Текст книги "Полное собрание стихотворений"

402

 
Женщину нельзя любить без скидки
На характер, ум иль красоту,
Женщина всегда не без ошибки,
Лишь не сразу замечаешь ту.
 
 
Вот и ты, не все в тебе как надо,
Как сперва мечтал, конечно, я,
Ты порой упреком иль досадой
Как крапивой обожжешь меня!
 
 
Ты порой… – но это все напрасно
И размолвка будет недолга!
Ты не без ошибок, это ясно,
Только как ты все же дорога!
1969
 

403

 
Есть в комнате, что покидаешь, в той,
Где лучшая подруга целовала,
Уже какой-то горестный покой,
Какой-то долгой бедности начало.
 
 
Ну разве может быть повторено
Подобное еще раз? Неужели
В ней будут снова розы и вино
И двое, что друг друга так хотели?
 
 
Конечно, больше этому не быть,
И то дано ей было слишком много
И ей осталось только сторожить
Неповторимость своего чертога.
1969
 

404

 
Были мы когда-то молодыми,
Кровь цвела легко и горячо,
Близостью придуманное имя,
Задыхаясь, жгло твое плечо.
 
 
Где оно, как солнце золотое,
Свежее, как вешняя трава?
Где оно, твое, ничье другое?
Где мои сгоревшие слова?
 
 
Миновало, что всего чудесней,
Что всего свежей и горячей,
И со мной осталась только песня,
Только песня о твоем плече!
1969
 

405

 
Когда осенние года
Позолотят твои утраты —
Как станешь, милая, тогда
Ты ослепительно богата!
 
 
Как просияет все, что ты
Не берегла и не ценила,
Как все угасшие черты
И оживут, и станут милы!
 
 
Легко отыщут поезда
Все убежавшие вокзалы,
И засверкают города,
Дождем встречавшие, бывало.
 
 
А может быть, и я таким
Желанным в памяти предстану,
Что всем обидам вопреки
Опять, опять любимым стану!
1969
 

406

 
В той комнате, где мы, одни,
С тобой бывали,
Всегда на столике в те дни
Цветы стояли.
 
 
Живые, свежие цветы
Начала лета.
Однажды к ним нагнулась ты,
Полураздета.
 
 
Скользнув, к ногам твоим легло
Колечком платье.
Ты не спешила, как назло,
В мои объятья.
 
 
И поцелуем между плеч,
Твоим любимым,
Я не сумел тебя отвлечь
От встречи с ними!
 
 
Где мутный омут глаз твоих,
Что был сначала?
Как в тех цветах, все ясным в них,
Все чистым стало.
 
 
…За шторой вечер угасал,
И, молча стоя,
Я понял: я тебя не знал,
Тебя не стою.
1969
 

407

 
Как много ласковых имен
Придумано любившими!
Без них все люди всех времен
Такими были б нищими!
 
 
Порой в них, правда, привкус есть
Наивности и сладости…
Лишь двое могут произнесть
Их с нежностью и радостью.
 
 
И нет им дела до других,
Что на пути им встретятся —
Ведь те слова для них одних
И ворожат, и светятся!
1969
 

408

 
Затхлый запах разочарованья
(Мокрой тряпки, пыли, нафталина…) —
Как прокрался ты в мое сознанье
Так упрямо, так неодолимо?
 
 
Как тебя впустил я, как позволил
Мной отныне завладеть украдкой?
Я ведь так всегда берег и холил
Все моей любви и швы и складки!
 
 
Каждую обиду я утюжил,
Каждой ссоры выводил я пятна,
Все ошибки сдунул – почему же
Проступило все теперь обратно?
 
 
И прекраснейшая ткань вселенной,
Ткань моей любви бессмертной – тоже
Оказалась преходящей, тленной,
На другие все такой похожей!
1970
 

409. В писчебумажном магазине

 
Простая синяя тетрадь…
Что будет дальше с ней?
Чем суждено ей быть и стать
В руках чужих людей?
 
