И ветку роз и книгу в темной коже,
Что в мир уйдя я дочитать не мог.
 
 
Под низкие узорчатые своды
Подымется сиреневая мгла,
И Старший Брат, как и в былые годы,
Ко мне войдет и сядет у стола.
 
 
Он мне в глаза опять спокойно взглянет,
И руки Он опять возьмет в свои
И говорить до ночи не устанет
Про все, что я не знаю о Любви.
 
 
И будет пахнуть вянущим левкоем.
И будут звезды ткать ковер в окне.
И долгожданным, радостным покоем
Душа опять насытится вполне.
 
 
Но день придет, когда Он тихо скажет,
Что наступил назначенный мне срок.
Подаст мне посох, пояс мне завяжет
И, провожая, выйдет на порог.
 
 
И я взгляну в последний раз на воды,
На золотые в небе купола,
И обожгу дыханием свободы
Мой горний дух на дольние дела.
 
 
И в древний мир для Подвига и Слова
Во славу Сил в него пославших нас —
Уйду опять, чтоб возвратиться снова
В мой отчий дом в благословенный час.
1919
 

 
Израненных, истерзанных сердец
Не устрашат ни жребии, ни годы:
Любая полночь будет их конец,
Любой раскат – последним непогоды.
 
 
Они легко и царственно таят
В самих себе свое освобожденье, —
В кольце тоски спокойный, верный яд,
Предупреждающий изнеможенье.
 
 
И справедливо жизнь боится их.
Лишь смотрит исподлобья и сердито.
И не дает им ужасов иных
Помимо тех, что в них самих сокрыты.
1919
 

 
И я любил, и ты любила, —
Как листья схожи судьбы наши.
И с той же жаждой сердце пило
Из первой и единой чаши.
 
 
И теми же пройдя путями,
И равную узнав истому —
Пришли мы добрыми врагами
К опаловому водоему.
 
 
Зачем же мы лицо склонили
Над ним как будто в ожиданьи?
Ведь мы любили, мы любили,
Мы знаем цену обещаньям!
 
 
Так обожжем скорей в разлуке,
В последнем, медленном объятьи
Мои нетронутые руки,
Твое не скинутое платье.
 
 
И отойдем: неповторимы
Лишь расставанья, не сближенья.
Мы это знаем. Мы хранимы
От горестного повторенья.
1920
 

 
Любовью нашей не сдвигались горы.
И звезды на небе не зажигались.
Глухая ночь для нас настала скоро.
Мы допили вино и мы расстались.
 
 
И, нищая, не сохранила память
Ни ярких зорь, ни нежного заката,
И навсегда неузнанное нами
Осталось счастье пленницей крылатой.
 
 
Но все же сладкой, радостной победой
Мне веет от всего что отзвенело,
От полной чашей выпитого бреда,
От рук твоих и губ твоих и тела.
 
 
О, нет такой любви и нету милой,
Как ни была б она несовершенна,
Что в память, уходя, не уронила б
Хоть лепесток один из роз нетленных.
1920
 

 
С тобой сюда приплыли мы из Рима,
Мой старший брат. Попутные ветра
За нами раскрывали веера.
Многообразны и необозримы
Чужие страны проходили мимо.
 
 
Качелями душистых островов
Архипелаг нас встретил отдаленный.
Круглились крылья нежных облаков…
Ты вдаль глядел, немой и непреклонный,
Взволнованный – я плакать был готов.
 
 
Мы на берег спустились: ты – в сияньи
Доспехов ярких и тяжелых лат.
Я – в праздничном и легком одеяньи,
И рядом нас позолотил закат.
Ты первой крепость посетил, я – сад.
 
 
В сверканьи копий, в беге колесниц,
Победа за победой, бой за боем,
Покорена страна была тобою.
Я – пел о нежном опереньи птиц,
О золоте опущенных ресниц.
 
