Текст книги "Сияние Авроры"

Они столпились вокруг меня, в их глазах читается тревога. Финиан держит в руках Магеллана, его экран темный, безжизненный. Должно быть, прикосновение к зонду…

– Бе’шмаи, ты в порядке? – спрашивает Кэл с волнением в голосе и бережно обхватывает мою голову руками.

Зила водит передо мной униглассом – видимо, проверяет жизненные показатели.

– Это было неразумно, Аврора.

– И правда, Беглянка, – вторит ей Фин. – Нельзя просто так трогать каждый найденный странный зонд. Кто знает, где он был.

– А вот она точно где-то была, – тихо произносит Скарлетт, пристально глядя на меня.

– Да, была, – отвечаю я.

– …Бе’шмаи? – окликает меня Кэл.

Я смотрю в его глаза, вижу страх в своих собственных.

– Я только что встретила Эшвара.

19. Тайлер

Приходя в себя, я ощущаю привкус крови во рту.

Стены, пол, пятно на руке, которой я вытер губы, – все они имеют разные оттенки серого, а значит, мы до сих пор в Складке. Я лежу на биокушетке и гляжу в потолок, низкий гул двигателей отдается в ноющей от боли грудной клетке. Судя по звуку, я нахожусь на борту терранского авианосца. Возможно, это Марк VII-b с новыми эпсилон-термоядерными воздухозаборниками и инерционными гасителями 9-й серии.

Эй, мне просто нравятся корабли, ясно?

Дело в том, что это судно АОТ. А значит, я нахожусь под стражей АОТ. И значит, у меня все возможные неприятности, какие только существуют в галактике. Но я вроде не мертв, да?

Могло быть и хуже, Джонс.

Я осмеливаюсь пошевелиться, и в ответ все мое тело пронзают вспышки боли. Опускаю взгляд на себя и вижу, что мне все-таки оказали какую-то медицинскую помощь: самые ужасные ссадины и порезы перевязали бинтами для ускорения заживления, а к обнаженной, покрытой синяками груди приложили холодный компресс для снятия отека. На мне все те же форменные брюки карго Легиона Авроры и ботинки, которые я получил в посылке из хранилища Доминиона, а вот надеть обратно рубашку не посчитали нужным. На мгновение меня охватывает паника, я тянусь к шее… и нахожу серебряную цепочку с папиным кольцом сенатора на ней.

Папа…

Интересно, что бы он подумал обо всем этом? Как бы посоветовал мне поступить? Новости о столкновении АОТ и Несломленных к этому времени уже наверняка просочились. Целая галактика может оказаться в состоянии войны. А Скар, Аври и все остальные… Они там одни.

И я больше не могу их защитить.

Я сажусь, морщась от боли, и обвожу комнату взглядом. Ничего удивительного: я нахожусь в камере заключения. Дверь заперта, над ней работающая камера, температура ниже комфортной – как и следовало ожидать.

Но чего я не ожидал, так это того, что буду здесь не один.

Она лежит на другой биокушетке у противоположной стены. Выше пояса на ней парадная форма Несломленных, а ниже – только черные трусы. Бедра перевязаны бинтами, на оливковой коже под ними темнеют синяки. В какой-то момент ее подключили к капельнице, но она вырвала иглу, и теперь кровь капает из запястья на пол. Она лежит на спине – черные косы, черные губы, черное сердце – и убийственным взглядом смотрит в потолок.

Саэдии.

– Наконец очнулся, – тихо говорит она. – Полагаю, хорошенько отдохнул?

– …Как долго я был без сознания?

– Несколько часов. – Она качает головой. – Вы, терране, такие… слабаки.

– Ты сейчас под стражей терран, – замечаю я. – Сама-то ты кто?

– Военнопленный. – Она поворачивает ко мне голову, испепеляя взглядом. – В войне, на победу в которой вам не стоит надеяться.

– Я тебя предупреждал! – рычу я. – Ты сыграла им на руку, Саэдии. Ты дала им ровно то, что им было нужно.