 
О, если б было ей дано
Сберечь свои листы
Иль в крайнем случае одно:
Меж них сушить цветы!
 
 
Но вряд ли это будет так.
Верней другой удел:
Принять в себя ничтожный знак
Людских докучных дел!
 
 
Служить наперсницей невзгод
Влюбленного юнца
Иль в чей-то лавочный расход
Включиться до конца.
 
 
Арифметических задач
Штук сто перерешить.
Чужих удач и неудач
Остывший след хранить.
 
 
А может быть (и хуже нет!).
Какой-нибудь пиит
Ее, томясь, на много лет
Стихами оскорбит…
 
 
А потому сейчас, скорей
Куплю одну тетрадь!
Не буду прикасаться к ней,
Все под ключом держать,
Чтоб хоть одной из них, хоть ей
Несчастья избежать!
1969
 

410

 
Не услышать кукушки летом —
Нехорошая то примета!
Кто земную мою дорогу
Без нее мне продлит немного?
Кто мне скажет, напутав малость.
Сколько мне еще жить осталось.
Сколько песен еще сложу я,
Сколько раз тебя поцелую?
1970
 

411

 
Есть в женщине чудесное влеченье
К певучим и рифмованным строкам.
Не потому ль она в награду нам
Сама похожа на стихотворенье?
 
 
Она нам дарит ямб сердцебиенья
В часы, что я огласке не предам,
И те цезуры, что по временам
Она вплетает в стопы наслажденья.
 
 
Как хорошо ее рифмует грудь,
И плечи, и глаза! И не забудь,
Что может даже стать она поэмой!
 
 
С прологом, с эпилогом, словом всем,
Что нужно для классических поэм,
Но… с самой неожиданною темой!
1969
 

412

 
Станет в сердце мертво и голо
И во тьму своих вечеров
Ты одно унесешь: мой голос.
Мертвый голос моих стихов.
 
 
Будет он навсегда с тобою.
Как незримый ночной прибой.
Как безликая речь прибоя
Будет он навсегда с тобой.
 
 
Он тебя и баюкать будет.
И тревожить тебя в черед.
Не умолкнет и не убудет.
Только вместе с тобой замрет.
1969
 

Теплый вечер

Моей жене

413

 
Ты скажешь: нет? Но то одно.
Что ты чего-то ждешь и ищешь —
Не доказательство ль оно.
Что может что-то быть дано.
Пускай как милостыня нищим?
 
 
Ведь там не просишь, где ничем
Никто помочь тебе не в силах!
Ты перед камнем будешь нем
И ты не станешь – о, зачем!
Просить о жизни у могилы!
 
 
И если шепчешь ты слова
И замираешь от волненья —
То значит есть она, жива
Связь неземного естества
С земным своим отображеньем!
1973
 

414. Вера

 
Настолько все противоречит ей,
Что рассуждать о ней не стоит даже!
Как сможешь объяснить ее точней,
Как выразишь ее и чем докажешь?
 
 
И все-таки она в тебе жива,
Как некое непонятое чудо,
Как сквозь асфальт проросшая трава —
Из ничего, неведомо откуда.
 
 
Владей же ею молча, не назвав,
Поняв, что не о всем поведать можно,
Но почему-то чувствуя, что прав
Недоказуемо и непреложно.
1972
 

415

 
Мы потеряли музыку косы.
Вздох паровоза, благовест копыта,
Застенчивость девической косы,
Уют свечи, податливость корыта.
 
 
Быть может, мы когда-нибудь вздохнем
И с грустью вспомним о колосьях в поле,
О розах, скрипках, рифмах – обо всем,
Чего тогда не будет тоже боле?
 
