Текст книги "Полное собрание стихотворений"

«Стихи написаны в течение двух лет, но книга читается как одно стихотворение, настолько эти стихи написаны на одну и ту же тему. <… > Книга Д. Кленовского – попытка вернуть поэзию на тот путь, который ей уготован – путь менестрелей. Это путь, к которому через известные промежутки времени, после разных выкрутасов и потуг, поэзия всегда возвращается. Остальные вопросы надо предоставить науке. Окно в вечность открывают самые простые человеческие чувства» (БискА. II Новое русское слово. 1959. 17 мая. № 16860. С. 8).

Вяч. Завалишин счел очень удачным название новой книги: «Это, действительно, прикосновение живого человека к умирающей культуре прошлого. <…> Кленовский живет сразу в двух временах: в минувшем и настоящем. Прикосновение к настоящему вызывает у него жгучую, нестерпимую боль, а в прикосновениях к прошлому поэт обретает покой и умиротворенность.

Это правда, что формальный анализ стихотворений Кленовского приведет нас в творческую лабораторию дореволюционного акмеизма. И это правда, что мы при этом увидим, насколько совершенно формальное мастерство Кленовского, насколько этот поэт обладает чувством меры.

Но в подлинной поэзии, кроме формальных достоинств, есть то неуловимое, не разложенное ни на какие формулы, что превращает слова и образы в неповторимую музыку. Без этой музыки форма, какой бы она ни была, то же, что тело без души, безлика и мертва.

А музыка стихотворений Кленовского, как индивидуального и неповторимого художника, носит особый горестный оттенок, наложенный на нее горечью последних четырех десятилетий.

Хороших поэтов у нас все меньше и меньше. Выход сборника «Прикосновение» доставит много радостных волнений всякому, кто любит и ценит поэзию» (Завалишин Вяч. О новой книге Кленовского // Новое русское слово. 1959. 24 мая. № 16866. С. 8).

По мнению Ю. Терапиано, «суть поэзии Д. Кленовского, конечно, не в одном только внешнем умении, а в том, что каким-то чудом ему удалось до сих пор сохранить в целости дореволюционную духовно-душевную атмосферу, идею искусства и красоты» (Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1959. 16 мая. № 1369. С.4).

Н.В. Станюкович назвал «Прикосновение» «одной из самых чистых и глубоких книг эмиграции» и высказал предположение, что это «книга жизненных итогов»: «Новая – пятая – книга Д. Кленовского, минуя лихорадочные болота современности, непосредственно вытекает из прохладного, бездонного озера русской лирики. <.. > Она, стремясь разгадать Большую Правду жизни и смерти, «прикасается» Божественных Тайн.

Молодость вряд ли оценит некоторые ее строки, но старость найдет в ней след своего короткого, безнадежного бунта и предсмертного просветления. Какая тончайшая ткань брошена поэтом над “родимым хаосом”! <…> Д. Кленовский перекликается (откинем нелепую мысль о подражательстве – оно, на такой высоте, невообразимо) с Тютчевым в своей «ненасытной» любви к земле <.. > «Касания» поэта ко всему, чем мы жили и живем, обладают чудесным даром воскрешать полузабытое, стершееся и снова дарить теми полноценными впечатлениями бытия, которые казались нам уже навеки утраченными» (Станюкович Н.В. Среди книг и журналов // Возрождение. 1959. № 88. С. 125—128).

Большую журнальную статью посвятил Кленовскому Н. Ульянов: «Кленовскому, благоговеющему перед памятью Гумилева, удалось счастливо пройти между двух смертей – безличия и позы. <.. > Образ его не вызывает сомнения в подлинности. Это редкий в русской литературе, особенно в современной лирике, образ. Обо всем случайном, что было, обо всей грязи времени, через которое прошел, он молчит. Боль свою и раны скрывает. Он знает, что страдание утратило цену в наши дни, что оно унизительно, некрасиво. И он не хочет жалобы и грусти Чайковского в своих стихах, но стремится к сдержанному аристократическому тону Шопена. Рожденный быть поэтом, он все чуждое поэзии отбрасывает.