– Конфликт, в котором не может быть победы? Ненависть архонта, разрушившего светила? – Саэдии медленно садится, свешивает с края голые ноги и ставит ступни на пол. В ее глазах, несмотря на раны, виднеется лишь тень боли. – Если твоему народу нужна была гибель, то да. Я им ее дала.

– За всем этим бардаком стоит не мой народ.

– Жалкая эмблема Легиона Авроры, за которой ты прячешься, не избавит тебя от мести Звездного Убийцы. Каэрсан не станет делать различий между АОТ и другими легионерами. – Ее черные губы изгибаются, а за ними сверкают острые клыки. – Он уничтожит вас всех. Разрушит ваши солнца. Поглотит системы. Вся ваша раса будет предана праху истории. Все вы.

– Ты, похоже, расстроена, – говорю я.

Она прищуривает глаза за черной полосой краски, тянущейся от виска к виску. А потом натягивает на лицо, как поношенную перчатку, столь раздражающее сильдратийское высокомерие.

– Ты – дурак, Тайлер Джонс, – произносит она. – И умрешь дурацкой смертью.

– Зато я не настолько дурак, чтобы сыпать угрозами на весь корабль. – Я указываю на маленькую черную точку над дверным проемом. – Ты же понимаешь, что мы под наблюдением, верно? Что они слышат каждое твое слово? Видят каждое твое действие?

– Я – Темплар Несломленных. – Она откидывает косы назад за плечи и указывает на три клинка, нарисованных у нее на лбу. – Воерожденная по рождению и по чести. Помазанная кровью самого архонта Каэрсана. Мне нечего бояться вашего народа.

– Говорю же тебе, правящие этим балом парни не относятся к моему народу. Возможно, ты не понимаешь, что здесь творится. Но поверь мне, Саэдии по рождению, чести, крови и всему прочему. Эта рыба тебе не по зубам.

Я ложусь обратно на койку и, морщась, ощупываю синяки на своей груди.

– Так что будь осторожнее, не болтай лишнего.

Я закидываю руки за голову и снова смотрю в потолок, ощущая на своем теле обжигающий взгляд Саэдии. Она явно хочет меня убить – от нее волнами исходят угроза и ярость. Но она не настолько глупа, чтобы пытаться это сделать перед объективами камер, к тому же ее раны еще совсем не зажили. Поэтому я, выбросив мысли о Темпларе Саэдии Гилврэт из головы, принимаюсь думать о том, как мне, черт побери, выбраться из этой камеры.

Из снаряжения, кроме одежды, у меня ничего нет. Они даже забрали мой унигласс, осознаю я, испытывая внезапный приступ боли от потери последнего физического напоминания о Кэт.

Зато со мной навсегда останется татуировка, которую мы сделали вместе…

Я ловлю себя на том, что думаю о ней. Скучаю по ней. Именно она всегда прикрывала мне спину. Затем вдруг мысленно возвращаюсь к той ночи в увольнении, провожу пальцами по узору чернил на коже бицепса и вспоминаю свои ощущения от нее, как она дрожала, когда я…

«Ты так жалок».

Я моргаю. Осторожно сажусь и гляжу на Саэдии, которая по-прежнему смотрит на меня прищуренными, полными ненависти глазами.

– Ты только что…

«Назвала тебя жалким? Да. Фантазируешь о мертвой девушке в такой момент?»

Я снова моргаю. Понимаю, что Саэдии говорит со мной, не шевеля губами.

Но как она тогда…

«Ты у меня… в голове?»

Она презрительно фыркает:

«Можно и так сказать».

«Что… как ты это делаешь?»

«Такой слабак».

Я хмурюсь сильнее, пытаясь разобраться, что во имя Творца происходит. Либо у меня галлюцинации, либо сотрясение мозга, а может быть, вообще мне все это приснилось. Но вдруг я вспоминаю наш с Кэлом разговор в Изумрудном городе. Он тогда предупредил меня, что Саэдии способна выследить нас… потому что чувствует его.

