Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
Я жил с утра на тихом берегу.
Где, нежные, ко мне ласкались волны,
Где ящерицы грелись на камнях
И раковины тонкие хрустели
Под легкими шагами. Паруса
Белели в синевато-мутной дали.
И в горсть набрав горячего песку,
Глядел я, как он лился тонкой струйкой
Сквозь пальцы рук моих. Я был один
И хорошо мне было. Только странно
Порой скучало сердце, а о чем —
Не знаю, только, помню, не о славе
И не об играх. Как назвать мне те
Мгновенья нежной грусти? – ожиданьем
Моей судьбы? Казалось, вот придет —
Богиней иль колдуньей, – и накажет
Иль наградит по царски.
Ты пришла.
Ты подошла совсем неслышно сзади
И голову откинула мою
И долгим поцелуем напоила.
И для меня остановился день:
Не видел больше я ни волн, ни неба,
Ни ящериц, ни белых парусов,
Скользивших в синевато-мутной дали.
Одни твои глаза сияли мне
И лишь когда исчезли – я очнулся.
Все было пусто. День неспешно гас,
И солнце тихо опускалось в море.
На волнах не белели паруса.
Лишь раковинки тонкие хрустели
Под легкими шагами вдалеке,
Да горсть песку сквозь медленные пальцы
Опять остывшей струйкой потекла,
Песчинка за песчинкой, – и иссякла.
И на ладони я нашел медаль
Из рыжеватой глины, женский профиль —
Богини иль колдуньи? – был на ней
Очерчен тонко. Поднятые брови
Как будто удивлялись, а глаза,
Огромные, смотрели безучастно.
И родинка темнела возле губ
Как после поцелуя – приоткрытых.
И понял я в тот миг, что, вот, одно
Осталось мне: кусочек хрупкой глины,
Чтоб утолить мне губы и глаза
И жадные, трепещущие руки.
И что пока живу я на земле,
Тому, что было, не найду названья,
И не сумею никогда решить,
Была ли это казнь иль милость неба.
 

 
Спокойны дни и очертанья,
Дорога лентою легла.
Ничье горячее дыханье
Не затуманило стекла.
 
 
И пальчик, нежный и лукавый,
Не написал на ней слова,
Которыми сильнее славы
Любовь и молодость жива.
 
 
Мое спокойствие хранимо
Лишь им, прозрачным и немым.
Часы и дни проходят мимо
И жизнь не здесь, а там, за ним.
 
 
Но все ясней ее упреки,
Ее растущая гроза,
И стали нищи и жестоки
Мои прощавшие глаза.
 
 
.. И все сильней, в часы сознанья.
Что встанет вихрь и взглянет мгла.
Мне жаль, что чье-нибудь дыханье
Не затуманило стекла.
 

 
И боги сделали совой
Мою любовь, – Эреба дочью!
Я только ночью образ твой
Люблю и вижу. Только ночью.
 
 
При свете дня, без нежных рук,
Без губ, которые целуют.
Он исчезает, весь испуг, —
И оставляет мне – другую.
 
 
Лежит проклятия печать
На судьбах, скованных борьбою,
И не тебе расколдовать
Назначенное не тобою.
 

 
Ты помнишь меня пред собой
В минуту последней разлуки,
И жадные, с жалкой мольбой
Тебя обнимавшие руки.
 
 
И солнце на первом снегу,
И острое чувство свободы,
И радость, что, вот, убегут
Опять в неизвестное годы.
 
 
А там, за дверьми, надо мной,
Склоненном в безумьи бессилья,
Подруги моей неземной
Нежней трепетавшие крылья.
 

 
Катились круглые года, —
Как бус янтарных нить!
И было не за что тогда
Еще меня любить.
И ласку давнюю твою
Теперь я не ценю,
Печальных слов не отдаю
Утраченному дню.
Я был тогда одним из Вас,
Одним из всех, одним,
Из-за которого сейчас,
Иной! я не любим!
И за недумавшую кровь,
За легкое вино, —
За первую мою любовь
Теперь отомщено.
 

 
Далекая, светлая – верю,
Мы связаны давней судьбой.
Мы слушаем оба за дверью
Растущий, поющий прибой.
 
 
И только, туманно и ало.
Огромное солнце взойдет
На гребне девятого вала
Нас в море дельфин унесет.
 
 
Но будет висеть над Цитерой
Густая и мутная мга
И пахнуть полынью и серой
Крутые ее берега.
 
