Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Через два года после первой эмигрантской книги «След жизни» у Кленовского выходит сборник «Навстречу небу» (Франкфурт-на-Майне: Иверни, 1952).

12 января 1952 г. он пишет Шаховскому: «…Самое радостное, чем могу поделиться с Вами, это известие о предстоящем выходе новой книги моих стихов “Навстречу небу”. Рукопись уже в типографии и, если не случится ничего непредвиденного, книга выйдет в марте из печати, а в апреле дойдет и до Вас…» (Переписка с Кленовским. С. 14). Через несколько месяцев, 9 ноября 1952 г., он сообщает Шаховскому: «…На книгу мою продолжаю получать теплые отклики, как от малых, так и от великих мира сего. В свое время меня отговорили послать “След жизни” Бунину, уверяя, что он – озлобленный эгоист и не признает никаких поэтов, кроме себя. Теперь я послал ему сразу обе книги. И вот недавно получил от него очень сердечное письмо с лестным отзывом о моих стихах и обещанием прислать свою» (Там же. С. 20).

Одной из первых на новую книгу Кленовского откликнулась Берберова: «Появление стихов Кленовского для огромного большинства тех, кто любит поэзию, большая радость. Два года назад вышла его первая книга стихов “След жизни” – она была не только замечена и оценена, но и… распродана, что бывает не так часто. Кленовского не только печатали, его любили. Где-то в Германии, мало кому знакомый лично, он продолжает писать, и в разных углах мира, после второй войны сильно урезанного, ему отвечает читатель любовью и признанием. <.. > О том, что Кленовский мастер, каждый узнает, прочтя его книгу. <…> Тема его – бессмертие – завершена такими стихами, как “Здесь все не так, как надо”, или “Непрочен матерьял моей земли” или “Уже сентябрь позолотил листы”. <…> хочется сказать о втором сборнике поэта, что это явление крупное, редкое в нашей бедной литературными радостями жизни; что он важен столько же сам по себе, сколько и как завершение глубоких внутренних исканий Кленовского; что в каждом стихотворении чувствуется громадная культура стиха, “любовь к мудрости” и та подлинная поэзия, которая проникает в читателя и остается жить и цвести надолго» (Новый журнал. 1952. № 31. С. 328. Подп.: Н. Б.).

Не менее восхищенным был и отклик С. Яблоновского: «Кленовский приемлет и страстно любит сотворенный Богом мир, повседневные мелочи мира – больше, чем крупное. Подлинный символист, он песчинку преображает в космос. <…> Раздумавшись, вы найдете здесь и Гете, и Гейне, и Тютчева, и Лермонтова, и Владимира Соловьева, и Гумилева, которых Кленовский, конечно, знает, и Божнева, которого он не знает наверное, – и все это до такой степени свое, так переварено, переработано, до такой степени является его собственностью <…> Мы давно уже не встречали подлинного поэта, то есть стихотворца, дающего никогда до него не бывшее» (Яблоновский Сергей. О большом поэте // Русская мысль. 1952. 16 июля. № 467. С. 5).

Л. Ржевский отнесся ко второй книге чуть более критично, чем к первой: «Муза Д. Кленовского снова рассказывает обаятельным и проникновенным, до самой последней фонемы поэтическим языком “небо на земле”, перекличку явного, преходящего, то величественного, то искаженного – с чаемым тайным и вечным, прекрасным всегда. Это – внутренняя тема поэта, не отобранная на время, а слитая воедино с его мироощущением, бытийным и творческим, формирующая особенность, непохожесть на другие его поэтического «я». Выпевается эта тема иногда с такой силой поэтического выражения, что вряд ли кто из любящих стихи не повторит про себя заключительной строфы открывающего сборник стихотворения (оно несомненно принадлежит к будущей антологии лучшего в нашей поэзии):

 
О, если бы и мне вослед тебе
Продлить мой срок, мой срок
скупой и тленный,
Мое участье в зреющей судьбе,
В движеньи, в пеньи,
в зодчестве вселенной!
 