Я смотрю на сильдратийку. В моей голове зарождается понимание.

«Твоя мать была Путеходцем…»

Я чувствую, как в ней вспыхивает темная, нездоровая ярость – она потрескивает словно электрический ток между нами.

«Больше никогда не смей говорить о моей матери, терранин».

Я качаю головой. Мысли скачут.

«Кэл сказал, что ты унаследовала от нее часть дара… дара Путеходцев. Мне известно, что Путеходцы – эмпаты. Что они способны считывать эмоции. Возможно, даже поверхностные мысли. Но я и не предполагал, что они общаются телепатически».

Саэдии смеряет меня взглядом, холодным и презрительным.

«Ты, очевидно, многого не знаешь, Тайлер Джонс».

«…Что ты хочешь этим сказать?»

Она усмехается:

«Что ты действительно сын своего отца».

Эти слова поднимают во мне волну гнева, такого же темного и глубокого, как у нее. Рука невольно тянется к цепочке на шее и к кольцу на ней.

«Может, перестанем уже обсуждать наших отцов и матерей?»

Ее смех эхом отдается в моем черепе.

«Какой же ты дурак».

«Если ты сунула свою голову ко мне, только чтобы оскорблять меня, то можешь смело убираться».

«Я “сунула свою голову”, как ты красноречиво выразился, потому что ты фонтанировал сладострастием, и мне захотелось определить его причину. – Она многозначительно опускает взгляд на свои голые ноги и трусы. – Будь я предметом твоих фантазий, я бы отрезала тебе большие пальцы».

Я фыркаю:

«Не льсти себе».

«Это не лесть. А именно то, что я делаю со всеми мужчинами, которые пытаются обольстить меня, Тайлер Джонс. – Ее пальцы скользят к связке отрубленных и высушенных больших пальцев, висящих на шее. – Им дается возможность превзойти меня в бою. И если им это не удается…»

Я оглядываю ее, мягко качая головой:

«Великий Творец, ты и правда психопатка».

«Тем больше причин выкинуть из головы все мысли обо мне, маленький терранин».

«Постараюсь держать себя в руках».

Саэдии кладет руки на колени и наклоняется вперед. Ее косы рассыпаются вокруг щек, когда она томно потягивается, проводя черными ногтями по голеням к кончикам пальцев ног. Ее движения чувственные, почти соблазнительные, но видно, что она таким образом просто дразнит меня. Вот она смотрит мне в глаза, и я ощущаю в ней злобу.

«Тебе лучше не просто постараться, мальчик».

«Слушай, может, пере…»

Мою мысль прерывает шипение открывающейся двери. Я снова с трудом сажусь, когда полдюжины бойцов АОТ в легкой тактической броне входят в камеру. Саэдии сверлит их взглядом, сжимает ладони в кулаки. Однако взоры солдат прикованы ко мне. Я вижу на их форме идентификационный герб корабля «КУСАНАГИ» и понимаю, что нахожусь, должно быть, на одном корабле с…

Лейтенант, возглавляющий отряд, машет дезинтегратором перед моим лицом.

– Легионер Джонс, Принцепс желает с тобой поговорить.

20. Кэл

Она напугана.

Я чувствую страх Авроры, маячащий холодной, темной тенью за ее спиной. Лежащий мокрым черным плащом на плечах, от холода которого она дрожит. Чувствую ее разочарование в самой себе.

Она знает, что на кон поставлена судьба всей галактики.

Знает, что произойдет в случае неудачи.

И все равно боится.

Она в своей комнате в окружении серых оттенков. Стоит у небольшого иллюминатора и смотрит на бесцветные потоки Складки. Пространство за ее пределами – бесконечность, омытая светом. Космический балет, разворачивающийся миллиарды лет. Красота, столь же неописуемая, как и все в этом мироздании.

Но оно меркнет в пламени свечи рядом с Авророй.