 
И будет оно в наказанье
За то, что мы ждали года
И в легких ладьях на свиданье
Давно не уплыли туда.
 

 
Я знаю сумрачную волю
Безмолвной близости твоей
И все земное ей позволю,
Все расточу и кину ей.
 
 
Но знаю, если, обедневший,
Приду спросить у ней потом
Немного гордости, горевшей
В истраченном и изжитом,
 
 
Она предстанет мне лишенной
Порученного ей креста
Небережлива всем стяженным
И всем накопленным – пуста.
 
 
И встанет знак Весов на небе,
Мгновенье моего суда —
И снова не свершится жребий,
Велевший мне придти сюда.
 

 
Я не скажу ни слова о тебе
В моих томлениях, в моей борьбе.
Но я поверю конченному дню
И голову на книги уроню.
И буду ждать, не открывая глаз,
И знать, что час в потемках душит час,
Что медленно сплетается в одно
Все то, что проклято и прощено.
Когда я утром собираюсь в путь,
Я не умею с вечера уснуть.
А путь мой будет, чуть заря восток
Позолотит, – и сладок и далек.
В спокойную, алмазную страну,
Где я, один, найду тебя, одну.
 

 
Когда забуду вас и старой позолотой
Сойдет с моей души последняя любовь,
Мой одинокий дом очнется от дремоты
И старые друзья в него вернутся вновь.
 
 
И станут дни мои такие же, как прежде,
Благословенные и творческие дни.
И только сестрам двум – Сомненью и Надежде
Закрыт останется мой тихий дом одним.
 
 
Затем, что, дерзкие, они со мною вместе
Прошли мой темный путь по медленной земле,
Смотрели за меня в глаза моей невесте
И руки по ночам держали на челе.
 
 
Они виновники моих слепых скитаний,
Напрасной нежности и жертвенных измен,
И будет только здесь, на этой новой грани
Убит их вековой, их неизбывный плен.
 

 
Была весна и звон пасхальный
Так нежно вторил той весне!
Как быстро из чужой и дальней
В те дни ты стала близкой мне.
Я помню вечер сладкой муки —
Впервые приоткрытый храм.
Ты подарила только руки
Моим трепещущим губам.
А после, сладко и неспешно
Уста послушные твои
От чистых ласк до самых грешных
Мне рассказали о любви.
Ночей опаловые луны
В твоих глазах сияли мне.
Мы были радостны и юны
В той юной, радостной весне!
Но ты ушла. Проходишь мимо,
Забыла, чем жила вчера,
И с новым, нежным и любимым,
Повторишь наши вечера.
 

 
Вечера мои без подруги
Так размеренны и просты.
Бродит память в заветном круге,
Не дотрагиваясь до черты.
 
 
Не даю к незакатным далям
Возвращаться ее шагам, —
Все равно мы и там причалим
К неожиданным берегам.
 
 
И мне легче не быть крылатым
В неизменном, в знакомом, здесь,
И я знаю – не виноваты
Променявшие гимн на песнь.
 
 
Если я и живу на свете,
То, наверное, для того,
Чтобы верить, как верят дети,
И не требовать ничего.
 
 
Если ж буду иным и смелым,
Отойду от простых дорог —
Остановит моим же телом
И моей же любовью Бог.
 
 
Надо жизнью прожить земною
От начала и до конца,
Целоваться и петь весною,
А зимою глядеть с крыльца.
 
 
Надо раковиной жемчужной
Прирастать к золотому дну
И совсем, ах, совсем не нужно
Торопиться в свою страну.
 

 
Бывают дни суровее других,
В них вся тоска и все безумье скрыто
И медленно проходит через них
Туманный образ той, что не забыта,
И для нее я их не тороплю,
Звенящие не обрываю струны,
Даю опять седому кораблю
Изведать ночь и гневные буруны
И прихожу, обрызган пылью вод
До новых бурь опять совсем спокойный.
И в общем хоре голос мой поет
Опять, на миг, размеренно и стройно.
 

 
Уже пчела жужжит над виноградом
И лиловеет меркнущая даль…
Возьми мой голос – мне его не жаль,
Мою улыбку – мне ее не надо
 
 
И только сердце мне мое верни,
Чтоб услыхать еще его биенье,
Пока листва томительным паденьем
Не заглушит труды мои и дни.
 

 
Не сохранят его мечты
Ни ваше маленькое имя,
Ни ваши белые цветы,
Что были только полевыми.
 
 
Он к нам пришел для ярких лат,
Для песен о Прекрасной Даме,
Для замка пышного, где сад
Цветет нездешними цветами.
 