Кленовский, подобно йогу или тибетскому мудрецу, знает какую-то тайну мира и человека. В его стихах можно подметить подобие учения. Оно связано с перевоплощениями, со странствием души через миры и времена, с пониманием смерти, как освобождения и нового рождения. Говорят, это взгляд теософский. Не берусь судить. В нем столько же от пантеизма, от натурфилософии, от мистицизма начала XX века. Важно, что в нем нет ничего, что не было бы уже достоянием мировой и русской поэзии. Если поэт и увлечен какими-нибудь доктринами и верованиями, мы их не замечаем; он, как пчела, сумел добраться до их поэтического меда и вкус меда делает безразличным его происхождение.

<…> творчество его – редкий образец служения слову. Не много в наши дни найдется мастеров такого чеканного, простого, но сильного стиха. Он точен, ясен, конкретен. Никаких туманностей, ни одного фальшивого, либо вычурного образа, все имеет гранитные, и вместе с тем легкие очертания. Правда и простота в соединении с изысканностью составляет неотразимую прелесть образов Кленовского. Чего стоит один этот царскосельский

 
….кувшин в бессмертных черепках
Откуда пили ласточки и музы.
 

Поэтика Кленовского никогда бы не могла быть выведена из «манифеста» 3. Гиппиус:

 
Я раб моих таинственных
Необычайных снов…
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов.
 

Иных слов, кроме «здешних», у Кленовского нет и он в них не нуждается. То таинственное и необычайное, что ему ведомо, никакими другими словами передано быть не может. Его трансцендентальность овеществлена, материализована.

 
О, я знаю, лишь в прикосновеньи
К повседневности моей земной
Обрету нездешнее виденье
Лишь в ее прозрачном отражены!
Просияет мир передо мной.
 

Осязаемость и вещность нашего мира – необходимое условие поэзии Кленовского. <… >

Скажут: не велика заслуга выступить через тридцать лет продолжателем отошедшей в историю школы, не принявши во внимание совершившегося с тех пор литературного прогресса. Но кто сказал, что последние тридцать лет означают прогресс, и кто возьмет смелость утверждать, что поэзия шла вперед, а не “брела разно” и не блуждала глухими тропинками? В годы разброда ценятся люди, у которых сильна память о столбовой дороге литературного развития, а Кленовский с самого появления в эмиграции не устает вещать об обретении им этого пути. Он знает, что последний столб, венчанный бронзовой фигурой орла, носил название акмеизма, и начал от него свое движение, игнорируя все другие вехи и знаки. Он не устрашился даже слабостей акмеизма – бедности метрики, строфики, мелодики, и вытекающего отсюда ослабления стиховой напевности; принял это во имя стремления к простоте выражения, к оборотам разговорного языка. Кто знает, как трудно давалась такая простота Ахматовой и Мандельштаму, тот не может не оценить успехов Кленовского в развитии этой стихотворной тенденции.

 
Жизнь моя с виду не так плоха
Днем – с земляками играю в прятки,
Ночью… – кто ночью меня слыхал?
Зубы в подушку – и все в порядке.
 

Свободе этой разговорности, отсутствию какой-либо скованности, преодолению опасности срывов, как в сторону выспренности, так и в сторону бытовизма, могут позавидовать многие мастера из числа его учителей.

До какой степени он акмеист, видно из того, что даже нелюбовь к глаголам и приверженность к именам существительным усвоены им от своих мэтров.

 
Их ровно пятьдесят от сердцевины
Тугих колец на спиленном стволе,
Ровесник мой на медленной земле,
Вот и закончен он, наш путь единый.
 