– Бе’шмаи?

Она оглядывается на меня через плечо, на белую радужку глаза падает свет, и мое сердце замирает. Стоя в дверях, я вижу, как она обхватывает себя руками, будто ей холодно. И в это мгновение в глубине души понимаю: я сделаю все что угодно, лишь бы снять с нее это бремя.

– Заходи, – тихо отзывается она.

Я вхожу внутрь, и дверь с тихим шипением закрывается за мной. Оглядевшись по сторонам, прихожу к выводу, что здесь очень мало вещей, благодаря которым это помещение можно назвать комнатой Авроры. Каюта Финиана оборудована в соответствии с состоянием его здоровья. Моя украшена маленьким лиасовым цветком в серебряной вазе и даже дополнена сиифом, на котором можно поиграть под настроение. Но в комнате Авроры нет ни одного украшения, за исключением единственной свечи, исписанной, насколько я понимаю, языком ее отца. Я узнаю его, поскольку китайская каллиграфия сильно напоминает письменность сильдратийцев. Помню, как впервые увидел эти буквы в академии. Меня тогда очень удивило, что люди способны создать нечто почти столь же прекрасное, как и моя собственная культура.

Сейчас же меня это не удивляет.

В комнате виднеется лишь одинокая свеча, не считая девушки, которая, должно быть, ее зажгла. Как будто Адамс и де Стой знали, что это место ненадолго станет ей домом. Мне грустно видеть ее такой потерянной.

– Финиан говорит, что повреждения Магеллана не критичны, – говорю я ей. – Да, прикосновение к зонду привело к перегрузке схем, но со временем он сможет его починить.

Аврора просто кивает, не отрывая взгляда от иллюминатора. Возможно, новости о сломанном электронном устройстве – не совсем то, что ей хотелось бы услышать от меня сейчас.

Поэтому я подхожу к ней сзади и обнимаю. Она прислоняется ко мне, закрывает глаза и вздыхает, будто только в моих объятиях наконец-то почти обрела дом.

Я смотрю на наше отражение в стекле: мы вместе, я позади нее. И осознаю, насколько идеально мы подходим друг другу. Словно две половинки нелепейшей головоломки. Будто именно ее мне так не хватало всю мою жизнь. Проснувшаяся во мне Тяга практически оглушает, но я сдерживаю ее, дышу глубоко и стараюсь успокоить бушующую в моей душе бурю. Потому что за обожанием, отражающимся в ее глазах, я вижу слова, которые Аврора так жаждет сказать, задолго до того, как она находит смелость произнести их вслух.

– Я боюсь, Кэл, – шепчет Аврора.

– Знаю, – отвечаю я.

Глажу ее по щеке, и она, охваченная дрожью, вновь закрывает глаза.

– Что такого Древние сказали тебе, из-за чего ты сама не своя? – спрашиваю я.

Она неуверенно закусывает губу, и мне становится ясно: я – единственный во всей галактике, кому она может в этом признаться.

– Они должны меня обучить, – говорит она. – Как пользоваться Оружием. Но при этом…

Аврора вздыхает, словно готовится к глубокому прыжку:

– Они сказали, что в случае неудачи я погибну. «Как и мы, ты должна пожертвовать всем».

При этой мысли меня начинает трясти от ярости. До того, как она стала моей, я не чувствовал себя полноценным. До того, как я обрел этот свет, меня не пугала тьма. И теперь, едва найдя эту девушку, этот недостающий кусочек от мозаики моей жизни, я столкнулся с мыслью, что могу так быстро ее потерять…

– Я не хочу уходить, – шепчет она. – Знаю, это эгоистично. Особенно после всего того, за что мы боролись, чем пожертвовали другие: Кэт, Тайлер, весь экипаж… – На ее ресницах блестят слезы, когда она качает головой. – Но я не хочу рисковать этим. Рисковать нами.

Она со вздохом обмякает в моих объятиях, откидывает голову на мою грудь.