 
И пусть не знает он, что Вы
Лишь до заката чародеем
В ту барышню превращены,
Что розовеет и робеет.
 

 
Я ведаю минуты сожаленья
О промелькнувшем, милом и земном.
Мне снятся рощи, мирные селенья,
В одном из них – мой отснявший дом.
 
 
И на его покинутом пороге,
В лучах зари, что я не смог сберечь,
С руками, обнаженными до плеч,
Любимая, что, дав, отняли Боги.
 

 
Я молодость свою переживу,
Она уходит, нежная и злая,
Едва примяв высокую траву.
Ты в этом виновата, дорогая!
Ее судьба сплелась с твоей судьбой,
Я потерял ее – тебя теряя.
Она уходит следом за тобой,
И как с тобою, я прощаюсь с нею,
С последнею, напрасною мольбой…
Я ничего другого не имею.
 

 
Все прошло – моря, поля и страны
На положенном тебе пути.
Знаешь сам: все ясно утром рано,
Вечером – дороги не найти.
 
 
И недаром шла с тобою рядом, —
Будто бы совсем и не нужна, —
Девочка с лукавым, быстрым взглядом.
Не сестра тебе и не жена.
 
 
Вот и нынче, как невеста, в белом,
Бродит по коврам истлевших дней,
То к огню усталым никнет телом,
То опять цветы в руках у ней.
 
 
Скоро вырастет совсем большою,
Станет в ночь одну твоей женой,
Не расстанется тогда с тобою,
Не уступит больше ни одной.
 
 
… Не тобой ли, память, не тобой ли,
Белокурая моя жена,
Светлою такой, желанной болью
Боль другая предупреждена.
 
 
В дни, когда слепые ранят стрелы,
Неживые шелестят цветы,
Только ты ко мне приходишь в белом
И в глаза целуешь… Только ты.
 
 
Наш союз и радостен и прочен,
Никому его не расплести.
Знаешь ли, я не скучаю очень
Обо всем, утраченном в пути.
 
 
Ноги, точно ангелы, крылаты.
В сердце примиренье и покой,
Ведь по-новому светло и свято
Возвращенное твоей рукой.
 
 
Знаю, в миг, когда не станет силы
Отклонить слепое острие,
Отойдешь, чтоб всем, отныне милым,
Принести прощение мое.
 

 
Я ничего не помню из былого
Лишь иногда растает синева.
И то всплывут, то исчезают снова
Скалистые, крутые острова.
 
 
Вверху гремят безоблачные громы,
Внизу струится пенный бег валов,
И огоньки плывут по ним, ведомы
Мистическою розою ветров.
 

 
На византийском берегу
Ты в горькой праздности живешь,
Не чуя новую судьбу,
Земли прерывистую дрожь.
 
 
Ты говоришь издалека
На милом, старом языке,
И как цветок твоя тоска
В твоей протянутой руке.
 
 
А я, безумьем заклеймен,
Очерчен огненной чертой,
Я вижу страшный, вещий сон,
Сливающийся с пустотой.
 
 
Но в нем – прыжок в грядущий день,
Но тайна будущего в нем,
Но он – священная ступень
В огонь, сжигаемый огнем.
 
 
И помни: для тебя миры
Не будут медлить ни на миг,
Ты зван на звездные пиры.
Твой жребий страшен и велик.
 
 
Мой милый брат, мой нежный враг.
Ты в жизнь вошел, чтобы идти.
Смотри: уже на небе знак
Горит для медлящих в пути.
 
 
Истлеет царство тишины,
Мятежный возглас прозвенит
И ветер из моей страны
Осыпет розы на гранит.
 

 
Меня оставил ты под деревом познанья.
Ты дал мне в должный час коснуться жарких уст
И древним подвигом великого изгнанья
С тех неизбывных пор мой строгий жребий пуст.
 
 
Как много страшных раз от каменных окраин
Вставала, медлила и падала луна.
Как много страшных раз во мне прополз мой Каин
И Лотова судьба томила, солона.
 
 
Я помню полный блеск и тяжкие скрижали,
Я помню бой трубы и камня на заре.
Царицы Савские в руках моих дрожали
И вяли лилии в Саронском серебре.
 
 
Но строгие мужи уже пророчат время
Иного подвига и радости иной,
И вот уже звезда восходит в Вифлееме,
Залогом моего прощенья, надо мной.
 