 
Все это будет тем заменено,
О чем сегодня и гадать не стоит!
Где та вершина, где такое дно,
Что наше нетерпенье успокоит?
1972
 

416

 
Быть может, счастье быть любимым
Лишь слабый отголосок тех
Далеких и неповторимых,
Еще дожизненных утех,
Когда на узкой кромке рая,
На том последнем рубеже
Мы были счастливы, не зная,
Что мы обречены уже,
Что наше ясное блаженство
Переродится навсегда
В такое вот несовершенство
Сомнений, боли и стыда.
1971
 

417

 
Ветка вздрогнула: улетела
Птица, та, что на ней сидела.
Легче воздуха птичье тельце!
Где же ветке узнать пришельца,
Не увидев и не услышав?
Чует только, что это – свыше,
Из пространств, что над нею где-то
Дышат, веют теплом и светом,
Что и редко и на мгновенье,
Шлют свое ей прикосновенье,
Оставляя в ее незнаньи
Удивленье и ожиданье.
1973
 

418. Просьба

 
Научи меня умереть!
Научи меня в смерть глядеть,
Как в оконное то стекло,
За которым еще светло,
За которым река и лес,
Никаких, никаких чудес —
Просто листья, стволы, вода
И тропинка. Бог весть куда.
1972
 

419

 
Мой Ангел! Если «там» прозреть нам не дано —
Зачем об этом мне ты не сказал давно.
Чтоб я сердца людей надеждой не тревожил
И просто, без стихов мой век ненужный прожил?
Ты знаешь, как всегда я вслушиваюсь в тишь
И вглядываюсь в мрак – и все-таки молчишь!
О, неужели я совсем напрасно трачу
Всю жизнь мою (всю жизнь!) на эту неудачу?
Но, может быть, твое молчанье – это знак,
Что о нездешнем «здесь» не рассказать никак,
Что мы лицом к лицу с непостижимой бездной,
Что вопрошать ее и слушать – бесполезно,
И от меня ты так замкнулся весь
Не потому, что нет, а потому, что есть!
1974
 

420

 
Мы стоим пред загадкой:
Что свершится с нами «там»?
Горько будет или сладко
После нашей смерти нам?
 
 
Может, попросту не будет
После смерти ничего
И напрасно снится людям
Неземное торжество!
 
 
Только верно ли гадаем
И печалимся притом?
Разве гусеница знает,
Что очнется мотыльком?
 
 
Но, преградам непокорна.
Сквозь безмолвие и тьму
Пробивается упорно
К совершенству своему.
1973
 

421

 
Если в пятом часу утра.
Когда спать всем давно пора.
Свет в чужом окне пробивается —
Значит там не то, что у всех,
Значит слезы там или смех,
Иль страдают иль наслаждаются.
 
 
Скажешь только: что мне до них,
До объятий и бед чужих!
И уйдешь своею дорогою
Неприкаянным недотрогою.
 
 
А ведь, может быть, суждено
И тебе такое окно,
Да к тому же (ведь все случается!)
То как раз, за которым маются.
1973
 

422

 
В смерти страшен переход
В неизвестность.
Как понять нам наперед
Эту местность?
 
 
Как туда перешагнуть.
Все нарушив?
Как туда нащупать путь
Не по суше?
 
 
Может, там и речка есть?
Ну, наверно,
Не такая же, как здесь,
Но примерно?
 
 
Может, шелест есть и дрожь
Рощи вешней?
Не такой, как здесь, но все ж
Вроде здешней?
 
 
Приспособлюсь к тем местам
(И к немилым!),
Лишь бы что-то было там,
Что-то было б!
 
 
А иначе, коль того
Не случится,
Лучше с этим Ничего
Примириться!
 
 
И оставив навсегда
Все догадки —
Просто броситься туда
Без оглядки.
 
 
Словно ночью в черный пруд
С мыслью жалкой:
Может, все-таки живут
Там русалки?
1974
 

423

 
На определенной высоте
Все кругом безоблачно и ясно.
Кто летал на самолете, те
Знают эту истину прекрасно.
 
 
Вероятно, есть и у души
Чистые, лазурные просторы.
Только, как ни бейся, ни спеши,
Не найдешь их ни легко, ни скоро.
 
 
И душа, теряясь в облаках,
Перед высотою неподкупной
Знает лишь сомнения и страх
И решает: это недоступно!
 