– Скажи мне, что это правильно, Кэл, – говорит она.

Я приглаживаю ее волосы, лаская щеку.

– Ты уже сама знаешь, бе’шмаи, – бормочу.

Она плотнее закутывается в мои руки.

– Все равно скажи.

Я глубоко вздыхаю, довольный уже тем, что просто обнимаю Аврору. Она прекрасно понимает, что должна сделать. Знает это каждым атомом своего тела. Она невероятно смелая. Но в то же время ищет у меня силы, уверенности, просит того, за что сможет держаться, вступая в огонь.

Поэтому я рассказываю ей то, чего никогда не рассказывал ни одной живой душе.

– Мои самые ранние воспоминания связаны с ссорами родителей, – говорю я.

Не совсем уверен, зачем говорю ей это. Но она доверяет мне настолько, что не задает вопросов и просто впитывает мои слова, а потом обнимает меня чуть крепче.

– Мне очень жаль, – шепчет Аврора. – Это печально слышать.

Я киваю, глядя сквозь наше отражение на Складку за стеклом.

– Мама и папа были молоды, когда познакомились. Она была послушницей в Храме Пустоты. А он – паладином клики воинов. После того как они впервые ощутили Тягу, друзья и семьи стали отговаривать их связывать себя узами.

– Почему? – спрашивает Аврора.

– У пар Воерожденных и Путеходцев нечасто получается хороший союз. Те, кто ищет ответы, и те, кто на большинство вопросов отвечает конфликтом, редко ладят друг с другом. – Я пожимаю плечами и вздыхаю. – Но мои родители все равно на это пошли. Вначале они горячо любили друг друга. Настолько, что это причиняло боль им обоим.

Она выдавливает из себя легкую улыбку:

– Звучит романтично. Двое влюбленных желают быть вместе, вопреки мнению других.

Я киваю:

– Возможно, романтично. Но, скорее всего, опрометчиво. Наверное, мама полагала, будто сможет обратить любовь моего отца к конфликтам в любовь к семье. Однако в те годы Сильдра воевала с Террой. И пока пропасть между нашими народами углублялась, он полностью растворялся в этой вражде. К моменту рождения Саэдии в их узах проявилась трещина. А с моим появлением она расползлась еще шире.

Я вновь вздыхаю от осознания, какое это благословение – возможность вот так говорить с кем-то. Просто иметь рядом того, кому доверяешь и с кем можно поделиться.

– Мой отец был жестоким. Проявлял деспотичность и не терпел инакомыслия. Он распорядился, чтобы нас с сестрой приняли в клику Воерожденных, и лично следил за нашими тренировками. Обучая нас Аэн Суун, он не сдерживал себя. Мы с Саэдии частенько по вечерам возвращались в свои спальни все в крови и синяках от рук отца. По его словам, это закаляло нас. Милосердие, говорил он, – удел трусов.

Поначалу мы с Саэдии были близки. В детстве она была для меня звездой в небесах. Но мы взрослели, и отец начал больше благоволить мне, а не ей, и она стала ревновать. Видишь ли, Саэдии любила нашего отца. Любила его со всей неистовостью, превосходящей мою собственную. И хотя меня воспитали как Воерожденного, я всегда, по правде говоря, ощущал больше родства с матерью. Она научила меня ценности жизни, Аврора. Радости понимания, справедливости беспристрастия. Я безумно любил ее, несмотря на то что отец заставлял меня принять войну внутри себя, чтобы лучше сражаться на той, что бушует снаружи. Когда он засыпал, мама приходила ко мне по ночам. Синяки, которые он оставлял на ее коже, имели тот же оттенок, что и мои собственные.

«В насилии нет любви, Кэлиис», – говорила она мне, прижимая холодную ткань к моим ранам. «В насилии нет любви».

– Это ужасно, – шепчет Аврора. – Мне очень жаль, Кэл.