 
Рождение мое! От Бога и от Девы!
Тебя ль не назову я именем твоим.
Под мерный хруст вола, в душистых яслях хлева
Так сладко слабым быть и маленьким таким!
 
 
Но где-то в глубине дремотного сознанья.
Еще неясные, встают и шелестят,
На небе огненном ломая очертанья,
Оливки пыльные – мой Гефсиманский сад.
 
 
О, только в том саду, то знаю я, впервые
Земного странствия расколется звено,
И будет молнией сквозь вихри огневые
Сознание мое впервой опалено.
 
 
И только мной одним решится в то мгновенье,
Восстать ли навсегда иль пасть моей судьбе.
О, дай мне, Господи, пред чашей искупленья
Словами теми же вручить мой дух Тебе.
 
 
Чтоб, смертью смерть поправ, от рокового лона,
Где обреченные теряются пути,
В неисчерпаемость дальнейшего закона
Осуществленною любовью прорасти!
 

Замужние женщины в Индии рисуют на лбу алый кружок – знак скромности и супружеской верности.

 
Алый кружок на лбу, верности знак, не будет
Тем, кого полюблю, верный сулить удел.
Слишком мои уста, видишь ли, были алы,
Слишком любила я их приближать к другим.
Друг, не лучше ль они мертвой, холодной краски.
Тот, кто раскроет их, – гладкий найдет цветок.
Не предпочтет никто, знаю, во всем Бенджабе
Алый кружок на лбу алым моим устам.
 

 
Сладко ребенок спит, как его сон встревожу?
Лучше не подойду мужа встречать к дверям.
Гневный, войдет ко мне, но улыбнется, видя
Как безмятежно спит мальчик в моих руках.
Знаю, проходят дни, но не боюсь, что время
Листья позолотит, посеребрит виски.
Вместе зажжем огонь, а целовать он будет
Вместо поблекших уст алый кружок на лбу.
 

 
Милые, вы равно обе даны мне небом,
Только иной вручен каждой из вас удел:
Первою ты была, душной, как ветер с юга,
Будешь последней ты, свежей, как ветер с гор.
Память, ты ждешь меня там, за дверями гроба.
Руки мне на глаза молча положишь ты.
И навсегда сольешь в нимбе золототканом
Алый кружок на лбу с пламенем алых уст.
 

 
Еще ковром не устланы ступени
Для ног ее среди прибрежных скал.
Еще душистый ворох роз весенних
В моих руках, зардев, не задрожал.
Еще ее лица немой овал
Едва сквозит, едва белеет в пене
И реющими гениями вод
Еще не возвещен ее приход.
Пусть никогда, Богиня, не восстанешь
Ты для меня из этих волн морских.
Ты слишком неизбежно сердце ранишь,
Твой пояс туг для слабых рук моих.
Тебя сберечь я не сумею в них,
Ты выскользнешь, ты кинешь, ты обманешь
И, горькое, одно оставив мне
Воспоминанье о прекрасном сне.
Под знаком не любви, но отреченья
Отныне да свершится жизнь моя.
Сверкнувшие, запру в ларец каменья,
Цветок душистый в книгу Бытия
Вложу опять. Да не узнаю я
Его, весною каждой, пробужденье
И навсегда для сердца моего
Да станет нем живой язык его.
 

 
Я не умел любить тебя, иль ты
Меня не поняла и не любила —
Не знаю. Говорит из темноты
Прошедшее, и тайна все что было.
Я раскрываю тонкие листы,
Но очертанья букв душа забыла
И нет ни сил, ни мудрости у ней
На роковом водоразделе дней.
Теперь еще враждебны очертанья
И горестей вчерашних, и забав.
Еще как врач глядит воспоминанье
А голос мести вкрадчив и лукав.
Я каждое мгновение неправ,
Стою слепым за перейденной гранью
И верные знакомые пути
Ищу, зову – и не могу найти.
И ангел мой теперь мне не поможет.
Не возвращу его прохладных рук.
Лишь каждый день неумолимо множит
Дурных примет неумолимый круг.
Земное сердце в первой из разлук
Находит боль, что пощадить не может.
И до последних дней своих оно
С невестой первою обручено.
 
 
И говорить не буду я о встрече.
О темной тайне наших двух сердец.
Томительных и злых противоречий
Еще для нас не наступил конец.
От сердца к сердцу огненный гонец
Еще стучит. Я зажигаю свет
И до земли склоняюсь перед ним.
Благословенным палачом моим.
Молчи, душа! И ты лишь вспомни, тело,
И расскажи, счастливое, о том,
Как радовалось ты, как жить хотело,
Как ты любила с нею быть вдвоем.
Как на весеннем празднике твоем,
Она, смеясь, в руках твоих хмелела,
Как драгоценных губ ее и глаз
Был сладок мед и пламенен топаз.
 