Здесь ни одного глагола, если не считать двух страдательных причастий. Никаких событий и происшествий. Статичность, медитативность и скрытый драматизм – предмет устремлений акмеистов старшего поколения – приобрели у Кленовского высокую степень выразительности. Но он унаследовал также тяготение к благородной звучности и ясности стиха пушкинской поры, каковому нельзя не придать в наши дни чрезвычайного значения. Все это заставляет думать, что перед нами явление значительное. Писать его поэтическую биографию еще рано, но отдать дань читательского восхищения – прямой наш долг.

Есть в поэзии Кленовского мотив, заслуживающий особого упоминания. Это – драма Царского Села.

 
Казненных муз умолкший городок!
 

Мы дожили до гибели священного града русской поэзии, но ни в советской России, ни в эмиграции не раздалось такого возгласа скорби о духовном отечестве поэтов золотого и серебряного веков. Кленовский пропел ему достойный реквием. Читая его пронзающие душу стихи, чувствуем себя приобщенными к печальной и высокой тризне. Нам дано горькое утешение в возможности проститься с русской славой и осознать собственные сердца, как последнее ее прибежище» (Ульянов Н. Д. Кленовский//Новый журнал. 1960. № 59. С. 121—126).

180. Новый журнал. 1957. № 49. С. 106.

182. Новый журнал. 1957. № 49. С. 106.

183. Новый журнал. 1957. № 49. С. 108. Краееич Константин Дмитриевич (1833—1892) – физик, педагог, преподавал в ряде гимназий, военных училищ, в горном институте и морской академии; автор учебников по физике, алгебре и космографии, выдержавших много изданий, сотрудник «Журнала Русского физико-химического общества», издатель журнала «Семья и школа» (в 1876—1882)…. О конквистадорах рифмует строки… – имеется в виду Н.С. Гумилев, в 1903—1906 гг. учившийся в Царскосельской Императорской Николаевской гимназии (1870—1918)… седеющий поэт… – Иннокентий Федорович Анненский был директором Царскосельской гимназии в 1896—1905 гг.

184. Новый журнал. 1958. № 52. С. 48; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. № 44. С. 47.

185. Новый журнал. 1958. № 52. С. 48.

186. Новый журнал. 1958. № 52. С. 49.

187. Новый журнал. 1958. № 55. С. 107; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. № 44. С.46.

188. Новый журнал. 1958. № 55. С. 108; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. № 44. С.46.

190. Новый журнал. 1958. № 55. С. 106.

194. Новый журнал. 1958. № 55 С. 109.

195. Грани. 1958. № 37. С. 115—116.

196. Новый журнал. 1958. № 52. С. 47; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. № 44. С. 46. Адамович, рецензируя «Новый журнал», дал высокую оценку подборке Кленовского и особо отметил это стихотворение: «Кленовский – настоящий мастер, требовательный, подчеркнуто консервативный, но умеющий одной чертой, одним намеком вдохнуть в свой консерватизм жизнь, остановиться там, где началась бы мертвечина. Вот, например, его первое стихотворение, о “славном содружестве поэтов благословенной пушкинской поры”: на первый взгляд – типичная стилизация под тридцатые годы прошлого века. Одна, единственная строка – “развлечены, но не потрясены”, с этим двойным, непривычным «ны», – заставляет насторожиться и вносит в пушкинообразное, будто бы подражательное стихотворение нечто свое, новое, живительное. Или неожиданное «перешептали» в стихотворении об украинских соловьях, настолько голосистых, что их не перекричать, но которых влюбленным удалось «перешептать»! Каждое стихотворение Кленовского отмечено подобными своеобразными находками. В общем складе его поэзии есть что-то гумилевское: мужественность, стройность композиции, стойкость в раз навсегда принятой литературной позиции. Но гумилевскую манеру Кленовский обточил и развил, от основных ее принципов не отступая» (Адамович Г. Новый журнал. Книги 51—52 //Русская мысль. 1958. 5 июня. № 1221. С. 4).

197. Новый журнал. 1957. № 49. С. 107.

199. Новый журнал. 1958. № 52. С. 48.

201. Новый журнал. 1958. № 55. С. 107.

206. Грани. 1958. № 37. С. 116—117. С датировкой 1957—1958.