Я качаю головой, охваченный знакомой жгучей болью:

– Линии фронта, которые прочертили наши родители, пролегли между мной и Саэдии. Она искала лишь похвалы нашего отца, ее мало заботила мудрость матери. – Я коснулся трех клинков на лбу. – В то время мы жили на борту отцовского корабля. Думаю, он хотел держать нас ближе к себе. Так удобнее контролировать мою мать, лепить из меня и Саэдии то, кем он хотел нас видеть. Я становился старше. Выше. Сильнее. Когда Саэдии больше не могла превзойти меня в бою, она пыталась наказать меня другими способами. На мои восьмые именины мама подарила мне сииф – струнный инструмент, похожий на вашу терранскую скрипку. Она досталась ей в подарок от матери. Однажды, после того как я в очередной раз победил Саэдии на тренировке – мне тогда было двенадцать, – она пришла ко мне в комнату и в отместку разбила сииф.

И хотя я всегда стремился прислушиваться к учениям матери, я все еще оставался сыном своего отца. В тот раз я впервые по-настоящему почувствовал, как Внутренний Враг берет надо мной верх. Я ощутил вкус ненависти, Аврора. И мне он понравился. После этого я выследил свою сестру. Обнаружил ее на спарринг-кортах в компании друзей. Когда я показал ей сломанный сииф, она рассмеялась. Тогда я ударил ее инструментом.

Я стыдливо опускаю голову. На языке чувствуется горечь, подобная пеплу сухость. Аврора смотрит на мое отражение, в ее глазах застыл вопрос. Но она отчетливо видит в моем взгляде вину, а потому вместо осуждения проявляет сочувствие. Ласково, будто шепот, сжимает мою руку.

– Ты был еще ребенком, Кэл, – говорит она. – Ты уже не тот человек, каким был тогда. Я это знаю. Ты бы ни за что так не сделал сейчас.

– Это не оправдывает мой поступок, – отвечаю я. – Прошло семь лет, а презрение, которое я до сих пор испытываю к себе, ни на каплю не уменьшилось. Она была моей сестрой, Аврора. И я ударил ее лишь с одной целью – сделать больно. Когда она упала, я ударил еще раз. И еще. В тот миг я ощутил руку отца на своем плече. В ушах зазвучал его голос. Он проклинал слабость. Жалость. Сострадание. «Милосердие – удел трусов».

Я вглядываюсь в Складку, в космический балет за стеклом иллюминатора.

– Я ожидал наказания. А вместо этого получил похвалу от отца. Тот сказал, что, узнав о моем поступке, он никогда еще так не гордился тем, что я – его сын.

– Кэл, – тихо произносит Аврора, – слова твоего отца звучат…

– Чудовищно, – заканчиваю я. – Он и был чудовищем, Аврора. А мама, видя, каких чудовищ он делает из нас с Саэдии, в конце концов решила уйти от него. Разорвать их узы и сбежать обратно на Сильдру. Отец пообещал убить ее, если она посмеет оставить его. Уходя, она бросала все. Свой дом. Тех немногих друзей, которых он позволял ей иметь. Всё. Саэдии отказалась разлучаться с отцом. Поэтому в конечном счете моя мама пожертвовала своей жизнью только ради меня. Это было самое трудное для нее решение. Но она все же приняла его.

«Маи ту сари амн, ту хаэ’си, ту кии’рна дэ», – сказала она мне после.

Аврора качает головой:

– Что это значит?

– «Нет ничего мучительнее и проще, чем поступать правильно».

Плотно сжав губы, она смотрит на звезды:

– Ты сказал, твой отец…

– Погиб, – отвечаю я, сердце сжимается с удивительной силой. – Погиб при Орионе, бе’шмаи. В том же сражении, которое унесло жизнь Джерико Джонса. Тайлер, Скарлетт и я – мы все в тот день осиротели.