 
Республика узнала о тебе,
И варвары в тебе видали бога.
Я – сладких вин и ласк изведал много,
И уходил в пленительной борьбе
Наш разный путь к своей одной судьбе.
 
 
В походах ткань единого шатра
Таила наши краткие досуги.
Ты говорил про бой, что был вчера,
Я – о моей прекраснейшей подруге,
И зрела ночь до осени утра…
 
 
Так, мерные, спускались день за днем,
И минули. Средь славы и величья
Ты пал, растоптан боевым слоном,
А я устал от злых многообличий,
От звонких строф и вкуса губ девичьих.
 
 
И, не спеша, мы отплывем назад,
Ты – на корме, среди благоуханий,
Безмолвных воинов и черных тканей,
Я – около тебя, мой старший брат,
И рядом нас позолотит закат.
 
 
Вот двинулась, спокойна и строга.
Галера, волн касаясь грудью встречной.
Любовь – быстра, и Слава – недолга…
Но будут здесь, торжественно и вечно,
Грустить о нас чужие берега.
1920
 

 
Хотя слепой закат и сад опустошенный
От счастья моего остались мне одни —
С какой-то нежностью, последней, потаенной,
Люблю еще тебя в глухие эти дни.
 
 
Окончен мудрый круг размеренного года,
Решенный на заре и совершенный путь,
И невеселая, как пленница, свобода
Знакомым холодком уже сжимает грудь.
 
 
Не ты ль приблизила трагические сроки?
И разве, вот вчера, не от твоей руки
Последние листы слетели в пруд глубокий,
Осыпались цветы, сгорели мотыльки?
 
 
С последней нежностью, такой совсем последней
Люблю еще тебя, и пусть не знаешь ты,
Какой прозрачный мед на пасеке соседней
В преддверьи медленном зимы и пустоты.
 
 
Я не умею быть ни гневным, ни веселым,
Но знаю: жизнь права, и не твоя вина,
Что время отцвело, что отзвенели пчелы
И терпкого пора отведать мне вина.
1920
 

 
Прекрасный Друг! Тебе одной леса
Ответствуют серебряной свирелью.
К тебе одной в полуночную келью
Крылатые слетают голоса.
 
 
В твоих лугах, для ног твоих – роса.
В твоем саду для шеи – ожерелье.
Для пчел твоих, их сладкого похмелья,
Душистая несжата полоса.
 
 
Чтоб понял я, что ты одна прекрасна,
Ты отпустила в жизнь меня. Вдали
От рук твоих я быть хотел напрасно.
 
 
Ты знала, что пути меня вели,
Что в должный день, измученный и ясный,
К тебе вернусь от Дочерей Земли.
1920
 

 
Когда венок слепых столетий минет,
И бездна вод назад отхлынет в мрак —
Тогда меня из раковины вынет
Золотокудрый, огненный рыбак.
 
 
И осторожно взвесив на ладони,
Перед моим недоуменьем нем,
Он не спеша, как велено в законе,
Меня отложит к этим или тем.
 
 
Тогда пойму в прозрачной, плоской чаше,
Что кончен он, мой давний, древний сон,
Что жребий мой небытием украшен
В стране, где нет ни знаков, ни времен.
 
 
И стану я скучать о лунном лоне,
О бархатном и каменистом дне,
Где Ненависть в снастях армады стонет
И клад Любви горит на глубине.
 
 
Не знаю, жизнь, за что ты так мила мне,
Обещанной мне вечности милей!
Ведь для тебя я разбиваю камни
Холодных дней на медленной земле!
 
 
И никогда не будет мне приятен
Тот роковой, тот неизбежный миг,
Когда из всех бродячих, мутных пятен
В сияньи встанет страшный мой двойник.
 
 
Мой мудрый брат, мой беспощадный гений,
Который будет вечностью казнен,
И для кого умолкнет песнь мгновений
В стране, где нет ни знаков ни времен.
1920
 

 
Как старый враг вела меня дорога, —
Не верилось, не думалось дойти.
Я каждый день молил тебя и Бога
Меня простить и встретить на пути.
 