207. Грани. 1958. № 37. С. 115.

213. Грани. 1958. № 37. С. 116.

214. Грани. 1956. № 31. С. 51. С разночтением в предпоследней строке: «Нажать курок». Изменение было внесено Кленовским после того, как Ю. Терапиано в отзыве на журнальную подборку усомнился в правильности выражения «нажать курок» (Терапиано Ю. «Грани», выпуск 31-й //Русская мысль. 1957. 12 января. № 1003. С. 4—5).

218. Новый журнал. 1957. № 49. С. 107.

О подготовке нового сборника стихов в переписке со своими друзьями Кленовский начал упоминать уже на следующий год после «Прикосновения». 31 декабря 1960 года он с удовлетворением сообщил Шаховскому: «Мне в этом году пишется, и стихов почти уже хватает для нового сборника. Если мои заокеанские друзья, заимообразно финансировавшие издание всех моих предыдущих книг, придут мне и этот раз на помощь – возможно, что в 1961 году смогу издать новый сборник» (Переписка с Кленовским. С. 108—109).

Через полгода Кленовский определился со сроками и 10 июня 1961 года писал Маркову: «Думаю к Рождеству издать новый сборник. Стихов для него и притом с отбором (с моей точки зрения, конечно) достаточно. Деньги на это дело опять дают заимообразно мои друзья. Но беспокоит меня вопрос распространения книги, чрезвычайно для меня важный, ибо «меценаты» мои – люди весьма слабого достатка и нужно побыстрее вернуть им долг» (Письма Кленовского Маркову. С. 681).

В начале 1962 года был отпечатан тираж и разосланы экземпляры. 28 февраля 1962 года Шаховской, получив экземпляр, написал автору: «Последняя Ваша книга еще прекрасный шаг Вашей поэзии» (Переписка с Кленовским. С. 119). Сам Кленовский в ответном письме от 10 марта 1962 г. так оценил сборник: «Мои “Уходящие паруса” – книга сомнений, догадок, колебаний, мгновений просветления и мгновений помрачения (может быть, и заблуждения – не упорствую). Но, вероятно, всем этим сочетанием она человечна и (как я вижу из многочисленных на нее откликов) глубже и вернее трогает сердца, чем иные благостные песнопения, а тем паче, поучения. Те для «своих», для «твердых» в вере, мои стихи для всякого. Кое-кто писал мне, что даже горькие мои стихи утешают, что вообще стихи этой книги помогают не только жить, но и умереть. Все это позволяет мне думать, что книга моя не таит в себе дурного начала» (Там же. С. 122).

Отклики на сборник и впрямь были восторженные.

В. Завалишин в своей рецензии привел отзыв «ученого из СССР»: «Поэзия Кленовского есть чудом сохраненное отражение Петербурга былых времен. У Кленовского летаргический талант. Он заставляет нас верить в реальность исчезнувшего и умершего». От себя Завалишин добавил: «Кленовский, сохраняя поэтическую технику предреволюционных акмеистов, продолжал с исключительной тщательностью шлифовать ее и благодаря этому – в ряде случаев – ее обновил. <… > В чем Кленовский сходен с поздними акмеистами, так это в том, что духовный строй “Уходящих парусов” обнаруживает те же черты примиренности с символизмом. <… > Что особенно хорошо в этом замечательном сборнике, так это романтизм, освещенный отсветами, таинственным звоном нездешнего» (Завалишин Вяч. Новый сборник Д. Кленовского // Новое русское слово. 1962. 27 февраля).

Л. Ржевский свою рецензию также начал с одного из таких устных откликов рядовых читателей: «“Я просто в священном восторге от последней книги Кленовского, – писала мне недавно вдова одного эмигрантского беллетриста. – Прочтя, дней десять бродила, как во сне… Меня очаровало содержание”.

Завидный отзыв! Я показал его знакомому поэту.

– Да, – сказал он, не без легкого скепсиса в голосе, – у Кленовского много восторженных почитателей, потому что стихи его очень доступны.