– Что… – Она замолкает, снова встречаясь со мной взглядом. – Что стало с твоей матерью? Я бы хотела познакомиться с ней…

Однако слова застревают у Авроры в горле при виде боли в моих глазах. Я ощущаю ее присутствие в своем сознании, легчайшее прикосновение; в нем она видит отражение солнца, которое вспыхивает ослепительным светом, а после погружается в бездонную тьму. Окутывая окружающие планеты, увлекая целые системы в небытие, десять миллиардов сильдратийских голосов кричат, когда пустота разверзается и поглощает их целиком.

– Она погибла, – шепчет Аврора. – Вместе с твоим миром.

Я склоняю голову:

– Звездный Убийца отнял у меня многое, Аврора. Но мама дала мне гораздо больше. Я мог бы оказаться на Сильдре во время катастрофы, не привей она мне свою мудрость, не заставь меня понять: гнев в моей крови – это то, что можно использовать во благо, а безопасность галактики – цель, ради которой его можно применить. Я вступил в Легион Авроры из-за нее. Хотя решение оставить ее и мой мир далось мне труднее всего в моей жизни.

Я пожимаю плечами:

– Зато оно привело меня в этот экипаж. К тебе. К твоей миссии. У меня бы ничего из этого не было, если бы не она.

– Как ее звали?

– Лаэлет.

Аврора кивает, светлая прядь падает ей на глаза:

– Красивое имя.

– Ты бы ей понравилась, бе’шмаи, – говорю я. Она улыбается сквозь слезы, потому что в моем взгляде читает правдивость моих слов. – Она бы увидела в тебе силу. Бремя, которое ты несешь, то, частью чего мы являемся, каким путем идем… – Я в недоумении качаю головой. – В твоих руках – судьба всей галактики. Ты проявила небывалое мужество, зайдя так далеко… Я знаю настоящих воинов, которые рассыпались бы в прах под таким грузом. А ты до сих пор стоишь. Сильная, прекрасная, непобедимая.

Я вновь нахожу ее ладонь своей и мягко стискиваю.

– И хотя меня переполняет радость, оттого что ты попросила именно меня поведать тебе эту правду, я все же не сомневаюсь: она уже тебе известна. Потому что ты такая, какая есть. И это лишь одна из бесконечного множества причин, почему я люблю тебя.

Она встречается со мной взглядом:

– Я могу там погибнуть, Кэл.

У меня сжимается сердце, но я стараюсь не показывать страха. Ради Авроры мне нужно быть сильным, и я могу хотя бы это ей дать.

– Бе’шмаи, ты не погибнешь, – заверяю я ее. – Ты гораздо сильнее, чем можешь себе представить.

– …А что будете делать вы? – тихо спрашивает она. – Пока я буду в Эхо.

– Финиан говорит, ему удалось обнаружить на зонде следы частиц. Он упорно пытался нам объяснить, как трудно это было сделать. – Аврора слабо улыбается. – По его словам, благодаря им он сможет отследить устройство до его исходной точки. Откуда бы эшвары его ни запустили. Возможно, там мы найдем Оружие. Либо еще какие-то подсказки о его местонахождении.

– Думаю, эшвары сообщат мне о нем. Если я справлюсь с их заданием.

– Когда ты справишься с заданием, – поправляю я, сжимая ее ладонь. – Но, как говорит Скарлетт, нельзя бездумно рисковать всем, полагаясь лишь на кубик возрастом в миллион лет. И я склонен согласиться с ней. К тому же так мы будем при деле, пока ты не вернешься… из этого Эхо.

– Эшвары… – начинает она. – Они сказали, что время там течет по-другому. Несколько минут здесь равны нескольким часам там. И я подумала, может быть, ты… не против пойти со мной? Не хотелось бы столько времени провести там одной.

Я удивленно моргаю:

– А мы сможем? То есть… это не запрещено?

Она склоняет голову набок:

– Меня просят пожертвовать своей жизнью ради спасения чертовой галактики, Кэл. Не думаю, что они станут возражать из-за небольшой компании.