 
Знаешь что: не бойся отлететь,
Не пугайся головокруженья!
Умереть… Что значит: умереть?
Может быть: найти, узнать, узреть,
Высоты почуять приближенье?
1972
 

424

 
О многом мы не просим. Мы
Привыкли к нищете.
Мы жжем костры среди зимы,
Огарки – в темноте.
 
 
И в час, когда и мы уйдем
Неслышно на покой —
Мы только жердочки найдем
Над страшной пустотой.
 
 
Татьянинские! Пусть в беде
Нам некому помочь!
Ни ангелов, ни медведей!
Мороз. Сугробы. Ночь.
 
 
Пусть не отважусь я никак
По жердочкам таким
Уйти сквозь пустоту и мрак
Не к мертвым, а к живым,
 
 
Но эти жердочки собой
И мне подарят весть,
Что путь на берег, на другой,
Непостижим, но есть!
1974
 

425

 
Их у нас на полях не стало
И с других, чужих берегов
Станут нас приглашать, пожалуй,
На цветение васильков!
 
 
Что ж: прельстись любезной рекламой,
Путешествие соверши!
Любоваться сможешь часами
Васильковой полоской ржи!
 
 
Только будут ли встречи эти
Так нужны и желанны нам?
Ведь все меньше людей на свете,
Что скучают по василькам!
 
 
А недавно еще их рвали,
Чтобы ржи не помять, тайком
И Василия называли
Наши девушки Васильком!
 
 
По меже, по цветущей, летом
Не пройти уже никогда!
То, чему повторенья нету,
Ни по облику, ни по цвету,
Потеряли мы навсегда!
1974
 

426

 
Когда они вконец восхищены,
У немцев есть нежданное сравненье
(И все поэты знать о нем должны!):
«Скажи, ну разве не стихотворенье?»
 
 
Так величают шляпку и вино,
Жаркое и цветок. Сравненье это
Меня, поэта, радует давно
Своим признаньем ценности поэта.
 
 
Когда забудут о моих стихах
И на немецком кладбище, под ивой,
Лежать я буду – у меня в ногах
Цветок, быть может, расцветет красивый.
 
 
И девушка, с возлюбленным вдвоем
По кладбищу гуляя в воскресенье,
Почтит его на языке своем:
«Скажи, ну разве не стихотворенье?»
1972
 

427

 
Конечно, мы в плену земли.
Но все же, словно в утешенье,
Давайте строить корабли —
Сперва для кораблекрушенья!
 
 
А после будет нам дано,
Быть может, радостное право
Преодолеть простор и дно,
Упрямый шквал и риф лукавый.
 
 
А если мы не доплывем —
Узнаем за свою дорогу
То, для чего мы здесь живем:
Порыв, надежду и тревогу!
1971
 

428

 
Вдохновение! Недаром
Народилось это слово!
В нем оно нездешним даром
Утвердить себя готово,
Объяснить: ведь это кто-то,
Не отсюда, а оттуда,
Как подарок, как заботу
В нас вдохнул живое чудо:
Человеческие песни
Озаряющее слово,
Что осталось бы безвестным
Без вмешательства такого!
1974
 

429

 
О, только бы «оттуда»
Не заглянуть «сюда»!
Да не свершится чуда
Такого никогда!
 
 
Пусть лучше не узнаю
(Хотя к тому готов!).
Что больше не читает
Никто моих стихов.
 
 
Что, мненье изменивши.
Помалкивает вслед
Всегда меня хваливший
Литературовед.
 
 
Что кто-то, с музой очень
Поверхностно знаком,
Все только прозу строчит
Моим карандашом.
 
 
Что сад давно срубили,
А нынче дом снесли,
Где мы с тобою жили
И счастье сберегли.
 
 
И даже ты, дотоле
Слезам теряя счет,
По мне не плачешь боле
Все ночи напролет.
 
 
О, нет, напрасно зренье
Мне будет «там» дано!
Что, кроме огорченья,
Мне принесет оно!
1974
 

430

 
Хотел бы я (и верится:
Когда-нибудь смогу!)
Стать апельсинным деревцем
На южном берегу.
 