Мне бы и нечего было приписать к уже высказанным выше восторгам, если бы “Навстречу небу” было первой, вышедшей в эмиграции книжкой поэта. Но ей предшествовала другая, и это вынуждает критика (если он не просто критический “шаркун”) к сравнению. Сравнение показывает, что поэт избаловал нас своим первым словом – “След жизни”, 1951 г. – с на редкость совершенным отбором стихов и что во второй книжке (и это совершенно понятно, учитывая краткость “отчетного периода”) отбор чуть-чуть менее требователен, и иное кажется «проходным» (“Возле дома моего”, например) или поэтическим самоповторением. Так, скажем, прекрасное стихотворение «Жизнь» (прекрасное, несмотря на отважное сравнение: гоголевский Хома с ведьмой на кошелках – это зрительно все-таки гротеск) не успевает войти в меня, потому что ему грозит пальцем «Жизнь» из первого сборника – стихотворение еще более прекрасное, которого (с его интерпретацией темы) я никак не в силах забыть. Мелкие формальные неточности: вдруг бедноватые или натянутые рифмы – «забота» – «работой», “всё – лезвие” (ударность в последнем слове двояка) «запомнили» – «подоконнике»; или синтаксически неловкая строка (“в провалах туч закат срываясь гас”), или надуманная метафора (“здесь звезды не благоухают”). Великолепные «замыкания» автора иногда не столь хороши, как привыкли мы у Кленовского. Превосходное “Мой путь лежит через поля” … заключают такие строки:

 
Не буду ль просто завтра я
Там, где меня сегодня нету!
 

– Для меня они звучат прозаизмом, потому что ассоциируются с рядом поговорочно-просторечных речений.

Но все эти мелочи, даже придирки. Говорю это поэту не в укор. Потому что замечательного в его новом сборнике (“Повседневность”, “Это только кажется отсюда”, “Тончайшей кистью…”, «Звезды» и пр.) много; потому что замечания мои и не возникли бы, разбирай я другого, не столь крупного поэта; потому, наконец, что и возникнув, они нисколько не уменьшают значительности книжки, не ослабляют восхищения и благодарности, с которыми прочтет ее каждый, любящий и ценящий подлинную, большую поэзию» (Грани. 1952. № 15. С. 118—119. Подп.: Л. Р.).

Несколько лет спустя Б.Н. Ширяев в главе «Возрождение духа» своей известной книги охарактеризовал Кленовского как «большого, углубленного в космические тайны поэта, прямого потомка и последователя Тютчева» и еще более высокопарно отозвался о его втором эмигрантском сборнике (ошибочно назвав его первым): «Молчавший в период своего духовного плена в СССР и заговоривший, вырвавшись на волю, поэт Д. Кленовский озаглавил свою первую книгу “Навстречу небу” и в ней, в форме, близкой к апокрифу первых веков христианства, рассказывает о пути, пройденном его музой, о вдохновенном пути к Господу» (Ширяев Б. Религиозные мотивы в русской поэзии. Брюссель: Жизнь с Богом, 1960. С. 58—59).

100. Грани. 1951 №11. С. 85. Отзываясь на очередной номер «Граней», А. Неймирок процитировал это стихотворение, заявив: «Д. Кленовский вошел в русскую зарубежную поэзию как зрелый мастер, имеющий что сказать и знающий как сказать. Он – один из немногих русских поэтов за рубежом, выносивший не только сомнение, но и преодолевающее, победное утверждение» (Неймирок А. «Грани». Номер 11 // Русская мысль. 1951. 8 июня. № 352. С. 5).

101. Грани. 1951 №11. С. 85.

102. Новый журнал. 1951. № 26. С. 134.

103. Новый журнал. 1952. № 29. С. 188. Обозревая последние журнальные новинки, Н.Е. Андреев отметил подборку Кленовского в «Новом журнале»: «У Кленовского, поэта сосредоточенной и сияющей серьезности, новые мотивы, как бы расширяющие его диапазон представителя “христианской музы”» (Андреев Ник. Заметки о журналах: «Возрождение» XXI, XXII; «Грани» 14; «Новый журнал». Книга 29-я //Русская мысль. 1952. 10 сентября. № 483. С. 4—5).

104. Новый журнал. 1951. № 27. С. 19.

105. Новый журнал. 1952. № 28. С. 260.

106. Новый журнал. 1951. № 26. С. 135.

107. Грани. 1951. №11. С. 84.

108. Грани. 1951. № 11. С. 86. С датировкой 1950.

110. Новый журнал. 1952. № 28. С. 196.