Я на миг задумываюсь. Мне действительно неизвестно, к чему приведет этот Эхо, но я точно уверен: Скарлетт, Финиан и Зила смогут сами отследить зонд. Да и, по правде говоря, мысль о расставании тяжелым грузом лежала на моих плечах. Поэтому я улыбаюсь и согласно киваю. На мгновение улыбка, которой Аврора одаривает меня в ответ, полна той же радости, что и мое сердце.

Но тень быстро возвращается.

Я вижу, как она закрадывается вместе со страхом в ее взгляд.

– Нет ничего мучительнее и проще, чем поступать правильно, – произносит она.

– Все верно.

Мы долгое время стоим молча. Позволяем захлестнуть нас значительности событий: куда Аврора должна отправиться, с чем столкнуться, что стоит на кону и что зависит от такой мелочи, как мы двое. Аврора не отрывает взгляда от темноты снаружи, ее мысли мелькают в безмолвном калейдоскопе.

– Знаешь, до поломки Магеллан каждый день делился со мной разными научными фактами, – наконец бормочет она. – Вчера я читала об атомах.

Тепло ее тела, прижимающегося к моему, – словно наркотик для меня; я вдруг осознаю, как бешено и громко мое сердце колотится о ребра. Она наверняка чувствует этот стук из-за того, как ее спина льнет к изгибу моей груди. Но я изо всех сил стараюсь слушать. Ради нее находиться здесь и сейчас.

– Атомы, – повторяю я.

– Да, – кивает Аврора. – Каждая клетка нашего тела – это ядро атома, окруженное электронами. И эти электроны отрицательно заряжены. Поэтому они отталкивают другие электроны, если те подходят слишком близко. Несмотря на то что наш мозг – говорилось в статье – воспринимает силу при отталкивании электронов как «прикосновение», атомы на самом деле всегда находятся на крошечном расстоянии в долю миллиметра друг от друга.

Аврора, качая головой, скользит большим пальцем по моему.

– А значит, мы, по сути, никогда ни к чему не прикасаемся, – продолжает она. – Мы всю жизнь проводим совершенно порознь. Нам ни разу не удается прикоснуться к другому живому существу. Никогда.

Во мне просыпается голод. Я ощущаю его и в ней тоже: мысль о том, что пожар, разгорающийся между нами, шепот, перерастающий в бурю, – все это может погаснуть завтра. Я нежно разворачиваю ее к себе лицом. Заглядываю в глаза. Аврора вздрагивает, когда я провожу пальцем по ее щеке.

Я наклоняюсь ближе, и ее голос опускается до шепота:

– Магеллан говорил, что, если две частицы когда-нибудь соприкоснутся…

Еще ближе.

– …произойдет ядерная реакция…

– Звучит опасно, – шепчу я, ловя ее взгляд.

Совсем близко.

– Очень, – выдыхает она.

Наши губы встречаются, наши огни сталкиваются, и в это мгновение все встает на свои места. Корабля нет. Складки нет. Есть только эта девушка в моих объятиях, Тяга в моей душе, прикосновение ее губ, рук и тела к моему. Она, задыхаясь, льнет ко мне, жадно ищет того же утешения, что и я, защиты в забвении, самого главного в нас и ничтожности всего остального. Ее язык легко касается моего, она направляет мои руки туда, где хочет их ощущать. И хотя отчасти я понимаю, что сказанное ею – правда, что мы действительно не прикасаемся друг к другу, меня все же на мгновение охватывает страх: пламя между нами превратится в ядерный пожар, который поглотит нас обоих.

Она отстраняется от меня спустя целую вечность. Смотрит в мои глаза с каким-то обожанием, которое наверняка видит в моем взгляде. Прижимает кончики пальцев к моему лицу, ушам, губам, опаляя кожу прикосновениями.

– Ты – огонь, который я жажду разжечь внутри, – говорю я ей.

Она берет меня за руку.

Подводит к своей кровати.

Увлекает вниз за собой.

– Давай сгорим вместе, – выдыхает она.