Я поблагодарил его мысленно за тему. В самом деле: Д. Кленовского очень читают. И, видимо, не только в эмиграции <… > Доступность, конечно, не синоним художественности, но «недоступность» – еще в меньшей мере. <.. > в стихотворениях Кленовского доступна прежде всего подкупающая гармония мысли и поэтического тепла <.. > “След жизни”, “Навстречу небу”, “Неуловимый спутник”, «Прикосновение»… Внутренняя поэтическая тема Кленовского выступает уже из одних заголовков этих четырех выпущенных им в эмиграции сборников. “Уходящие паруса”, сборник, о котором идет речь, – продолжение этой темы. Не называю ее потому, что она столь же хорошо ощутима, сколь плохо укладывается в прозаические слова. В поэтические – дело иное. <.. >

Мотив Неотвратимого – один из сквозных мотивов сборника, тонкой, без нажима, гармонической инструментовки. <.. > И ощущение Времени – некий, как уже было сказано, почти на слух уловимый фон. <… > Не знаю, как ценители недоступного, но ценители подлинного в поэзии мимо этого не пройдут. Как и мимо другого прекрасного в книжке» (Мосты. 1963. № 10. С. 416—418).

Я.Н. Горбов в своем отзыве также подчеркнул важность темы времени в творчестве Кленовского, отметив мотив неотвратимости и нежелание смириться с неотвратимым. Больше всего его восхитило в поэзии Кленовского то, что «о главном говорится в стихах так великолепно простых, что почти это страничка из записной книжки» (Горбов Я.Н. Литературные заметки//Возрождение. 1962. № 124. С. 141—147).

Ю.К. Терапиано счел, что «шестая книга стихотворений Д. Кленовского и пятая, изданная им в эмиграции, в основном является продолжением прежней творческой линии этого поэта и не вносит никаких изменений и неожиданностей в наше представление о его поэзии <…> Читая его новый сборник, как-то еще яснее, чем прежде, видишь три главных «ноты» в его поэзии, которые, сосуществуя и порой взаимопроникая одна другую, составляют ее основную тональность. Назовем их символически: 1) “Рассуждающая поэзия”; 2) «Некрополь» (воспоминания, память о прошлом) и 3) “Прорывы”» (Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1962. 28 июля. № 1870. С. 6—7).

220. Новый журнал. 1961. № 63. С. 83.

221. Мосты. 1960. № 5. С. 5. Фра Беато – Фра Беато Анджелико (fra Beato Angelico), в миру Гвидо ди Пьеро (Guido di Piero; ок. 1400—1455). итальянский живописец флорентийской школы, монах-доминиканец (под именем Фра Джованни да Фьезоле; fra Giovanni da Fiesole), настоятель монастыря Сан Марко во Флоренции. Перед тем как взять в руки кисть, молился и не мог писать Распятие без слез. После смерти его стали называть Беато (Блаженный), несмотря на то, что этот статус не был официально признан за ним церковью.

222. Новый журнал. 1960. № 61. С. 64.

223. Новый журнал. 1960. № 61. С. 63.

224. Воздушные пути. 1960. № 1. С. 258.

225. Мосты. 1959. № 3. С. 53. С измененной заглавной строкой: «Когда мой ангел на плечо…». Подборка стихов в альманахе настолько пришлась по вкусу В. Завалишину, что он посвятил ей отдельный (заключительный) раздел в обзорной статье об эмигрантской поэзии: «В третьей книжке «Мостов» помещены новые стихотворения Дмитрия Кленовского. Мимо этих стихов нельзя пройти – слова действуют как музыка – и горестная, и в то же время умиротворенная. Самая совершенная техника – та, совершенства которой не замечаешь» (Завалишин Вяч. Поэзия этих дней (Из записной книжки) // Новое русское слово. 1960. 27 марта).