113. Грани. 1951. № 11. С. 87. С датировкой 1949.

115. Народная правда (Нью-Йорк). 1952. 15 марта. № 1. С. 6.

116. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 3. С. 77.

117. Новый журнал. 1951. № 27. С. 19.

119. Новый журнал. 1952. № 29. С. 112—113. Под названием «Жизнь».

120. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 1. С. 5.

121. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 4. С. 77.

124. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 4. С. 76.

125. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 1. С. 69. С разночтением в последней строке: «Милым спутником поздних дней».

126. Новый журнал. 1951. № 26. С. 135.

128. Грани. 1951. № 11. С. 90. Вместо третьей строфы в журнальной публикации был следующий текст:

 
В них вещий смысл, они – учителя!
Без них мертво земное наше детство!
Нас только ими делает земля
Участниками своего наследства.
Такая смерть животворит – губя,
Разя – прекраснейшую милость дарит.
Проси о ней, – в бессмертие тебя
Враз опрокидывающем ударе!
 

129. Новый журнал. 1952. № 29. С. 112.

133. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 3. С. 77. С разночтением в 1 и 2 строках: «Как опустело здесь! Как будто за столом / На кресле, у окна – везде кого-то нету».

136. Грани. 1951. № 11. С. 88. С датировкой 1949 и разночтениями в 7-8 строках: «Казалось, вот сейчас она / Покинет этот край суровый».

137. Дело (Сан-Франциско). 1951. № 2. С. 38.

138. Грани. 1951. № 11. С. 87. С датировкой 1949. 141. Грани. 1951. № 11. С. 86. С датировкой 1949.

Спустя три года после выхода сборника «Навстречу небу» знакомые начали спрашивать у Кленовского о том, когда появится новая книга. 23 сентября 1954 года он писал Маркову: «Я еще не собираюсь издавать нового сборника стихов. Во-первых, для него не хватает еще стихов, хотя за это лето я и написал десятка полтора с моей точки зрения годных для опубликования вещей. А кроме того, совершенно отсутствует материальная возможность издания книги. Обе первые книги были изданы с помощью друзей, которая, по-видимому, не сможет повториться» (Письма Кленовского Маркову. С. 610). Лишь на следующий год Кленовский счел возможным вернуться к этой теме и 30 января 1955 написал Маркову: «Для книги в 48 страниц (я против более толстых сборников) стихов почти уже хватает. Когда прибавится еще штук 5-6 – серьезно займусь этим делом» (Письма Кленовского Маркову. С. 618).

Весной парижское издательство «Рифма» предложило опубликовать новый сборник Кленовского, но у него тяжело заболела жена, и 26 апреля 1955 он сообщил Маркову: «Намечалось было издание моей новой, третьей, книги, но сейчас мне не до нее и дело отложено до “лучших дней” (если они вообще будут…)» (Письма Кленовского Маркову. С. 622). 15 августа 1955 года Кленовский писал: «У меня идут переговоры с «Рифмой» (по ее инициативе) об издании моей третьей книги. Необходимо, однако, и мое материальное участие в этом деле, поскольку ни стандартный объем издательства (48 стр.), ни, особенно, тираж (200 экз.) меня не устраивают, а повысить эти цифры они отказываются» (Письма Кленовского Маркову. С. 626). В результате от услуг «Рифмы» Кленовский решил все же отказаться и 26 сентября 1955 года сообщил Маркову: «Рукопись уже в Мюнхенской типографии и на днях должна пойти в набор. Думаю, что из печати книга выйдет недели через 3-4. Называться она будет “Неуловимый спутник” и на 48 страницах содержать 36 стихотворений, написанных в 1952-55 гг., из них 29 – нигде еще не опубликованных. <…> На новую книгу заказы превысили уже 500 экземпляров (100 берет Сан-Франциско, 300 – «Посев» и т. д.), т. ч. придется увеличить тираж до 800—850 экземпляров» (Письма Кленовского Маркову. С. 627).

Через месяц, 29 октября 1955 года, Кленовский сообщал Шаховскому: «Лебедь мой давно уже ощипан, присолен и сейчас жарится на медленном огне мюнхенской типографии. Думаю, что к Рождеству до Вас доберется. Как бы только по снятии крышки с блюда, не обернулся он недожаренной баварской вороной» (Переписка с Кленовским. С. 52). Еще три недели спустя был отпечатан тираж книги, на обложке которой значилось издательство «Сполохи» и дата: 1956 год. 20 ноября 1955 года Кленовский разослал экземпляры знакомым (Переписка с Кленовским. С. 53; Письма Кленовского Маркову. С. 628).