 
И чувствую, что из двоих далеких
Меня прощаешь и зовешь не ты:
Я ощущаю взмах одежд широких
И осязаю строгие персты.
 
 
И светлый вестник надо мной склоненный.
Таинственный и благостно немой.
Простит мне всё – и подвиг несвершенный.
И темный путь, и слабый голос мой.
1920
 

 
Бывают тихие, нетронутые дни,
Когда проходим мы безмолвно жизнью этой,
Блаженно далеки и благостно одни
С мечтой несбывшейся иль песнью недопетой.
 
 
И, медленных, я их не тороплю:
Успеем быть и гордыми и злыми,
И теми, что вверяют кораблю
Далеких стран тоскующее имя.
 
 
А в эти дни останемся чисты
От всех проклятий и благословений,
И, милые, да не встревожат тени
От вечности приятой пустоты.
1920
 

 
Баюкала – словно ребенка,
Любила – как птицу стрела,
Но все же и хрупкой и тонкой
Ее паутинка была.
 
 
Ушел и назад не вернулся,
Не думал, весна ли, зима,
И только вдали обернулся
С пологой вершины холма.
 
 
И видит: за низкой оградой
Белеет и прячется дом.
Склоняются яблони сада
Над маленьким, круглым прудом;
 
 
Утята спускаются в воду
Далекая прялка жужжит
И огненный Ангел у входа
Спокойный и строгий стоит.
1920
 

 
Я дорожу неоскорбленным днем.
Не тронутым ни жизнью, ни тобою,
С которым, как со светлым женихом,
Душа идет к раздумью – аналою.
 
 
В такие дни душа моя слаба,
Но светлой слабостью любви и веры.
Счастливая, покорная раба —
Она себя отмерит полной мерой.
 
 
И мудрость ваших недостойных книг
Не соблазнит ее и не обманет,
И лишь один ее зовет и манит
Из темноты ей просиявший лик.
1920
 

Н. С. Г.

 
Я не умел размешивать эмали.
Сгибать шелка и растирать цветы.
В твоем дворце, где мы тебе внимали.
В моей любви не мог нуждаться ты.
 
 
И в смертный час, когда как зверь из лога
Навстречу дням, обещанным судьбе,
Ты не простясь, ушел его дорогой —
Мне не пришлось сопутствовать тебе.
 
 
Вот, как цветы, целую пятна крови
В тот душный день, на пыльной той траве,
Где умер воин смертию воловьей
Под окрик парохода на Неве.
 
 
Есть в этом мире горная дорога,
Где мертвый брат встречается с живым.
Там, задержав свои шаги немного,
Дозволь мне стать учеником твоим!
1921
 

 
Сквозь яблони в цвету и колокольный звон
Нас Ангел Нежности соединил на время.
Пусть первой ты была, но я был повторен,
Был отзвуком того, что ты узнала с теми.
 
 
И сохранить тебя я мог на краткий срок,
На срок назначенный тобой уже заране,
И странен был тебе мой горестный упрек
В твоем заведомом, предвиденном обмане.
 
 
Я всё тебе прощу. Ты дочь своей земли.
Послушная ее холодной, мертвой воле.
Друзьями быть с тобой мы долго не могли, —
Мы слишком разные и разны наши доли.
 
 
Но ты свершила то, зачем была дана:
Жестокой нежности меня ты научила.
Спокойной скупостью душа моя сильна,
И невозможно вновь, что раз возможно было.
 
 
И я отныне тот, кто будет так же нем
К томительным мольбам и скучным увереньям.
Я муку крестную несу с собою тем,
Кто сердце оскорбит моим прикосновеньем.
1921
 

 
На черном кладбище моем
На фоне неба золотого
Встал ангел мраморный. Ни слова
На камне, меченном крестом.
 
 
Лишь крыльев женственный излом
Всегда напоминает снова
О легковейном, о медовом,
О сладком пиршестве земном.
 