 
И пусть один единственный
Вспоенный мною плод
Дорогою таинственной
В Россию попадет.
 
 
Там на бумажку-денежку.
Новинкой прельщена.
В простом платочке девушка
Купить его должна.
 
 
Как весело он чистится.
Как спел и сладок он!
Но вот и вечер близится.
А с ним – девичий сон.
 
 
И снится ночью девице
Заморская страна.
Где с апельсинным деревцем
Знакомится она.
 
 
И любо ей, что теплится
Лампадкой каждый плод.
Что деревце с ней шепчется
И песенку поет:
 
 
«Узнай, моя любимая,
Как больно мне подчас,
Что даль неодолимая
Разъединяет нас!
 
 
И как горжусь и радуюсь.
Что мной вспоенный стих
Нечаянной усладою
Коснулся губ твоих!»
1973
 

431

 
Человеческими словами
Разве нам рассказать о том.
Что когда-то свершилось с нами
И свершиться должно потом?
 
 
Несказанная тайна эта.
Весь ее семикрылый взлет
Иногда лишь в строках поэта
Смутным отзвуком оживет.
 
 
Но не всякий поверить сможет
Обещаньям его глухим.
Скажут: это догадки все же.
Это, собственно, лишь стихи!
 
 
Редко-редко к желанной вести
Кто-то жадно душой прильнет.
Для него – одного на двести! —
О нездешнем поэт поет!
 

432

 
Есть свечи: не загораются
И сразу их не зажечь.
Такое порой случается
С иными из наших встреч.
 
 
На спичке дрожит и крадется
Настойчивый огонек.
Но что-то никак не ладится
И пальцы, глядишь, обжег.
 
 
Зато не вдвойне ль мы счастливы
(С последнею в коробке!),
Когда огонек опасливо
Проснется на фитильке!
1974
 

433

 
Вот снова с богослуженья
Непрощенным домой шагаю.
Для чего мне Твое прощенье,
Если сам себе не прощаю?
 
 
Злых поступков моих десятки
Я упрямо ношу с собою.
С ними я не играю в прятки,
Оправданьями – не укрою.
 
 
Пусть любил я светло и честно —
Все же боль причинял любимым,
И прощен ли я – неизвестно.
Может, рана неисцелима?
 
 
Может статься, за рану эту
Отомстили не мне, другому,
И гуляет та месть по свету,
Приумножась, от дома к дому.
 
 
И когда меня что-то ранит —
Странно это, но мне отрадно!
Мне мерещится: грех мой ранний
Возвращается мне обратно!
 
 
Лишь когда и со мной свершится
Все, чем я оскорбил другого —
Я прощенья смогу добиться
Окончательного, земного.
1974
 

434

 
У нас есть выраженье «на дворе»,
Когда мы рассуждаем о погоде.
Мол: «на дворе тепло» иль: «на дворе
Прохладно что-то» – так и в этом роде.
 
 
И если мой пример предельно прост —
Есть у меня сложнее на примете.
Вот, скажем, задал Пастернак вопрос:
Какое на дворе тысячелетье?
 
 
Однако к делу. Верно, с давних пор
У нас сложилось это выраженье.
Ведь на Руси свой заповедный двор
Всегда имело каждое строенье.
 
 
Была конюшня там, курятник был,
Там пес скулил, скрипел колодец дряхлый,
Белье висело, рыжий кот бродил
И пирогом по воскресеньям пахло.
 
 
И не спеша, не одеваясь, лишь
Шагнув за дверь, возможно людям было
Понять погоду: капает ли с крыш,
Прояснило иль снова заснежило?
 
 
Теперь? Теперь, с дворами распростясь.
Мы все ж их поминаем мимоходом.
Когда невольно их приводим в связь
С плохою иль хорошею погодой.
 
 
Пожалуй, мы надолго сохраним
Вот этот образ в нашей русской речи.
Мы за столетья так сроднились с ним!
И пусть он, нашей верностью храним,
И дальше логике противоречит!
1973
 

435

 
Горький миндаль цветет
Так же свежо, как сладкий.
Горек ли будет плод,
Сладок ли – вот загадка!
 