На новый сборник обстоятельной рецензией отозвался Г. Струве: «Поэзия Кленовского значительна и оригинальна. Он не похож ни на одного советского поэта, в нем сразу чувствуется “внутренний эмигрант”: прожив в Советской России больше 25 лет, он остался не задет ни Маяковским, ни Есениным, ни Хлебниковым, ни Пастернаком, ни Тихоновым. Можно даже сказать, что у него больше общего с некоторыми зарубежными, эмигрантскими поэтами – например, с Ходасевичем и некоторыми его парижскими учениками; но и тут различий больше, чем сходств. Очень далек он от так называемой “парижской ноты” – ему чужд всякий нигилизм. Его акмеистическая родословная, отмеченная Берберовой, несомненна, он ее и не скрывает <…> В своих стихах он не раз называет Гумилева своим учителем. Но Гумилев, к которому теперь восходит Кленовский, это не ранний, романтический Гумилев-конквистадор «Жемчугов» и “Чужого неба”, даже не Гумилев «Колчана», а Гумилев «Костра» и особенно “Огненного столпа”. Вероятно, одно из самых близких Кленовскому стихотворений Гумилева – “Шестое чувство”. В стихах Кленовского порой очень ясно звучат гумилевские интонации <.. > но все-таки Кленовского никак нельзя назвать ни учеником, ни подражателем Гумилева. У него свой голос, свои ритмы, своя тема. А рядом с акмеизмом чувствуется и общая классическая, пушкинская наследственность. И многое связывает поэзию Кленовского, к которой подходит определение “дар тайносльгшания”, с Баратынским и Тютчевым <… > Кленовский – поэт зрелый, установившийся (тихая умудренность – одна из его отличительных черт). Таким он и вошел в эмигрантскую поэзию, и ожидать от него непременно какого-то «развития», поворота на новые тропы едва ли следует. Но это вовсе не значит, что он все уже сказал, поэтически исчерпал себя. “Неуловимый спутник” показывает, что Кленовскому действительно присуще некое «однодумство». Но в этой книге много прекрасных отдельных стихотворений, которые порадуют тех, кто приветствовал предыдущие два сборника. Звучат в книге и новые ноты, даже если они и не создают нового направления» (Новый журнал. 1956. № 47. С. 265—270).

А. Кашин в статье «Смерть и бессмертие» был более лаконичен и более восторжен: «По этой маленькой книжечке можно писать философскую диссертацию, но основное, как нам кажется, определяется не трудно: ощущение того, что конец неизбежен и уверенность в том, что конца нет. <…> Смерть? Да, конечно. Но кто знает, вопрошал некогда Еврипид, – может быть смерть это жизнь, а жизнь это смерть? Вот и тут постоянно то же, – только уже не вопросом, а утверждением. Смерть, побежденная смертью: “смертью смерть поправ!” В этом муза Кленовского – христианка, хотя ей не чужды и языческие мотивы. Но вопрошания ее всегда христианские, потому что цель ее такая, какой вне христианства нет. Греки верили: человек умирает, душа его бессмертна, но от такого бессмертия, грубо говоря, “держись подальше!”. Греки не знали рая, у них был только ад. А вот Кленовский и Муза его, конечно, вместе с ним, знают другое: ада нет, есть только рай!» (Грани. 1955. № 27—28. С. 255. Подл.: А. К).