 
Глаза усталые закрыты,
Прозрачны впалые ланиты,
Улыбка тонких уст – горька,
 
 
И стерегущая решенье
Вычерчивается рука
На небе, где заря забвенья.
1921
 

 
До дна ты выпила чарку, —
Ты думала, в ней вино.
Но сердцу не стало жарко,
Сильней не забилось оно.
 
 
Ах, в чарке лишь мед был чистый,
В росе растворенный мед,
Что собран был в улье мшистом
Из тонких прозрачных сот.
 
 
И стало тебе досадно,
А может быть и смешно,
Что выпила ты так жадно,
И выпила – не вино.
 
 
И чарка, звеня, упала
Из рук твоих, – не найти.
Ты думала… Ты не знала…
Я сам виноват. Прости!
1921
 

 
Ни сожалеть, ни властвовать не надо,
Безмолвие минует эту мгу
И станет небо, как Господне стадо
На голубом, прозрачном берегу.
 
 
Внимавшие надломленным свирелям
И пившие согретое вино —
Поверим ли мы ласковым неделям
Пустившим петь свое веретено?
 
 
Иль будем рвать исклеванные грозди
И воровать истлевший, мутный мед
И осени пророческой и поздней
Не разглядим обсохший кровью рот?
 
 
И будут ждать безмолвные дороги.
Вечерний ветер сторожить во мгле.
И мы уйдем, так нищи, так убоги,
Что нас никто не вспомнит на земле.
1921
 

 
Моя земля, Жемчужная Звезда
На небе равнодушных вычислений!
К твоей великой гибели когда
Тебя пошлет твой лучезарный Гений?
 
 
Я наготу и дрожь твою вдыхал,
Твоих одежд многообразье видел,
За неизбывность вод, за крепость скал,
За медленность столетий ненавидел.
 
 
И если б я не знал, что навсегда
Тебе дана прозрачная жемчужность, —
Каким бы острым тернием стыда
Меня пронзила б сладкая ненужность!
 
 
Но строгий миг назначен впереди,
Когда без сил, без воли, без названья
Ты ляжешь в ожерельи на груди
У Вечной Женственности Мирозданья.
1921
 

 
Я для тебя – как маленькая песня.
Которую ты больше не споешь.
Узнаешь много, лучше и чудесней.
Но этих чистых ноток – не найдешь.
 
 
И день придет, когда скучать ты станешь
По золотой, по нежной чистоте
И руки утомленные протянешь
К своей былой, замученной мечте.
 
 
Клянусь тебе, что в это же мгновенье
Я бросил бы подругу или труд.
О, пусть меня для нового забвенья
Опять, опять твои уста споют!
 
 
Но не допустит Высший надо мною
Неизреченной гибели моей:
Он неземной ведет меня стезею
В слиянье Царств, в преображенье Дней.
 
 
Он для меня готовит в звездном хоре
Таинственный и радостный удел,
И что Ему – мое земное горе,
Смертельная разлука наших тел!
1921
 

 
И даже если ты сегодня не придешь,
Мой одинокий день прекрасным будет все же:
Тобой завещанный, тобой врученный нож
Мне время провести докучное поможет.
 
 
И я верну тебе запекшуюся кровь
На тонком острие, отточенном, как жало,
Чтоб поняла и ты, что целый день любовь
Убитой птицею в руках моих дрожала.
1921
 

 
Она ходила ставить свечи
В часовню на краю села,
Чтоб жениха в кровавой сече
Святая Дева сберегла.
 
 
И он вернулся. Белой тканью
Была охвачена рука,
И много странного сиянья
В глазах, прищуренных слегка.
 
 
Аллеи старые усадьбы,
Да тихий, потускневший дом
Одни сумели рассказать бы
Про их свидания вдвоем.
 