 
Не в этом ли и даже только в этом
Земные достижения любви?
Не наклоняйся к милой за ответом,
В ее глазах свой жребий не лови.
Твоя любовь, звезда в твоей крови,
Ей будет только черным амулетом.
И душной ночью на ее груди
Будь только им и звездных встреч не жди.
 

 
Не слышишь, как сердце бьется.
Как в окна стучит тоска.
Один лишь тебя коснется
Мой голос издалека.
 
 
И станет он вдруг знакомым
Тебе и таким родным.
Как будто ты снова дома.
Где Ангелом сон храним.
 
 
И скажешь ты: милый, милый,
Взгляни мне опять в глаза!
Ты видишь, я не забыла,
Я скоро вернусь назад.
 
 
Но ты не вернешься, знаю,
И только на миг, слегка,
Тебя обожжет, сгорая,
Мой голос издалека.
 

 
Я тебя удерживать не буду
Потому что я тебя люблю.
Я смешной, неправда ли? Я чуду
Поручаю всю любовь мою.
 
 
Разве можно быть насильно милым,
Целовать холодные уста?
Разве может быть дана бескрылым
Крыльями творимая мечта?
 
 
Надо верить в горькие утраты,
И послушно мертвых хоронить.
Мертвые совсем не виноваты.
Что хотим мы с ними дальше жить…
 
 
Если не забвенье, то разлука.
И безмолвье – если не покой.
Разве я твою не тронул руку
Все, навек, простившею рукой?
 
 
Снова дни торжественны и строги,
Воздух в поле сладок и глубок,
И опять уходят две дороги
С перекрестка встречных двух дорог.
 

 
Они! Как солнце золотые
Несбыточные берега!
Пускай через моря пустые
Была дорога к ним долга.
 
 
Тем слаще после тьмы безбрежной
И палубы на корабле
Припасть к сухой, душистой, нежной,
Теплом пронизанной земле!
 
 
И радостью неповторимой
Горя впервые наяву,
У ней учиться, у любимой
И кротости и торжеству.
 

 
Моей земле напрасно веря снова.
На роковом водоразделе дней.
Зачем опять к священным снам былого
Я прихожу от праздности моей.
 
 
Их больше нет, моих былых величий.
Сжигавших мозг и выпивавших кровь.
В хмельной игре земных многоотличий,
Истлевший мир мне не предстанет вновь.
 
 
Вот мне остались – Мудрость и Безмолвье
Спокойный день и мирные труды.
И этой верной шкурою воловьей
Себе отмерю райские сады.
 
 
Зачем же я не верю увяданью
Последних роз и радости земной.
И вновь иду искать за новой гранью
Далекий мир, необретенный мной.
 
 
Не потому ль, что жаркими устами
Меня подруга нежная томит,
И розовеет облако над нами,
И белый голубь в облаке парит;
 
 
И осмугленных рук прикосновенье
Мне говорит о небе и огне,
О том, что дольней жизни озаренья,
Сияв другим, не просияли мне.
 
 
И должен я от ласкового плена
Моих тепло отяжелевших лет
Вернуться вновь к бичам, вожжам и пенам
На роковом ристалище побед.
 

 
Придет ли кто в мой край, неосвященный
Ни криками эпических забав.
Ни речью окрыленной и влюбленной.
Ни запахом хмельных вечерних трав.
 
 
Кому – поля и длинные дороги
Вдоль берегов мелеющей реки.
Сиянья зорь, медлительны и строги,
Прикосновение моей руки.
 

 
О, пристани на острове забвенья,
Где легче ждать вечернюю зарю,
О нежных днях, легко кующих звенья,
Я не мечтаю и не говорю.
 
 
Смотри: вдали, за кряжами предгорий,
Встает и ждет огромная страна;
Где черен злак, где чахлый корень горек
И неживая влага солона.
 
 
Туда мой путь. Не потому, что сладок
Великим самоуниженьем он,
Иль жадный ум последней из загадок —
Загадкой страшной гибели – пленен.
 
 
Но потому, что вот и мне, отныне,
Дана судьба, светла и высока,
Пройти свой путь по ледяной пустыне
И причаститься ветра и песка.
 