Юрий Терапиано попытался установить причины популярности поэзии Кленовского в эмиграции: «Д. Кленовский выступил в зарубежной поэзии после войны и за эти годы составил себе хорошую поэтическую репутацию. Бывают поэты, которые с самого начала оказываются в разладе с духом своего века и с настроениями своих читателей, другие же, наоборот, приходят вовремя, отвечают как раз той «ноте», которая в тот момент наиболее актуальна. Примеры указать не трудно, вспомним Боратынского и Тютчева, Некрасова и Блока. Д. Кленовский, в отличие от большинства довоенных зарубежных поэтов, пришел вовремя. <…> среди поэтов новой эмиграции в те годы поэзия Кленовского оказалась той почти единственной, в которой звучала и традиционная преемственность (Кленовский – царскосел, в свое время знал Гумилева и акмеистов), и серьезность, и уважение к духовным ценностям, и, наконец, прежний культурный уровень. В общем хоре тогдашних голосов голос Кленовского, вполне по заслугам, должен был выделиться. <…> “Неуловимый спутник”, четвертая книга Д. Кленовского, находится на уровне его прежних книг, в ней поэзия Кленовского сохраняет все свои прежние сильные и слабые стороны. Отметим, прежде всего, спокойную и четкую композицию стихотворений Кленовского, его умение находить верные сравнения, красивые образы <…> Лирика Кленовского держится как раз на этой ясности и стройности, – порой несколько сухой, даже слегка рассудительной. Кленовский, по своей натуре, поэт дневного сознания, даже тогда, когда говорит о потустороннем, об иных мирах, ему была бы чужда бесконтрольная отдача себя музыкальной стихии или сновидческой иррациональной логике образов. Именно поэтому вкус и слух являются необходимыми для поэта. Малейшая погрешность против меры – не то слово, или слово не так поставленное, плохой эпитет или спотыкающаяся, тяжелая фонетически строфа – способна разрушить очарование целого стихотворения» (Терапиано Ю. О новых сборниках стихов // Русская мысль. 1956. 4 февраля. № 856. С. 4—5).

142. Грани. 1954. № 21. С. 33.

143-144. Новый журнал. 1952. №31. С. 112—113. Под названием «России». Рецензируя сборник Кленовского, Ю. Терапиано написал: «Обращение к родине – цикл из трех стихотворений «Родине», помещенный в начале книги, который, несомненно, очень понравится «всем», смущает именно своим обращением: «я» – «ты» – “меня”, – так разговаривать с родиной имел бы право Толстой, но именно он бы этого никогда не сделал» (Терапиано Ю. О новых сборниках стихов // Русская мысль. 1956. 4 февраля. № 856. С. 4—5).

145. Новый журнал. 1952. № 31. С. 114.

156. Новый журнал. 1953. № 32. С. 128.

166. Новый журнал. 1953. № 32. С. 128.

167. Опыты. 1953. № 1. С. 38.

Осенью 1958 года Кленовский начал готовить к изданию новый сборник своих стихов. 5 ноября 1958 года он писал В.Ф. Маркову: «Книгу готовлю сейчас к печати, кое-что захотелось выправить и изменить. В набор (в Мюнхене) сдам в декабре и в свет выпущу после выхода № 55 “Нового журнала”, где еще должны пройти мои стихи, включенные и в книгу. Будет в ней 40 стихотворений на 50—60 страницах» (Письма Кленовского Маркову. С. 658).

19 ноября 1958 года Кленовский сообщил Шаховскому: «Вероятно, в январе, если все будет благополучно, смогу послать Вам мой новый сборник стихов. Недавно сдал рукопись в набор. Книга печатается в Мюнхене, в нее войдут 40 стихотворений, из которых часть была уже опубликована в “Новом журнале” и в “Гранях”» (Переписка с Кленовским. С. 71). 30 марта 1959 года Шаховской получил книгу и в ответном письме поздравил Кленовского с выходом нового сборника (Там же. С. 73).

Как раз в то время, когда печаталась книга, в эмигрантской печати вокруг Кленовского разгорелась полемика. Н. Ульянов в своем обзоре послевоенной эмигрантской литературы, опубликованном тремя подвалами в газете «Новое русское слово» (1958. 14 декабря. № 16705. С. 2; 17 декабря. № 16708. С. 2; 18 декабря. № 16709. С. 2), а затем перепечатанном в «Русской мысли» (1959. 10 января. № 1328. С. 4—5; 14 февраля. № 1330. С. 4—5; 17 февраля.№ 1331. С. 4—5) досадовал на то, что литераторы второй волны слишком долго остаются непризнанными: «Не ласково встретили и другого большого поэта Д.И. Кленовского. Правда, исключительное его дарование отмечено было с самого начала Н.Н. Берберовой, потом последовало признание (“он наш”) со стороны Г.В. Иванова, писал о нем и Г.П. Струве, но все это на фоне какого-то холода и безразличия. А ведь пришел не просто талантливый, но блестящий поэт, как бы посланник погибшей царскосельской родины русской поэзии. Пришел настоящим мэтром. Я не знаю его биографии, но по сведениям, промелькнувшим в печати, первый сборник его стихов вышел еще до революции. С тех пор, до конца сороковых годов, никто о нем не знал. Вдумайтесь в это тридцатилетнее беспросветное молчание, полное чистейшего служения поэзии! А что Кленовский служил, писал, в этом нельзя сомневаться, иначе чем объяснить ту совершенную законченность зрелого мастера, артистическую тонкость и умудренность, с которыми он предстал перед нами? Правы те немногие голоса, что называют его Боратынским нашего времени. Он – гордость новой эмиграции. После смерти Георгия Иванова я не знаю здесь, за границей, более крупного поэта» (Ульянов Н. Десять лет//Новое русское слово. 1958. 18 декабря. № 16709. С. 2).