226. Новый журнал. 1960. №61. С. 65. «миллиарды лет скитаясь с нею» – Эта строчка вызвала протест у Шаховского, написавшего Кленовскому: «Грустно, конечно, было мне читать рефрены о том, что мы “миллиарды лет скитаемся” со своей душой. Это языческое антропософско-теософическое марево (или, лучше сказать, космический кошмар) так далеко от драгоценнейшего кристалла Истины логоса жизни нашей. Господь да простит Вам эту измену Кротчайшей, но Огненной Истине Христовой» (Переписка с Кленовским. С. 119).

227. Мосты. 1960. № 5. С. 13.

228. Новый журнал. 1961. № 63. С. 84.

230. Мосты. 1960. № 5. С. 18.

231. Грани. 1961. №49. С. 6.

232. Новый журнал. 1961. № 63. С. 86. Отзываясь на подборку Кленовского в 63 номере «Нового журнала», Терапиано написал: «В этом цикле его стихотворений мысль философского порядка, размышления о цели жизни, о значении времени, о душе доминируют над лирической стихией, подчиняя ее, заставляя как бы иллюстрировать ту или иную глубокую мысль. Пятое стихотворение цикла “Мне больше ничего не надо”, конечно, сознательно, вносит эмоциональный перебой в эту возвышенную музыку и тем самым согревает ее» (Терапиано Ю. «Новый журнал». Книга 63. Часть литературная // Русская мысль. 1961. 6 мая. № 1678. С. 6—7).

233. Новый журнал. 1960. № 61. С. 66.

234. Грани. 1961. №49. С. 5.

235. Мосты. 1960. № 5. С. 16.

236. Мосты. 1960. № 5. С. 14. В журнальной публикации цикла «Стихи о Петербурге» первое стихотворение было другим («Среди всего, чего не надо…»; см. в разделе «Стихотворения, не включавшиеся в сборники»), и весь цикл был датирован 1956 годом.

237. Грани. 1956. № 31. С. 52—52. Отзываясь о подборке стихов Кленовского в «Гранях», Ю. Терапиано отметил непонравившиеся ему строки и, в частности, обратил внимание на это стихотворение: «К сожалению, и сейчас, в стройных, вполне акмеистических “Стихах о Петербурге”, опять встречается такое странное сочетание: «Не те коня четыре у моста» (Терапиано Ю. «Грани», выпуск 31-й // Русская мысль. 1957. 12 января. № 1003. С. 4—5). Позже Кленовский внес поправки в строки, о которых писал Ю. Терапиано, однако это стихотворение включил в сборник, оставив без изменений.

238. Новый журнал. 1961. № 65. С. 30.

239. Воздушные пути. 1960. № 1. С. 87. Г.П. Струве счел, что это стихотворение не удалось автору, и писал В.Ф. Маркову 24 ноября 1959 г., отзываясь о первом выпуске «Воздушных путей»: «Из стихотворений всего лучше – моршеновское. И Кленовский (особенно в первом стихотворении), и Чиннов – ниже собственного уровня» (Собрание Жоржа Шерона, Лос-Анджелес).

240. Новый журнал. 1961. № 65. С. 28.

241. Новый журнал. 1961. № 63. С. 87.

242. Новый журнал. 1961. № 63. С. 84.

243. Мосты. 1959. № 3. С. 56.

244. Мосты. 1959. № 2. С. 102.

245. Мосты. 1960. № 5. С. 19.

246. Грани. 1961. № 49. С. 5—6.

247. Новый журнал. 1961. № 65. С. 29.

248. Новый журнал. 1961. № 63. С. 85.

249. Мосты. 1959. № 3. С. 55.

250. Мосты. 1961. № 8. С. 37.

251. Мосты. 1961. № 8. С. 38.

252. Грани. 1961. № 49. С. 7. С датировкой 1961.

253. Мосты. 1959. № 2. С. 101.

254. Грани. 1961. №49. С. 7.

255. Мосты. 1959. № 2. С. 100.

256. Мосты. 1959. № 3. С. 54.

257. Мосты. 1959. № 3. С. 57.