 
Чтоб в сердце все сожглось и отшумело
Ко дню тому, когда на гранях гор
Качнется твердь, взметнется пламень белый
И голубой заговорит простор.
 

 
Я, может быть, дарю народам и векам
Твое, моим резцом отточенное имя,
А ты, безумная, мой забываешь храм,
На шумных площадях встречаешься с другими.
 
 
И нет награды мне за мой священный бред,
За ночи темные и песни золотые.
И алых губ твоих неповторимый цвет
Сберут ослепшие и назовут немые.
 

Анри де Ренье
Сельские и божественные игры
(1922)
Аретуза

Это был фонтан на Ортейском острове, к которому, когда умолкали свирели пастухов, приближались пить сирены моря.

 
Коня среди болот провел я под уздцы —
Сказал он. Осени увядшие листы
Дороги замели и занесли фонтаны.
Копыта щелкали по сорванным каштанам.
Деревьев в темноте я различить не мог.
И путь казался мне и труден и далек.
И было страшно мне, что я вошел в ворота
Жилища Вечера и я бродил с заботой
Скорее отыскать простор дорог иных.
И вдруг заметил я, как пальцы рук моих
Во тьме таинственной внезапно побелели
И, будто бы заря в его проснулась теле.
Крылатый конь светлел, и крыльев двух излом
Как лира яркая бросал лучи кругом.
Везде, где он ступал, земля ключи дарила,
Как радость от него сиянье исходило,
И власть его зари не смея превозмочь,
Лес пастями пещер проглатывает ночь.
 

 
Я выпил из мехов кровавое вино
Той осенью, и мне казалося равно
И время ласковым, и небо – цвета рая.
Но радость от меня, как в танце, исчезая,
Уходит и с собой Апрель уводит мой.
И тень моя ушла за ними, и порой
Я слышу, как они, втроем, смеются где-то,
И этот след похож на мой, когда я летом
С тобою розы рвал и ты старалась быть,
Усталой, чтобы путь до вечера продлить.
Утраченные сны! Ведь осень уж успела
Козлов озлобленных и черных к овцам белым
Наивных наших грез незримо примешать.
Сатиры пьяные успели осмеять
Сплетенные в такой хорошей ласке руки.
Ветра – любимых слов перехватили звуки.
И вместе, но уже чужие навсегда.
Мы шли, не говоря, куда-то вдаль, туда,
Где лес окончился и где сверкнуло море,
На шумном берегу, где волны плещут, споря,
Касаясь ног моих мольбой напрасных пен.
Я вслушивался в песнь таинственных сирен.
А ты безмолвная, а ты, о Деянира,
Через плечо мое с улыбкою следила
За тем, как на пустом песчаном берегу,
На грудь морских валов бросаясь на бегу,
Омытые волной, оттенка мокрой стали,
Кентавры дикие брыкалися и ржали.
 

 
Фонтан! К тебе пришел ребенок и в томленьи
Он умер, своему поверив отраженью,
Когда губами он твоих коснулся вод.
В вечернем воздухе еще свирель поет…
Там, где-то, девушка, одна, срывала розы
И вдруг заплакала… Идти устал прохожий…
Темнеет… Крылья птиц махают тяжелей…
В покинутом саду плоды с густых ветвей
Неслышно падают… И я в воде бездонной
Себе явился вдруг так странно отраженный…
Не потому ль, фонтан, что в этот самый час,
Быть может, навсегда в тебе самом угас,
Дерзнув до губ своих дотронуться губами,
Волшебный юноша, любимый зеркалами?
 

 
У мраморной плиты склонясь в немой мольбе.
Скажи, сестра, какие осени тебе
Прибавили к кудрям оттенок золотистый?
Какие вечера в глазах твоих лучистых
Своих далеких звезд оставили огни?
От тех венков, что ты плела в былые дни,
Ты сохранила ритм красивого движенья.
И это жизнь твоя былая в отдаленьи
На флейтах золотой и черной, – слышишь ты? —
Смеется меж цветов и плачет у воды.
Ведь каждой радости, что в памяти рыдает,
Наверное, печаль улыбкой отвечает:
Скажи мне, были ли душисты или нет
Плоды, которые ты столько долгих лет
К губам своим, на них похожим, подносила,
И стоило бы быть всему тому, что было?
О ты, которая, не смея превозмочь
Желанья тенью быть, уже познала ночь,
Скажи мне, пред какой склонилась ты судьбою
У мраморной плиты, где ты стоишь с мольбою?