Статья Ульянова вызвала возражения у многих, и почти все писали о Кленовском и его возрасте, споря, к какой волне его следует относить.

Глеб Струве поддержал Ульянова, но принять участие в споре отказался: «Что до Кленовского, то я готов вместе с Ульяновым видеть в нем гордость русской зарубежной литературы: он мне кажется в ней сейчас самым значительным поэтом. Но я никак не могу считать Кленовского типичным для новой эмиграции» (Струве Глеб. Дневник писателя: О статье Н. Ульянова // Новое русское слово. 1959. 5 января. № 14727. С. 2—3; – то же: Русская мысль. 1959. 31 марта. № 1349. С. 2—3).

Ю. Трубецкой был убежден: «Культурного отличия Д. Кленовского от старой эмиграции и не может быть, по основной и первой причине, что упомянутый поэт тоже не новый эмигрант» (Трубецкой Ю. Перечитывая //Русская мысль. 1959. 19 февраля. № 1332. С. 4—5).

Ю. Терапиано, увидевший в этом подтверждение своим суждениям, незамедлительно попытался вписать Кленовского в соответствующий литературный фон: «Д. Кленовский, принадлежащий к дореволюционной эпохе и, как выяснилось недавно, неправильно причисленный к поэтам “новой эмиграции” (под этим названием мы разумеем людей послереволюционных поколений), остается верным петербургской традиции. Забота о формальном мастерстве, умение изображать внешние предметы и внутренние переживания роднят его с акмеизмом, с «Аполлоном», с поэзией Сергея Маковского, а стихотворения, навеянные антропософией, с антропософическими стихами раннего Максимилиана Волошина, хотя у Волошина больше силы и темперамента» (Терапиано Ю. «Новый журнал», книга 55. Часть литературная // Русская мысль. 1959. 28 февраля. № 1336. С. 4—5).

Наиболее бурно возражала Н. Ульянову И. Одоевцева: «Здесь будет уместно, хотя мне это и неприятно, разрушить миф о том, что Георгий Иванов как-то особенно горячо и восторженно принял и приветствовал Кленовского. Георгия Иванова этот миф забавлял, он пожимал плечами, не понимая, как он мог создаться. <… > Прочитав впервые стихи Кленовского, Георгий Иванов, действительно, ахнул, особенно понравился ему образ лебедя-ангела. Откуда у молодого Ди-Пи этот культурный тон, эти акмеистические приемы, эти дореволюционные манеры? “Читаю и молодею, говорил Георгий Иванов, будто сейчас 13-й год и я читаю стихи Кленовского в каком-нибудь 'Альманахе Муз'. Впрочем, они и в 'Аполлоне' могли бы печататься. Из него безусловно выйдет толк”. Узнав же о более чем почтенном возрасте Кленовского, Георгий Иванов потерял к нему интерес. <…> Неумеренные и необоснованные восторги Ульянова, его желание во что бы то ни стало усадить Кленовского на “протертое кресло первого поэта”, заставили меня постараться поставить Кленовского на его место “в саду русской поэзии”, очень достойное и почтенное место. Кленовский безусловно «настоящий» поэт, безусловно «наш», имеющий право не только войти в семью поэтов, но и играть в ней роль, как равный среди равных. <… > В том, что он не годится для занятия кресла “первого поэта”, нет ровно ничего обидного» (Одоевцева Ирина. В защиту поэзии //Русская мысль. 1959. 12 марта. № 1341. С. 4—5).