 
Так и любовь в цвету
Тайной всегда овита:
Можно ль предвидеть ту
Горечь, что в ней сокрыта?
 
 
Вспомни, когда глотнешь
Первого огорченья,
Вспомни тогда, что все ж
Было сперва цветенье!
1972
 

436

 
Из двенадцати роз букета
Почему-то не расцвела
И завяла одна, вот эта.
А такой же, как все, была.
 
 
Знаешь: надо ее оставить,
Чтоб еще о ней потужить,
Чтоб напомнила, что нельзя ведь
Так, как хочешь, цвести и жить.
 
 
Может, где, еще незаметней,
Смерть к кому-нибудь подошла?
Может, где семнадцатилетней
Нынче девушка умерла?
1973
 

437

 
Хорошо, наверно, писать
Было Пушкину «Сон Татьяны»!
Фантазировать, подбирать
Персонажей, таких нежданных!
 
 
Ну кого бы на помощь ей
Отрядить из лесных соседей?
Нет, не лешего, не чертей
И не Бабу-Ягу… – медведя!
 
 
И явился любезный зверь,
Нам на радость, себе во славу,
И залег навсегда теперь
Он в онегинскую оправу.
 
 
Ну а жердочки гиблых две,
Над потоком склеены льдиной —
Не сломать их ничьей ноге,
Не сгубить никакой пучине!
 
 
А ночной в шалаше кутеж
Сатанинской проворной своры
И в руке Онегина – нож!
Быть несчастью здесь! Быть! И скоро!
 
 
Оплывала быстрей свеча
В эту ночь тишины и бденья —
Так была та ночь горяча
Жадным пушкинским вдохновеньем!
1974
 

438

 
Да, ты уйдешь, но ты оставишь
Все то, что подарила ты,
Как пианист дыханье клавиш
Средь наступившей немоты.
 
 
И будет петь в воспоминаньи
Тот смутный, мнилось мне, мотив,
Что лишь теперь, среди молчанья,
Стал подлинно красноречив.
1971
 

439

 
Помнишь: встречу наших двух дорог
Я от перекрестка уберег
И для нас они слились в одну.
У дорог не надо быть в плену!
Их порою можно одолеть,
Надо только очень захотеть,
Не остановиться, не свернуть —
И дорога превратится в путь!
1972
 

440. «Ты!»

 
Как цветок – из сброшенного платья.
Из подарка первой наготы.
Из прикосновенья, из объятья —
Расцветает радостное «ты!»
 
 
Нет другого языка на свете.
Чтобы так и нежен был и строг:
Говорят на нем с тобою дети.
Говорит на нем с тобою Бог.
 
 
Радуйся, что стал теперь возможен
Светлый Праздник на пути твоем,
Что любимая отныне тоже
Будет говорить с тобой на нем!
1971
 

441

 
Я оборачивался без конца
Чтоб унести с собою – и навеки! —
Черты венецианского дворца,
Мозаику Равенны, Ponte Vecchio…
 
 
Не удивляйся, друг, когда порой
С тебя подолгу не спускаю взгляда!
Я унести хочу тебя с собой!
Ведь вот и нам расстаться тоже надо!
1974
 

442

 
Все обогнало цель свою.
Все процвело и облетело.
Но жадно в памяти храню
Твое прижавшееся тело.
 
 
От губ и до колен оно
Запечатлелось в жаркой глине
Воспоминанья моего
И никогда в нем не остынет.
 
 
Оно все ближе, все точней.
Хранимо от других настолько.
Что слепок близости твоей
Одна разбить ты можешь только.
1971
 

443

 
Твоя душа твоим владеет телом:
Она ко мне навстречу шлет.
Приказывает быть нагим и смелым
И все грехи прощает наперед.
 
 
И если в теле вижу перемену
(Все меньше ласк, порыва и тепла) —
То знаю я: твоей души измена
Уже ко мне вплотную подошла.
 