 
Он застрелился в час рассвета,
Когда едва бледнела мгла,
И похоронен, по завету,
В часовне на краю села.
1921
 

 
И все-таки мне скучно без тебя,
Без роковых твоих прикосновений,
Без губ, что целовали не любя
И признавались в будущей измене.
 
 
Мой дорогой, мой незабвенный враг —
Моя тоска полна противоречий.
На вековой, на неизбывный мрак
Я осужден с последней нашей встречи.
 
 
Хочу тебя, и вот – боюсь вернуть.
Ты для меня за дальней, темной гранью.
Какой земной ты мне назначишь путь,
И новые какие испытанья?
 
 
Твоя душа так для меня темна,
Что я не знаю, лето там, зима ли?
Далеким солнцем вспыхнула она
Иль отблески по пеплу пробежали?
 
 
Реши сама. И если ни любви
Ни радости вернуть ты мне не властна —
Прощай тогда. И больше – не зови.
Моя любовь устала – и согласна.
1921
 

 
Голодный нищий спал у церкви, на песке,
Прохожий положил ему в ладонь монету,
Но вор украл ее и ночью в кабаке
За карточным столом монету пропил эту.
 
 
Я иногда смотрю в ладонь моей руки…
О, сколько было в ней в часы слепых забвений,
В часы усталых снов и дремлющей тоски,
Таких, украденных потом, прикосновений!
1921
 

 
Беспечной близости меж нами глубина.
Ничем не огорчим мы никогда друг друга.
Смотрю в немую глубь, и с золотого дна
Золотоглазая кивает мне подруга.
 
 
И дни спокойные минуют здесь и там.
И оба мы храним веселую свободу
И было б хорошо, – но холодно устам
Касаться уст ее сквозь неживую воду.
1921
 

 
Не появляйся на моем пути
Ни женщиной, ни призраком, ни тенью.
Оставь меня, – и не мешай идти
К обещанному мне исчезновенью.
 
 
В том небе, помню, были облака
И розовые, нежные закаты,
А жизнь была прозрачна и легка
И роковой не ведала расплаты.
 
 
А ныне в темной, предрассветной мгле
Я вижу лик, я слышу голос гневный,
И тороплюсь: на медленной земле
Избыть скорей мой подвиг семидневный.
1921
 

 
Опали дни. Ветра кругом уснули.
Весенний праздник тихо отошел.
И отзвенело сердце, словно улей.
Покинутый царицей желтых пчел.
 
 
О, может быть, для неба не иссякли
Торжественные достиженья сот,
И солнце выпьет, медленно, по капле,
Его душистый, теплый, мудрый мед.
 
 
Но тишина еще необычайна,
Граненые бесстрастны купола,
И в становленьи умирает тайна,
Что билась здесь, роилась и жила.
 
 
И не заменит гордость расточенья
Златого дна накопленного ей —
Глухой борьбы и нежного граненья
Медвяных воль, слетавшихся с полей.
1921
 

Непубликовавшиеся стихи из архива

 
Меж нами был, и мы его забыли
И не успели даже полюбить —
Высокий, грустный, живший где мы жили
И потому не захотевший жить.
 
 
О, ни одну из Муз, которых девять,
Ни одного из ангелов, что семь,
Он не любил, далекий, черный лебедь,
Познавший все и оскорбленный – всем.
 
 
Ни красный стяг, ни темные иконы,
Ни книги, ни цветы, ни зеркала,
Ни дерзкий вопль, ни мудрые законы
Он не приял, для блага или зла.
 
 
Он говорил о них, тоскуя с ними,
И презирая их земной мираж.
Он разрывал поэму, радость, имя
Он был Ничей, а жить пришел – как наш.
 
 
Я верую: в мирах необычайных,
Страдавшему так горько и темно —
Узнать все истины, понять все тайны
И не вернуться к нам – разрешено.
 
 
И на светильнике пред вечным Словом,
Темнеет, радостная и в пыли,
Меж белых лилий и листвы лавровой
Лоза из виноградника земли.