См. также реплики других участников полемики: Аргус. Слухи и факты // Новое русское слово. 1958. 20 декабря. № 16711. С. 2; Максимов С. О «гамбургском счете», о «школе урожайности» и о проч… (Открытое письмо Н.И. Ульянову) //Новое русское слово. 1958.29 декабря. № 16720. С. 2; Самарин В. Литература и политика // Новое русское слово. 1959. 9 января. № 16731. С. 3; Завалишин В. Где же выход из безнадежности // Новое русское слово. 1959. 18 января. № 16740. С. 2, 7: Прянишников Б. Сорок лет // Новое русское слово. 1959. 27 января № 16749. С. 3; Деникина К. Больше не надо // Новое русское слово. 1959. 1 февраля. № 16754. С. 3; Михайлов В. О старой и новой эмиграции//Новое русское слово. 1959. 5 февраля. № 16758. С.9; Шекаразина Зинаида. Ответ на ответ//Русская мысль. 1959. 19 марта. № 1344. С. 4; Пеньков Л. Отклики читателей: К спору о поэзии и поэтах // Русская мысль. 1959. 21 марта. № 1345. С. 6; Злобин В. Литературный дневник. Перед судом (По поводу статьиН. Ульянова «Десять лет») //Возрождение. 1959.№ 88. С. 132—138; Терапиано Ю. Необходимое уточнение // Русская мысль. 1959. 26 марта. № 1347. С. 4; Померанцев К. О поэзии и поэтах // Русская мысль. 1959. 31 марта. № 1349. С. 4—5; Ариэль. Услужливый медведь опаснее врага // Русская мысль. 1959. 31 марта. № 1349. С. 7; Угрюмое Алексей. Читая стихи… // Русская мысль. 1959. 14 апреля. № 1355. С. 5; Ульянов П. Когда защищают поэзию // Новое русское слово. 1959. 10 мая. № 16852. С. 2, 8.

Помимо Струве, отказались принять участие в полемике и некоторые другие литераторы. 16 апреля 1959 Струве писал Маркову: «Адамович прямо сказал Кленовскому, что не хочет вмешиваться в эмигрантскую литературную свару. <… > Статья Одоевцевой производит в общем грустное впечатление» (Собрание Жоржа Шерона. Лос-Анджелес). С опозданием ознакомившись со статьей Одоевцевой, Марков писал Г.П. Струве 18 апреля 1959 г.: «Статью Одоевцевой мне прислал Иваск (и я уже отослал ее). Он почему-то от этой статьи в восторге. Я просто не знаю, что говорить. Я сам люблю «забористое», т. е. хорошую литературную драку, но тут радоваться, по-моему, нечего. <.. > Вообще эта «полемика» меня удручает» (Hoover. Gleb Strave Papers. Box 96. Folder 4).

Книга тем временем вышла, и 11 марта 1959 г. Г.П. Струве писал В.Ф. Маркову: «На днях получил от Кленовского его новую книжку – «Прикосновение». Мне она нравится, местами даже больше, пожалуй, чем предыдущая. Но так как Вы как будто присоединились к мнению Моршена о стихах в “Новом Журнале” (а они вошли в этот сборник), то, вероятно, Вы скажете и тут, что это пресно» (Собрание Жоржа Шерона, Лос-Анджелес). Марков в письме от 22 марта 1959 г. откликнулся очень сдержанно: «“Прикосновение” и я получил. Есть очень хорошие стихи (2-3) и местами строки, но в целом повторение пройденного: о том же и то же» (Hoover. Gleb Strave Papers. Box 96. Folder 4). Г.П. Струве возражал ему в ответном письме 25 марта 1959 г.: «Я с Вашим отзывом о книге К<леновского> не согласен. Она лучше предыдущей и м. б. самая цельная из всех. Что все это “тоже и о том же”, немного странно говорить. У Блока тоже много “того же и о том же”, и вообще о многих хороших поэтах это можно сказать (о их зрелых периодах)» (Собрание Жоржа Шерона, Лос-Анджелес). Марков, со свойственной ему парадоксальностью, ответил Г.П. Струве 3 апреля 1959 г.: «Продолжая наш разговор о Кленовском. Я сейчас не могу точно сравнить книгу с предыдущей, но мне та вспоминается как более разнообразная. Но я Кл<еновского> очень ценю – хотя (впрочем, к чему пишу это Вам?) это не Иванов: божественный дар высокого порядка его все же не коснулся, не ощущаю “стихов виноградного мяса”, хотя и восхищаюсь временами. Стилистически он очень уж музеен (насколько современнее принципиальный консерватор Ходасевич!), а главное, в его мировоззрении я чувствую тонкую успокоенность, такую уверенность, что он обрел истину, что мне сразу делается душно. Вот эти 2 вещи меня и холодят. Ему я этого не скажу: он обидчив, а поэтов нельзя обижать, им и так трудно. Я знаю по собственному> опыту, как иногда нужна похвала и как ее отсутствие может убить в тебе даже поэтический дар. Ему я буду писать только хорошее, но не лицемеря в этом. В конце концов, он лучше Гумилева (не сердитесь на меня!), меня он больше задевает (кстати, в поэзии нет прогресса, но в такой поэзии, акмеистической, прогресс есть, потому Кл<еновский> и лучше Гум<илева>)» (Hoover. Gleb Starve Papers. Box 96. Folder 4).