 
Как день за днем скудеющий источник
Являет спад своих глубинных вод —
Так наше тело, ветреный сообщник,
Своей души все тайны выдает!
1972
 

444

 
Уже быстрей смеркалось.
Уже, то здесь, то там,
Березка раздевалась
И зябла по ночам.
 
 
Уже опенок стая
Теснилась на пеньке,
Уже была до мая
Купальня на замке.
 
 
А дома, где терпенью
Учил осенний лад,
Брусничного варенья
Струился аромат.
 
 
Но странно: почему-то,
Хоть он и был мне мил,
Российского уюта
Тогда я не ценил.
 
 
Из всех моих наследий
Чужие взяв года,
Италией я бредил
Мучительно тогда.
 
 
Так повелось, признаться,
У нас, у россиян:
Издалека влюбляться
В черты латинских стран!
 
 
И мне приснилось, будто
В другом столетьи мы.
Кругом синеют смутно
Тосканские холмы.
 
 
Вхожу, подругой встречен.
В мой флорентийский дом.
Где ласточки щебечут
Под крышей за окном.
 
 
Где гордое обличье
Сменив на сарафан.
Взобралась Беатриче
С ногами на диван.
 
 
И пусть из кватроченто.
Но раз оно во сне —
По-русски без акцента
Стихи читает мне.
1974
 

445

 
Когда приходит день осенний
Приходит с ним и мысль тогда:
До первой бы дожить сирени.
До первого б дожить дрозда!
 
 
Глядишь – и дожил! Но ревниво
Опять томят тебя мечты
И первым яблоком иль сливой
Полакомиться хочешь ты.
 
 
Полакомился! Вновь осенний
Приходит день и вновь тогда:
До первой бы дожить сирени.
До первого б дожить дрозда!
1971
 

446

 
В дни юности я над романами
Нередко плакал и в кино.
И рад, хотя и жил обманами.
Что это было мне дано.
 
 
Я так и не сумел исправиться.
Мне и теперь еще порой
Без дрожи в голосе не справиться
С иной онегинской строфой.
 
 
И хорошо, что не растрачено
Доверье тех далеких дней,
Что не совсем еще утрачена
Наивность юности моей!
1972
 

447

 
Я знаю смех твой, слезы тоже
И, странно, мне милей они,
Хоть ты тогда не так пригожа
И ранней осени сродни.
 
 
Они нежданны, непривычны
И потому так хороши,
Что в них беспомощность, обычно
Насторожившейся души.
 
 
Ничем не скрыта, не хранима
Она встает передо мной,
Тем благодарнее любимой
И тем отчетливей родной.
1973
 

448

 
Когда седеют васильки
И осыпаются пионы —
Еще как будто далеки
Осенней скудости законы!
 
 
Цветы другие будут цвесть
И тоже будут совершенны.
Но в каждом умираньи – весть
О равнодушии вселенной.
 
 
Не так ли и в любви твоей
Еще не облетевшей, даже
Не поседевшей – есть и в ней
Предвестье будущей пропажи.
1974
 

449

 
Подари себя любимой
Не в обертке золотой.
Лентой с бантиком хранимой.
И с цветком на ленте той!
 
 
Пусть она узнает точно.
Что не так в твоей судьбе.
Что неладно, что непрочно,
Что неправильно в тебе!
 
 
Пусть сперва стучаться будет
К ней не радость, а беда!
Если все-таки полюбит —
Не разлюбит никогда!
1971
 

450

 
По улицам и переулкам
Счастливой юности моей
Хожу все чаще на прогулки.
И с каждым днем они длинней.
 
 
Они всегда меня приводят
К моим любимейшим местам
И то прекрасное находят
Что второпях оставил там.
 
 
Порою просто мелочь, просто
Какой-то цоколь и карниз.
Иль овцы на холмах Аосты
А с Villa d'Este кипарис.
 
 
И акведук в полях Кампаньи.
Ступенька пармского дворца —
Вдруг оживут в воспоминаньи
Яснее милого лица!
1974