9 мая 1959 года Кленовский пишет Шаховскому о сборнике: «Книга моя продается в Америке, отчасти с помощью моих друзей, отчасти через магазины, довольно успешно <…> Рецензий о «Прикосновенье» еще не нигде не было. Я принципиально не организую (как это многие делают) таких рецензий, а потому, это дело случая, появятся ли они и какие <.. > А отклики я получаю прекрасные, нередко даже восторженные (были они от Бор. Зайцева, Вейдле, В.Н. Буниной, Чиннова и многих других)» (Переписка с Кленовским. С. 74). Полтора месяца спустя, 22 июня 1959 года, вновь пишет Шаховскому о книге: «На судьбу моего «Прикосновения» жаловаться не могу. Даже в привередливом Париже спрос на него на редкость большой. Это отчасти вызвано полемикой вокруг моей персоны, начавшейся после того, как Русская Мысль перепечатала из Н. Р. С. статьи Ульянова и Глеба Струве, в которых я был провозглашен “лучшим поэтом эмиграции” и посажен, так сказать, на вакантный, после смерти Георгия Иванова, трон “первого поэта”» (Там же. С. 74—75).

Вскоре появились и печатные отзывы на «Прикосновение». В «Гранях» опубликовал статью «Тайнопись радости» А. Неймирок: «Есть стихи: чтимый текст плюс тайнопись, – незримые строки, просвечивающие лишь, когда читаешь сердцем. Это сокровенное содержание иногда оттеняет, иногда дополняет, иногда же поглощает, растворяет в себе сказанные человеческие слова (как это бывало у Лермонтова, Тютчева, Фета). Кленовский принадлежит к тем поэтам, кому даны и симпатические чернила. Как определить, как измерить “удельный вес” его тайнописи? Таких приборов поэзия не знает. Но то, что Кленовский не договаривает, не менее важно и значительно, чем то, о чем он говорит, ибо и говорит он и молчит о вечной жизни на земле и вне земли.

<.. > Тематически несколько особняком, в стороне от столбовой дороги творчества Кленовского, стоят “Царскосельская гимназия” и “О, славные содружества поэтов благословенной пушкинской поры”. Но ведь Кленовский царскосел, может быть, последний царскосел России. А что касается второго стихотворения, стихотворения-сентенции, то и оно написано от первого слова до последнего поэтическим почерком Кленовского. Сборник «Прикосновение» – новая авторская удача» (Грани. 1959. №41. Январь-март. С. 252—253).

Не менее восторженным был отзыв Аргуса: «Я считаю Кленовского одним из крупнейших современных русских поэтов, не зарубежных, а русских – всея Руси. Кленовский – лирик, до мозга костей лирик, и я не могу не восхищаться той гордой непреклонностью, с какой он идет по своему избранному поэтическому пути. <…> Кленовский глубок. И пишет он с той изысканной простотой и четкостью, которые в тысячу раз труднее, чем нарочитая замысловатость или вычурная аляповатость» (Аргус. Слухи и факты // Новое русское слово. 1959. 11 марта. № 16792. С. 2).